Город снов. Экзистенциальный роман

© Ярослав Шумахер, 2019

ISBN 978-5-4474-5317-6

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

В поисках Саламандры

Войдя в свою комнату, я ощутил, что вновь обрел свой привычный сон: усталость, копившаяся весь день, превращала тело и мысли в рваную мягкую вату. Я сел на кровать и вытащил шнур зарядника из телефона. Конвертик в нижнем левом углу экрана застыл в неподвижной улыбке – новая SMS. Я нажал кнопку:

«Вжик накурилась ей плохо… Это по твоей части»

Еще:

«Срочно Джей перезвони по номеру +79057648476»

Позвонил и услышал знакомый голос. Вжика здесь уже не было, и голос посоветовал мне поискать ее на набережной или, в крайнем случае, у Перекрестка…

Мой мозг отказывался соображать, а тело двигаться. Всегда, когда нужно куда-нибудь переместиться, встает дилемма: а стоит ли это делать, если бы можно было трансформироваться в любую точку пространства силой одной мысли или даже чувства, было бы классно. Хотя мне кажется, наши ощущения и мысли и дают нам представление о пространстве, поэтому находиться во всех точках пространства и в то же время нигде не находиться можно лишь в том случае, когда ничего не ощущаешь и не мыслишь ни о чем. Но вот мой мозг решил найти ее.

Я ускоренно шел вперед, не пытаясь понять, что творится вокруг. Ветер и пасмурный день вползал в меня, разбрасывая по сторонам полы черной куртки. Мышцы живота подвело от быстрой ходьбы, хотелось идти еще быстрей, и я еще больше втянул живот, выпячивая грудь под удары ветра, зная, что долго я так не смогу, прибавлял и прибавлял шагу. Вот показалась набережная, я преодолевал последние метры, обходя большую черную лужу и выходя на дорожку вдоль реки. Дыхание мое сбилось, но я по-прежнему втягивал живот до самых ребер и летел вперед, представляя, что Земля сама вертится под моими ногами и перед глазами смешной калейдоскоп.

Так я прошел почти всю набережную, где-то притормаживая, потом, вновь ускоряясь: лавочки, пустые и с незнакомыми людьми, пролетали перед глазами и оставались за моей спиной. И вот подходя к предпоследнему треугольнику, я увидел НЕЧТО… НЕЧТО сидело и, похоже, заметило меня, но продолжало жить своей жизнью, я сбавил ход и добавил развязанности в движения, и в ту же секунду увидел справа от НЕЧТО светло-бордовую куртку Саламандры. Тогда я еще не знал, что это была она. Она сидела на лавочке спиной к тротуару, обхватив колени руками, красная куртка и майка задрались, выдавая полоску кожи и бугорки позвоночника.

Розовое НЕЧТО с нарисованной улыбкой походило на большую картофелину с носом, глазами, головой, щеками в виде картошек, но поменьше. Оно разговаривало на картофельном языке, и было ощущение, что одна картошка у него на уме. Оно смотрело то на меня, то на Саламандру и улыбалось, я как-то неловко, словно пробираясь через картофельные грядки, подошел к ним и поздоровался, хотя мог просто присесть рядом и вряд ли от этого многое изменилось бы… Картошка тоже бодро со мной поздоровалась, как будто отбила подачу. Саламандра находилась в задумчивости, но не прерывала разговора с НЕЧТО. До сегодняшнего момента мне кажется, что разговор был лишним, а слова лишены смысла, потому что все и так можно было понять. Но мы по привычке пытались его поддержать.

─ Да, все уже, меня отпустило, ─ спокойно, будто подводя итог, сказала Salamandra и лениво повернулась в мою сторону.

─ А я тоже сегодня курил, ─ улыбался я злорадной улыбкой…

Они о чем-то разговаривали с картошкой, я же, не понимая и не пытаясь их понять, сел рядом на лавке. Было холодно, и Salamandra замерзла.

─ Все кончилось, и вдруг стало резко холодно.

─ И было холодно, ты не замечала.

От ее головы и из глаз мерцало каким-то голубым светом, и было видно, что буквально часа два назад мир был другим в глазах Саламандры. Дикие порывы ощущений остались позади, но глаза еще затаили тайну, они еще помнили, еще поблескивали природной остротой… у Саламандры красивые глаза ─ умные и проницательные, а тогда, тем более, потому что светились неоном звезд.

Картошка все убалтывала и убалтывала, пытаясь у всех в головах засеять картофель. Я смотрел на нее и представлял военные действия: она ─ главная картошка в каске и гимнастерке цвета хаки, командует отрядами картошки. Они сидят в окопах и отбивают атаки саранчи и колорацких жуков. Главная картошка смело кидает картофельные силы на противника, и численный и стратегический перевес на ее стороне. С улыбкой и дикой сноровкой главная картошка расправляется с врагом. Тут я подумал о детстве картошки, как она маленькая гостит у бабушки, бегает в белых трусиках по зеленой лужайке и ходит в туалет в огороде с картошкой ─ отложит маленькую кучку, присыплет землей и приговаривает:

 
«Ты расти, расти моя картошечка,
Буди солнышко, буди солнышко,
Лучиком оно тебя согреет, пригреет ─
Грядочка моя не захиреет,
Грядочка моя не захиреет,
Уродится вновь картошечка,
Уродится вновь картошечка.
Ты расти, расти моя картошечка».
 

─ Ты впал в загруз, ─ продолжала картавить картошка.

─ Нет, мне хорошо так, ─ воспрянул я.

Саламандра к этому времени вскочила на лавку и изображала вечную свободу, потом идущего человека с какой-то японской сосредоточенностью, вообще, она походила на смышленого японского ребенка, капризного и буйного. Я попытался что-то им рассказать, но вызвал только картофельный смех и негодование Саламандры, она не хотела, чтобы я говорил, как будто я и так уже слишком много всего им наговорил за время общения раньше. Она все норовила меня сбить или показывала всем видом, что ей неинтересно меня слушать, я делал ей замечания, предлагал самой что-нибудь рассказать, но ее хватало лишь на препирания со мной. Картошку все это забавляло и бесило одновременно, но помешать нам она не могла. Саламандру что-то задевало во мне, и я чувствовал это. Жажда соперничества наполняла ее до краев как глупую девочку, а мне просто нравились ее волосы и истеричные нотки в голосе, ее неподражаемость и язвительность, но я никогда, почти никогда, не показывал ей этого, просто дурачил, доводил и смешил сообразительного ребенка, хотя уже давно не ребенка. Тогда я еще не знал, что это она.

─ А почему ты без истукана? ─ вдруг спросила картошка.

─ Истукан домой улетел, вообще, он давно уже не истукан. Обиделся бы, если бы здесь был, Исконак лучше говорить.

─ Почему ты не улетел с ним? ─ не унималась картошка.

─ Крыса мне помешал, это длинный разговор ─ вам скучно станет. Я вам про восьмидесятые лучше расскажу, сегодня план такой, в восьмидесятые уносит, даже еще дальше, в семидесятые, давно такого не курил, классный план, пять часов таращит как табл, но по-другому. Мы с Крысой накурились, вот нас прибило, все детство вспоминали. Представляли, как люди жили в XVIII веке, потом наше время, восьмидесятые вспомнили ─ круто, хотели в семидесятых побывать, но Чайлд нас кинул.

─Да, да… круто, ─ кривлялась Саламандра. И начинала истерично посмеиваться.

─Ты знаешь, что я делал, когда маленький был в 9, 10, 11 лет?

─Что-о?!

─Мы в лагеря ездили, там фильмы крутили на видео, рубль вход, тогда на видаки мода пошла, ведь в семидесятые их еще не было. Мы всякие фильмаки смотрели про ниндзя, кун-фу, ушу. Брюс Ли, Ван Дамм…

─У-у-у, у-у-у…

─ А ты что делала в детстве, Саламандра?

─ Я не ездила в лагеря. У бабушки в деревне сидела на огороде с картошкой общалась.

─ У тебя что, скучное детство было? Ты дралась в детстве?

─ Да! Таких, как ты избивала.

─ Ты меня передразниваешь, тебе неинтересно? Расскажи что-нибудь про себя.

─ Да рассказывай, вон картошке интересно.

Картошка сидела на лавочке и улыбалась, этакое картофельное счастье.

─ А вот и не подеретесь, ─ завопила она, когда я обхватил Саламандру сзади за талию и стал поднимать и подпихивать ее коленом, желая, ее обнять и отшлепать одновременно.

─ Ну, отстань, хватит!

─ Ты мне не даешь ничего сказать, и сама ничего рассказывать не хочешь, ─ выговаривал ее я, садясь на лавку.

─ Я же тебя не затыкаю. Рассказывай. Просто мне не интересно тебя слушать. Я честно сказала правду, что я врать должна?

─ Не должна. Но мне, вообще, ничего сказать не даешь. Орешь какие-то гадости.

─ Почему гадости… Мне просто не интересно. Это ты остальное накручиваешь.

─ Я не хочу ничего уже рассказывать. В тебе что-то накипело, а сегодня прорвало, и я вижу твое реальное отношение.

─ Ну, почему ты так судишь. Мне же так только сейчас. Почему людям нельзя сказать правду ─ они сразу обижаются?

─ Людям не нужна правда, никому она не нужна. Всем нужна красивая ложь.

─ Правда глаза колет, ─ вмешалась картошка.

Я уже насупился и сделал вид, что обиделся, хотя больше испытывал удивление, Саламандра была другой.

─ Тебе нравится мне гадости вывозить?

─ Да, нет же. Ты меня не понимаешь.

─ Прекрасно понимаю, у тебя просто бычка. Исконак мне рассказывал, что у тебя бывает такое под планом.

─ Я всего раз пять курила или шесть, и с ним, может, всего пару раз ─ он не знает, какая я на самом деле. А один раз я их сильно обманула. Потом утром сказала, что на самом деле со мной ничего не было, и они сильно обиделись. Я пожалела их и обманула еще раз, сказав, что обманула их вчера. А самой мне было очень прикольно.

─ А им прикольно было?

─ Думаю да, я такое вытворяла, что они втроем не знали, как со мной быть.

─ А с кем ты тогда была, и когда это произошло?

─ В октябре. Тогда я еще в общаге жила. Исконак, Кени и Кирюха, мы вчетвером были.

─ Исконак что-то мне такого не рассказывал.

─ Ты тогда еще не общался с нами так, как сейчас, да и все этот случай не любят вспоминать: мы чуть не перессорились тогда все.

Город снов

Надо сказать, очень необыкновенное это место, хотя жили в нем вроде бы нормальные здоровые люди. Здесь было принято рассказывать сны друг другу, поселенцы таким образом искали опору друг в друге, и это придавало им смелости. Эта забава была неотъемлемой частью жизни любого, кто жил в Городе. На самом деле, это был вовсе и не Город, а только его часть, некое поселение в черте Города. Сам Город находился поблизости, и каждый знал о нем и мечтал в него попасть, но это было не просто. Прежде всего, страх мешал поселенцам ходить в Город, а те, кто отваживался в нем побывать, слыли чуть ли не героями и могли подолгу рассказывать простым зевакам о том, что видели. Было престижно заходить далеко в Город: кто-то, например, не уходил дальше второго квартала, а кто-то побывал в пятом или шестом – это деление помогало устанавливать иерархию между людьми, потому что других мерок различия не существовало. Пожалуй, еще одна важная деталь, о которой стоит упомянуть, это то, что у жителей было много разных имен. Не то, чтобы им так нравилось или было принято, но так всегда получалось. Порой можно было уйти в Город с одним человеком, а вернуться с другим или по дороге обнаружить, что это не тот, за кого себя выдает. На миг может даже показаться, что у жителей этого поселения имен-то и вовсе не было, потому что каждый каждого величает, как ему заблагорассудится, и все понимают друг друга или делают вид, что понимают, и у них это хорошо получается.

Все дело в снах. Поселенцы ежедневно обменивались снами, и это им позволяло помнить друг о друге, так как каждый был частью, персонажем сна другого, а другой его, вместе они составляли целостную картину всеобщего сна. Было даже некое соревнование и борьба за сны. Все старались рассказать побольше о своих снах и услышать о снах других – это был универсальный стимул жизни. Поэтому все спешили и суетились, старались изо всех сил быть услышанными и воспринятыми. Сны были самым ценным, самым сокровенным и чтобы пробраться в них, нужно было очень потрудиться. Сны давали энергию жизни, и все верили, что только сны спасают их от смерти. Но был еще Город, где все было по-другому.

Те, кто ходили в Город по возвращении менялись в лице. Не то, чтобы они возвращались другими людьми, но этим самым они давали понять, что сумели на время отказаться от снов, а это удавалось немногим. Те, кто был в Городе, по-разному отзывались о нем: у кого-то охоту посещать его отбивало надолго, а некоторые опять туда стремились. По их словам, очень трудно было предположить, что это был за Город. Вот то немногое, что я о нем узнал: Город был похож на одну прямую улицу, которая убегала далеко вперед и делилась на части, кварталы. Он даже больше походил на нескончаемую дорогу с машинами и людьми, снующими взад и вперед. Где-то можно было раздобыть хот-дог, а где-то мороженое или пиво. И на этой улице было довольно светло, чтобы заблудиться, солнце как раз освещало ее всю и огненным шаром рдело вдали над мостовой. Но это был не весь Город.

Те, кто осмеливались сворачивать с прямой улицы и искали чего-то в другой стороне от солнца, рассказывали, что там темно и происходят странные и непонятные вещи, но говорить о них наотрез отказывались. Странными были люди в Городе: они почти не разговаривали, и чтобы чего-нибудь добиться от них, нужно было сначала задать вопрос…

Более того, никто не мог сказать ничего определенного, дать точный ответ, а вынужден был ссылаться на других людей, книги и мнения или же просто лгал, спасаясь от объяснений. Вообще, задавать вопросы было не в моде в этом Городе, тем более отвечать на них, это расценивалось как наглость, либо глупость, редко любопытство, им никто не страдал, потому что всем и так было все ясно и говорить по существу не о чем. Еще одной особенностью было то, что люди в Городе старались быть незаметными и почти всегда с одним и тем же выражением лица – хмурой сосредоточенности, они были постоянно заняты чем-то в своих мыслях, кто бессмертием, кто детьми или работой, кто кетчупом, кто чем, и по возможности не замечали окружающих. А те, кто привлекали к себе внимание, осуждались, никто об этом не говорил, но все это чувствовали. И, наконец, самое ужасное было то, что в Городе было не принято рассказывать сны, и поселенцы догадывались, но в глубине души до конца боялись себе в этом признаться, в том, что горожане лишены снов. Поселенцы хотели упорно верить, что это не так, но именно отсутствие снов считалось признаком сильной зрелой личности, и в тайне они преклонялись перед такими людьми.

* * *

Утром Джей проснулся ошарашенный от приснившегося и долго не мог прийти в себя. Он подумал было об оракуле, но, перелистав календарь, наткнулся на 30 августа, что-то подсказывало ему, что сегодня именно 30 августа. «Если так, то оракул получается я. Нет, нет, бред какой-то», – на секунду пронеслось у него в голове. «Придется мне отложить сон до завтра, иначе произойдет непоправимое. Что я скажу людям? У меня нет сна о мечте, а если я обману их, но это же преступление, тяжкое преступление, ведь сегодня день оракула – мой день, мой час пробьет. Я не способен им солгать – целая преемственность снов будет нарушена, сознания людей повержены в хаос бессонных ночей и бесконечных переживаний о прошлом, которое будет всплывать раз за разом, меняя свои мерзкие одеяния, вселяя ужас и слабость в сердца потомков».

Он вышел на улицу и увидел бедную Эльзу, улыбающуюся цветам, в летнем, прозрачном платье перистых облаков с рыжим котенком под мышкой.

– Привет, Оракул, – засмеялась она как будто только за этим там и оказалась.

– Эльза! Ты смеешься? А как же…

– Любовь покинула мое сердце, оно теперь свободно навеки, я думала тебе сегодня и так все должно быть понятно, ведь ты оракул.

Эти слова еще больше добили несчастного юношу, и он решил, никуда не идти дальше, а вернуться назад в свою комнату и ждать конца всего этого исхода, однако он знал, что сновидцы быстро его обнаружат и ему придется держать ответ. «Я просто хотел, чтобы меня оставили все в покое, а тут такая чертовщина завертелась», – думал Джей.

Джей, с одной стороны, был заурядным поселенцем, просто не стремился никого донимать своими снами, вернее он подозревал что-то неладное во всем механизме проецирования снов друг друга, чем обычно все занимались. С другой стороны, он был непостижимой тайной для большинства, и поговаривали, будто он побывал в метро. Джей жил отдельно ото всех и мог сутками не выходить на улицу, разве что за покупками и мелочами. Он подолгу спал, читал, смотрел телевизор и старался проникнуть в суть вещей, он хорошо различал времена года, а вот в днях недели и числах постоянно путался, потому что не придавал им особого значения. Ему не нравились эти дискретные календари и числа, лишь ощущения полноты и неполноты, напряжения и расслабленности, единичности и множественности волновали его. Да календарь и не нужен был ему, потому что он любил небо. Небо подсказывало многое ему, и даже кормило его как затерявшегося ребенка отыскав, кормит родная мать. Казалось, Джей умел ладить с погодой, а иногда выходил на улицу есть небо: встанет на лугу, зенки свои вылупит и смотрит на проплывающие облака, энергии космические всасывает. Говорит, помогало ему справляться с тоской одиночества. Джей жил между Городом и поселением, но причислял себя к последним. Когда-то Джей жил в Городе, и многие знали об этом и не понимали его. Почему он вернулся и на что надеялся, для многих оставалось загадкой, сны сильно изменились в его отсутствие, и люди давно перестали верить в оракулов. Выходит, он напрасно переживал из-за приснившегося ему.

В коридоре раздались приближающиеся шаги, в дверь постучали, и на пороге выросла длинная фигура Исконака:

– Здорово, гуимплен!

– Здорово, гуимплен!

– Как дела у тебя тут, все спишь?

– Знаешь, мне такие сны снятся.

– Опять, как раньше, расскажи.

– Ты мой предпоследний сон, но там тебя нет, понимаешь.

– Кто же там есть, может последний? Кто был последним, а?

– Крыса.

– Угу-гу-гу, чур тебя, чур, спаси Господи твою душу.

– Но и его там нет.

– Давай, короче, рассказывай, и есть будем, сегодня Кирюха приезжает, мы группой встречаемся, пить будем.

– О помидорчики, огурчики, – это тебе ма припасла? – доставал еду из пакета Джей.

– Да, там еще отбивные есть.

– Отлично, у меня гречка вчерашняя осталась, можно разогреть. Садись и слушай.

– Ну.

– В общем, было это здесь или не здесь толком не разберу. Помню только, что собрались мы компанией на природу отдохнуть выбраться. Парни и девчонки какие-то с рюкзаками и пакетами, такое чувство, что будто я их давно всех знаю, а будто и впервые вижу. Настроение у всех было какое-то странное – не то, чтобы нам было невесело или грустно, просто все как-то неотвратимо обычно. Все понимали, что должен быть среди нас главный, и главный это понимал, но по сути главного не было. Все почему-то толклись и жались друг к дружке как в детском саду, и я понял, что главный все-таки есть и не важно, что думают другие и он сам, но по-другому быть не может. И оказалось, что я с другом еду на велосипеде по очереди за всей этой процессией из детского сада и воспитателя. Мы проезжали красивейшие места: леса, озера, серебрящиеся на солнце рябью, небольшие речушки с заводями и песчаными берегами, но упорно ехали дальше. Не определить, сколь долго это продолжалось, но, в конце концов, мы свернули на проселочную дорогу и очутились у старого заброшенного дома, он напоминал незаконченную стройку какого-то здания с окнами без стекол и входом без дверей, повсюду валялись обломки досок, кирпичи, мешки из-под цемента, мусор и всякая всячина. Здесь и решили расположиться. Мы с другом просто обалдели от такого зрелища и, оставив велосипед на пригорке, спустились ко всем, чтобы отговорить их тут разбивать лагерь. Но вожатые уже прошли внутрь строения, какие часто можно видеть в старых фильмах про войну, и остальные безмятежно последовали за ними. Тогда мы подумали, что надо бы забрать велосипед и стали возвращаться к пригорку, но чем ближе мы к нему подходили, тем яснее нам становилось, как далеко остался велосипед. Перед нами теперь возвышалась не то гора, не то скала и велосипед находился на площадке высоко над нами. Вместе с Олегом я решил взобраться на эту гору и достать этот злосчастный велосипед. Олег встал прямо за моей спиной, давая понять, что будет карабкаться вслед за мной. Но как только он это сделал, я и на сантиметр не мог продвинуться вперед, будто неведомая сила запрещает нам выбирать один путь. Я оглянулся на него, чтобы сказать ему об этом, но он по моим глазам прочитал всю нелепость этого положения и отошел в сторону. Мы начали ползти вверх поодаль, вначале это был какой-то рыхлый песок вперемешку с глиной, как бывает в заброшенных карьерах, и нам приходилось быстро перебирать ногами, чтобы не сползать вниз с предательским песком, руками мы пытались хвататься за твердые выступы камней и изредка попадавшихся корней. Олег не отставал и карабкался прямо по центру этой громадины, а я почему-то избрал самый крайний путь. То есть слева от меня была пустая бездна, обрывающаяся неизвестно куда, и я полз по самому ее краю, мне было удобней именно так. Преодолев отвесный песок, пред нами развернулись лесистые уступы и, даже, водные преграды, некоторые приходилось переплывать, другие были не так глубоки, чтоб попасть на уступ выше, мы залезали на деревья, перепрыгивали на более высокие, чьи ветви простирались над уступами и двигались дальше. Мы потеряли счет времени, но были полны азарта долезть до самого верха.

И тут спрыгивая с очередного дерева на землю, предо мной развернулась ровная площадка, наподобие летающего острова из клипа Zomby. Непонятные кусты были высажены ровными рядами и уходили вдаль, а справа от меня, я увидел этот заброшенный дом, очень похожий на тот, который мы оставили внизу, и велосипеда поблизости не оказалось. Вдруг где-то вдалеке мелькнула человеческая фигура среди деревьев, и я подумал, что это, наверное, Олег и крикнул ему: «Олег!» Но как только услышал собственный голос, понял, что этого было делать нельзя – тут же, откуда ни возьмись, зашевелилась пара собак неподалеку от меня, и посмотрели в мою сторону, одна приподнялась и стала медленно приближаться. Они были достаточно велики, но не ухожены, и как будто бездомные, я почувствовал страх и подумал, что у меня даже ножа нет с собой, камня, чтобы отбиться от них. И как только я об этом подумал, увидел, что их тут целые полчища: одни лежали на стройке, другие выползали из черного входного проема, третьи выглядывали из низких разбитых окон. Я сделал пару шагов назад, собаки недобро зарычали и стали быстрее подвигаться на меня; тогда я пулей помчался назад, сквозь кусты и деревья, но внутри был почему-то уверен, что они ничего мне не сделают, то есть по-другому быть не может; а тем временем одна собака догнала меня и пыталась схватить за ногу, я развернулся и стал быстро пятиться, выкидывая ей в морду поочередно ноги, но вторая уже заходила сбоку; и я стремглав кинулся вниз с обрыва, царапаясь о сучки деревьев и застревая в ветвях, я просто летел вниз, с размаху нырял в речушки, которые преодолевал с таким усердием до этого, пробегал порожки и скатился на заднице по песчанику к самому подножию горы.

Велосипед все так же лежал на пригорке, поросшим травой, где мы его оставили, метрах в пяти от меня. Я посмотрел в сторону и заметил Олега, идущего ко мне с другой стороны горы, только что-то с ним сталось, подойдя поближе, я обнаружил, что это был не Олег, а Тимоха. Мы взяли велосипед, и пошли ко всем спускаться, но никого уже там не было. Все пропали куда-то, а, может, ушли в другое место.

– Это какой-то ад… У-у-у, – завопил Глеб, – вот тебе сны снятся. Если бы мне такое приснилось, я бы, наверное, умер от разрыва сердца.

– Понимаешь, все было настолько реально. Ощущение воды, когда я нырял в реку, я даже мог одновременно видеть себя со стороны, как ныряю, вода попадает мне в нос, в уши, одежда насквозь мокрая… И еще у меня сложилось такое чувство, что я уже был на этой горе и знал, что нельзя открывать рот, чтобы удержаться там на какое-то время, но зачем мне это нужно, не пойму. А собак я на самом деле не испугался, у меня было такое предчувствие, что они ждали меня, ждали, что на этот раз я буду делать, может быть, не стану бежать как раньше, может, буду сопротивляться, но они, похоже, тоже чувствовали все, что творится в моем мозгу. Я рисовал картину дальнейших событий, я был режиссером, но опять испугался и убежал, как будто боялся узнать что-то еще, пойти дальше. Вот такое осознание реальности я испытал, Глеба.

– У тебя с головой не все в порядке, мой друг. Ты послушал бы, о чем люди толкуют, поинтересовался.

– Они мне неинтересны и сны у них очень похожие. Услышав начало одного утром, конец можно дослушать вечером и вряд ли, что изменится. Люди погрязли в поверхностных суждениях и не ищут глубины. Всеобщий сон, всеобщая любовь, всеобщее счастье, всеобщий рай, а между тем нищета сознания сделать что-то абсолютно безусловное и взять на себя ответственность за это. Фальшь и цинизм – сущность их сновидений.

– Но ты и они связаны неразрывными нитями, это бунт против порядка. В снах люди черпают пищу и силы, чтобы бороться за свою…

– За свои сны, – вставил Джей.

– За свою жизнь.

– Я знаю, ты жил в Городе, поэтому у тебя и есть некоторые проблемы, почему ты не остался там?

– Потому что Город тоже стал сном.

– Как это… я тебя не понимаю, что ты хочешь этим сказать?

– Просто все здешние сны реальнее Города, а по ту сторону реальности наоборот. Город живет Вашими снами, а не вы. Вы живете снами Города.

– Чушь какая-то. А ты тогда, чем живешь?

– Моя болезнь в том, что я не утратил способность видеть сны, но вера моя пошатнулась, и я оказался между жизнью и снами.

– Ходят слухи, что ты побывал в метро.

– Метро это сон Города, я проник туда случайно, когда гулял по Городу во сне. Знаешь, там полно железных чудовищ, с разевающимися пастями, и люди, невинные жертвы, добровольно каждый день наполняют своими душами их брюха. В них они перемещаются с места на место, чтобы потом опять ублажить неистовство железного червя.

– И ты побывал в его чреве?

– Да, но не совсем так, случилась беда. Попав внутрь, я испугался и вылез на непонятной станции, у которой не было выхода наверх, она вообще была какая-то безлюдная и не походила на остальные. Я вынужден был спрыгнуть в тоннель и бежать по рельсам, к счастью, на следующей станции люди были, только вот стояли как-то неподвижно, и было чувство, что это та же самая станция, с которой я только что убежал. Я еще долго бегал по линии, пока какой-то странный человек в синей форме не поймал меня за руку и не вытащил наружу. Зато следом я оказался в галерее картин. Там были Ван Гок и Герника, разрезанная на части и прикрепленная к потолку, наподобие колпака звездочета. Там было так много картин на стенах, и от их смешения у меня заболели глаза и выступили слезы.

– Ладно, давай поедим, и идти уже надо, Кирюха приезжает через час.

– А-а, это тот здоровый оболтус, с ногами слона.

– Да, большая Кирилла, мой старый приятель.

– Пока тебя не было, ко мне Крыса на днях заходил. Так резко вломился. Поговорили, у него пару щепоток зелени было, курнули. Он вернуться собирается.

– Да, ну! Вот потеха.

– Я же говорил тебе, что, может, скоро увидишь его здесь, вот, пожалуйста.

– Он же из Города. Интересно, сколько он отбашляет. Косарей тридцать, откуда у него столько бабла?

– Я у него в гостях был, комп новый, атлон там какой-то, короче, пипец – чуть не взлетает, когда включаешь. В игрушки поиграли, пробочки, гольф, боулинг – так подецелу. Зато отходил потом, наверное, сутки, думал, издохну. Такое чувство, словно сознание провалилось в черную дыру. Ходил вечером тучи разгонял, чтобы поправиться.

– Да, Крыса это зло, это суперзло.

– Страшнейший человек: сделаешь ты что-нибудь ему хорошее, плохое или просто подумаешь об этом – все против тебя извернет. Пожалеешь, что на свет белый родился. Таких так просто и не сыщешь, умудриться надобно.