Литвиновы интервью

—Это потому, что статистика не успевает за нашей продуктивностью. На самом деле уже больше семидесяти романов и семь сборников рассказов. В общей сложности восемьдесят наименований книг.

—На том свете очень хорошо: на работу можно ходить в тапочках, нет начальников, нет каких-то жестких сроков. Мы, даже будучи совсем молодыми авторами, когда нас пугали штрафами за просрочку романа, выбили себе право писать так, как пишется. На самом деле мы не нарушаем устных договоренностей. Но такого жесткого дедлайна, за который расстреляют и оштрафуют, у нас нет. Поэтому на том – на нашем – свете очень хорошо. Вдобавок мне кажется, что писатель, пишущий один, очень одинок. Он один со своими проблемами.

—А так мы одиноки вдвоем.

—Сережа, мы совсем не одиноки. Если мне что-то надо, я всегда тебе позвоню, и ты мне подскажешь, как старший брат.

—Это правда. Это большое облегчение.

—Мы привыкли уживаться с моего рождения. Когда я родилась, Сереже было одиннадцать лет. И ему пришлось терпеть, что в его жизни появилось какое-то бестолковое создание, причем родители работали и регулярно вешали меня на него. А у него были свои дела. Он ко мне приспособился, привык терпеть и страдать уже давно. А потом в школе он продолжал терпеть и страдать. Кто мне писал сочинения? Сначала писал, потом учил писать? Сережа. Кто мне помогал со вступительными экзаменами? Сережа.

—Мы вдвоем, можно сказать, гребем в одной байдарке 25 лет.

—Это правда. Бренд «Анна и Сергей Литвиновы» начала Анюта.

—Я могу объяснить, почему так получилось. Сережа работал на хорошей должности в отличном журнале «Смена». У него были командировки, «тринадцатая зарплата», еще заказы продуктовые давали, отличный коллектив, гарантированная пенсия. И тут я подрастаю и начинаю шебуршить: «90-е годы. Госслужба. Позор. Никаких перспектив. Давай сделаем агентство». Сережа в рекламном агентстве сначала подрабатывал, а потом я сманила его окончательно.

—Красивые визитки были: агентство «Пятый отдел», творческий директор – я.

—А я была просто директор, не генеральный. И года полтора-два мы жили очень хорошо. «Голосуй, или проиграешь!» Затем шарахнул 1998 год. Господин Лисовский, который нас финансировал, переориентировался на кур. Их рекламировать было не надо.

—Курятину и так ели.

—Мы остаемся в пустом офисе. Я понимаю, что это моя вина. У Сережи сын, которому надо поступать в институт, у Сережи жена, которая в тот момент тоже без работы. Начинаю искать какие-то пути. Я уже признавалась, что совершенно серьезно планировала ограбить банк, поскольку возможности имелись. Совесть меня остановила, и тогда я села писать роман – «Отпуск на тот свет». Придумала Таньку Садовникову, Диму Полуянова. Тогда я прыгала с парашютом и решила использовать собственный опыт, поэтому Таня с Димой летят в Архангельск на парашютные сборы. Уложенные парашюты можно было проносить в самолет, сейчас это запретили. А тогда было можно. Самолет взлетел – и вдруг задымление, борт начинает терять высоту, паника. Что делает парашютист? Он открывает дверь и прыгает. К Таньке цепляется еще третий мужик, и они все благополучно приземляются где-то в вологодских лесах. Самолет выравнивается и улетает. Неплохая завязка. Далее я стала думать, что задымилось, почему задымилось, что будет дальше, кто этот прицепившийся мужик. Три дня я ломала голову, потом поняла, что не получается. Говорю: «Сереж, посмотри. Я начала писать роман». Он прочитал и говорит: «О, интересно! А что дальше?»

—Действительно было интересно, и я это подтверждаю. Яркие, сочные герои. Драйвово все, здорово написано. Да-да-да, было так. Единственное, я хочу сделать небольшое дополнение. Герои тогда в твоем исполнении все-таки больше подходили для реалистической прозы. И, если ты помнишь, Дима Полуянов, наш любимый герой, в первом варианте страдал алкоголизмом, много пил. А у Татьяны Садовниковой была язва. Все это железной рукой мне пришлось выбросить.

—Потому что у наших героев такого не бывает.

—Герои авантюрного романа – это герои без страха и упрека. Никакого алкоголизма, никакой язвы не быть должно. Не может такого быть по законам нашего жанра.

—Дело-то не в этом. Это была мелочь. Главная проблема: непонятно, что дальше. Я маленькими буковками написала: «Далее с ними происходят различные приключения». Это оказался первый случай, когда имелась завязка, и только потом (в основном Сережей) придумывались дальнейшие приключения.

—В итоге написали лихо, быстро – за полтора месяца.

После первого романа нет, конечно. Как все получится, было совершенно непонятно.

—Было приятно, что мы разослали роман в пять издательств, которые тогда были на рынке, и четыре сказали: «Да, мы берем». Никто не украл идею, как нас пугали – это все оказалось полной ерундой. Все захотели печатать.

—Мы подошли к вопросу системно. Газета «Книжное обозрение» (ныне почившая в бозе, к сожалению) печатала списки бестселлеров, где мы и подсмотрели, какие издательства их выпускают. Насчитали пять: «Эксмо», АСТ, ОЛМА, «Центрполиграф» и опять же почивший «Вагриус». На тот момент это были самые крупные издательства. И в итоге действительно в четырех нам ответили: «Да, мы хотим это напечатать».

—Денег вдвое меньше.

—Нет. Изначально по умолчанию предполагалось, что мы всегда все делим пополам без выяснения каких-то крохоборских коэффициентов трудового участия.

—Что другое делать? Мы в байдарке вдвоем плывем. Сбросить кого-нибудь с байдарки? Байдарка пойдет хуже. Заплывет куда-то не туда.

—Мы все время делаем что-то новое.

—Я периодически не то что пыталась сбежать, но наводила мосты. Однако любая работа, которую мне предлагали, представлялась менее удобной, чем то, чем мы занимаемся. Я ненавижу подчиняться. А когда самодурят начальники... Сережа ни разу не самодур. Даже если считать его начальником, то он добрый начальник. И в «Эксмо» у нас такие же. Может быть, я не хочу выходить из зоны комфорта. Как представлю, что нужно к девяти ехать на другой конец Москвы… На машине это бесполезно: потребуется минимум три часа. На метро противно: тебя задавят.

—Это все детали. В рамках нашего дела очень много возможностей. Например, сейчас у нас вышла книга, состоящая из двух повестей и одного рассказа. Мы не скрываем: «Одну из повестей писала Аня, другую – Сергей. Пожалуйста, смотрите, сравнивайте, сличайте, главное, сначала угадайте, кто что писал». Рассказы мы всегда писали и пишем отдельно друг от друга.

—Есть один способ понять, кто что пишет. Есть программка, определяющая уровень образования написавшего некий текст. Сереже она дает четыре класса средней школы, а мне – один.

—Один-два. Притом что Анна Витальевна – кандидат филологических наук. Я считаю, это большое достижение, без дураков: писать на уровне второго класса средней школы, чтобы всем все было понятно.

—Совсем нет. В первые годы, возможно, у них была какая-то ревность, но теперь все понимают, что это работа. К тому же мы не так много времени проводим вместе. Вот сейчас мы встретились. Через три дня у нас встреча в магазине – тогда мы снова встретимся. Разве что по телефону мы связываемся едва ли не каждый день.

—Это правда. Так было еще тогда, когда мы вместе не работали, еще когда Аня была студенткой. Мне было интересно с ней проводить время, потому что она умная, начитанная, сумасбродная, авантюристичная.

—Тут ведь такая штука: у нас жанр совершенно особый. Это все-таки не реализм, это что-то вроде сказки. Бывает большое искушение, конечно. Но обычно мы к этому не прибегаем. Только в крайних случаях, когда речь идет о каких-то совершенно отвратительных людях. На пальцах одной руки можно пересчитать, сколько раз мы использовали этот прием.

—Я бы дополнила: наши главные герои настолько идеальные, что все почтут за честь себя с ними идентифицировать. О Тане Садовниковой я сказала своей подруге, что она списана с нее: высокая и красивая, умная блондинка из рекламного агентства.

—Авантюристка, прыгунья с парашютом, укладывает к своим ногам всех мужчин.

—Теперь она всем это говорит и на всех творческих конкурсах подписывается как Татьяна Садовникова: ей это льстит. В «Комсомолке» у одного из авторов есть псевдоним Дмитрий Полуянов.

—Но бывают, конечно, и ошибки. В одном из наших ранних романов – «Заговоре небес», где мы дружно обобщали мой парашютный опыт, – был инструктор Фомич. Моего инструктора действительно звали Владимир Фомич, и такое же имя мы и у персонажа оставили. Он был абсолютно положительный, но разбился. Когда через два года настоящий Фомич тоже разбился, мне парашютисты писали: «Анька, нехорошо. Ты убила Фомича».

—Это Оля Аминова нам подсказала такую идею. Я, честно говоря, сначала отнекивалась. Но потом мы с Сережей сделали тестовой вариант, и я поразилась, насколько легко идет. Бывает, что тяжело идет. А тут просто ничего не делаешь – летит, как песня. И тогда решили...

—Если серьезно говорить, много накопилось. И наше совместное весьма откровенное сотрудничество повлияло: мы всегда обсуждаем, что подумает герой, что подумает героиня в той, в другой, в пятой ситуации. Эта совместная работа мне лично дала очень много знаний о женщинах. Я думаю, что Анечка лучше стала понимать мужчин. Хотелось этим поделиться.

—Тиражи падают. Но, по счастью, это не пике, а плавно снижающаяся кривая.

—Зато растут продажи электронных книг.

—Аудиокниги вдруг стали популярны. Я сама оценила, насколько это удобно. Мы ехали в Питер на машине и слушали «Человека-амфибию» с детьми: они бы в жизни ее не прочитали, потому что нынешние дети любят все более быстрое. А тут с большим удовольствием.

—Опять же, борьба с пиратством. На ЛитРес у нас новинка скачивается в общей сложности (я конечные цифры не знаю) 3–4 тысячи раз. А если верить, что у нас только 10% контента продается легально, значит, это 30–40% тиража.

—Да, совершенно принципиально. Это замечательно звучит: «красивое письмо» – это беллетрист. Слово «писатель» тяжелое, емкое, в России оно имеет свои коннотации: это Солженицын, Достоевский, Толстой – вот писатели.

—Ты купишь писателя, а он тебе «сердце будет жечь глаголом».

—Я думаю, что нас таковыми называть не стоит. Может быть, это уничижение паче гордости, но мне кажется, это было бы неправильно.

—Есть еще хорошее определение, мой супруг придумал: он нас называет «повелителями слов». Это очень приятно: ты можешь со словами делать все что захочешь.

—Нет. Ну зачем!

—Мне гораздо приятнее прилететь, допустим, в Индию и в индийском отеле увидеть зачитанные-перезачитанные наши книги: читанные не один, не два, а гораздо больше раз.

—Человек в отеле прочитал, бросил в тумбочку. Хозяйственные люди из отеля взяли, поставили в библиотеку, пришел новый человек и прочитал. Это великолепно. Книга живет.

—Если брать классику, то всегда мы равнялись (могу ответить за двоих) на Рекса Стаута и Агату Кристи. В плане построения классического детектива это идеальные люди. Но есть много и других: по залихватскости, по лихости сюжета и симпатичности героя. Это Сидни Шелдон – практически наш современник. Рут Ренделл, которая отличается необыкновенными ходами и поразительными героями.

—Гранже великолепен, он просто сумасшедший. Дивер мне очень нравится, «Собиратель костей». А сейчас вообще случилась забавная история. Я периодически хожу в книжные магазины, смотрю новинки. Вижу «Кладбище домашних животных». Думаю: ну какая же это новинка? Встречаю второй раз. На третий раз я ее открыла. Отличный перевод и печатается без сокращений. Применила Сережин способ выбора книг: читаешь первый абзац, потом открываешь 69-ю страницу и смотришь, как там. Если и там все хорошо, тогда берешь всю книгу. Я ее купила и получаю истинное удовольствие, потому что меня чрезвычайно раздражают плохие переводы.

—Стивен Кинг великолепен, хоть это немного и не наш жанр. Он блистательный: его вещи читаешь – просто волосы встают дыбом и шевелятся.

—У нас великолепен Акунин. В лучших проявлениях его можно поставить в один ряд с этими классиками. Но у нас отсутствует эта школа. Расцвет детектива, авантюрного романа – это начало XX века. Это Конан Дойль и так далее. У нас же эта традиция октябрьскими событиями и советским строем была напрочь зарублена. В 30-е годы нельзя было написать детектив вообще, а в 60-е или в 70-е, когда мы росли, было положено печатать буквально два детектива в год. Один из них – в журнале «Смена», другой – в журнале «Юность». Это Николай Леонов или братья Вайнеры. Все! Нет у нас этой традиции. Откуда ей взяться?

—Ее искусственно уничтожили.

—Традиция – это большое дело. Даже традиции большой литературы были сильно прибиты, и у нас невозможно или почти невозможно было сюрреалистические тексты печатать в советское время. То же самое относится и к детективу.

—Я читаю много и без всякой системы. Если говорить о новинках последнего времени, мне важно, что делает Дима Быков. Мне нравятся его романы, нравится, что он пишет. Лекций его я прочитал два тома. «Пастернак», «Окуджава», «Маяковский» – неважно. Практически все, что делает этот многогранный человек, мне очень близко. Мне нравятся фельетоны, которые он пишет для «Новой газеты». Понравились «Июнь», «Авиатор».

Если говорить о литературе вообще, то лауреаты Нобелевской премии мне не очень близки. Но Марио Варгаса Льосу я начал читать еще в советские времена. В последнее время он с другой стороны открывается в своих новых вещах – абсолютно заслуженная премия. Кого еще я хотел назвать? Кундера. К сожалению, новинок у него давно уже не было, но тем не менее.

—Мне бы что-нибудь попроще. Мой максимум – это «Зулейха открывает глаза». С удовольствием прочитала и не понимаю, почему сейчас одна газета развернула кампанию против этой книги. И Гузель – приятная женщина, и книга хорошая. В ней есть все что нужно: живость характера, легкость повествования, приятная развязка. А так – Мэри Хиггинс Кларк ранняя. Тот же Гранже или Тесс Герритсен – американский автор таких могильных детективов, довольно страшненьких. Серьезной же литературой, к сожалению, после факультета журналистики я настолько пресыщена, что стараюсь ее не читать.