Перевернув последнюю страницу, обычно задумаешься – а что осталось? Осадок или светлый отзвук в душе? Что взволновало, удивило и чем запомнится именно эта книга? Роман двух авторов А. Мартусевича и А. Дунева «Когда часы быстрей минут» оставил после прочтения замечательное ощущение совершенного путешествия. Большого путешествия во времени, и, видимо, не случайно название, на первый взгляд, парадоксальное, содержит в себе временные понятия. Ощущение скорости, даже полёта. Ведь события, люди, деревни и города меняются с головокружительной быстротой – вот мы оказываемся в екатерининской эпохе, вот в партизанском лагере во время Великой Отечественной, а вот уже в будущем, где даже побеждена пандемия!

Динамичное повествование едва даёт читателю перевести дух. А ведь надо успеть уследить за всеми героями, которых в повествовании сразу три: сперва пастушонок, а потом гончарных дел мастер Данила Бирюков из ХVIII века, ленинградский мальчишка, а впоследствии известный архитектор Глеб Ливинцков и почти наш современник разгильдяй-геймер Сева Сапожников – именно его ждут самые невероятные жизненные перипетии! Авторы, точно режиссеры захватывающего сериала, удачно «угадывают» момент, когда поставить точку в очередной главе. И читающий жадно ждёт продолжения, теряясь в догадках, что там дальше, за очередным временным поворотом? Сопереживая при этом каждому из главных персонажей, потому что каждый становится близок.

Как здорово чувствуется этот молодой задор, азарт писателей! Это настроение борьбы, движения, заряд энергии! Кажется, авторы напрямую обращаются к молодому читателю, показывая ему многообразие жизненного выбора, когда направо пойдешь, налево свернёшь или будешь прокладывать дорогу вперёд. Не сказка, но быль, крутой замес жанров: тут фэнтези и историческая проза, а вот почти документальная хроника событий и даже вдруг, пунктиром, детективная линия. А какой роман без любви?! Вот и мы находим прекрасные романтические, хотя порой и трагические, истории. В наши дни, когда так трудно привлечь молодёжь к чтению, я бы посчитала это произведение находкой! Разумеется, будет интересно всем и в любом возрасте, но в данном случае такие книги выполняют особую миссию – восполнить пробел, ту пустоту, что образовалась именно в литературе для юношества.

Сюжет может идти и развиваться своим чередом, но, если нет какого-то скрепляющего момента, объединяющего все эти крутые виражи в нечто единое, он будет сродни развлекающему комиксу. Конечно, чаще всего, это – идея, именно она наполняет смыслом любое произведение. Мало того, в данном случае идея доминирует, философское обоснование событий порой ненавязчиво читается за строками, а иногда размышления авторов выходят на первый план. Несомненно, они имеют для них особую значимость – это повод и цель, заставившие их взяться за перо, чтобы не просто описать приключения… хотя, вместе с тем, книгу вполне можно назвать в хорошем смысле авантюрным (приключенческим) романом!

Севка Сапожников становится Всеволодом и обретает всё: сакральное знание, свой единственный и невероятный путь. И хотя к этому становлению, почти превращению, причастна и мистика, все же, думается, без работы души и собственного опыта это возвышение над собой прежним, да что там – над целым миром! – было бы невозможно. Не терять себя во времени, быть сопричастным истории и творить свою собственную уникальную историю… мне кажется, я уловила этот призыв.

Член Союза писателей Санкт-Петербурга

Людмила Казакова

КОГДА ЧАСЫ
БЫСТРЕЙ МИНУТ
Нехронологический роман

Существуют два времени: то, за которым мы следим, и то, которое нас преобразует.

А. Камю

ПРОЛОГ
Дворец Созидания:
чёрным по белому

Облачённый во всё чёрное, он мягко ступал по белым плитам. Шагал так, будто нёс в себе время и память.

В помещении Дворца Созидания было непривычно многолюдно. Здесь и раньше проводили массовые мероприятия, но чтобы в этом огромном столичном сооружении собралось столько народу, трудно припомнить. Встречали человека, о котором слышали все, но мало кто мог знать лично, видеться с ним или даже беседовать до сегодняшнего дня не представлялось возможным. Одно слово объясняло сенсационный факт – затворник.

И это в конце XXI века, когда на Земле не осталось места, которое можно рассмотреть до мельчайших подробностей с помощью вездесущих камер, спутников, дронов и прочей техники. Очевидно, осталось, раз сегодня яблоку негде упасть. Душа странника. Его мысли. Его знания. Его память. Вот такая загадочная личность.

А сегодня самая таинственная персона России почтила своим присутствием столицу и ставший символом соборности русского народа Дворец Созидания. Всеволод Сергеевич Сапожников, чёрный старец-затворник, стал тем человеком, который принёс в общество новую национальную идею. Из глубинки появился тот, кто способен объединить поколения, потому что чудесным образом помнит не только всю российскую историю, но и биографии всех, прежде живших на Руси. Трудно представить, что такое возможно, но никаких сомнений у тех, кто хоть несколько минут общался с мифологическим персонажем, не вызывало. Для нового поколения этот пророк стал кумиром, мессией, голосом совести, обожаемым и боготворимым всеми. Так пишут всемирные нет-СМИ, претендующие на всезнайство.

Основная версия была такой: якобы много лет назад ещё молодым человеком Сапожников мистическим образом получил таинственные знания и покинул свой дом, бросив всё, чтобы посвятить себя изучению России. Исходил матушку Русь вдоль и поперек. Всё прознал, проведал и удалился в скит, где и провёл многие годы. Журналисты, алчущие аналогии, сравнивали Всеволода Сапожникова то со святыми, то с революционерами, то с героями новомодных комиксов. Чего стоят параллели, например, с Горьким, получившим свои знания во время бродяжничества по Руси. Или с Серафимом Саровским, раздавшим имущество, отрёкшимся от мирского и ударившимся в странничество. Если бы можно было в XXI веке собрать котомку и, бросив всё, отправиться куда глаза глядят! А раньше – пожалуйста, любой странник – и Серафим Саровский, и Горький, и… – становились известными и почитаемыми. Всеволод Сапожников не искал славы, признания или нового статуса.

Его тяготили большие города, пожалуй, кроме перенесённой в 2064 году столицы – Петербурга, с которым у него была особая связь, незримый миру диалог, скорее, личного, чем философского и духовного свойства. Чего хотели от него сотни собравшихся? Почему им так важно встретиться с умудрённым годами старцем? Зачем была организована публичная встреча?

Около своих мобильных студий трещали журналисты, без стеснения перебивая друг друга. Павлинами с распущенным хвостом расхаживали политики и актеры во фраках, писатели и самозванцы, не мыслящие без своего присутствия любое сборище. Но сегодня не они были в центре внимания. Все ждали Всеволода Сапожникова.

Учёных тревожили собственные концепции, ведь одним словом странник мог подтвердить или опровергнуть результаты многолетней работы. Беспокоились политики, почуяв опасность в том, что нашелся человек, который может раскрыть тайные интриги власти. Суетились разные экстравагантные личности в потугах установить свои генеалогические связи с теми, кто до сих пор не забыт потомками. И только Всеволод Сапожников был спокоен и невозмутим.

В воображении толпы старик, большую часть жизни проведший в глуши, вдали от людей и мирской суеты, явился загадочным кудесником из утонувшего в волнах забвения прошлого. Он предстал перед публикой человеком, прошедшим сквозь века, таинственным хранителем народной памяти, четырехглазым вороном из позабытого сериала. Никто не мог даже вообразить, кем на самом деле был чёрный затворник Всеволод Сергеевич Сапожников.

Тем временем гул толпы стих, пресс-конференция началась…

XVIII век
Детство Данилы:
из омута в омут

Убийцы не назвали себя. Они просто воткнули шпаги в рыхлое тело и, перекрестясь, вышли из тёмного помещения. Так Россия лишилась ещё одного правителя, Петра Третьего¹. Продолжился век женского царствования растущей и набирающей силу империи.

В крестьянской бане готовилось священнодейство. Иван ожидал рождения сына. Мать Ивана, бабка Лукерья, маленькая сгорбленная старушка, следила за тем, как топится баня, чтобы не перегревалась и не остывала.

Повитуха ждала в избе, её позвали заранее, и сейчас она угощалась за печью в хлебном куте. Сам хозяин держал жену за руку.

– Слыхала, Марьюшка, люди бают, императрица у нас теперича. Снова Екатерина. Была одна, так щас другая.

Жена помолчала в ответ, а затем всхлипнула:

– Вот и началось, батюшка, – Мария была сильно младше мужа, и её трогательное «батюшка» вызывало у него ком в горле.

Они с повитухой довели жену до баньки, Иван остался стоять на воздухе, тревожась за любимую женщину и родное дитя.

Мальчик родился здоровый, крепкий, большеголовый, какими должны рождаться крестьянские дети. Над именем Иван с женой думали несколько дней и сошлись на Даниле. Так звали деда Ивана – человека основательного, хозяйственного и уважаемого. Именно он и оказался бирюком, то есть мужиком, у которого умерла жена, мужиком, оставшимся с тремя детьми. Не потерял себя дед Данила, всё выдюжил, всех детей поднял. От него и пошла плодиться фамилия Бирюковых.

– Чьи вы? – спрашивали ребятишек Данилы.

– Бирюковы мы, – гордо отвечал, будучи ещё сопливым пацанёнком, отец Ивана.

А теперь и у Ивана родился продолжатель и крепитель фамилии. Так уж повелось на Руси вести род, передавая имя сыновьям по наследству.

Парень рос смышлёный и внимательный. Отец гордился Данилкой: руки у мальчишечки к месту были приставлены. За что бы ни брался: детский ножичек ли себе из ветки сосновой выстругать, куколку ли младшей сестричке смастерить – всё ладным выходило, глаз радовало. До мальчишеских ватажек рос Данила не охочим. С малолетства радовал старших основательностью, трудолюбием и недетской рассудительностью. А как исполнилось двенадцать, запросился в пастушки.

– Пусти, батя, – молил сын, – я справлюсь.

– И впрямь, Селивана-то в солдаты забреют. Это уж ясно, как божий день! А стало быть, деревенское стадо без присмотра остаётся, – ворчала тихонько из-за печи бабка Лукерья, поддерживая любимого внучонка.

– А справишьси, не опозоришь семью перед наро-одом, перед сосе-едями? – с растягом вопрошал глава семейства. Отец всегда так говорил, когда хотел подчеркнуть важность беседы.

– Тятя! – торопился оправдаться Данилка, – я уже взрослый, я с Селиваном ходил… Он меня хлыстом щёлкать научил.

– Пастуху от селян уважение, да и копеечка от обчества не лишней будет, – опять вставила своё бабка.

– Данилушка, поиграл бы в детство ещё, чай не сиротой растёшь. Есть кому прокормить, – всхлипнула мать у колыбели младшенькой.

Данила посмотрел на взрослых исподлобья и пробубнил:

– Я уж почти договорился завтрева на работу выходить.

– Договорился он! – махнул рукой отец. – Вырос помочник. «Упёртый зреет мальчишка, – думал отец. – Кого хошь переупрямит!»

Через три дня Данила уже ловко гнал деревенское стадо через жило², щёлкая кнутом и нарастяг, как делал отец в серьёзном разговоре, поругивая скотину.

Издали картинка была более чем иронична: мальчонка, росточком чуть выше вымени, гонит коров, пощёлкивая кнутом и покрикивая на самых ретивых тёлочек. День выдался солнечным. Коровки разбрелись в редком березняке, пощипывая траву.

Данила расслабился от палившего солнца и летней благодати. Нашёл сосновую ветку и стал выстругивать из неё куклу для сестрёнки. Когда пастушок оторвался от поделки, чтобы оглядеть стадо, вдруг встретился взглядом… с огромным волком.

Умные зелёные глаза с хитрым прищуром смотрели на открывшего рот паренька. Приглядывались пристально, испытующе. Побежит или не побежит? Данила почуял, как внутри появился росток, пока ещё маленький и слабенький, но явственно ощущающий свои корни, цепляющиеся за земную породу. Привычка не уступать, бороться до последнего держала подростка, не пускала дать стрекача. А ещё крепил волю долг сберечь деревенское стадо. Как же оно? Не приедят ли волки тёлок? Внутри закипало сопротивление, и Данила так метнул взглядом на волка, что тот мотнул большой лохматой головой и потрусил в сторону от стада.

Парень споро собрал коровёнок и погнал кормилиц ближе к жилу. Пережитая опасность придала сил и уверенности.

Мальчик лет четырёх, одетый в бархатный бордовый кафтанчик и такого же цвета панталоны, медленно, но верно скатывался по насыпи крутого берега.

А там глубина больше трёх аршин. Барин в прошлом годе приказал углубить, чтобы можно было на прогулочной барке к самому берегу подходить. Малыш потянулся за игрушечным кнутиком, подаренным конюхом Тимофеем, да и соскользни с обрыва. Горло сдавило. Сын владельца имения хотел закричать, но получился слабый ноющий стон. А Иван Бирюков тем временем с другими мужиками около дома плотничал. Совсем недалече. Услыхал звук, будто щенок скулит. Взглянул в сторону обрыва и обомлел. По крутому берегу сползал в мутную глубь ребёнок. Не было времени рассуждать, кто таков, чей сын, как вмиг оказался на краю. Ринулся вниз, одной рукой зацепился за врытый для крепления лодок столбик, а другой уже потянулся к мальчишке.

Предательски закачался столб, увлекаемый тяжестью Ивана, но сильная рука уже подхватила за ворот кафтанчик, нога упёрлась в подвернувшийся корень. Оттолкнувшись, мужик ловко вытащил наверх себя и испуганного ребёнка. Тут же выбежала из дома запыхавшаяся нянька и забрала дитятко. Иван лёг на траву и поднял глаза к высокому ясному небу.

Вернувшийся после трудового дня пастушок заметил стоящую перед родной избой барскую бричку, робко вошёл в сени и услышал громкий раскатистый бас:

– Благодарствую тебе, Иван Ферапонтович, по гроб жизни твой должник, – голос был густой, уверенный, хозяйский.

– А ещё решили мы с Татьяной Кирилловной за спасение нашего Димитрия даровать вольную тебе и домочадцам твоим!

– Так как же, ба-арин? Андрей Борисович! Что ж мы бу-удем де-елать-то? – протянул в ответ хозяин избы.

– А хочешь, Иван, я тебя в столицу перевезу, в Петербурх? Мы сами-то по осени туда собираемся ехать и вас можем захватить. Мы с супружницей так решили, что ты человек волевой, сильный и к работе способный, значит, не пропадёшь и без барина. В люди выйдешь, и дети твои через тебя род получат. А самостоятельность и право жить своей волей, а не барской – единственно достойная тебя награда. Жизнь за жизнь.

Женившись на Татьяне Кирилловне, отставной майор Ставрыгин стал хозяином трёх деревенек на берегу раскинувшейся в вольном порыве реки Вятки. Поселения разместились на трёх холмах, почти равноудалённых от четвертого, на котором и стоял длинный барский дом, одним концом выходивший к реке.

С высокого пригорка хорошо видны натыканные, как грибы после дождя, крестьянские домишки. Чёрными точками кажутся селяне, бредущие в усадьбу по трём наезженным и нахоженным дорогам, которые сходились в одной точке. «Все дороги ведут в…?» – с вопросительной интонацией произносил майор Ставрыгин, подкручивая ус и глядя на молодую жену. Татьяна Кирилловна каждый раз благосклонно улыбалась повторяющейся шутке.

Выйдя на крутой берег, Андрей Борисович любил всматриваться в своенравное, вихлявое русло реки и ожидать гостей, летом прибывавших по судоходной Вятке, а зимой тоже по реке, но уже замёрзшей. Жизнь в пошехонской глуши отличалась однообразием дел от посевной до сбора урожая, и молодые помещики старались выезжать зимой в столицу. Но вот уже несколько лет после рождения сына поездки с женой в Петербург стали для четы Ставрыгиных лишь разговорами. Барыня не хотела надолго разлучаться с маленьким наследником, а взять его с собой не позволяла долгая и опасная дорога из пошехонщины до города на Неве.

До поздней осени Бирюковы продолжали своё обычное житьё. Отец уходил в поле, на покос или работал с мужиками у барина. Мать с бабами дотемна жали острыми серпами золотистую рожь. Бабка водилась с младшенькой – Алёнкой, скребла пол, варила щи, следила за скотиной. Сам Данила до заморозков гонял коров на луга, что окружали деревеньку и тянулись на немалые вёрсты вширь и вглубь России. И эта неподвластная представлению мощь бескрайних просторов снилась Даниле, звала его на великие подвиги и героические деяния. Данила иногда вспоминал приезд к ним барина, его чудные слова о воле, представлял длинный барский дом с высоким крыльцом как путь к этой воле и задрёмывал на пригорке под лучами скупого осеннего солнышка.

В тот день, когда пастушок последний раз этой осенью гнал коров с пастбища к родным стойлам в тёплом хлеву, повстречался на деревенской дороге странник. Обычный с виду мужик, крепкий, широкий, твёрдым шагом шёл по просёлку. В руках дорожный посох, за плечами котомка. Когда они поравнялись, Данила отметил высокий лоб, мохнатые густые брови, поседевшую бороду, развевавшуюся на ходу, и особенный пронзительный взгляд зелёных, по-волчьи нахальных глаз. Прохожий спросил воды. Пастушок указал рукой в сторону недалёкого родника, и путник благодарно кивнул. Внимательно посмотрел на паренька, словно прощупывал взглядом, светлы ли мысли подростка, есть ли мечты и устремления, что поведут по дорогам будущего человека, который с малолетства приставлен к делу.

– Давно коровам хвосты крутишь? – как бывалому равному собеседнику задал вопрос седобородый.

– Да с ле-ета ужо, – важно протянул ответ паренёк, изо всех сил стараясь, чтобы голосок не дрожал.

Данила невольно заглянул в глаза старца. Во взоре его была такая глубокая древность, какой подросток не встречал ранее никогда. Даже взгляд самой ветхой в их селении бабки Матрёны был намного светлее, добрее, моложе в своем виде, чем то, что открылось вдруг Даниле. Странник, заведший пустяшный разговор со встречным пастушком, внешне крепкий и сильный телом, бодро отмахивавший многие вёрсты российских неизбалованных дорог, показался мальчику древним старцем прошлых столетий, жителем той заповедной языческой Руси, которая прячется в народных легендах, в дедовских протяжных песнях и в бабкиных сказках про леших да домовых и прочих созданиях, существующих с незапамятных времён.

– Храни в себе росток силы великой, правды русской и мудрости народной, – заговорил путник по-иному, словно понял: узнан правильно. – Большой путь ждёт тебя впереди, мальчик мой. Трудности и потрясения грозят немалые, но ты через всё пройди и пронеси цветок жизни и наследникам своим его передай.

С этими словами странник вложил Даниле в ладонь что-то тёплое и тяжёлое. Встал и, не попрощавшись, пошёл широкими шагами по пыльному тракту. Данила побежал догонять бредущее по хорошо знакомой дороге стадо. Только прогнав всех коров через деревню, разведя их по родным хлевам, паренёк разжал затёкший кулак и рассмотрел оберег, составленный из разных камней в форме цветка. Вручённый колдуном (никак иначе и назвать его не получалось) каменный цветок был тёплым то ли от Данилиных ладошек, то ли от внутренней силы, жившей в рукотворной вещице.

Документы на вольную всем Бирюковым были готовы к концу сентября, а в путь тронулись уже в ноябре с санным обозом, сопровождая самого барина и барыню. Рождественские праздники предпочитали помещики Ставрыгины проводить в столице, у брата Андрея Борисовича.

Вместе с хозяевами в столицу отправились конюх Тимофей и прислуга. Путешествовали в крытом просторном возке, запряженном четвёркой лошадей. Марья с малолетней Алёнкой разместились рядом с Андреем Борисовичем и барыней внутри, а Иван с Данилкой пристроились на облучке. Вместе с Тимофеем отец и сын Бирюковы пробивали занесённый местами путь, слушая рассказы конюха о столице, где тот бывал «ужо целых два раза». В дороге Данила думал о бабке, которой теперь будет ему не хватать. Она не отличалась многословием и не часто ласкала внука, но мальчик всегда чувствовал её тепло и поддержку.

Бабка Лукерья отказалась ехать вместе с семьёй. Тут дом, который отец строил, где детей рожала и хоронила. Поздно уж новую жизнь начинать, старую доживать надо. Иван повздыхал, но возразить матери не смог.

Ехали неспешно, отдыхая на почтовых станциях. Там же договаривались об охране – обычно им давали местных служивых, которые отлично знали и дорогу, и опасные места. Разбойных людишек во все времена на Руси хватало.

Часто, завидев вооружённых всадников, грабители не высовывались из кустов – себе дороже. Но однажды всё-таки пришлось вступить в стычку.

Зима выдалась ранняя и суровая. Ехали они по хрусткой снежной колее через дремучий вологодский лес, вдруг лошади остановились. На пути стояли люди, человек пять разбойников с вилами и пиками. Один из них, бородач в залатанном тулупе, сделал два быстрых шага вперёд, для разбега, и метнул пику в ближнего солдата. Та пролетела в сажени от цели. Всадник выхватил саблю:

– Шалишь!

Иван с сыном спрыгнули с облучка, и буквально сразу Данила заметил сзади справа от возка бегущего к ним второго татя. В руках старинная алебарда.

– Спра-а-ава! – истошно закричал Даня, и второй охранявший обоз солдат, мгновенно развернувшись в сторону опасности, выхватил из-за широкого пояса пистолет, редкость для тех времён, и почти в упор выстрелил в мужика, уже занёсшего своё оружие для удара.

Разбойник выронил алебарду и схватился за лицо. Звериный рык прокатился по лесной чаще. Остальные нападавшие, увидев у своего подельника струящуюся сквозь пальцы кровь, отступили обратно в гущу деревьев. Только один, неудачно бросивший копьё бородач, побежал к раненому. Возможно, это был его родственник. Но и его охрана оттеснила в лес.

– А ты молодец! – похвалил Данилу сопровождавший солдат.

– Да я-то что, – парень скромно потупился в снег. – Увидел да крикнул. Кажный может.

– Он бы вмиг меня рассёк, – возбуждённо продолжал всадник, разглядывая дуло разряженного пистолета. – Хорошо, осечки не случилось. А то всяк бывало…

Дорога была свободна, и обоз тронулся в путь.

Петербург встретил Бирюковых ветрами и метелями. Выехав осенью, обоз прибыл в столицу в декабре. Как и обещал, Андрей Борисович Ставрыгин помог купить небольшой домишко на окраине Ямской слободы.

– Дальше уж сами, – напутствовал переселенцев их бывший хозяин. Изба требовала ремонта. Марья с Алёнкой разболелись после долгой дороги. На новом месте нужно было искать себе дело, привыкать к независимой жизни. Несколько дней Иван ходил в полицейский околоток для оформления документов. Там никак не могли взять в толк, как это барин подарил целой семье вольные и ничего с мужика не взял. Ведь спасать барина и его детей крепостному Господь заповедовал, и никакую награду просить за это не полагается.

Всё в этом городе было чужое, вычурное и русскому мужику неприглядное. Пробродив целый день в поисках работы, глава семейства вернулся мрачным и раздражённым. Дворцы с колоннами, большими дверями и окнами вызвали в душе привыкшего мыслить деревенскими понятиями мужика недоумение и расстройство. Ну, сколько же дров надобно, чтобы такую избищу обогреть? И пошто окна такие нелепые вырублены, узкие и высокие, словно через них проходить кто выдумал? Всё не как у русских! А по улицам неметчина ходит и на своем языке растарабаривает. Как жить в таком городе? И назад не добраться к матери. Закрутил крестьянина петербургский омут. Другую жизнь барин подарил, а куда её пристроить – не сказал.

Раньше Иван считал себя мужиком толковым, работящим, и верил, что в любой ситуации не пропадёт и семью прокормит. А здесь, на берегу этой странной холодной реки, растерялся. Как он понял, народишко в основном торговал чем придётся, не перетруждая себя. Иван умел плотничать, охотиться, даже кузнецким делом немного владел, а торговать не научился. Погнался за свободой, за столичным счастьем, за новой долей, а есть ли здесь всё это?

Чтобы хоть как-то прожить зиму, Бирюковым нечего было продать или обменять. Зато оказалось, что совсем недалеко живёт ростовщик, который может дать взаймы переселенцам на первое время. Нужен заклад. Единственной ценностью, заинтересовавшей местного сутягу, был дом, купленный для Бирюковых Ставрыгиным. Окутанный радужными надеждами и неизменной уверенностью в силу труда, Иван заложил дом, причём на самый короткий срок выплаты по долгам, чему старичок, дававший ссуду, был искренне рад. Оторвавшийся от земли крестьянин был уверен, что сможет найти в таком большом городе заработок, чтобы вернуть деньги и содержать семейство.

А Даниле сразу понравилось новое место обитания. Он тут же полюбил неторопливое царственное движение полноводной Невы, не замёрзшей в декабре, шутливые окрики извозчиков, запах немецкой булочной, расположившейся неподалёку. Любознательный мальчонка уже несколько дней присматривался к разным мастерским, размещавшимся на окраине города. Жить и работать здесь должно быть проще и свободней, чем в тесном каменном центре, пересечённом росчерками рек и каналов. Наличие рядом большого числа покупателей обеспечивало местных ремесленников работой и доходом. Все эти булочники, сапожники, гончары собирали заказы у столичных жителей, а потом изготавливали требуемое количество товара и доставляли покупателям. Так появлялись в России новые буржуа.

Понравился мальчишке и большой город. Огромные, невиданных размеров дома, возки и кибитки, мчащиеся по прошпекту, гусары в киверах с султаном. Так много новых слов, обрушившихся на него сразу.

Барский дом на его родине, казавшийся когда-то маленькому Данилке огромным роскошеством, в сравнении с петербургскими строениями выглядел деревенской лачугой. Всё в городе святого Петра было большое, основательное, поражающее своими масштабами. На огромной площади у Невы строился невиданный по красоте дворец. Долго не мог оторвать глаз Данила от золотого шпиля Петропавловской крепости, пронзившего низкое зимнее небо Петербурга.

Тёмным утром с мрачными мыслями отправился Иван в город на поиски работы. В кармане портков требыхался кусок лепёшки. Денег мужик с собой не взял, надеясь заработать в порту. Когда он приблизился к большим домам, бросавшим тень на широкие по деревенским представлениям улицы, откуда-то вывернула троица и направилась к одинокому прохожему.

От приблизившихся бродяг, Иван их так определил, пахло перегаром и чесноком. Занятый своими мыслями, деревенский отступил на край, а один из поравнявшихся пьяниц, цыкнув, бросил на ходу:

– Табаком угости!

– Так нету, – протянул крестьянин в ответ, удивившись бесцеремонности обращения.

– Не куришь, што ли? – прогудел надвигавшийся на него прохожий, тот, что был повыше других и шире в плечах.

– А хоть бы и так, – Иван сжал кулаки, намереваясь дать отпор проходимцам.

– А может, ты просто жадный? – приблизился к крестьянину первый и резко толкнул в грудь.

Иван чуть не полетел в грязь с узкого дощатого настила, но устоял на самом краю и, удерживая равновесие, двинул кулаком в скулу толкнувшего. Тот полетел и упал на большого, вместе они повалились на доски.

– Ладно, мужики, побаловали и будет, – Иван наклонился и протянул руку, чтобы помочь незнакомцам выбраться из грязи, которой была покрыта проезжая часть.

Вдруг что-то толкнуло доброго крестьянина в бок. Он удивлённо поднял глаза и увидел рядом с собой третьего собутыльника, улыбнувшегося и спрятавшего нож в карман. Ноги Ивана стали подкашиваться, он осел на доски и свернулся крючком, зажимая рану.

Пырнувший Ивана ножом, не чинясь, обшарил его одёжу.

В грязь полетел только кусок лепёшки.

– И чего выкобенивался? Вывернул бы карманы, а то сразу кулаками махать, – прошепелявил убийца, дожидаясь, пока дружки отряхивали грязь с портков.

Когда Данила вошёл в их новый дом, он уткнулся взглядом в чёрный стол. Вытянувшись, как срубленный ствол могучего кедра, на деревянном полотне лежал мёртвый отец. Данила никак не мог впустить в себя мысль, что тятя неживой. Пышущий силой и здоровьем человек, любящий муж и отец теперь был лишь мёртвым телом на деревянном столе. Лицо мальчишки перекосилось, из глаз хлынули слёзы. Он давно считал себя взрослым и не позволял себе плакать. Данила тёр глаза кулаками, а захлестнувшее его горе всё росло и росло внутри, превращаясь в жёсткий и колючий ком.

После похорон мысли метались в голове. Он остался теперь в семье за старшего. Как отдавать деньги, взятые отцом? Что будет с их новым домом? Неужели снова всей семьёй придётся продаваться в крепостные? Тяжесть положения толкала его к поиску неординарного решения…

1. Современные историки не имеют точных сведений о причине смерти Петра III.

2. Жило (устар., обл.) – место между деревней и лесом недалеко от жилья.