Матриум. Приветики, сестрицы!

Глава 2. Фарри Мккрай

Королева улыбки! Кто первой так сказала о Дашери Крис? Кажется, одна из постоянных клиенток, возможно, Дора Суон или Гила Рабиа: и та, и другая посещали салон «Пазифею» регулярно все эти годы – не пропускали ни одного нового семинара. Теперь, вторя им, все называют Дашери королевой.

Дашери Крис, Черная Мими – иллюзионистка высшего уровня, она умеет делать восхитительные лыби из ничего. Ее искусство называют «игрой в бисер» по аналогии с романом средневековой писательницы Гермионы Гессе. Черная и прекрасная. Узкое, чуть вытянутое лицо, широко поставленные глаза пепельного оттенка, почти европейский нос, пухлые и нежные, как у фемины, губы. И конечно, сказочная улыбка.

Фарри любила рисовать это лицо. Фарри была поклонницей и отчасти последовательницей своей супруги. Иногда ей в голову приходили строки, которыми когда-то в будущем начнутся ее мемуары о Дашери Крис, Фарри записывала эти строки в особый файл под названием «Черная Мими».

Некоторые адептессы улыботворчества считали Дашери чуть ли не первооткрывательницей этой утонченной разновидности эффектинга, но справедливости ради надо напомнить, что на самом деле авторство принадлежит, конечно, не ей, а одной малоизвестной поэтессе Арбери Готт. Полвека назад эта скромная труженица пера явила широкому кругу зрительниц первую программирующую улыбку, придуманную ею спонтанно на каком-то литературном споре и позже кое-как обтесанную одной имиджмейкерессой по имени Тая Чен. Арбери Готт продемонстрировала магию улыбки в эфире, чем и прославилась, и за это сразу же ухватилось несколько мелких фирм, одна из которых, «Ниссейская нимфа», даже создала целый отдел улыботворчества. Было разработано пять базовых улыбок для переговоров и несколько десятков на все случаи жизни, но ожидаемой популярности они не имели. Причина в том, что традиционные методы эффектинга продолжали сохранять в обществе непререкаемый авторитет, а овладение искусством улыбок казалось таким же сложным, как, например, изучение иностранного языка без применения гипноинсталляции.

Мастодонты эффектинга из числа корпораций вроде «Неоптолемы» или «Астарионы» не приняли всерьез случайное изобретение Арбери Готт, зато лет через пять после первого сообщения о потенциале программирующей улыбки стало известно, что все права зарейтингованы и монополизированы быстро развивающейся эффект-студией «Новый день». Вскоре по всему континенту возникла сеть салонов по постановке улыбок. В эфире обрело популярность шоу «Улыбнись». Улыботворчество прочно вошло в моду.

Манипулирование улыбкой – тончайшее из искусств. Впрочем, любая из разновидностей эффектинга заслуживает уважения. Раньше мистрессы недооценивали его возможности. Допустим, у вас неожиданно сменилось настроение – пропал интерес к жизни или наоборот появилась беспричинная тяга к новому – на девяносто процентов это целевое воздействие эффектинга, на десять – гормональные колебания. Когда ученые детально изучили влияние эффектинга на мистресс, были придуманы законы, регламентирующие его использование. Правда, применение эффектинга не ограничили, а наоборот – стали всячески поощрять. Началось то, что Институт Общества назвало нейро-лингвистическим прогрессом.

Статистика Рейтинговой Академии утверждает, что за последние пятьдесят лет общество заметно поумнело. Если сравнить современную мистрессу с людьми, жившими в первые сто лет после Революции Шлиман, то выяснится, что нынешние мистрессы и утонченнее, и позитивнее в отношении жизненной необходимости. Чем меньше в мистрессе пережитков маскулинизма, тем меньше лени и желания упростить, схематизировать и рационализировать технологию, и тем больше естественного стремления к истине и красоте. Правда, Институт Общества к этой точке зрения относится якобы с осторожностью, но говорят, это не более чем политические игры.

Фарри Мккрай знала Дашери с детства – с тех невинных лет, когда атавистические инстинкты еще преобладают над принципами общества. В пять лет мистресса отстаивает свою животную природу в борьбе с йецерарой, в семь – впервые серьезно задумывается над смыслом жизни, в десять осуждает все грубое и маскулинное, что тянет назад и представляет зло для общества-ня. Но в тринадцать приходит сострадание, зарождается великодушие, – в тринадцать мистресса – будь она юная фема или угловатая бучка с атавистическим пушком над губой и начавшим ломаться голосом – если она была прилежна и внимательна, если правильно взрослела, искренне стремилась понять свое предназначение, а не просто утвердиться среди сверстниц и казаться лучше других, – тогда сердце ее открывается для любви, она становится адептессой милосердинга. Приходит чувство ответственности, вырабатываются моральные принципы. Она не станет насмехаться над проявлениями маскулинизма, а протянет руку помощи, и с этих пор рейтинг ее будет расти сам по себе. Не все одинаково одарены судьбой, но у всех есть право старательно учиться. Каждая это знает, но, увы, не у всех получается.

Дашери могла быть бесконечно великодушной, в душе Фарри обитали противоречия.

В гимназиуме, когда они были еще только подругами, Фарри называла Дашери своей ласковой Черной Ня: конечно, если Иллки-замарашки рядом не было.

Дашери не была с Фарри нежнее, чем с другими гимназистками, – скорее, держалась со всеми одинаково ровно, – но Фарри безумно хотелось, чтобы ласковая Черная Мими и она считались помолвленными, и чтобы это касалось только их двоих и больше никого.

Одной из немногих привилегий, которых Фарри удалось добиться, было право первого танца с Дашери на вечерах и балах. Это не выглядело как снисхождение со стороны Дашери, а скорее как милый дружеский жест.

Второй безусловной привилегией была возможность большую часть времени находиться рядом. Хотя, надо заметить, что уединению Дашери предпочитала общественные места и, даже находясь рядом с ней, Фарри нечасто удавалось почувствовать атмосферу близости и единства душ в той мере, в которой хотелось бы.

Фарри сердилась на бестолковую Иллку за то, что Черная Мими ее жалела и тоже позволяла быть сколько угодно рядом. А Иллка, пользуясь этим, привязалась к ним настолько, что со стороны могло показаться: Фарри, Иллка и Дашери – три подружки «не разлей вода».

Когда Иллка болтала глупости, Дашери улыбалась, и на щеках у нее появлялись ямочки. Фарри считала, что улыбаться глупым Иллкиным шуткам неуместно, но она никогда об этом не говорила. Она молча любовалась улыбкой Дашери, и ей всегда хотелось целовать эти милые ямочки. И конечно, она знала, что на самом деле Дашери смеялась не над Иллкиными шутками: это была улыбка любви и сочувствия, – так учат относиться к гимназисткам младших классов.

Фарри ругала себя за собственную ревность и упорно с ней боролась. За каждую свою колкую шутку в адрес Иллки она придумывала себе изощренные кары вроде отказа от сладостей или прибавления к медитации лишнего часа (благо, Иллка об этом не узнала). Несмотря на все мучения, Фарри так и не избавилась от желания владеть своей ласковой Черной Мими безраздельно. Впрочем, позже, когда они выросли и все втроем подали заявление на брак, и когда бедняжка Иллка не прошла тест, отношение Фарри к ней переменилось, и, несмотря на то, что Иллка не влилась в семью, Фарри считала ее своей.

Волосы Дашери после мытья были как огромный пушистый шар. Фарри знала почти три десятка разных способов плетения косичек. Она обожала ухаживать за этими курчавыми негритянскими волосами и умела превратить миловидную головку Дашери в произведение искусства.

Дашери нельзя не любить, и нельзя не страдать из-за этой любви, и, конечно, причина не в Дашери, а в несовершенстве Фарри. Она не в силах это изменить. Даже бестолковая Иллка, которая тоже, разумеется, ревновала и мучилась, могла бы прекрасно понять Фарри, если бы та ей во всем призналась. Но Фарри не признавалась. Ни разу она не опустилась до того, чтобы показать Дашери свою слабость и выразить низменные чувства, – в худшем случае она могла прокусить губу до крови, но ни за что не омрачить настроение любимой своими эгоистическими притязаниями. И Фарри не оставалось ничего другого, кроме как старательней учиться искусствам, глубже медитировать и шире открывать сердечную чакру.

Фарри училась изо всех сил, и, кажется, ласковая Черная Мими ее за это уважала, и Иллка уважала, и другие гимназистки тоже.

На последнем году учебы Фарри увлеклась рекламой, внесла ее в свое планоме, и хоть основа этой отрасли – традиционный NLP-манипулиринг, в немалой степени Фарри помогали уроки по улыботворчеству, которые ей давала Дашери.

Они заключили брак на следующий год после окончания бакалавриата. Два года Дашери проходила практику поочередно в разных салонах Каллионы, а потом открыла «Пазифею».

«Улыбка – ключ от мира другого», – сказала она однажды.

Улыбка может сотворить любовь, усыпить внимание, оживить прошлое, заставить рыдать и даже, как утверждала сама Дашери, привести к настоящему просветлению. В построении улыбки участвует большая часть лица, и, безусловно, этот инструмент гораздо сложнее и богаче языка мистресс. Под кожей таятся тысячи мышечных волокон, и к каждому из них подходит нейрон. Голос улыбки подобен голосу фантастического пианино, на котором играет совершенный многорукий музыкант – мозг мистрессы. Все это, конечно, сухая теория, и каждая в состоянии повторить простые слова. Но далеко не всякая способна постичь тонкости улыботворчества – этого искусства из искусств.

Откуда у Дашери такие способности, неизвестно. Видимо, природа в лице Лаборатории Тела дает мистрессе не только животные инстинкты, трудоспособность и право выбора, но порой и уже готовые знания.

Если бы не специальные тесты, никто бы из преподавательниц и учениц не смог объяснить, чем эта симпатичная немногословная чернокожая буча завоевала такой авторитет в гимназиуме.

Искусство улыбки поощряется, и все понимают, что последствия каждой улыбки на совести ее создательницы. В благородстве ласковой Черной Мими Фарри никогда не сомневалась. Напротив, она гордилась феноменом Дашери, как своим собственным. Впрочем, она и сама неплохо освоила базовый язык улыбок, хоть самостоятельно смайл-композиции придумывать не умела. В работе ей хватало и тех знаний, которые она освоила.

В Каллионе шесть или семь высокорейтинговых салонов постановки улыбок, из них «Пазифея», созданная королевой улыбки, – самая популярная.

Фарри наотрез оказалась, чтобы Дашери делилась с ней рейтингом по праву брачных отношений, хоть сама понятия не имела, отчего так поступила: по крайней мере, дорогие подарки, которые дарила ей иногда Дашери, она принимала без смущения.

Они обе относились к той категории, которую неофициально именуют «полупродвинутыми», и проживали в квартире, предоставленной рейтинговым агентством с учетом общей суммы их лайков. Квартира располагалась чуть ли не под самой сферой – на верхнем, триста тридцать третьем, этаже одной из Гелиад. На свой собственный рейтинг Фарри могла и сама жить, припеваючи, но Дашери, внесла в их жизнь элемент роскошества уровня экстра-ня. Они чувствовали себя почти-Женщинами.

Фарри и Дашери виделись по вечерам, сидели у головида, держась за руки, или на террасе, любуясь вечерней Каллионой. Заоблачная высота и розовое сияние! Болтовня обо всем и ни о чем. Фарри казалось, что она счастлива в браке. Жизнь была стабильной, и ничего не предвещало беды.

Но однажды все изменилось.

Пять декад назад Дора Суон привела в «Пазифею» продвинутую фему, которую звали Инга Джи, – высокую дородную блондинку с короткой стрижкой: красивое лицо, хорошо поставленный натуральный голос, правильная речь.

Госпожа Инга Джи работала консультантом по брачным коммуникациям и имела какое-то отношение к Институту Общества. Она объяснила Дашери, что пришла из любопытства, и хотела бы освоить самые азы.

Вечером Дашери показала запись Фарри: она всегда делилась новостями. Блондинка сразу не понравилась Фарри. Не отпускало подозрение, что кроме любопытства есть что-то еще.

Она оказалась права: госпожа Джи буквально прилепилась к Дашери. Она приходила в салон ежедневно. Всякий раз, когда Фарри заглядывала в «Пазифею», она натыкалась на госпожу Джи, – та всегда торчала рядом с Дашери.

– Она из тех, кто не любит ждать, – улыбнулась Дашери, когда однажды вечером Фарри, не сдержавшись, стала ее допытывать о блондинке.

Все бы ничего, но воображение госпожи Джи приняло характер стихийного бедствия и стало распространяться за пределы стандартной программы. По ее совету три декады назад Дашери устроила мультилыби – развлекательно-увеселительную акцию. Мультилыби – это самораспаковывающаяся вирус-улыбка, передающаяся через друзей и знакомых. Инга Джи привлекла к делу программисток и перевела на футур-карту Дашери сорок лайков. Заказ предусматривал разработку улыбки, которая: 1) появлялась бы на лице «зараженной» при каждой попытке с ней заговорить; 2) «заражала» бы собеседницу, наделяя возможностью заражать других в течение некоторого времени; 3) вызывала бы состояние безотчетной радости и 4) по истечении времени навсегда стиралась из памяти. Специалистки, которых она привела, должны были помочь Дашери в разработке пунктов «2» и «4».

Дашери предупредила, что теперь какое-то время ей придется задерживаться в салоне, но она постарается, чтобы это закончилось как можно скорей. Фарри поинтересовалась, реально ли вообще выполнить этот необычный заказ, и, получив утвердительный ответ, на следующий же день обо всем доложила в рейтинговое: неприятности ей были ни к чему. Дело не дошло до разбирательства: агентесса из отдела приема заявлений поблагодарила Фарри за участие и со всей вежливостью объяснили, что ничего противозаконного в акции она не находит, даже напротив, каким-то там пунктом какой-то главы Общественного Кодекса предписано «всемерно способствовать распространению чувства благости и позитивного настроения». «Выходит, этот проект можно расценить не иначе как общественную акцию доброй воли», – сказала она.

Программистки, которых привлекла Инга Джи, служили, как потом выяснилось, в небольшой, но солидной фирме, которая когда-то отсоединилась от «Неоптолемы». Чем они там конкретно занимались, Фарри не знала – как раз в это время ей самой привалило много незапланированной работы. Она лишь догадывалась, что группа разрабатывает какие-то новые нейрокоды.

И вот однажды Дашери исчезла.

Глава 3. Иллка Брук

Помните Трупедроксуса? Ну, того, что из мультов? Так вот, в малолетстве мне частенько досаждала мысль, что между нами много общего.

В общем-то сперва я от других бучек ничем особенным не отличалась, кроме разве как слишком большим ростом. В гимназиуме звезд с неба не хватала, хотя у меня был неплохой рейтинг по гимнастике благодаря крепким рукам и ногам. Да еще по рисованию худо-бедно вытягивала. Преподпавалки в нашем второразрядном гимназиуме были не ахти какие продвинутые, так что нам по большей части вместо настоящих занятий ставили виртуальные. Хотя все эти виртуальные занятия, я вам скажу, до одного места, потому что опыт из них выносишь тоже виртуальный. Вообще-то, считалось, что у нас хороший гимназиум, но это вранье. По правде говоря, большинству из преподавалок было на нас плевать. Нас, конечно, учили красиво ходить, прямо сидеть, любезно разговаривать, делать реверансы, разбираться в тряпье, косметике и прочих нужных вещах, ну что это за образование?

Так вот, когда я смотрела поучительные мульты про балду Трупедроксуса, в особенности те серии, где он напяливал самцовые одежки и корчил из себя брутального мачо или солдафона, или то и дело норовил пописать стоя, хоть и потеха, но мне казалось, что вся эта жуткая дрянь и во мне прячется. Я выросла, а мне все так же кажется, что в душе дрыхнет какое-то безобразное чудо-юдо. Конечно, для того все это и понапридумывали, чтобы показать, как не следует делать. Оно-то так, но с другой стороны, раз уж нас учат быть кроткими и мимишными, то для чего развращать детские умы карикатурой поехавшей недоженщины?

А может быть, Трупедроксуса для того и выдумали, чтобы вычислять в толпе таких, как я, и чтобы на свет выходило то, что внутри спрятано. Выходит, это был тест, который я не прошла.

Ну, да ладно.

Конечно, я не ожидала, что госпожа Букерош, а с нею толстячка Черепаха направятся на побережье Розового моря вместе со мной. Так что у меня был немаленький удивленчик, когда на следующий день они, добравшись первыми, встретили меня на посадочной террасе.

На госпоже Букерош красовались широкополая шляпа и салатового цвета сарафан, очень подходивший к ее глазам.

Черепаха помогла мне вылезти из авиетки (авиетка была хоть и межполисная, но мне с моими габаритами даже в такой тесновато). Во время приземления я успела заметить море, а отсюда, с террасы, его не было видно. Небо, как и положено, застилала сфера, правда купол ее висел раз в десять ниже, чем в Каллионе.

Меня повели к овальному входу. Он был похож на пасть огромного животного, и это немного пугало. Я оглянулась еще раз и увидела заостренные верхушки деревьев, они торчали из-за парапета террасы. Помните финальную сцену из комедии «Твоя няшная мими», там были точь-в-точь такие же деревья – кажется, они называются кипарисы.

Мы вошли в коридор, и я перестала слышать свои шаги: тут и пол, и потолок, и стены были покрыты мягким материалом, и таким разноцветным – аж в глазах зарябило. И еще в нос ударил дурацкий запах, – я различила цитрусы и жажобу, – ни то, ни другое с детства не люблю.

Госпожа Букерош обогнала меня, а Черепаха шла сзади.

И вот идем мы, и я поглядываю на бедра и попку госпожи Букерош, обтянутые тоненьким ситцем. Попка так мило виляет из стороны в сторону, а я смотрю на нее и думаю, что мне надо как следует постараться, надо быть паинькой и ни в коем случае нельзя ныть. Тогда они решат, что я исправляюсь, и, может, за это мне перепадет пара-тройка деньков релакса на каком-нибудь из местных пляжей. Мне захотелось как-то показать им, что я действительно намерена быть хорошей, но я не знала, с чего начать. Я обернулась к Черепахе и спрашиваю как можно приветливее:

– А далеко тут еще?

А та мне холодно:

– Увидите.

Бу-бу-бу… Если эта зануда останется тут, непросто мне будет из себя мими изображать.

И тут меня что-то кольнуло. А с чего это я, собственно, разахалась? Кругом одни чужачки, все только и делают, что юлят, а я вся в розовых мечтах. Да ведь я не имею ни малейшего представления о том, что случилось с моей любимой подругой Дашери – самой близкой мне на всем белом свете. И вместо того, чтобы ломать башку над этой страшной тайной, забиваю ее себе всякой чепухой. А что если бедняжка Дашери где-нибудь скрывается от таких же вот непрошибаемых черепах, и ей ужас как нужна моя помощь? А я тут корчу из себя этакую умняйку и наговариваю на свою лучшую подругу.

Мне стало не по себе. Даже ноги отяжелели, и я запнулась на ровном месте, едва не грохнулась.

Тут мы вошли в открытую дверь лифта и поехали куда-то вниз, в подземелье.

Поскольку, дорогие мои сестрицы, как раз на этом месте начинается одна из интереснейших глав моей жизни, к ее изложению, пожалуй, стоит приступить с более подробного знакомства с госпожой Букерош.

Как я уже вам говорила, внешность у нее не особо рекламная, хотя непривлекательной ее тоже не назовешь. В общем, такая из себя задумчивая блондиночка с неплохой фигуркой. Что в ней особенное, так это глаза – зеленющие, прямо какие-то изумруды. Только брови всегда немного нахмурены, словно она постоянно про себя какую-то сложную задачу решает.

И еще движения и жесты у нее забавные. Бывает, как-то странно кивнет головой или развязно откинется в кресле (правда, я и сама так делаю), а иной раз, когда разговорится, то руками размахивает, аж смешно, честное слово. В общем, то ли светлейшая госпожа Букерош про эффектинг совсем забывает, то ли есть у нее плохие привычки вроде тех, что водятся у разных бучек-нулевок (я-то в таких вещах знаю толк, потому что самой приходится бороться с разными дурацкими наклонностями). Сперва меня это удивляло, но вскорости я привыкла, тем более что все эти странности, как ни странно, даже шли ей, да и проявлялись мимолетно, а в остальное время она держалась как форменная аристократка.

Я и раньше не до конца ее понимала и сейчас не до конца понимаю. Таких Женщин, как госпожа Букерош, нельзя полностью понять. Словом, я для себя решила так, что раз уж она сумела заполучить свою тыщу, стало быть, все оки-оки. Должно быть, для продвинутых подобные причуды (это я о жестах и тому подобном) в порядке вещей, я ведь не в курсе, чему их там в университетах учат: семь лет гимназиума да год младшего бакалавриата – вот вам и все мое образование. Хотя, кто знает, может, она и сама себя не до конца понимает, – иначе почему она такая задумчивая?

Ну, и раз уж я вам так подробно расписываю госпожу Букерош, то надо сказать еще об одной вещи. Мне ужасно нравился ее запах. То есть, я говорю не о ее духах, а о том восхитительном аромате, что исходил от ее волос. У каждой фемины своя особая нотка, но редко, когда запах дойдет до самого сердца. Я с детства любила Дашери Крис, но никогда не задумывалась, как пахнут ее волосы. Правда, такая штука с запахами у меня за всю жизнь наблюдалась не только с госпожой Букерош. Никогда не забуду одну феминяшку по имени Тили, – нам было лет по девять, и мы сидели за одной партой. Так вот, у меня от ее запаха прямо в глазах темнело. Ну, и еще пару раз подобная штука приключалось на эротинге, хоть я там проработала недолго. К нам обыкновенно приходили бучи, но изредка заглядывали и фемы из нижних – разные, там, пятки-десятки. И вот, на разогреве, бывало, почувствую сладость, правда, это было послабее, чем в случае с Тили.

Но вернемся в храмоторий Ханы Гензиберг.

Лифт был рассчитан отсилы на четверых, и мы едва не касались друг друга. Сбоку стояла госпожа Букерош, сзади – угрюмая Черепаха и еще какая-то фема из местных. Я думала о том, что ждет меня внизу. Особенно действовало на нервы присутствие Черепахи, которую я не ожидала тут встретить. Да еще не выходило из головы то, как обидно госпожа Букерош вчера намекнула на случай в лесу. Впечатление от ее запаха добавилось ко всем этим переживаниям, и мне стало тревожно.

Лифт остановился, мы вышли в коридор. Тут было просторно и светло. Впереди – холл полукругом, вместо стен – даль, облака, – словом, все было устроено так, будто мы на поверхности.

Местная куда-то испарилась, а мы пошагали по мягким плиткам коридора. Тут уже пахло по-другому – кажется, сандал и ваниль. Я успокоилась, спрашиваю, отчего храмоторий под землей. Госпожа Букерош говорит:

– Считается, что здесь место силы, оно на глубине восьмидесяти метров ниже уровня моря. Как раз в эпицентре – зал для мистерий.

Она свернула в какой-то проем.

Черепаха привела меня в небольшую комнату с минималистичной обстановкой: кровать, стол и головид. Сказала, здесь я и буду жить до конца эксперимента. Я спросила: «Какого эксперимента?» – но ответа не дождалась, а когда Черепаха не хочет говорить, расспрашивать ее бесполезно. Она положила на кровать пакет с моей пижамой и ушла.

Я осмотрелась. По розовым обоям разбегались тонкие лианы с редкими зелеными листиками и белыми плодами типа запятых. Хуже не придумаешь. Я хотела сменить этот рисунок, но не нашла обойного пульта. Мне представилось, как днями придется валяться на кровати и разглядывать эти лианы с листиками, и от этой мысли сделалось неуютно.

Напротив кровати стояло кресло, оно было цвета переваренного яичного желтка. Цвет мне не понравился, но форма была привлекательная и как бы приглашала посидеть, поэтому я сразу в него плюхнулась.

Наверное, пришла пора крепко подумать насчет того, что со мной такое было все эти сумасшедшие дни. Пора вообще начать поглубже задумываться. Тем более, теперь во мне есть психоанал.

По глупости я наболтала разной чепухи, а хватилась слишком поздно. Если разобраться, то нехорошо я все-таки поступила. Конечно, из всей моей болтовни экспертессы во главе с госпожой Букерош мало что полезного могли для себя почерпнуть, но все же не надо было мне придумывать о Дашери всякие небылицы, будь я на нее даже сто раз обижена. Словом, я почувствовала себя предательницей. Сама не знаю, то ли няшная атмосфера, то ли компания продвинутых меня так заморочили? Слава мими, хоть теперь дошло. Может, потенциал пробудился, который мне нужно развить? Или действительно в психоанале дело? А ведь я, по правде говоря, сначала считала, все это лапша.

В общем, остановилась я на мысли, что нет худа без добра, и, пока во мне орудует эта шаманская программка, буду на нее полагаться. Может, и правда, будет от нее какая-нибудь польза.

Около часу я оставалась одна. Сперва посидела в том дурацком кресле, пока мне это не наскучило. Тогда я принялась исследовать свое новое жилье. Не найдя ничего интересного, почистила зубы, сходила в душ, натянула пижаму, которая, как и стены, была розовой, и немного помедитировала.

А потом явилась госпожа Букерош и с ней юная особа невысокого роста с каштановыми волосами и в серебристо-голубом платье до самых пят, и у меня закружилась голова. Незнакомка была чудесна в полном смысле этого слова.

Она улыбнулась мне с самого порога. Вы не поверите, но в присутствие сиятельной госпожи Букерош, которую я вам уже подробно описала, это было сравнимо с яркой вспышкой в сумраке.

Я сразу отметила, что радужки на зубах у незнакомки не было, зато белизна их была просто нереальная. Но больше всего меня поразили ее глаза – какие-то серо-перламутровые – фантастические! Короче говоря, передо мной была настоящая богиня. Верите ли, я сперва даже грешным делом засомневалась, а не голография ли передо мной: слишком уж обычной, земной казалась на фоне незнакомки госпожа Букерош, которая, как вы помните, светлейшая.

– Сестра Брук, это госпожа Клевеланд, профессорица. Она здесь хозяйка, – с улыбкой сказала госпожа Букерош. – Передаю вас прямо ей в руки.

Я мигом соскочила с кровати, отчебучила самый размашистый реверанс, на который была способна, и кротко потупилась. Меня, конечно, одолевало любопытство, и я зыркнула исподлобья.

– Какая очаровашка, – сказала красотка. – Что ж, добро пожаловать, дорогая! Чувствуйте себя как дома.

Как музыкально звучал ее голос! Его тембр смодулировали явно не в заурядном вокс-салоне. Как ласково и мудро светились ее глаза! Я была просто потрясена.

Наверняка, эта красотка-профессорица свое дело знает, решила я, а то, что тут, в этой курортной глуши, может позволить себе быть такой экстра-мими, скорее всего, означает, что ее красота и юность что-нибудь вроде государственной награды. Пришла бы ко мне такая чудо-красотка на сеанс эротинга, я бы к ней и дотронуться не посмела бы.

– Спасибо, наисветлейшая госпожа, – говорю.

Госпожа Букерош кивком велела мне сесть на кровать. Я послушно села и руки на колени сложила. Сама госпожа Букерош, оглядевшись, устроилась в кресле, а госпожа Клевеланд подошла к столу, оперлась изящными пальчиками о столешницу, а потом, ловко вильнув попкой, села прямо на стол, выпрямилась, откинула руками волосы, и ее лицо и шея открылись во всей своей ослепительной красе.

Сколько же этой киске лет? Как-то не очень хотелось верить, что вся ее красотища – дело рук обычной (да пусть хоть даже самой продвинутой!) фациалистки. Мысль о том, что под этой сияющей кожей может оказаться какая-нибудь ветхая бабуля, была просто невыносимой.

Они ласково переглянулись, и тут госпожа Клевеланд говорит мне этак по-свойски, будто мы с ней давние подруги:

– Ну что? Места маловато, да? Ах, дорогая, с удовольствием бы предложила вам что-то получше, да только у нас везде так. Даже у госпожи Букерош точно такая же комнатушка, только в другом крыле. Что ж, зато демократично.

Они снова мило переглянулись, – походу, им нравилось переглядываться.

– Итак, вы должны знать, что находитесь и обслуживаетесь здесь согласно условиям государственного проекта, который называется «Альта», – продолжала госпожа Клевеланд. – Понимаю, что вам это ничего не говорит, тем не менее я обязана лично сообщать это каждой, кто попадает сюда впервые. Если будет интересно, вся информация в головиде. Да вы расслабьтесь, Иллка, тут все свои. Честно говоря, я бы предпочла видеть в вас не клиентку, а почетную гостью и хорошую приятельницу. Уверена, мы подружимся. Тем более вы далеко не обычная клиентка, поэтому вас несомненно ждут привилегии.

Я улыбнулась, стараясь выглядеть как можно более милой. Слово «привилегии» прозвучало соблазнительно и вновь оживило во мне фантазии о Розовом море.

– У нашего храмотория широкий профиль, – сказала госпожа Клевеланд. – Мы тут работаем с чем угодно – от креатива и гендера до побочных эффектов медитаций и ложного просветления. Так что вы встретите здесь разных клиенток. Поэтому присматривайтесь, знакомьтесь. Надеюсь, вы найдете здесь новых подруг и научитесь многим полезным вещам. У вас вопрос?

– Да, наисветлейшая госпожа. Хотелось бы знать, бывают ли тут прогулки к морю.

– В порядке исключения. Если вы действительно будете стараться, может быть, мы сможем рассмотреть этот вопрос.

– О, я буду стараться, обещаю вам, – говорю я ей. – Только еще я немного беспокоюсь насчет своих мозгов. Светлейшая госпожа Букерош говорила, их надо форматировать или что-то вроде того. Правда ведь, светлейшая госпожа Букерош?

– Ну, это, скорее, аллегория, – улыбнулась она. – Просто наш обычный институтский сленг. Извините, сестра Брук, если заставила вас волноваться.

– Разумеется, мы понимаем ваши переживания, – сказала госпожа Клевеланд. – Поэтому сразу вас успокою: мы здесь не используем никакой специальной аппаратуры, у нас это строго запрещено. Мы практикуем только тренинги, игры, динамические медитации и, пожалуй, еще беседы за круглым столом. И еще, думаю, это вас наверняка обрадует: здесь вас ждет безлимитное обеспечение.

– Вау! – говорю. – Вот это да! Спасибо вам, наисветлейшая госпожа. Я очень рада, что попала сюда. И теперь я ни о чем не волнуюсь, вы меня успокоили.

– Вот и славненько, – сказала чудо-красотка. – В таком случае, сегодня же займемся вашим делом. Я имею в виду выявленный у вас архоз. Только сначала мы должны сами убедиться, что он у вас действительно есть. В ближайшее время мы это выясним. Если предположение подтвердится, избавить вас от проблемы – всего лишь дело времени. Ведь архоз – это всего лишь сплетение комплексов, застрявшее в бессознательном. Следовательно, наша задача – распутать его и отпустить комплексы на свободу.