С момента вселения в пространство своего жилища, Шроо, мог всецело посвящать себя свободному полету в страну литературных грёз – отращивая творческое начало, – окучивая и лелея творческие мысли. Облачать в слова, отдельные, доселе улетучивающие в небытие мысли-фантомы, которые до этого не было возможности зафиксировать на бумаге, которые лишь будоражили, создавали и развивали, бесконечное пространство его пышного воображения, – с этого момента: превращались в мобилизационный ресурс; в стройные когорты его небольших, пока что, изящных текстов. Он должен был линять этими мыслями, чтоб переродиться из обычного дерзкого, угловатого графомана – в неоднозначного, скованного железной логикой внутри, прозаика, или, повидавшего виды, поэта, способного говорить на бумаге. Процесс (перерождения) будет происходить болезненно; сие действо инициации, обычно, происходит в сумерках переходного периода; сопровождается болезненным дискомфортом созидательного характера и сомнениям в собственных силах. Что, в состоянии литературного роста, – тактически, – меняет направление его внутреннего продвижения к вершинам познания литературного мастерства; отшлифовывало бы, в конце концов, его творческую интуицию – и: технику письма. Тем более, что процесс обучения, – литературные обработка наблюдений за бытовыми процессами происходящими вокруг, – невидимые никому: приводили к серьезным внутренним изменениям, принося весомые плоды, хотя и не скоро: с тех пор как появился его первый забавный рассказик в одной киевской газетенке, до первого полноценного рассказа, пройдет еще немало времени. Рассказик в киевской газете, лишь был первой значительной вершиной, взятой им после длительного, подготовительного периода. Два года, он непосредственно готовил это событие!
Стихи он, теперь, сочинял очень редко; они уже не удовлетворяли его возросшие запросы на серьезную литературу. Адская, горячечная чувствительность к стихосложению, и в юношеские годы, гасилась холодным дыханием расчетливого рассудка. Теперь же, в минуты вдохновения, в ледяной пещере своего воображения, зарождались лишь прозаические формы. Они служили слепком из окружающей действительности; мысленно перенесенные вовнутрь него, иллюстрированных на отполированных стенах воображения – все эти флюиды, теперь, пропускались через накопившийся опыт, возвращалось к жизни, уже, в качестве литературных сувениров.
Лучшие эпизоды из жизни, сохранялись в памяти, как огромные сундуки набитые бесценными бриллиантами будущих мыслей; самоцветными метафорами, блестящими эпитетами и высокими горами, золотого словесного песка, которые помогут ему стать мастером. Эти сокровища принадлежали только ему, – творческому человеку, – по крупицам собравшему все это, и, теперь, посылающим это в реальный мир, в качестве пока что небольших, ювелирных украшений.
3
Постоянные возвращения в родимые пенаты из дальних странствий, были сродни явлению из неоткуда. Словно птица, возвращающаяся домой, после (не)долгого зимнего пребывания в дальних странах.
Вначале это никак не связывалось с его творческими потугами; он просто приезжал, отдыхал и быстро отправлялся в новое путешествие; ему казалось, что он сможет где-то влюбиться и зажить (в каком-то месте) спокойной жизнью простого обывателя. Но всякий раз, в последний момент, что-то опять складывалось не так. Он доходит до мысли, что за ним неустанно следят многочисленные глаза стукачей; кому-то постоянно что-то докладывают о нем, что приводит к незамедлительным расстройствам его дел.
В Сказочной империи (СССР), в которой правила бал идеология, принято было наблюдать за всеми инакомыслящими. Перед наушниками (доносчиками, филлерами, стукачами) открывались, известными ключиками, все возможности благодатного, жизненного устройства. По их доносам, диссидентов изгоняли отовсюду, не принимали на работу; в конце концов, подводили под уголовные статьи, чтоб изолировать в лагерях и тюрьмах – поэтому Шроо, почти до тридцатилетнего возраста, "укрывался под крышей геологии", спасаясь там от "их всевидящего глаза и всеслышащих ушей". Приличная заработная плата, позволяла Шроо не ощущать голода, и всегда иметь приличный, опрятный вид, вполне соответствующий его молодому возрасту. Он научился, легко, уходить от сексотов и стукачей; петляя по своей судьбе, словно заяц от погони.
Каждый раз, возвращаясь на круги своя, он заставал отчаянные перемены в судьбах своих домочадцев. Тетка творила конфликт с его матерью (заварила судебную кашу); прожив почти век одной семьей, где, каждая, воспитали своих детей. Причиной этих распрей – была небольшая, отцовская, хата.
Тетка, всю жизнь подготавливала почву для аннексии жилища. После смерти своей матери, она, планомерно, выжила (старшего) сына сестры, а потом принялась за устранение следующего препятствия – ослепшую, с трофическими язвами на ногах, сестру. Создавая, с помощью власти, ей, невыносимые условия существования.
Мать Шроо теснилась отдельно, на "своей половине" хаты. Тетка угрожала ей "перекрыть кислород": законопатить в тесной комнатушке, отошедшей "по договору". Как и всякая колхозная стерва, всю жизнь подлизывавшее задницы колхозному начальству, подпевавшая сек.сотам (разнося по селу выгодные начальству версии), она рассчитывала, и получала, поддержку от них. Сплетничая по селу, она могла рассчитывать на желательное "общественное мнение" и заступничество в суде: когда дело дойдет до настоящего раздела имущества. Мать, проработавшая учительницей, оплачивающая корма для домашней животины, которых всегда был полный двор, вынуждена была, теперь, терпеть эти паскудства.
Тетка давно проживала в Козолупе, у своей дочери и мечтала устроить той дачу в этой хате ( в те времена, сельское жилье, гарантировало уровень выживания в городе).
Шроо, вникал в эти семейные ристалища, и грозился тетке; защищал свою мать.
Как и в прежние годы, приезжая домой на побывку, Шроо, отправлялся в свои заветные места – на луг и в леса, – прогулочным шагом добираясь к местам своего босоногого детства. По дороге, он мог встретить приятного знакомца: в виде дерева или камня, лежащего в придорожной пыли. В свою очередь, Шроо, был для них таким же родственным объектом, – что, каждый насельник этих мест, старался попасть ему на глаза и засвидетельствовать свое присутствие – разными, приходящими, мыслями. Шроо, с целой гаммой приятельских чувств, отзывался к ним. Шроо, мог, буквально, раствориться в них мыслями.
Погружаясь в этот мир – как и в свой собственный – Шроо, выглядел странно.
Чем всегда пугал зашоренных колхозных бездельников; только недавно обзаведшихся своими паспортами. Став относительно поздно свободными гражданами своей Сказочной империи; до этого они числились государственными рабами-колхозниками.
Гегель: "Ни один человек не может быть героем для своего лакея. Не потому, что герой – не герой, а потому что лакей – только лакей. Крепостное право отменили в прошлом веке, 46 лет назад; только в 1974 году освободили колхозников. Можно сколько угодно жертвовать жизнью ради лакеев, холопов и рабов, но это не сделает их свободными людьми.
У колхозников никогда не возникало желания стать свободными людьми; хотя многие из них перебрались в город, устроившись на многочисленных козолупских предприятиях. Они видели свою свободу в рабстве. Рабство, считали они, это и есть: самая настоящая свобода, когда хозяин выдает объедки и позволяет лизать собственные сапоги.
Дочь тетки, делила полученную прапорщиком-мужем квартиру с тремя детьми, зарабатывала себе авторитет сексота. Обычно, запуганными гебнявыми кликушами и всевозможными агентами влияния, колхозники, находились под влиянием тех же сексотов и провокаторов, и их многочисленной челяди. Пропаганда пугала засильем в стране педофилов и педерастов – поэтому "отверженных", легко, превращали в объект травли. Тетка и ее дочь, – уже, как сформированные агенты влияния, стукачи, – находили в этих сплетнях путь к захвату его жилища; они принимались всячески педалировать распространение сексотских небылиц.
С приобретением необходимого авторитета, дочь-доносчица проходила как бы инициацию для вступления в сексотскую касту; выдала своего сына-инвалида за внучку альфа-сексота, Бардака, – успешно встраивалась в козолупскую псевдо-элиту. Теперь ее дети могли успешно учиться в университетах по их квотах; оставаясь такими же недалекими, как и она сама.
По окончанию последней Мировой бойни, оставшиеся без своих мужчин, – бездарно утопших и угробленных сталинскими военачальниками, поименованными в сводках СовИнформБюро: "командующими фронтов, членами политсоветов и "маршалами СССР", в осенних водах Днепра, или на заминированных подступах к оному, – женщины, выносили на своих плечах всю тяжесть устройства среды обитания для нового поколения сексотов. Они же, учились в этих условиях выживать: став основной, "обстукивающих своих ближних", категорией населения; требуя за эти услуги, некоторых привилегий для своего потомства. Их детей, поголовно, зачисляли стукачами. Они стучали на Шроо, у которого отец, побывав в плену, спасаясь от концлагеря, – оказался в немецкой полиции, – после чего уже не мог не на что рассчитывать в Сказочной империи (в Украине, как ее части), кроме того, как быть постоянной жертвой.
Звериное племя сексотов, выживало за счет самых жутких вымыслов, чтоб хоть как-то благоустроиться в настоящем.
…Уходя в луга, Шроо – отдыхал здесь душой и телом. Шроо уходил в себя, в свои ощущения, в свои прикосновения, сравнимыми с погружениями в глубины своей памяти.
Кокетливые розовые крестики луговых гвоздик в траве, смотрелись гораздо приятнее эфэсбешных присмотрщиков за местными нравами колхозных бездельников; ясновидение полевых ромашек, с белоснежными лепестками и солнце видной срединой, по сравнению с колхозными ведьмами, не могли никак угрожать его неясному будущему. В маревах разгорающегося дня (он выходил в 10 часов и бродил, обычно, до полудня), его взгляд цеплялся за общий луговой порядок. Раскиданные по лугу, подсохшие в летние дни, султаны коровяков, с листьями – от салатных до бурых расцветок, – и усеянные бахромчатыми мелкими щетинками из ложных колючек – служили ему надежными ориентирами в зеленом царстве. Сразу же за выросшими, Соснами, кое-где мелькали, искорками в сухой траве, красные звездочки луговой гвоздики, повисшие на упругом и жестком стебельке. Синие цветочки черноголовок, ладно сидящие на низких стебельках, обитающие во влажной низине, что между озер: Малий та Великий Скориків. За солнечными цветочками куриной слепоты и голубеньких глазок незабудок, поселившихся между лоз, на берегу – озерные чаши; не задерживаясь, он следовал дальше, к лесу Буривня, радуясь солнечному дню (или хмурому утру, если идет дождь); он ежедневно спешил в ту сторону, наблюдая щедрую красоту, насыщая свои клетки радостями нового дня. При этом – испытывая приливы радостного настроения, как и в былые времена своего детства. Наблюдая гусиные лапки, – желтые невзрачные цветы с парными замысловатыми листочками под босыми пятками в детстве, и, теперь, теми же ажурными коврами, лишь сняв модные туфли, ощущая своей плотью все те же прикосновения зеленого бархата. Брел дальше, попадая в известную пропасть давно ушедшего времени, по песчаным откосам вдоль речки; глядя на торчащие у воды, гладкие лозо-подобные стебли сусаков, с чуть розовыми соцветиями-коронами. Пока не оказывался стоящим у какого-то, запомнившегося ему с давних времен, места, навевающим ему какие-то светлые воспоминания. Прошлое для него, как для творящего человека, служило материалом, из которого можно создать что-то настоящее – стихи? или прозу?
И это происходило всегда, под стрекот и улюлюканье (на насекомом языке) кузнечиков, цикад, птичек и прочей разного вида живности, которая в летнюю пору, заполняла все пространство.
Шроо, всякий раз, подчиняясь какому-то бессознательному импульсу, исходящему изнутри, уходил сюда, на Плавни. Пересекая неглубокий ручей, Перебродку, связывающую обе Ковбані – длинные колбасо-подобные заливы, в летне-осеннюю пору соединенного между собою естественной водной перемычкой, – подымался на возвышенный берег… Строго на север – село Кремень, до него чуть более трёх километров. Село как бы возникало на возвышении, разрастаясь по мере приближения к нему. Приближаясь к нему, Шроо, как бы, шел вперед к своему прошлому. Время тяжких раздумий и житейского выбора. Следуя в направлении озер Великого і Малого Закругів; он безошибочно рассчитывал свой маршрут – всякий раз, попадая в проходы между каскадами из цепи более мелких озер, находя среди них, дорогу.
Добравшись до Буривні, он прогуливался по дороге до ухоженной могилки. Возвращался на опушку, к вековым дубам. Отсюда, с высокого места, он мог наблюдать все Плавни. Это: на полпути между селами. С каждым из этих сел у его в памяти хранился целый ворох воспоминаний. Совершая очередное путешествие в сторону своего прошлого. Во время становления андроповской системы доносительства, агентурных сетей и сексотских кланов. Время, когда завербованных начальников, заставляли проходить в вузах тренинги (по нынешней классификации), чтоб иметь дипломы о “высшем образовании”, чтоб уже на "законных основаниях" руководить своими кланами. Время, когда колхозники получили паспорта. В это время Шроо, впервые влюбился.
Из села убегает, на жительство в Козолуп, практически вся молодежь.
Впервые Шроо сталкивается с предвзятым к себе отношением; с подлостью тех, с кем предстоит налаживать социальные связи. Они, уже тогда, приучаются к агентурной работе. Такие, они были, будущие стукачи и провокаторы – сержанты советской армии. Они не привыкли церемониться с предназначением творческих людей. Шроо, все же, удавалось как-то еще ладить с будущими кирпичиками "оплота российского колониализма". С самого детства он привыкал к их подлостям и предательству, хотя их интрижки по капельке сливались в чувствительные потери. Многих из этих, бездарных и тупых, постоянно обучаемых и натаскиваемых, нащупывающих социальные связи между собой на самом низу человеческих отношений, власть готовила на: "авторитетов" и "элиту", – в свое светлое будущее, – из сексотов и стукачей-провокаторов (не из талантливых людей, с творческим началом, как у Шроо). Родители колхозников приучали своих чад, сызмальства, быть на подхвате, холуями, у сексотов (армия корректировала). Демобилизовались, напялив на себя потешные жупаны с галунами, "получали" жен; работу на одном из многочисленных козолупских заводов; квартиру, согласно статусу в сексотском клане: к 26 годам ("добровольным" стукачам из народа – к 40-ка).
Шроо, должен был потерять, к этим годам, все; его родители не состояли в сексотских сообществах-кланах. Он не стремился одевать потешных мундиров, в которых возвращались домой советские дембеля. По купленным мундирам и значкам на них – принято было встречать. Вследствие этой возни, у Шроо, чувствительность к аксессуарам совка была сильно притуплена, после долгой социализации.
…В 12 лет он потерял тридцать процентов зрения, в 16 свою первую любовь, к 22 годам в нем не оставалось никакого доверия к сказочной власти. Вид престарелых советских вождей – вызывал в нем отвращение. Старший брат по матери, попавший в обойму директора школы – сексота по-призванию – получивший высшее образование (благодаря этому), вынужден был защищать от его нападок престарелых членов политбюро. К 30 годам, он уже не верил в семейную идиллию. В свои 34 года, он избавился ложных иллюзий, относительно вступления в "официальную литературу". Оставалось верить только в себя, в собственное эго – как проявление высшего человеческого (божественного) присутствия.
В чувственной юности: чувствительная потеря первой любви, – для развивающегося человека: знаменует переход к следующему этапу развития. Что – и: определило направление его развития, с точкой опоры – на литературу.
Шроо сочиняет стихи, но этого уже недостает для выражения собственного эго. Он старается подавлять в себе поэтические инстинкты. Большая любовь, воспламеняющая столь ранние, глубокие чувства, не став завязью для образования новой семьи, лишь влияет на выбор жизненного пути; выжигает чувственность изнутри, оставив заполнять его духу, работой холодного рассудка.
Роберт Бернс (книга стихов, подарок на день рождения) и Сергей Есенин (присвоение братовой собственности), по сути дела, трудились над его юношеским восприятием мира; формировали стиль его понимания действительности; заставляли делать осмысленные шаги в литературе; помогали репродуцировать мысли; нащупывать прочные связи между словами. Возникла потребность много читать, чтоб мысли получали необходимую объемность. В его сознании происходили сложные метаморфозы: литературные образы, вплетались в его мечты о собственном будущем.
Происходила постоянная, внутренняя деятельность – литературный стиль.
…Заключительные школьные годы. Соседнее село. Шроо не живет в общежитии; мать снимает жилье.
В общежитии, он прожил чуть больше чем полгода. Все шло как бы нормально до тех самых пор, пока он не влюбился. Дальше последовала дикая череда придирок и травли. Взрослые колхозники охотились за ним – 16 летним пареньком. Даже не осознавшим себя отдельной личностью; стоящим на пути освоения жизненных путей к самосовершенствованию. Как это не странно, они поставили его на первую ступень высокой лестницы – дав понять, как следует сформировать внутренний стержень, чтоб противостоять внешним угрозам, исходящим от среды обитания. Школьными уроками, впрочем, он пренебрегал. Четко уловив их бессмыслие в своем будущем: ученики подвергались идеологической обработке пропагандой, ничего общего не имеющей с образованием. Это была обязательная программа, чтоб определенный контингент учащихся-сексотов, мог на законных основаниях претендовать на вузовские дипломы – заменив собою дряхлеющих колониальных чиновников. Вузовский диплом вводил его обладателя в когорту неприкасаемых чиновников.
Школьные сексоты, возглавляемые дебелым директором С., гнули эту линию. В этой школе, Шроо, уже, не претендовал на приличный диплом, позволяющий ему избежать советской армии, получить высшее образование, получить должность, жениться и получить от государства жилье. Так, доучился. Эти, особые привилегии, получали только сексоты и дети, приравненные к ним.
Хозяйка, бывшая колхозница, ладная пожилая женщина, представилась бабой Манькой (на украинский манер), – жизнь, прожившая вне семьи; бездетная "ведьма", с которой, он неплохо уживался целых полтора года под одной крышей. Она преподавала ему азы эзотерических познаний: учила "символам веры": сновидений, гаданий, предсказаний и врачеваний. Она, позиционировала себя, как ворожея. Своего ремесла она не скрывала. Она рассказывала юному Шроо о своем таинственном ремесле.
Обычно, перед сном, между ними затевались, неторопливые, разговоры.
– Хіба це вперше таке життя на землі? Нi, не вперше… – слышался ее голос из-за занавески. – I, колись було вже таке, шо люди жили на цiй землi. Відкопують, же, волосся. Згодом, все зникало. А тодi, знов, появлялось. С тих пiр, ми й живемо.
– Спочатку були велетенськi ящури, якi повзали навкруги. Це все знищив метеорит який впав на землю. Згодом, почали пастись мамонти на землi. Потiм, в процесi еволюцiї, з обизяни, появились й люди. – Шроо, старательно, доводил до нее понимания, суть теории эволюции, Чарльза Дарвина: "О происхождении видов". – У зайцiв с короткими, заднiми ногами, було наименьше шансів врятуватися вiд ворогiв. Тому, виживали: лише з довгими. Аж пока всi зайцi не обзавелись потужними, заднiми кiнцiвками.
Хозяйка, терпеливо, не отвергая это, выслушала его научные аргументы – снисходительно выдерживая длинную паузу (бывало, что на целые сутки), словно примиряясь в душе с его, путь и детскими, но наивными заблуждениями, и, снова, спустя определенное время, возвращалась к выстраданным убеждениям:
– Ми живимо так, уже не вперше на цiй Землi. Звiдкiлясь же приходять до нас вищi сни? Хтось нами опікується, там, на небі. Ми, люди, зовемо його: Бог…
Это было время, когда от Шроо уходила его любимая девушка. Уходила, словно пряталась в сумерках его сознания. Оглянувшись, лишь дважды. После чего, сгустившаяся темень, окончательно поглотила ее стройный силуэт: во времени и пространстве.
Это был сон. Они расстались. Лишь дважды, потом, она предпримет слабые попытки к сближению; он – отринет. За ее спиной уже маячили персонажи того колхозного бытия, высовывая свои прыщавые морды. Эта девочка ими превращалась в своего монстра. Она ставала населением колхозного мира. Смысла звать ее за собой в тот мир, в котором он мечтал поселиться – не было уже никакого резона. Она превратилась бы в обузу для жизни в социальной невесомости, в какой проживают все творческие люди.
Хозяйка бросала перед ним карты на стол – и говорит об этом же. Она оглашала ему все, как приговор времени:
– Ви нiколи не будете з нею разом. – Он молча слушает жестокий вердикт ведьмы, прячась за безразличие на лице. Мол: "никто теперь не помешает мне стать поэтом".
Нескоро все сможет поменяться ему в лучшую сторону. Он еще юн, и красив своей романтической чистотой. Контуры сильного внутреннего характера все еще изобилуют острыми шипами, выпячиваясь, где надо и не надо, в неясной манере выражать свое отдельное мнение. Он пытается много говорить, но голос его души не слышим. У него нет еще никаких социальных связей. Он заблудился в глухом, социальном лесу. Он еще должен пройти инициацию творческим процессом, чтоб докричаться до народонаселення Сказочной империи?..
Инициация (лат. initiatio "посвящение; совершение таинства") или: посвящение – обряд, знаменующий переход индивидуума на новую ступень развития в рамках какой-либо общественной группы или мистического общества.
Его разрыв с девочкой случился на летних каникулах; его уже со всех сторон обложили сексоты (учителя видели в нем неудачника: селяне – "полицая", посягателя на их свободу и дочерей; сексоты – изгоя, диссидента – это была их мерзкая работа, поганить людей из зависти).
Запутавшись в интригах, травле и сплетнях, Шроо уходит глубоко в себя (в глухую защиту). В этой какофонии раздающихся со всех сторон голосов, он отчетливо улавливает арию ведьмы – своей хозяйки. Социальный шабаш темных сил, у которых появилась шанс при дряхлеющем Брежневе. Коммунисты и сексоты – превратились у вампиров в Сказочной империи; в этом симбиозе они проживут до окончания сказки. Поэты это прочувствуют на своей коже.
По принуждению или в силу жизненных обстоятельств, хозяйка поделилась своими откровениями-заклинаниями. Ее ложь не была сопряжена с правдой, поэтому Шроо легко ее перенес, так как прилежно учился переживать все невзгоды: внутренней твердостью. "Вроде бы, какой-то (имярек) пришел к Шроо, когда он лопал сало, и не поделился со своим товарищем".
Это были показательные сплетни, для всей Украины. Сало – мерило достатка и процветания. Символ уровня социальной адаптации. Таким образом, ведьма, по замыслу Сатаны, открывала для поэта врата социального ада.
Это была ложь чистой воды. Ложь уже потому, что никакие товарищи к нему никогда не заходили (он к ним ходил). Ведьма пользовалась авторитетом в социальной среде обитания, при удобном случае, раздвинула масштабы территории для своего влияния. Она использовала инфернальные возможности. Она сыграла на страхе родителей той девчонки, которую Шроо полюбил – превращая своих слушателей в кикимор. Она создавала химеру того, что жители охотно смогли воспроизвести в своем воображении. Она руководила тучами неправды, испортив для него социальную атмосферу.
Распустив сплетни, ведьма укрепила свое социальное положение в обществе. Ее жизнь – это существование энергетического вампира. Ей нужен был этот молодой человек; его молодые, жизненные соки. Было чем утолить бесконечную энергетическую жажду; напиваясь из чистого источника.
Ведьма "Манька", оказалась еще той жрицей инфернального мира: настоящей энергетической вампиршей. Смотрелась авторитетной женщиной; у нее всегда гостили подружки.
Шроо, получил примерный урок. Пошлая, ведемская ложь, никак не могла повредить его творческой целеустремленности. Она была рассчитана на колхозный мирок. Он, по-прежнему, оставался влюбленным в жизнь, юношей; несмотря на существенную потерю первой любви, которая формирует основную парадигму развития личности. Любовь к той девочке, как заноза в его сердце продолжала ныть ежедневными мыслями о ней. Он учился настраивать возвышенные мысли, словно на внутренний камертон. Пока не появятся и окрепнут узлы приложения его мыслям. А, девочке-принцессе, как и полагалось, в созданном сексотами (в том числе: и с помощью этой ведьмы), сказочном мирке – уже оперативненько подыскали прыщавого, колхозного, принца (Шроо увидел их вместе на танцульках; она нежно льнула к нему).
Сексотский упыренок, которому Шроо был определен в качестве потенциальной жертвы, подтвердил на нем свой статус. Расправа над его первой любовью сильно отразилось на его жизни. Упыренок же, поучаствовал в настоящем дельце – в агентурной разработке которого, принимали участие его мать, мать той девочки и сам, альфа-сексот. Хозяйка-ведьма, служила им винтиком в этой глубоко продуманной интрижке упырей, делая необходимые вбросы. Вот за это власти будут поддерживать призрачные мифы: о всесилии колдовской магии. Сексотский выродок из другой деревни, которого они наняли в “любовники” для его девушки НН, быстро лишил ее невинности, чем определил дальнейшую жизнь всего сексотского клана. Почти все они погибнут нехорошей смертью. От его девочки тоже ничего не осталось, как и прежнего Шроо, который вынужден был сконцентрироваться лишь на литературном процессе. Со временем, он научился придавать своей работе – глобальный характер. Чтоб расти дальше; подниматься над собой.
Сознание колхозников постоянно находится в состоянии инфернального болота, с поселенными в нем вымышленными персонажами из мифов и сказок, служащих страху. Этот страх используется властью. В его плоть, мастерски, вселяют пропагандистские ужасы о мире капитала. Над этим работают целым кагалом. Чтоб поддерживать социальный страх, ему приносят жертвы. Шроо созревал для этой, сакральной жертвы. Жертва – должна стать настоящей (нацистом и диссидентом, для конкретного времени), поэтому ее кто-то должен постоянно содержать в идеальном жертвенном теле. Жертва выглядеть ярко, чтоб все видели в нем таковую.
Советское общество – было теургическим по своему нутру.
ТЕУРГИЯ (греч., – букв, богодейство, работа богов) – понятие мистического и магического философского дискурса, в котором представлены попытки практического воздействия на богов, ангелов, архангелов и демонов с целью получения от них помощи или благ, ритуальные и магические действа, молитвенные формулы, непосредственное видение духовных существ визионерами. Теургия предполагает причастность к совершенному знанию богов и связь с учением о спасении человека (сотериологией).
ТЕУРГИЯ (греч. theos – Бог, ergon – работа; Боготворчество) – обряды, заклинания, с помощью которых человек надеялся войти в непосредственный контакт с духами, богами. Богом. Практическая сторона Т. – магические действия, совершаемые с целью повлиять на естественный ход событий. Цель Т. – путем коммуникации с Абсолютом победить смерть. Истоки Т. уходят в практику первобытной магии (контактной, имитативной, инициальной, вербальной и др.). Изначально исполнителями обрядов являлись ведуны, знахари, волхвы. В более позднее время выделяются жрецы – носители тайного знания. Элементы языческой Т. прослеживаются в древних мистериальных культах.
Ведьмы пристроились быть посредниками между коммунистами и богами.
С миске с именем “Шроо” прикрепили кормиться свеже выпекаемого кенделя из этой системы кормления – стукача, а потом и настоящего агента спецслужб – сексота (при определенном системой, уровнем внедрения и влиятельностью кураторов). У начинающего Кальсона в кураторах ходил сам альфа-сексот Бардак, да еще и директор восьмилетки Лебедь Микола Петрович (он же Петруня). Не могли поделить “талантливого” наушника. Его влияние растет с каждым доносом. "Кальсон", на глазах кураторов, с помощью такой же агентуры в Кремене, превращается в настоящего сексота, как и сотни тысяч других, таких, в Украине. И все благодаря: блудной матери.
Мать этого утырка, числилась фавориткой альфа-сексота, Бардака. Она выращивала из своего чада, элитную протоплазму для совковой империи. Никакими такими, полезными талантами, Бог не наградил советского Кальсона; на благо Сказочной империи выращивались только такие таланты. Империя с самого рождения жила воровством технологий. Что-то добывалось во время бесконечных войн. Кальсоны заменяли империи все, начиная от заполнения технологических ниш в наукоемких процессах производства, до самых примитивных форм управления крестьянскими массами. Если давать объективную характеристику Кальсону, пытаясь обрисовать его будущее: "хороший человек: с будущим и гарантированными привилегиями". Высоко он не мог подняться в структуре, до уровня шпиона, в силу умственной ограниченности. Управляемые кураторами холуи гарантировали ему авторитет среди колхозников. Сякое-такое образование козолупского техникума позволяло ему занять должность бригадира в гражданской жизни; сержанта и прапорщика в "несокрушимой и легендарной" армии Сказочной империи. Заботясь об агентурном будущем собственного чада, мать трудилась во благо этой империи – не отвлекаясь от ширинки альфа-сексота Бардака. А, поскольку, Кальсон, обязан был выглядеть в глазах современников безупречно, биографию ему начали выправлять – начиная с досадной детской лацыны: из "Кальсона"; благодаря вышедшему на экраны талантливому фильму Данелия с популярным Л. Куравлевым в главной роли, за созвучностью фамилии Охоня, ему, элегантно, превратили фамилию в прозвище: "Афоня". (Ради этой метаморфозы, пришлось улучшать, качественно, несколько "погонял" некоторым безнадежным холуям – так, в селе появился свой "Доцент" (Фильм, "Джентльмены удачи") ). Провокаторство, было истинным призванием целых поколений статусных шлюх; превращая службу органам в настоящий, социальный лифт. Их детей вели; они получали квартиры…
Сказочная империя превратилась – в мрачное, инфернальное узилище. Не столько ведьмы, в силу своего ничтожного социального положения, а вполне реальные исчадия ада – коммунисты и кагебэшники, парторги и руководители первых отделов, – имели досье на всех граждан. Достаточно было выпросить в Первом отделе характеристику, и в головах у них возникала четкая картина: что из себя представляет человек в этом инфернальном болоте! Досье предоставляло власти всю необходимую информацию. Они, сексоты, превращались в "богов" "в Сказочной стране победившего социализма".