– Это да, – согласился Клим.
– Ну, вот. Итак, с процессором в жопе человечество, так сказать, обла-ародилось. И вот, когда через 100 лет ещё какая-нибудь кометка рухнет где-нибудь под Житомиром, а не пролетит, как на этот раз, слава тебе Господи, мимо Земли, населению уже не о чем будет беспокоиться – все давно переселятся в некую глобальную Сверхсеть. Мировой Планетный Сервер, где в виде чистой энергии мы будем гонять чаи и бегать за бабами, предлагаю расположить где-нибудь под землёй в титановом саркофаге. Там он будет, как у Христа за пазухой. Или, если не под землёй, то можно хранить этот ящик, например, в некоем циклопическом сооружении, скажем, в Пирамиде, чтобы уж ясно было, что там не погреб для картошки, а дом на шесть миллиардов человек. Получится, как в сказке, – заяц в утке, утка в будке и т. д. Никакие армагедоны человеческой цивилизации отныне не страшны. Сознания людей будут отдыхать в шезлонгах вечного кайфа, а бренные тела сожрёт небольшой Кометный Апокалипсис. Представь себе, проходит время. Являются инопланетяне. Что за ерунда? В телескоп вроде смотрели – была техногенная цивилизация, прилетаем – сплошная пустыня и какие-то орангутанги бегают. Вот вам и привет! Плюнут на всё и улетят. А орангутанги, заметь, огонь добывать научатся, через пару тысяч лет земледелием и скотоводством займутся, потом – станут воевать, а оставшиеся в живых поумнеют и начнут книги писать, сокровенную мудрость природы, понимаешь ли, законспирируют в ритуалах этих самых Мистерий и в символизме, потом наука развернётся, пошло-поехало, плюнут на мистику и станут поголовно гиперматериалистами, изобретут Бомбу и компьютер с Интернетом, а тут здрасьте-пожалуйста!– опять Комета летит! Так что ты, старик, ответь мне по существу – сколько под землёй этих титановых ящиков сейчас обитает?
– 7 -
В зале зажёгся свет.
– Всё нормально, всё хорошо, только, Саша, ради бога, не жуй слова! – надрывалась Анжелика, облокотившись о край сцены. – Не глотай согласные, а то все фразы твоего Кима вылетают в трубу! Просто не торопись и всё. Пусть он говорит помедленнее…
– Но ведь в этом-то и весь смысл. Ким, он ведь быстрый… Быстрые образы, ассоциации…
– Да, всё правильно, но ни черта не понятно. Особенно, когда большой монолог.
– Про Мировой Сервер, что ли?
– Да, и ещё… ну, в общем, следи за артикуляцией и …э-э…
– Ладно.
Анжелика стала протирать очки кисточкой Костиного шарфа, хозяин которого стоял позади неё с сигаретой в зубах.
– И ещё, – вспомнила она. – Женя, щас будет сцена с собаками, ради бога, не вы-ду-мы-вай! Слышишь?!
– А чё я выдумываю-то? – недовольно спросил Женька.
– Чё, да всё то же! – Анжелика надела очки. – Что у тебя там за лишние эпитеты?
– Про собак, что ли?
– Про собак. Я разрешила, дура, тебе их суками обозвать, а ты что там ещё от себя добавляешь?
(В зале кто-то засмеялся.)
– Ну, так же смешней, – улыбнулся Женька.
– Да ладно, Анжелика, нормально всё! – крикнул кто-то из зала.
– Нет, ненормально! У нас в комиссии не только Щербаков будет, но и тётки с моей кафедры! Я вам что?
– Ну, ладно, – пожал плечами Женька, – «суки» так «суки», чё мне, трудно, что ли?
– Вот и умница. Так, волки готовы?
(Из-за кулис отозвались голоса: «У-у-у-у-у!»)
– Отлично, – сказала режиссёр и хлопнула в ладоши. – Сцена с волками! То есть, с собаками!
– С какого места?
– Та-а-к, – Анжелика закусила указательный палец. – Давайте с голоса диктора, нет, давайте с Кимовской фразы «Роман говорил, тут собак бездомных целые стаи» и так далее…
– Это моя фраза, – заметил Женька.
– А, вот бл…, я всё путаю «Ким-Клим». Ладно, давайте, поехали!
– Откуда играем? – послышалось со сцены.
– С собак бездомных, – ответил кто-то.
– Мне завтра курсовой сдавать, – напомнил Семён, выглянув из-за кулис. – Давайте до девяти всё прогоним, а?
– А у нас когда госы? – вставил Егор.
– С двадцатого.
– С двадцатого?!
Анжелика опять хлопнула в ладоши:
– Так! Готовы?
– Да, всё!
В это время в темноту зала заглянула чья-то голова:
– У вас здесь репетиция?
– Да, – резко ответила режиссёр. – Что такое?
– Понимаете, дело в том, что у нас через 30 минут съёмки в этом зале, и я бы
хотела…
– Не знаю, – ответила Анжелика, – у меня расписание, мне никто ничего не говорил.
– Я понимаю, конечно, – извиняющимся тоном сказала женщина, – мы сами не
ожидали, просто Сергей Юрьевич меня попросил…
– Так, хорошо. Через 45 минут зал ваш, но вы нам на завтра даёте камеру.
– Да ради бога.
– Мы снимем последний прогон.
– Договорились, – кивнула женщина и ушла.
– Так, быстро! – крикнула Анжелика. – Саша, Женя, встали сюда! Волки где?
– Мы – не волки, мы – собаки.
– Всё, погнали! Женя, начинай.
* * *
До посёлка Романа было ещё километра два-три, не меньше, а разговорчивость Кима уже улетучилась. Действие «Золотого корня» из фазы повышенного трёпа вступило в фазу «ударило в ноги», и Киму стало трудно идти по скользкой каменистой дороге. А тут вдобавок и погода начала портиться, причём, весьма стремительно. Собачий лай, давно уже доносившийся откуда-то из степи, стал отчётливей, и Клим остановился.
– Слышишь? – произнёс он. – Профессор?
– Собака, что ли, гавкает? – вяло пробормотал Ким. – Нам ещё долго идти?
– Роман говорил, тут в степи собак бездомных нынче целые стаи бродят. Их бомжи, говорит, потихоньку отлавливают и того, едят.
– Да? А они не отлавливают бездомных профессоров?
– Мне кажется, там кто-то орёт…
В темноте трудно было понять, что происходит в степи, и Клим, не раздумывая, сошёл с дороги и гигантскими шагами устремился по снежному полю на собачий лай. Секунда – и он пропал из виду.
– Эй, погоди! – крикнул Ким. – Пусть они возятся со своими собаками, нам-то что? Слышь, Климыч! Вот ослина…
Ему ничего не оставалось делать, как отправиться вслед за другом.
– Спаситель бомжей, тоже мне, – бормотал он. – Борец за свободу. Эй, ты где тут?!
Впереди, шагах в ста, на фоне яростного звериного рыка раздался боевой клич команчей – это Клим – последняя надежда всех угнетённых в галактике, прогрессор со стажем – вступил в неравную схватку с превосходящими силами противника! Собачий лай перешёл в жалобный визг, потом в писк, и всё стихло.
– У, суки! – разнеслось по степи. – Расплодились тут, бл…!
Когда Ким добежал до места битвы, он увидел Клима, стоявшего на утоптанном многочисленными следами снегу и рассматривающего разорванный рукав своего кожаного плаща.
– Вот защеканцы хреновы, – пожаловался он, – такую вещь, суки, испохабили, ты видал, чё, а? Едва, вон, человека не загрызли.
И только сейчас Ким увидел маленького человечка, сидящего на снегу в изрядно порванном лыжном костюме. Обломки лыж валялись тут же.
– Как здорово, что вы прибежали, господи! – произнёс детский голос, и юный лыжник заплакал.
«Ого, – подумал Ким, – наш Климентий-то целую принцессу отвоевал. Она тут вообще откуда взялась? Стоп. Или это «он»?».
– Послушайте, Существо, – вслух произнёс он, – вас сейчас по шею заметёт, и вы будете горевать под метровым слоем снега! Давайте руку!
Существо подало руку. Рука была в изорванной варежке, из которой торчал маленький мизинец. Кстати, ветер, как и предрекал Ким, начал дуть всё сильнее и сильнее.
– Где моя сумка? – всхлипнуло Существо, едва поднявшись из сугроба. Ростом оно было едва по плечо Киму, – деталь, которую тот сразу подметил – это был его любимый размер!
– Господи, сумка где? – вторично подал голос лыжник, но едва ли что можно было найти в такой темноте среди водоворота метели.
– Вроде вот, – Клим вытащил из снега что-то тёмное, и ему под ноги упало было несколько белых листков, но Существо ловко подхватило их на лету и упрятало обратно в недра вновь обретённой сумки.
– Слава богу! – воскликнуло оно. – Я ведь почту в Научный Городок несу.
– Что-то вы рано её понесли, – съязвил Ким, – вышли бы часика в два ночи, всё не по темноте!
– Да это я, чтобы завтра не ходить. Просто как-то… А где моя шапка?
Клим уже держал в руках вязаную шапочку.
– Вроде вот, – сказал он с угрюмым видом.
Существо стряхнуло снег с лохматой, но довольно коротко стриженой головы и надело свою шапчонку, как ведро, на голову. Она была великовата.
– Ну, ладно. Мне пора, – заявило Существо и осталось стоять на месте.
Ким посмотрел на изорванную собачьими когтями лыжную куртку и усмехнулся про себя: «Вот вам и хвалёная благодарность принцесс. Щас Климентий побежит её провожать. Или его?» Однако вслух он изрёк:
– Ну, так идите, миледи, идите! В избе вас ждут хрусталь и Амаретто!
– Я – не миледи, – резко ответило Существо. – Сам ты «миледи»!
«Нет, на девку не похоже, – раздумывал Ким над полом Существа. – Явно пацан. Ребёнок…»
– Идёмте, – мальчишеским голосом сказал лыжник-почтальон. – Я знаю место, где можно метель пересидеть. Почту мне придётся завтра тащить.
Фигурка Существа, по правде сказать, была всё-таки женской. По крайней мере, так показалось Киму. И это его сразу заинтересовало. Всё это было как-то странно – степь, луна, а в лунном свете всё обычное, что видится днём, представляется каким-то неопределённым и непонятным. А степь! Степь всегда стирает все границы – между светом и тьмой, близким и далёким, знакомым и чужим. Ты просто идёшь и идёшь, и пути твоему уже нет ни конца, ни края, и через две тысячи шагов ты уже не знаешь, кто ты и куда шёл, если рядом нет кого-то знакомого из твоего обычного, «не степного», мира, кто одним своим видом подтвердит, что всё в порядке, что ты не один, кто разделит с тобой последний кусок и прикажет поднять воротник, когда задует холодный ветер, кто напомнит тебе в этой пустыне о реальности тебя самого…
Существо взяло в руки разломанные половинки лыж, Клим подхватил его (её?) сумку и лыжные палки, но все равно до дороги они дойти не успели.
– 8 -
– Говорят, эту пещеру выкопал дракон, – сказало Существо. – Правда, тут здорово?
– Факт, – согласился Ким, пытаясь разогнуть ногу. – Правда, дракон, видать, был мелковат. Подсох от тоски – до Научного Городка – пять километров, до Посёлка – три. Полная изоляция от культурных центров, а это и ведёт к «обмельчанию». Кстати, дракон – символ мудрости. По размеру этой пещерки можно судить о её, то бишь мудрости, величине, следовательно, я делаю вывод, что такую убогую пещерку выкопало нечто далёкое от мудрости. Стало быть, чтобы прорыть даже такую глубину, копать должны были двое-трое. Всё ясно, её выкопали два школьника, вероятнее всего – троечника…
Существо чуть не вскрикнуло от изумления.
– Как ты догадался?
– А что? – не понял Ким.
– Эту пещеру мы выкопали с братом в третьем классе.
– Тройки у тебя были? – строго спросил Ким.
– Были.
– Ну, вот видишь, – с видом победителя сказал Ким. – Мир полон не только идей, но и информации.
– Только не надо эту хренотень начинать про информацию, – произнёс Клим.
– Что за текст, Климентий. Не пугай ребёнка…
– Сам ты ребёнок, – насупилось Существо.
– Вас понял.
Все завозились, усаживаясь поудобней. Эта процедура оказалась не из лёгких.
– Малость тесновато для троих, конечно, – заметил Клим.
– Ну, не для такого же быка они тут копали.
– Ты мне своей коленкой в рот заехал, нехороший человек, блин…
– А ты рот не открывай, а то снег залетит.
– Да вот я так попробую сесть. Ой, нет… сейчас я ногу сюда…
– Не надо нам сюда твою ногу, занесите в протокол – я категорически против ноги!
– А куда я её дену-то?
– Ну, вы чего завозились?
– Да вот эта бычара ноги свои тут раскидал… Выстави их, вон, на улицу.
– Ох, мама-мия! Я вот так тогда лучше…
– Ой, чей это ботинок?
– Да вот этот! Ага, теперь мне прям в морду, спасибо, родной.
– Ну, мне чё, на улице что ль сидеть?!
– Тьфу ты, да вот эту упри сюда, а эту – под себя. Во-о…
– Очень прям удобно, нашёл йога.
– Неудобно ему… А я чё виноват, что ты слонина такая.
– Ребята, может просто…
– Нет, погоди, мы щас его ногу в позицию номер четыре определим, вот так …
– Да не хочу я такую позицию!
– Ты вот гляди, башкой потолок обрушишь…
–
Давай я сначала…
–
Слушай, давай мы с тобой пока вообще вылезем, а Клим пусть сам устроится,
как ему надо, потом залезем.
– Не, там такая буря!
Снаружи вырытой на дне неглубокого оврага пещерки, куда они забрались, действительно бушевала такая метель, что и речи не могло быть о том, чтобы высунуть туда нос, а тем более идти куда-то. Ураганный ветер завывал так, что хотелось не то что в пещеру – под землю залезть.
Когда все расположились с максимально доступным комфортом, можно было посидеть и обсудить ситуацию. Выяснилось: правая штанина Клима разорвана, на голени – следы собачьих зубов. Или волчьих… Спасённое Существо страшно разволновалось. Оно достало из своей сумки карманный фонарик и принялось осматривать рану. Клим признаков боли не выказывал, но, разумеется, был польщён таким вниманием к своему лошадиному здоровью и поэтому делал очень озабоченное лицо.
– Поразительно, – сказало Существо. – Следы зубов хорошо отпечатались на коже, а сама кожа даже не поцарапана!
– И почему я не удивлён? – пожал плечами Ким. – Укусить слона – это искусство, доступное не каждому клыку!
Клим как-то неопределённо хмыкнул, словно досадуя на то, что так легко отделался. А Ким… Ким не отрывал взгляда от Существа. В тусклом свете карманного фонарика оно представлялось ему милейшим в своём роде – такие тонкие и нежные руки, маленькие пальчики, а уж личико Существа было явно в кимовском духе – мечта поэта: огромные глазища, розовый ротик, который наимилейшим образом приоткрывался, когда Существо прикасалось пальчиками к слоновьей ноге Клима. В этот момент Кима посетила забавная мысль, что он в принципе мог бы убить человека. Да, абсолютно новая для него мысль. Если бы на ноге Клима вот сейчас проступила бы хоть капелька крови, мысли о том, как Существо бросится ухаживать за раной, он бы не вынес.
– Там всё-таки есть какой-то синяк, – сказало Существо, закончив осмотр симулянта. – Надо на всякий случай прижечь.
При других условиях друзья бы только рассмеялись, но теперь… Теперь Клим почему-то стал чесать подбородок, приговаривая с самым серьёзным видом: «Чем бы прижечь-то, боже мой…». Ким смотрел на него с презрением и одновременно с завистью – он бы отдал сейчас свои ботинки и побежал бы по степи босиком, только бы у него ну хоть где-нибудь обнаружился самый захудалый синячок. Только бы он не вспомнил про настойку!
– О! Золотой Корень пойдёт? – обрадовано (чёрт бы тебя побрал!) спросил Клим. – Настойка.
– Да, – просто ответило наивное Существо и так мило стало чесать свой глазик, что Кима прошиб холодный пот.
«Всё-таки, – думал он, – это точно девушка».
– Тебя, кстати, как зовут-то? – спросил он, стараясь звучать как можно беззаботней.
– Меня…, – на секунду задумалось Существо, – Радугой.
Вот так. Ким мысленно чертыхнулся. «Вот блин. Кличка, что ли? И абсолютно не понятно мужская или женская? Э, чтоб тебя…»
Клим заглянул в свою сумку и недовольно кашлянул. На дне сумки что-то звякнуло и захрустело. «Ну, слава богу!» – мысленно вздохнул Ким. Бутылочка настойки разбилась. Но заботливость Существа о дикой фауне, виднейшими представителями которой являются, как известно, слоны, стала казаться Киму подозрительной. «Зачем оно так тщательно осматривает дно сумки с осколками? Зачем оно достаёт из своего кармана свой… свой платочек…»
Да, бедный Ким! Ну, почему он первым не бросился в эту чёртову стаю? Почему его не изодрали в клочья дикие собаки? Почему его, истекающего кровью, не принесли в эту евангельскую пещерку? О, как бы он морщился он нестерпимой боли, как бы он давил в себе крик раненого бойца, когда ОНО прикладывало бы к его кровоточащим ранам свой воздушный платочек, сотканный ну буквально из крыльев ангела!
– Хорошо, что у меня старый носок с собой, – сказало Существо, улыбаясь. И Бог всемогущий! Каким же оно было милым! «Старый носок, – раскисая от нежности, подумал Ким как будто в полудрёме. – Какая прелесть…»
Существо пропитало разлившейся настойкой свой лже-платок и стала прикладывать её к ничтожному синяку на ноге Клима.
Пока происходило это святотатство, Ким решительно взял сумку, где хрумкали осколки Золотого корня. Сделал вид, что заинтересовался содержимым на её дне.
Остренькие осколочки… Ох, и остренькие. Как скалы на дне пропасти… и река, пахнущая Золотым Корнем. Томик Стругацких-то подмо-о-ок…
«И-э-эх!»
И он прыгнул в пропасть.
Какой опьяняющий восторг! Ещё никогда боль не приносила столько счастья! Такая боль исцеляет, выжигает, как впившегося клеща, груз нечистой совести и ответственности за любимых, очищает от скверны дурных, пришедших, как обычно, извне идей, а, значит, на одну ступеньку поднимает прочь от Первородного, несовершённого никогда Греха, и все вещи в мире на миг предстают в их истинном обличии – неназванными, словно увиденными глазами новорождённого, который на боль, как и на всё, что соприкасается с ним впервые, отвечает единственно верно, как и положено Новому Человеку, – криком!
Ким вынул руку из спасительной сумки и, чуть улыбаясь, точно не веря своей решимости, своему счастью победителя, сквозь пелену застилающих глаза слёз посмотрел на окровавленные осколки стекла, торчащие из ладони.
– Я… случайно… случайно, – прошептал он, как загипнотизированный. – Я просто хотел… я случайно…
Смертельный ужас застыл в глазах Существа. Оно пыталось дотронуться до этих красных осколков, дабы немедленно их извлечь, но тут же отдёргивало пальцы, чтобы капельки крови не упали на их бледную кожу. Клим округлил глаза от удивления, какое-то сомнение мелькнуло было в них, но тут же исчезло. Кровь… Он быстрым движением схватил руку растерянного друга за запястье, бесцеремонно повернул её к свету, на что Существо едва не прокричало: «Ему же больно!» и сказал, вытаскивая самый большой осколок:
– Дурррак…
* * *
Выйдя из бара, Роман решил уж было направиться через огороды напрямик к дому, но тут, как на грех, встретил Игорька. После жарких приветствий Роман и глазом не успел моргнуть, как они тут же, на скамеечке возле «Марины», из горла пригубили игорёвскую настойку и занюхали рукавом. Разговор как-то сам собой пошёл про цены на глиняные изделия. Через пять минут Роман даже не заметил, как из бара вышла Радуга с почтовой сумкой наперевес и направилась по Главной дороге в сторону города, как вышел Михалыч помочиться на свежем воздухе и посмотреть на звёзды – всё это как-то незаметно выпало из поля его восприятия, а потом – раз! – и началась метель. Да такая! Игорёк что-то крикнул, и вдруг его уже не оказалось на скамейке. Всюду была сплошная пелена снежной бури. А ветрище! Роман сообразил, что надо зайти назад в бар и переждать, благо время было ещё чуть больше десяти, а Ким с Климом будут только после одиннадцати (как предупредил звонивший недавно Генка). Роман шагнул в сторону входной двери, потом ещё раз шагнул, потом ещё и ещё, а двери-то… и не было.
Вокруг бушевала метель, снег залетал в глаза, нос, под воротник, а бар сгинул напрочь! Роман пошёл наугад и уткнулся в каменную ограду – дом армянина Киримжана, по кличке «Бек». Это справа от бара. Пошёл вдоль забора налево, поскользнулся на какой-то льдине и упал в снег, выронив две свои полторашки. Пока искал полторашки, ветром снесло шапку. Подобрал пиво и побежал за шапкой. Так он и бегал в самом сердце метели – то роняя бутылки, то теряя ушанку.
«Ну, Игорёк! – думал Роман, перелезая через чужую ограду в совершеннейшей темноте. – Ну, навязался ты не во время со своей настоечкой! Чтоб вас всех вместе!!!» Тут вдруг, где-то совсем рядом загавкала собака, и Роман стал отмахиваться от неё «Барнаульским» пивом.
* * *
К тому времени, как метель улеглась, вход в пещеру был уже наполовину занесён снегом.
– Ну-ка, дай я его, – Клим стал руками разгребать наметённый сугроб. – Вот, теперь можно и… выходить.
Он первым выполз из убежища. Дно неглубокого оврага, где они укрывались от непогоды, было залито светом месяца. По небу в суматохе, словно переезжая на новую квартиру, мчались обрывки розовых облаков. Сквозь них проступали звёзды и размытая неподвижная полоса Кометы. Ветер шумел теперь где-то далеко в степи. Мороз.
Ещё стоя на коленках и вытирая лицо от липкого снега, Клим уловил поблизости какой-то писк. С края оврага на дно с недовольным рыком и одновременным жалобным поскуливанием съезжало какое-то маленькое неопределённого типа животное. Оно доехало почти до того места, где сидел, отряхиваясь, Клим, и принялось на него недовольно рычать.
– Это же – щенок! – воскликнул вылезающий из пещеры Ким.
– Ой, и правда, – улыбнулось Существо. – Какой славный пёсик! Ты знаешь, что ты – славный? – обратилась она к щенку, улыбаясь наимилейшей из улыбок.
Щенок испугался появления людей и, рыча, стал отступать. Клим хотел играючи запустить в него снежком и даже снял рукавицу, чтобы загрести холодный комок снега, но почему-то делать этого не стал. Он посмотрел на уши «пёсика» более внимательно. Его рукавица в бессильном отчаянии упала на снег. Он не стал её подбирать. Он смотрел на щенка.
–
Ким, – спокойно сказал он, – залазьте обратно… Это – не пёсик.
Чёткий тёмный силуэт зверя показался на фоне мчащихся белёсых облаков. Зверь задрал голову к небу и завыл. Клим попятился назад к входу в пещеру. Ким и Существо притихли внутри и старались не дышать. Угрюмая волчица дождалась, пока неуклюжий щенок вскарабкается на невысокий выступ оврага, схватила его зубами за шкирку и скрылась в темноте.
Клим взял лыжную палку, осмотрел её отточенное остриё.
– Одинокий волк, – сказал Ким, выглядывая наружу. – Типичный. Я надеюсь, тут в округе не рыщет вся стайка в полном составе.
– К чёрту тебя…, – фыркнул Клим.
– Волков здесь отродясь не бывало, – уверенно сказало Существо. – Собак полно…
– Чем они тут питаются? – Клим отломил пластмассовое кольцо вокруг острия палки.
– Это из леса, – сказало Существо. – Тут рядом лес.
– О! – обрадовался своей догадке Ким. – Волчонок сбежал из берлоги, а мамаша побежала его искать. Вот по его запаху досюда и доскакала. Логично?
– Логично, – хмуро отозвался Клим. – Я пойду наверх заберусь. Осмотреться надо. Сидите здесь.
– Иди, иди, Климентий, – спокойно сказал Ким. – Дама будет под моей мужественной охраной.
– Я – не дама, – обиделось Существо.
– Если что, – крикнул напоследок Ким, – зови!
Опять зашумел ветер. Клим забрался на край оврага, выпрямился во весь свой двухметровый рост и посмотрел вверх на Комету.
«Вроде стоит на месте, – думал Клим, – а ведь нет же – летит, со страшной скоростью, поди… Как в планетарии, а? И бесплатно. Красота…Чёрт, умирать так не хочется. Аньке через неделю полгодика, а я ей ещё ничего не купил, балда…Эх, Эльмирка, Эльмирка, клянусь, – к Роману больше ни ногой! Ну их всех к чёрту… В такую хрень вляпался…»
– Эй, слышите меня! – крикнул он туда, вперёд, в степь. – Я – здесь!
Облака чуть замедлили своё движение и потемнели. Секундная стрелка на часах Клима стала тикать всё реже и реже и вдруг совсем остановилась.
– Не печалься, воин. Нам не нужно от тебя ничего – ни услужения, ни лести, ни отречения. Поделись самым малым, что ты и так отдал бы нам с превеликим удовольствием – своей жизнью! Маленькой никчёмной песчинкой жизни, которую ты никогда не перенёс бы через эту Степь без нашей помощи. Степь огромна, бесконечна. Смелей, воин! Мы пронесём эту ношу за тебя! Ляг, отдохни здесь под светом Кометы, несущей смерть всему живому. Мы спасём твою жизнь и твоё бессмертие. Мы всегда приходим на помощь. Только отдай её нам! Тебе не пронести её через Степь. Не пронести…
Клим сжал голой рукой лыжную палку и крикнул:
– Моя жизнь вряд ли поможет вам, друзья! С моей смертью в единый миг умрёт всё живое на этой земле! Я – начало и конец всего!
Он шагнул вперёд.
Тысячи горящих глаз стекались к тому месту, где, как маяк в непроглядном океане, горела одинокая свеча на ветру, которую держал Клим. Огненная река приближалась. Оскаленные морды упивались слюной, предвкушая долгожданную вакханалию, когти сжимались и разжимались, ломаясь о твёрдую землю от нетерпения, от томления в ожидании оргии убийства – чистого, бездумного инстинкта слияния жизни и смерти в брачном вальсе под сводами Небытия.
Взмах руки, и первая волчья туша, осклабясь, забилась в конвульсиях на гладком нежном острие. Ещё взмах, и первый ряд сморщился от сладкого привкуса на покрытых пеной тонких звериных губах. Холодная сталь мягко, как мать, обнимающая детей, входила в заиндевелые от мороза шкуры, робко пробиралась ещё дальше, в скользкую мякоть, податливо расслаивающуюся и приглашающую дальше, в глубины самого нежного, что есть в живой плоти – в душу. И она, торжествуя и благодаря спасительный клинок, по проложенному им тоннелю вытекала прочь, наружу, к земле, к розовым облакам, к застывшей на века Комете. Спасена! Смерть, разве ты не любящая мать, от любви пожирающая своих детей в экстазе сострадания? И ещё одна жизнь спасена… И ещё… Сюда, клинок, мы здесь!
По содрогающимся телам сквозь абсолютную тьму он бежал через Степь. В замёрзшей руке дрожал слабый огонёк свечи, а ветер колдовал над нею в беспрерывном заклинании – гасни, гасни, гасни… Клим прижал её к самой груди, прикрыл ладонью, и бежал, не останавливаясь, спотыкаясь о падших, о туши коней, о древки копий, о кресты рукояток, торчащих из полузаметённых снегом тел товарищей и родных, знакомых, друзей и возлюбленных врагов, перепрыгивал через ямы, в которых дымились неразорвавшиеся ядра и валялись шапки гусаров, огибал редуты и падал в провалы траншей, выбирался наружу и тащился через поля, над которыми стелился хлорный угар, опять бежал, сшибая каски с мёртвых пехотинцев, сторонясь догорающих, готовых вот-вот рвануть танков, дальше, вперёд, мимо скрипящих на ветру лопастей перевёрнутых вверх шасси вертолётов, мимо антенн вросших навсегда в землю страшных кораблей; ещё чуть-чуть, вон он – край Степи, вон он – Горизонт, Конец Мира, ну, живей! Туда! За Горизонт! Ещё шаг, ещё… ну! Ну же, чёрт вас всех, ну же, господи! Вот он! Вот. Есть…
…Пряди облаков стелились где-то внизу, там, где развевалась грива чёрного, как вечность, коня. Шлем сдавливал голову, но снять его было нельзя. Земля внизу устилала своё ночное ложе огнями городов, полосками замёрзших рек, одеялом лесов и гор у изголовья материка. Клим придержал поводья, и конь захрипел, замотал тяжёлой головой и перешёл на шаг. Вот он знакомый по картам рисунок родных улиц. Реки машин всё так же тянулись по освещённым фонарями проспектам, крутились на пятачках площадей. Как брошенный окурок разлетается миллионами искр в ночи, так и город далеко внизу под копытами коня стелился огнями, мерцавшими, как угли догорающего костра. Но вот поток этого мелькания стал редеть, ниточки оранжевых улиц опустели. Окурок погас. Всё было в порядке, всё шло своим чередом. Его город спал спокойно…
…Напоследок Ким так пинанул последнего волка под его облезлый зад, что тот взвыл и трусливо кинулся прочь, вслед за остальной стаей, канувшей во мраке. Клим подскочил со своей окровавленной лыжной палкой, но помощь его уже не понадобилась. Долго ещё они не могли отдышаться после побоища. Ким, отплёвываясь от волчьей шерсти, еле-еле поднялся, вытер перебинтованной наспех ладонью исцарапанное когтями лицо. Из его левой руки выпал переливавшийся в тусклом лунном свете всеми оттенками красного обломок лыжи «Быстрица».
– Куда они…? Куда они делись? – прохрипел он, припал на одно колено, попытался встать, не смог.
Клим помог ему подняться. Снег летел, казалось, отовсюду, мешал дышать, думать, говорить.
– Они могли побежать в обход! – крикнул он, чтобы ветер не заглушил его слова. – Вожак у них – хитрая сволочь. Он мог повести стаю в обход! Ты слышишь?
– Сссука, – покачал головой Ким. – Ну, ссука… Там же… Там же в пещере… Там же в пещере Она. Клим! Там же Она!!! Чё ты расшаперился тут, как баран? Пшёл, вперёд, вниз, давай! К оврагу, телега! Пошёл!
Ким сплюнул комок крови, закашлялся и, толкая Клима, побрёл в сторону, где виднелся спуск к оврагу.
И тут на всю степь раздался такой душераздирающий крик, такой вселенский призыв о помощи, такой отчаянный, страшный, что всё замерло, всё остановилось в мире. На самом краю оврага Клим упал на колени и зажал непокрытую голову окоченевшими руками.
Внизу у входа в пещеру сгрудилась, остервенело рыча, вся стая. Из пещеры медленно вышел вожак и, исподлобья злобно осмотрев остальных, сел на вытоптанный снег.
Клим не подпустил друга к краю оврага. Он встал на его пути, толкнул его, и Ким упал на спину в рыхлую снежную мякоть.
– Ты чё, гад? – прошептал он, пытаясь подняться, и поднялся. – Пошёл вниз! Вниз!
Клим опять толкнул его, но уже сильней. Ким не упал, он удержался на неверных ногах, схватил поудобней деревянный обломок и хотел уже замахнуться… но из его носа потоком хлынула тёмная кровь, голова закружилась. Его изодранная в лохмотья одежда беспорядочными лоскутами затрепетала от налетевшего порыва ветра, словно наряд скомороха, гневно зашелестела, как разорванная на клочки змея, и он сел. Он сел на колени и, как ребёнок, сжав от бессилия кулаки, завопил на всю степь.
Унылое степное эхо отозвалась ему долгим прощальным плачем возвращающейся метели.
Месяц, Комета и звёзды померкли. Остались только зелёные хищные огоньки, стелящиеся по оледенелой земле. Они стекались к оврагу со всех сторон. Их было много, целые реки злобных огоньков, сливавшихся в одно море. Они не обращали внимания на Кима и Клима, которые шли прочь от оврага, поддерживая друг друга; они огибали их, как огибали заиндевелые кустарники и пучки мёрзлой полыни, недовольно скаля морды, цепляли сосульками на серых шкурах, задевали хвостами. Волчьи стаи, словно их гнала сама судьба, стекались к одному месту. Туда, где зиял вход в пещеру. Туда, где под самое небо уходила ввысь громадная тень Всадника…
Друзья шли через это волчье море, запинались, заслонялись от колючего ветра, но всё-таки шли, не заботясь о том, куда и зачем. Степь сама вела их.
* * *
– Быстрее! Быстрее! – подгонял старик. – В лес! Иди точно по моим следам. Во-от она, кромка леса, сюда! Сюда…
Поспевать за ним было не так-то просто. Как этот низенький сгорбленный старикашка мог тащить на своей спине Кима, было совсем непонятно, но Клим и не пытался разобраться. Надо было скорее уйти прочь от того проклятого места. Прочь …
Начался лес. По утоптанной звериной тропе они вбежали под своды сосен, и стало совсем темно. Ночью в зимнем лесу одна участь – пропасть и замёрзнуть. Стволы деревьев возникали перед лицом внезапно, уходили в сторону, опять мелькали где-то впереди. Гонимые ветром облака проглядывали сквозь заметённые тяжёлые кроны. Изредка выглядывала вдруг любопытная звезда и вновь пропадала за клубящейся розовой пеленой непогоды.