– Мне осталось только вот, – тихо сказала семнадцатилетняя Радуга и показала на свою почтовую сумку, из которой торчали конверты, – отнести почту туда, за Степь. И всё.
– А я думаю, – загадочным шёпотом произнёс Роман, чтобы завершить общение оптимистично, – это только Начало. Уж мне поверь! Может, ты ещё хочешь «Пепси-колки»?
– Бамбарбия! – ни к селу, ни к городу выпалила Радуга и, широко раскрыв рот, поймала последнюю каплю из своего стакана.
Пока эта прощальная капля летела, Роман умудрился рассмотреть в ней, как в зеркале, своё отражение и отражение троих мужиков, входивших в этот момент в бар, потому что капля летела – Бог ты мой! – целую вечность! Это была гладкая, сочная капля. Настоящая последняя капля! Она медленно разворачивалась вокруг себя, переливаясь миллионом микроскопических огней, на миг вспыхивала всеми цветами радуги, дышала, как робкий отблеск чуждой ей, огромной жизни, а внутри неё кипела какая-то своя, особая жизнь. Там было …Боже мой! – там был целый мир! Он родился на самом краешке стакана и жил, пока летел до раскрытого рта. Целую треть секунды!
Это были те самые боливийцы, или кто они там, которые приехали утром, и весь день лазили по Посёлку. Один из вошедших – в дорогом зимнем пальто, без шапки, с чёрной пышной, как у певца, шевелюрой – схватил за шиворот пьяного коммерсанта, сидевшего у самого входа, и потащил его к прилавку, из-за которого уже медленно поднимался бармен.
– Послушай, старик, у тебя хороший бар, – на чистом русском сказал подошедший к стойке – он вставил дуло пистолета в рот притихшего коммерсанта.
– Здрассьте, – почему-то сказал оторопевший бармен – его гавайская сигара-для-форсу упала на прилавок.
– И ты не болей, – коротко бросил чужак – его пистолет, очевидно, был муляжом. – Я знаю, ты хороший бармен. Говорят, у тебя хорошее пиво. Но мне пиво не нужно. Мне нужен Эрнесто.
– Я не знаю ник-какого… никакого Эрнесто, – запинаясь, проговорил бармен.
Незамедлительно грянул выстрел. Народ затих в ужасе. Кровью забрызгало прилавок и лысину бармена. Коммерсант мешком упал на пол.
– Повторяю для всех! – крикнул, оборачиваясь, боливиец. – Я – Исидоро Балтасар. Я ищу Эрнесто. Мы видели, как днём он заходил сюда.
Все молчали. В бар вошли ещё трое боливийцев – все они были без шапок, в холодных кожаных куртках, джинсах и кроссовках. Явно не по погоде. Каким ветром их занесло в Посёлок, было не ясно.
Из-за столика под репродукцией «Иван Царевич на Сером Волке», как раз рядом с Романом и Радугой, которые замерли и старались не дышать, с трудом поднялась горбатая бабка (та, что пела недавно про Мороз-мороз) и, кряхтя, направилась к выходу их бара. Её пропустили. Но когда она очутилась у самого порога и была уже готова протянуть руку, чтобы толкнуть дверь, как раздался звук падающего предмета. Главарь боливийцев обернулся и посмотрел на пол – рядом с бабкиной галошею лежал патрон, боевой пистолетный патрон девятого калибра. Бабкины руки – руки без единой морщины – слегка затряслись. Боевики, направившиеся уж было осматривать подсобку бара, остановились в нерешительности. Исидоро Балтасар всё понял. Его правая рука с ещё дымящимся Магнумом начала было подниматься, но инстинкт самосохранения, который так пригодился на Кубе и в Ливии, спас Исидоро и сейчас. Он никогда не строил из себя героя. Поэтому мгновенно перелетел через прилавок и упал на пол, потому что только это могло спасти ему жизнь – стрелять было бессмысленно.
Потому что Эрнесто уже стоял в проёме двери с двумя пистолетами в обеих руках.
Первыми упали те, что стояли у дверного проёма почти вплотную к нему. Когда один из них, с аккуратной дырой во лбу ещё летел на пол, Эрнесто выхватил из его рук автомат, и длиннейший сноп огня ослепил на миг тех боливийцев, что, как в гипнозе, стояли у стойки бара. Падая, чтобы увернуться от ответной очереди, Эрнесто скосил одного из тех, кто прятался у прилавка. Стрельба не стихала ни на миг.
На улице раздался скрежет тормозов. Эрнесто, понимая, что путь назад отрезан, схватил табуретку и швырнул её в окно. Следом за ней прыгнул и он сам, канув во мраке. В избу ворвалась метель, скатерти на столиках затрепетали.
Роман в этот момент уже пришёл в себя и тоже оценил ситуацию. Совершенно инстинктивно он взял Радугу за руку, и они вдвоём выпрыгнули в разбитое окно следом за Эрнесто. Остальные, кто был в баре, продолжали лежать на полу. Они уже больше не поднимались.
– 5 –
Из-за «Нивы», стоявшей с распахнутыми дверцами, с работающим двигателем, было видно, как перед дверями бара в свете машинных фар ходят вооружённые люди. В самом баре раздавался звон битого оконного стекла, посуды, женский крик и многочисленные голоса на непонятном языке. И вдруг Роман почувствовал у самого уха холодное прикосновение.
– Пикнешь, башку снесу, – тихо произнёс кто-то. – Водить машину умеешь?
В парне, прислонившемся к колесу «Нивы», Радуга узнала Эрнесто, из-за которого всё и началось. От бабкиного наряда на нём остались только галоши. Из-под фуфайки проглядывала кофта с надписью «Спорт». Роман осторожно повернул голову и тоже узнал его.
– А-а, – шёпотом сказал парень и убрал пистолет, – я вас помню, вы сидели в баре. Нам нужно мотать отсюда, пока они нас не заметили.
– Я, вообще-то, не очень много ездил, – сказал Роман. – Может, ты сам сядешь за руль?
Эрнесто мотнул головой.
– Я не умею на машине, – он вставил новую обойму и перезарядил оружие. – Давайте, залазьте…
Роман, пригнувшись, влез на водительское место. Через другую дверцу в салон юркнула Радуга и затихла на заднем сиденье, а Эрнесто, как уж, просочился на переднее. «Где тут первая скорость?» – подумал Роман, но рука сама уже включила нужную передачу.
Белая «Нива» медленно, словно раздумывая о чём-то на ходу, без фар ползла мимо дверей разгромленного бара. Никто не обратил бы на неё внимание, если бы в этот момент из бара не вышел Исидоро Балтасар. Пока он прикуривал, его глаза уловили некое движение в темноте. Какой-то объект передвигался совсем рядом. Сигара задымилась, обволакивая лицо лёгкой приятной завесой, а Исидоро уже остановил рукой одного из своих командос, выходившего из бара, и с силой повернул его в сторону ползущей во тьме машины.
Честно признаться, Роман Сергеевич водил машину только два раза – о первом разе он никому не рассказывал, а второй раз – этой осенью во время копки картошки он возил на отцовском «УАЗике» накопанные мешки с поля до дома, это метров двести-триста. Одним словом, его водительский стаж был более чем скромным.
Теперь он гнал по заснеженному просёлку ночью, без фар, в свете луны, которая, слава Богу, вырвалась из плена облаков, хотя всё равно, ни черта не было видно. К тому же человек, сидевший рядом с ним, наполовину высунулся из окна и палил из двух пистолетов по преследовавшим машинам. Радуга на заднем сиденье вжалась в какие-то тряпки и читала «Отче наш». В её ногах лежал мёртвый «Калашников» без рожка магазина.
У Романа в голове засела одна мысль – хоть бы не застрять, хоть бы не застрять! Хоть бы не застрять в этих чёртовых сугробах, которых наметено было целые океаны по краю дороги, да и сама дорога была уже прилично заметена давно бушевавшей метелью.
И вот настал тот момент. Перед капотом взметнулась стена снега, мгновенно залепив лобовое стекло, и машина встала. Роман в припадке давил на газ – двигатель взревел из последних сил и, предательски поурчав напоследок, заглох. Всё было бесполезно – «Нива» сидела брюхом в большущем сугробе.
– Чёрт!!! – гаркнул Роман, и пот начал медленно застилать его распаренное лицо.
Он ещё разок крутнул ключ зажигания – никакого звука. Рука безвольно упало на колено, всё тело расслабленно погрузилось в мякоть кресла. Он закрыл глаза и облегчённо вздохнул. Всё.
Два «Лэнд Крузера» с треснутыми лобовыми стёклами резко остановились метрах в трёх позади, причём один из них врезался в дерево, и из-под его капота повалил чёрный дым.
Эрнесто не обернулся. Он тоже просто сидел на своём месте с каким-то отрешённым видом; его палец, словно по инерции, давил на курок и снова отпускал его и опять давил – обойма пистолета давно была пуста. Но глаза Эрнесто впились в зеркало заднего обзора. Из чёрного «Крузера», не торопясь, вышли четверо и встали, опёршись о раскрытые дверцы. Из второй машины, которая упёрлась бампером в берёзу, вышел только человек, сидевший рядом с водителем. Напротив водительского места в лобовом стекле зияла дыра величиной с арбуз, залитая кровью. Вышедший человек тоже не спешил подходить к белой «Ниве» – он хорошо знал того, кто в ней сидел, и остальные тоже знали. Исидоро посмотрел на тело своего водителя и достал портсигар. Он был пуст.
– Выходи, мой мальчик, – вежливо сказал Исидоро, пряча пустой портсигар обратно в карман пальто. – Я знаю, что у тебя кончились патроны. Я хотел с тобой просто поговорить. А ты опять убил половину моих людей. Это невежливо с твоей стороны…
Романа Сергеича начала бить крупная дрожь. Он не мог пошевельнуться. Эрнесто незаметно вынул из кармана какой-то круглый предмет.
– Когда я скажу «ложись», пригнитесь, насколько сможете, – тихо проговорил Эрнесто.
Наступила короткая тишина. В свете фар летел жёлтый снег, высоко в черноте неба гудел ветер и раскачивал стволы берёз.
– Ложись!
Что-то звякнуло о капот «Лэнд Крузера» и прогремел взрыв. Потом тут же, следом за ним прогремел второй, ещё сильней – рванул бензобак! Затрещал огонь, осветив поляну с валяющимися на ней людьми. Они орали благим матом и катались по окровавленному снегу. Эрнесто вышел из машины. Он вынул из руки одного из них пистолет и стал прохаживаться между ползающими телами и в упор расстреливать раненых бандитов.
Теперь был слышен лишь треск полыхающего огня, сжирающего салон чёрной машины и лижущего обледенелые придорожные кусты рябины. Хруст снега под ногами убегающего в лес человека слышен не был.
Эрнесто спрятал за ремень джинсов пистолет и позвал своих товарищей:
– Можно выходить.
В застывших от ужаса зрачках Радуги плясали отблески голодного дикого огня. Они вспыхнули на миг, заслонили собой всё пространство, слились в единый пульсирующий поток, в одну драгоценную каплю, которой лететь от рождения до смерти ровно треть секунды. Эта капля, проживая свою жизнь, медленно разворачивалась вокруг себя, переливаясь миллионом микроскопических огней, на миг вспыхивала всеми цветами радуги, дышала, как робкий отблеск чуждой ей, огромной жизни, а внутри неё кипела какая-то своя, особая жизнь. Там было …Боже мой! – там был целый мир! Он родился на самом краешке стакана и жил, пока летел до раскрытого рта. Целую треть секунды!
– Ладно, я пойду, – сказал Роман, поднимаясь из-за столика. – А то ко мне тут приехать должны. А ты чего такая невесёлая-то?
–
А, – Радуга махнула рукой и опять попыталась разгрызть пирожное. – Предчувствие.
–
Мм, гражданской войны? «Предчу-у-ствие-е-е-е…»
–
Что-то… мощное как будто бы стоит где-то за моим плечом и… и ждёт. Оно громадное и … чёрное.
Роман перестал улыбаться.
– Ты, Радужкина, не драматизируй так. А то не ровен час накаркаешь чего-нибудь…
–
Я чувствую себя рядом с этим громадным, даже не человеком, а словно я – нечто… или вернее – Некто.
–
А вот про это… я уже где-то читал, – как-то тихо произнёс Роман и посмотрел на Радугу. Или это была уже не она?
И, будто на миг, он увидел её другой. В её взгляде и в самом лице, в обычное время казавшемся каким-то мальчишеским и грубоватым, вдруг пронеслось такое… такое дыхание Истины, или как это назвать, что, казалось, сама Комета пронеслась под потолком бара, и – о, Боже – за спиной Радуги действительно колыхнулась некая тёмная глыба, похожая на острие копья, и тут же пропала, слившись с тенями других посетителей бара.
А в окне и впрямь можно было различить полоску Кометы, проглядывающую сквозь вихри несущихся облаков.
Какие-то волны древнего мистического христианства, о котором он частенько читал в последнее время, нахлынули на Романа, по крайней мере, так ему показалось, и он почувствовал нечто вроде… просветления. Просто рассматривая Её.
«Нет, сегодня просто фантастический день…», – пронеслось в голове, а пространство вокруг стало наполняться каким-то пастернаковским кафедральным полумраком, приглушённо зазвучал орган…
И это всё создавала… она.
–
Мне ещё почту в Научный Городок нести, – произнесла Радуга и таким всепрощающим взглядом посмотрела на Романа, что тому вдруг вспомнились все Девы Марии, которых он когда-либо
лицезрел на репродукциях.
«О, Бог ты мой, – подумал Роман, не отводя от неё взгляда. – Да, это же…это …»
Странные метаморфозы порой случаются с человеком. В эту секунду Роман, например, пожалел, что… Ну и девка, хотелось подумать, очень-очень быстро подумать, но какая там к чёрту «девка». И совсем-совсем шёпотом, где-то на самом дне сознания, так, чтобы и самому не слышать, пронеслось: «Неземное… Существо». О, Господи… Вот так знаешь человека сто лет…
–
Зачем на ночь-то глядя? – спросил, придя в себя, Роман. – Завтра отнесёшь, смотри, погода какая.
–
Завтра у меня выставка в Котельщиках. В шесть. Придёте?
–
Эмм-м…, – Роман встрепенулся. Хотелось сказать – да у меня дела, у кроликов не чищено, но вместо этого вырвалось:
—
А проведёшь?
–
Легко.
Роман слегка кашлянул и посмотрел на часы – ещё нет одиннадцати. В баре стало людно. Опять заголосили «Ой, мороз». Михалыч потребовал гармонь, но за неимением оной решил просто поддать «ешшо по чуть-чуть». Народ после просмотра сериала по второй программе прибывал. Бармен не успевал обносить посетителей самопальной брагой. Отовсюду слышались разговоры исключительно о поросятах, птичьем гриппе, о дороговизне кормов и беспутных бабах. Радуга вздохнула и как-то уж совсем обречённо взглянула на Романа.
–
Ну, не вешай нос, – сказал он, не глядя ей в глаза. – Всё пройдёт – и печаль, и гадость. Заходи в гости!
Роман подхватил купленные полторашки «Барнаульского» и быстро пошёл к выходу из бара. «Как чуть жены под боком нет – всё, пиши пропало», – пронеслось в голове.
– А когда? – запоздало крикнула ему вдогонку Радуга.
Но Роман не услышал. Он уже распахнул дверь, и метель лобызнула его бородатое лицо холодным декабрьским поцелуем.
– 6 -
Пока Роман вёл задушевные беседы в пивбаре, в Каминной комнате его коттеджа происходило вот что.
Ведьма и Тролль, наслаждаясь полной свободой в пустом доме, решили слегка подкрепиться, ибо ночной моцион по такому морозу, да ещё верхом на метле, мог самым негативным образом сказаться на здоровье. Тролль подкинул в печку увесистое полено, а Ведьма расстелила на невысоком столе (за которым ещё только неделю назад Роман потчевал Фёдора, Кима и Клима отборнейшей самогонкой с салом) старую скатерть с затейливо вышитыми на ней осами, цветами и драконами (с поджатыми ножками).
– Ну-с, – сказала Ведьма, – начнём. Новый год как ни как на носу.
– Да, – Тролль снял верхонки и кинул их в угол, – начнём наш скромный крестьянский ужин. Чего бы этакого съесть? Чем бы, как это говорят – разговеться? Что-то под конец дня я взалкал. Помнится в Библии…
– Ты помолись ещё, – порекомендовала Ведьма, – «Отче Наш» прочти, чтобы нас тут с тобой на куски разнесло, будет тебе Новый год!
– Да, «Отче Наш» был бы сейчас, конечно, не к стати, – Тролль вынул откуда-то салфетку и заправил её себе на манер галстука. – Итак. Что ж, поститься так поститься! Мне салат из трески с хреном, гренки с копчёной грудинкой, две помидорки, фаршированные рисом, порцию чихиртмы из баранины, один палтус в томатном соусе, шашлычок по-карски, тоже один, я думаю, ну, и ореховый пудинг. Из вин, я так полагаю, ограничимся самогонкой на аптечном аппарате. Ну, что ещё?
– Ладно, – подвела итог Ведьма, – одним словом – яичница из восьми яиц и два ломтя чёрного хлеба! Выполнять!
Она стукнула по скатерти, а Тролль взвыл и от досады цапнул себя за палец. Через секунду заказ появился на столе. Тролль с неудовольствием вынул из внутреннего кармана своего пиджака грязную вилку, вытер её об рукав и принялся делить пополам яичницу. Ведьма поставила чайник на плиту пышащей жаром печи. Часы на первом этаже пробили одиннадцать раз. Далеко, за огородами грянул «Ой, мороз-мороз» и залаяли собаки.
– Как будто сквозняк от окна, – заметила Ведьма, когда допивали чай, и кашлянула.
– Не могёт того быть, – ответил Тролль. Быстро поднявшись, он подошёл к окну – ни одна занавеска не колыхалась. – Ветер не с нашей сторо…, – он запнулся на полуслове и посмотрел на Ведьму.
Та уже не отрывала глаз с картины. Сосновый бор, нарисованный умелой рукой хозяина дома, стоял не шелохнувшись.
– Показалось, – тихо сказала она.
Тролль закрыл глаза и с шумом выдохнул воздух. Ведьма принялась щупать свой пульс.
– Давление, однако, – она протёрла свой тёмный морщинистый лоб влажной гигиенической салфеткой.
В это время свет мигнул несколько раз.
– Не хватало ещё на праздник, – проворчал Тролль, – перебои с электроэнергией.
– Я им за эти перебои устрою как-нибудь, – пригрозила Ведьма, – Варфаламеевскую…, – и тут свет погас, – …Ночь.
Темнота. Лишь от потрескивающей печи, сквозь дверцу, в комнату проникал танцующий свет горящих поленьев.
– Где у Хозяина свечки? – Ведьма огляделась по сторонам.
– Чёрт его знает… В бане на подоконнике…
– Иди, развейся. Стул не сшиби.
– Развейся…
И в этот момент дали свет.
– Слава Богу, – вздохнула Ведьма.
Вытирая рот салфеткой, она случайно взглянула в сторону картины, и её прошиб холодный пот – вместо деревьев всю поверхность стены занимало огромное… лицо. Тролль отпрянул к камину, закрыл глаза руками и мгновенно превратился в Чёрного Кота. Ведьма подпрыгнула почти до потолка, а на пол приземлилась уже Чёрной Кошкой. Она тут же изменилась – опять стала сгорбленной старухой, потом вновь Чёрной Кошкой, потом вдруг маленькой девочкой с волосами до пола. Ветер влетел в комнату, и зазвенели посуда. Девочка вытянула дрожащую руку вперёд, в сторону гигантского лица, и со взглядом, полным ужаса, медленно пошла навстречу картине, крича на всю комнату:
– Аш назг дурбатулук! Аш назг гимбатул! Аш назг тракатулук! АШ НАЗГ!!!
Раздался хлопок, и свет погас. Ветер прекратился.
– Зараг-ве-дулл! – взвизгнул детский голос, и на столе появился подсвечник с семью свечами.
Девочка сидела на полу и тяжело дышала. Посмотрела на Тролля. Тролль посмотрел на неё и развёл руками, мол, «чёрт его знает, что за чертовщина».
Когда за столом обнаружился посторонний, а им оказался Старый Лис, с дымящейся трубкой во рту, девочка, не говоря ни слова, поднялась одним движением, совершенно не упираясь руками в пол и не сгибая колен, и уже оказалась стоящей за спиной гостя. Тот улыбнулся.
– Не надо пугаться, это – я, – Старина Лис стукнул легонько по скатерти. – Гречневая каша и кусок чёрного хлеба. Я так понимаю, вы уже поужинали, – он слегка повернул голову в сторону девочки.
– По… поужинали, – кивнул головой Тролль, принимая свой прежний облик. – Добрый вечер, милорд.
– Добрый вечер, Гарстон. И вам, миледи. Не надо так долго стоять у меня за спиной.
– Добрый вечер, милорд, – девочка неторопливо села за стол, не отрывая взгляда от гостя. Её русые волосы уже вились по полу, они росли, они были в постоянном движении.
– Дело архисрочное, – Лис отложил в сторону дымящуюся трубку и принялся за яичницу. – Гарстон, пожалуйста чаю.
– Сию минуту.
– Близится очередной Переход, – начал гость. – Я уже всё подготовил. Неофит выйдет из лабиринта Водолея через вашу Дверь, – он кивнул в сторону картины (на ней по-прежнему зеленел Бор). – Так что принимайте. Не знаю, кто это будет – мессия, пророк, Будда, не знаю, ваше дело (напомню на всякий случай) – обеспечить ему выход из дома. Посторонних быть не должно. Да и вам самим не мешало бы держаться от него подальше – где мне потом ещё искать таких верных жрецов Пирамиды, как вы, миледи, – Лис вежливо кивнул головой в сторону девочки, – и вы, Гарстон.
– Когда? – спросила девочка, не глядя на Лиса. – Сколько у нас дней?
– Ровно двадцать пять минут, – Лис отхлебнул чаю и поставил стакан на стол.
Девочка и Тролль переглянулись.
– Благодарю за угощение, – сказал Лис, вытирая морду салфеткой. – Мне пора – у фараона сегодня ещё одна партия неофитов, так что…, – Лис поднялся из-за стола. – Только подсвечник не забудьте убрать – Хозяин ваш не поймёт, откуда он взялся. Впрочем, не мне вас учить Инструкции.
– Всё будет исполнено, милорд, – склонил голову Тролль.
– Мы благодарны Совету Жрецов за столь высокую честь, – не вставая с места, молвила девочка. – Переход пройдёт согласно Инструкции.
– Прекрасно, госпожа. До встречи, – Лис слегка поклонился, развернулся, шагнул к ближайшей к нему стене и исчез в ней.
– Ё… твою в Бога мать, – выругалась девочка и стукнула детским кулачком по столу.
– Два бифштекса с грибным соусом и бургунское 1637 года! – быстро выпалил Тролль, и к неописуемой его радости заказ тот час очутился на столе. – То-то же!
Ведьма с досады только махнула костлявой рукой.
* * *
То были фантастические дни падения Кометы. Вдали от городской черты, где километры глухой степи отделяли цивилизацию от границы мира, высоко в звёздном небе застыла размытая полоса Кометы. В городе её едва можно было различить, но здесь, в этой заснеженной пустыне её свет был таким же ярким, как сияние самых ослепительных звёзд. Туманный хвост её проходил от Большой Медведицы до Полярной звезды. С земли она казалась неподвижной, будто размазанной по мерцающему бархату неба, и только учёные в обсерваториях, разбросанных по всему миру, могли наблюдать, с какой невероятной скоростью Комета приближается к Земле.
Сойдя на пустынной остановке, Ким и Клим оказались в гигантском планетарии. Морозный воздух, прозрачный, как хрустальный бокал, – коснись, и он зазвенит, – позволял видеть на многие километры вперёд. Где-то там горели голубые и оранжевые огни посёлка, вверху мигающей точкой пересекал Млечный Путь далёкий спутник.
– Так вот она какая… Комета, – проговорил Ким, запрокинув голову.
– Да-а, – только и мог добавить Клим. – Наконец-то я увидел её!
Он уже держал в руках маленькую бутылочку с настойкой Золотого Корня. Немного погодя, каждый отхлебнул по глотку. Хорошо-о-о!
Они постояли ещё с минуту на перекрёстке, а когда ноги уже стало подмораживать, ходко зашагали по усыпанному обледенелым гравием просёлку. Клим шёл большими шагами, глядя в основном себе под ноги, и Ким постоянно отставал, потому что то и дело останавливался, чтобы посмотреть вверх или обернуться назад. Иногда он даже шёл спиной вперёд, если вдруг замечал уходящий на посадку в аэропорт пассажирский самолёт. Огни аэропорта были отсюда не видны – он гудел где-то по ту сторону леса, куда опускались, словно скатываясь с горки, красные огоньки на самолётных крыльях.
Ким перестал вертеть головой и принялся болтать, чтобы выразить переполнявшую его энергию. Клим слушал его краем уха. Его мучил другой, более существенный вопрос: убьёт ли Каммерер Странника или не убьёт? А если убьёт, то как вернётся на Землю, ведь на Саракше ещё не научились строить звездолёты? Надо сказать, что с начала декабря в сумке у Клима в любое время суток можно было найти не менее трёх томов Стругацких. Оттого уже целых две недели реальность интересовала его несколько меньше, чем это требовалось для аспиранта Университета. А Ким всё продолжал болтать:
– … и всегда быть современным! После Шестого Патриарха Хуэй-Нэна я не терплю универсалов, как у Германа Гессе в «Игре в бисер». Все эти знания – кормушка жиреющего интеллекта. Кормить его сверх нормы – значит, всё время тратить деньги на таблетки от умственного поноса и усовершенствованные клизмы нового поколения. Зачем тратить лишнюю энергию, которая могла бы продлить нам существование ещё на пару весёлых лет? Именно поэтому самый короткий век – у любителей кроссвордов. У них все шкафы в квартире забиты до верху чудодейственными таблетками, о которых я уже упоминал. Главная задача интеллекта, товарищи, сводится к единственной вещи – хранить нас от чудовищ Неведомого по ту сторону Мира. Чем мощнее их натиск на наш бастион, тем калорийней питайте свой мозг: научная работа, новые книги, кино, знакомства и т. д. Но есть опасность срастись со своим интеллектом, как сиамские близнецы, и начать олицетворять свои задачи с его задачками. Ты представь, Климентиус, например, Платона, играющего роль больной старухи в какой-нибудь греческой комедии, увлёкшегося настолько, что желание быть этой старухой в реальной жизни пересилило страсть к философии! Далее. На второй стадии идёт сравнение своего уровня IQ с уровнем других, забывая, что хвастаться интеллектуальным развитием – всё равно, что гордиться прыщами. Это – чума и мор всех взрослых, хотя я их прекрасно понимаю. Самомнение – единственная болезнь, которой люди болеют с удовольствием. Человек со вкусом и чувством юмора идёт другим путём, более лёгким, так как не надо тратить силы на маскарад. Для него самое точное и чёткое знание – это точно интерпретированная интуиция. Я представляю себе физиономии энциклопедистов, узнающих после смерти, что конечная цель всех знаний сводится к достижению Неведения! Хотя об этом можно было бы узнать и при жизни – открой Евангелие от Матфея, глава 11, стих 25. Доведи своё слабоумие до божественного совершенства и станешь равным Лао Цзы! Вообще, я рад, Климыч, что есть в человеке некоторые качества, способные заменить ненужное интеллектуальное тряпьё. Например, полное отсутствие образования с лихвой компенсируется обаянием, – вспомни романовского соседа Михалыча. А чувство юмора можно было бы поставить даже выше любви, ведь оно во все времена удерживало умных людей от самоубийства. Ты меня слушаешь?
– Что? – не понял Клим.
– Я про интеллект.
– А-а. Ты мне как-то эту лекцию уже читал, правда, в сокращённом варианте…
– Теперь полная редакция.
– Понятно, – кивнул Клим, отрываясь от раздумий о судьбе Каммерера. – Ты уж сразу скажи, Сын Человеческий – что есть Бог? И воздастся тебе… э-э… яки на небе…
– Ну и вопросики у тебя, Климентий! – хохотнул Ким. – О таких элементарных вещах я уж и не думал, что тебе надо сообщать! Я это открыл ещё в поза… нет, в позапозапрошлом году. Имеющий уши да увидит! Слушайте, ребятки. Бог – это водород при температуре шесть тысяч градусов, воплощённый зримо в форме шара диаметром до нескольких сотен миллионов километров, содержащим ещё более разогретый водород, который уже не может от избытка температуры соединять свои атомы и превращается в гелий. Срок жизни Богов – несколько десятков миллиардов человеческих лет. Во вселенной необъятное их количество – локальных, так скажем, демиургов. Каждая клетка человека состоит из пыли мёртвых Богов, равно как и планеты. Боги созидают миры, но сами смертны. Под конец жизни они разрастаются до неимоверных размеров и умирают, уничтожая созданные ими миры, что и называется Концом Света. Как и всё в мире, они или возрождаются к жизни вновь, проходя привычный круг своего генезиса, или переходят на ещё более высший уровень, совершенно не подвластный описанию человеческими категориями – они уже не излучают, а поглощают свет. Кстати, враньё, что человек не может видеть Бога. Даже последняя мышка-нарушка видит его регулярно, что и означает, что она ещё не попалась лисе или, там, коту. Если ты, Клим, однажды в 12 часов дня не увидишь Бога в виде привычного твоему глазу разрыву сотен водородных бомб, то поздравляю тебя – ты на том свете! Бог – это самая будничная вещь твоего дня. Оба вы суть элементарные химические реакции, осознающие себя во времени. По радио говорили, один учёный смотрел на Бога в течение тридцати минут и ослеп, дурак. Можно разглядывать даже целые толпы Богов – это обычная рутина жизни каждого астронома и поэта. Короче, Склифосовский, Бог – это звезда, звезда любой величины из классификации звёзд. Всё.
Идти было ещё далековато, поэтому Ким, уже ни к кому не обращаясь, принялся развивать другую идею перед воображаемой аудиторией.
– Итак, товарищи, с проблемой Бога мы разобрались, теперь поговорим о краеугольном камне всех религий – Просветлении. В давние времена существовало огромное количество соответствующих практик, по земле свободно бродили Учителя, функционировали тайные организации и всё такое. И в то же время на достижение этого разнесчастного Сатори можно было угробить целую жизнь, товарищи. В те века, как известно, был ужасно медленный мир: из Москвы, вон, в Индию Никитин сто лет полз, а Колумб так вообще чуть не обосрался, пока до США доплыл! То же самое и с просветлением… Так, где графин?
Они остановились посреди дороги и выпили по глотку Золотого Корня. Ким задумался и обокрал друга ещё на один глоток. Двинулись дальше.
– Итак, товарищи, – продолжил повеселевший Ким, – в прежние времена был ужасно медле… э-э… Так, девушка в четвёртом ряду! Что за вызывающий вид! Перед аудиторией ведь ясно написано, что вход девушкам на лекцию – только в купальниках! Почему сидим в мини-юбке? Безобразие. У нас ведь парты из качественного стекла, и я прекрасно вижу, что вы одеты не по форме! Немедленно ВОН из зала!!!…
– И я бы даже сказал – вон из Крайздрава! – вставил Клим.
– Да! И это тоже. Итак, продолжим. Древние нагородили целый огород мистики, символизма, пантаклей-хераклей и прочей макулатуры. Мы понимаем, каждому веку – свои гоны, но на кой хрен, скажите мне, так извращаться с криптограммами и акростихами? Чтобы лукаво уверить обывателя, что смысл алхимии – добывание золотых слитков из свинца? Не дай бог, какой-нибудь плебей постигнет первопричину бытия! Это ж будет скандал! Помнится, Александр Македонский укорял Аристотеля, что многие тайны тот, дескать, раскрывает в своих трудах. «Чем же мы тогда будем отличаться от простой толпы?» – писал этот болван своему учителю. Зато теперь в 21-м веке мы всем стадом можем смело и гордо вступить на эфирные луга Нирваны. Да здравствует компьютерная НТР, товарищи! Ура! Никаких тебе Мистерий-Посвящений, сунул в жопу микрочип и вперёд! Просветлён и бессмертен! Климентий, твою мать, доставай бутыль!
– Ты и так половину выжрал, надо Роману оставить, – резонно заметил Клим. – А на счёт бессмертия… какой-то умник писал, что людям от него только польза будет – спешить станет некуда.
– Да спешить и так некуда – мы ведь прожили своё будущее сто лет назад! А бессмертие, кстати, сгубило народу куда больше, чем смерть. Куда не взглянешь – одни бессмертные! Такие отгрохали себе дома, таким тряпьём их обставили, будто собрались жить, пока Солнце не потухнет! Как говорил мне один покойник – «смерть только украшает жизнь, которая без неё будет поздравлением без открытки». Именно поэтому испокон веков все хотят умереть бла-ародно: командовать собственным расстрелом, сдохнуть на руках любимой и т. д. Или другое. Ты представь, что какая-нибудь сволочь вроде Чубайса или Кандолизы Райс буден вечной, как эльфы у Толкиена!