Запретные дали. Том 1

Посвящается моей горячо любимой дочери Низовцевой Ульяне Александровне

* * *

© Низовцева А. Ф., 2023

Глава 1

Эпизод 1. Ссора с отцом

Солнце медленно поднималось на небосклоне. Рассвет. Себастьян еще со школы не любил эти ранние подъемы. С нескрываемым отвращением посмотрел он на занимающее утро. На работу совершенно не хотелось. К своему несчастью, Себастьян родился в деревне. С утра и до вечера крестьяне трудились не покладая рук. Не исключением была и семья Себастьяна.

Патрик – отец Себастьяна считал бездельем все, кроме работы. Стефанида – мать Себастьяна постоянно занималась домашними делами. Лючия – младшая сестра Себастьяна в свои шесть лет исправно помогала матери по хозяйству. Что же до самого Себастьяна, то он, конечно, все безоговорочно делал, но как-то нехотя и из-под палки. Зато все время мечтал и вообще был далек от реальности.

Тем временем, солнце все настойчивее и настойчивее поднималось над горизонтом. Тяжело вздохнув, Себастьян обреченно побрел из комнаты, мысленно проклиная и это утро, и начало рабочей недели, и наступившую весну, и все прочее, вместе взятое.

В кухне царила знакомая картина: у печи суетилась щепетильная мать, Лючия раскладывала ложки, а за столом сидел хмурый отец.

– Сейчас пойдешь в кузницу, – заслышался строгий тон, – попросишь Арчи перековать Ласточку.

– Хорошо, – кивнул Себастьян.

– И не задерживайся, – рявкнул Патрик, – сегодня много работы в поле!

– «А когда ее было мало?», – подумал Себастьян и, тяжело вздохнув, устремился к умывальнику.

После завтрака Себастьян устремился на скотный двор. Ласточка – низкорослая, тучная кобылка гнедой масти с большим белым пятном во всю морду поприветствовала задорным ржанием. Потрепав косматую челку Себастьян вывел Ласточку из денника, надел уздечку и повел за ворота, и тут его посетила одна весьма шаловливая мысль.

* * *

На полянке, возле резво журчащего ручья Себастьян отпустил Ласточку пастись в свое удовольствие, а сам присел на молодой травке, опершись спиной о шероховатый ствол старого дуба, и с удовольствием вздохнул запах весенней свежести, стараясь почувствовать себя хоть на миг свободным.

Кругом было тихо, пахло молодой листвой, свежей травой, влажной землей, и только лишь ветер, временами качая кроны деревьев, напоминал о движимой работе всего живого. Разумеется, Себастьян прекрасно знал, что жизнь – работа, вечная работа, работа на земле, но в этот день ему как никогда не хотелось впахивать на этой самой земле, наоборот хотелось мечтать.

Вконец замечтавшийся Себастьян не заметил, как заснул, а когда проснулся, то понял, что проспал более чем до обеда, да к тому же Ласточка куда-то ушла. Вне себя от ужаса, Себастьян вскочил на ноги и побежал искать свою утерянную лошадь. К счастью, она была недалеко, к несчастью, уже вечерело.

Несмотря на то, что Кузнец Арчи довольно быстро перековал Ласточку, Себастьян прекрасно понимал, что за очередной прогул ему здорово влетит от отца. Расплатившись с Кузнецом Арчи, Себастьян понуро поплелся восвояси.

Со злостью отворил он калитку, неспешно привел Ласточку в должный порядок, напоил, дал свежего сена, заботливо потрепал по доброй морде и, заглянув напоследок в большие карие глаза, направился в сторону дома.

Стоило Себастьяну появиться на пороге, как он мигом впал в немилость отца.

– Ты где весь день прошлялся? – сердито спросил Патрик.

– В кузнице много народу было, – ответил Себастьян первое, что пришло на ум.

– Не ври мне, – грозно прорычал Патрик, – утром там никого не было… Где ты прошлялся весь день?

Себастьян виновато пожал плечами и опустил изумрудно-зеленый взор в пол. Угрюмо покачав седой головой, Патрик неспешно встал из-за стола.

– Снова в лес ходил?! – заорал он на Себастьяна, – Снова проспал до вечера?!

Себастьян снова виновато пожал плечами и смущенно улыбнулся.

– Я когда-нибудь убью тебя за эти выходки! – заявил Патрик, – Лентяй бессовестный!

Себастьян продолжал смотреть в пол, Патрик продолжал упорно злиться. Вскоре сильные руки сжались в крепкие кулаки, а каре-зеленые глаза налились кровью.

– Где ты был весь день?! – раздался уже приевшийся вопрос.

Подняв глаза, Себастьян, внимательно присмотрелся и невольно хихикнул, поняв, что отец, как обычно, не удержался и хлебнул еще до ужина.

– Чего ухмыляешься?! – взревел Патрик, схватив Себастьяна за грудки, – Совсем страх потерял?!

В это время Стефанида суетливо накрывала на стол, изредка бросая опасливые взгляды то на мужа, то на сына и все осеняла себя размашистым крестным знаменем.

С голодным видом посмотрел Себастьян на дымящие миски вареной картошки, политые шкварками.

– Что смотришь?! – свирепо заорал Патрик и тряхнул со всей дури. – Ты не заслужил ужина!

В этот миг Себастьян невольно подумал, что отец пребывает не в духе потому, что трое из работников до сих пор еще не выздоровели, или же погода обещала поменяться, а может быть, отец снова затосковал по безвременно почившему Артуру.

– Лентяй бессовестный! – меж тем заорал Патрик и обрушил кулак ярости.

Очутившись на полу, Себастьян принялся смиренно принимать урок отцовских нравоучений, подкрепленных громким оханьем щепетильной матери и слезными мольбами испуганной сестренки. Обычный вечер.

Эпизод 2. Страшное

Перед глазами летали бабочки: желтые, белые, голубые, капустницы, лимонницы, шоколадницы; яркие краски быстро сменялись, легко и непринужденно перемешиваясь в иные цвета и всяческие оттенки, а дальше, дальше Себастьян резко очнулся и принялся осматриваться вокруг.

Первое, что он увидел, был потолок: низкий серый, угрюмый, с желтыми пятнами сырости, невзрачный и противный до омерзения. К горлу подбежал комок тошноты с железным привкусом. Кое-как проглотив его, Себастьян привстал – тотчас же голова противно закружилась, а всю левую сторону пронзила тупая боль.

– О, очнулся наконец-то!.. – послышался насмешливый, но довольно приятный лукавый голосок.

Себастьян замер и принялся таращить изумрудно-зеленые глаза. Прямо перед ним стоял молодой человек лет двадцати пяти, довольно пригожей наружности, высокий и статный, с правильными чертами и выразительными синими глазами. Темные волнистые волосы цвета горького шоколада с медным блеском, каскадно струящиеся до плеч, смешно торчали в разные стороны остроконечными прядями. Одет незнакомец был в причудливую классику, а именно, в черный фрачный костюм, почеркивающий фарфоровую белизну мертвенно-бледной кожи. Высокий воротничок белоснежной рубашки украшал ярко-синий бантик тоненькой шелковой ленточки. Ярко-синий цвет присутствовал и в узорчатом рисунке черного жилета. С нижней пуговицы свисала тонкая серебряная цепочка с торчавшими из кармана часами.

В целом, вид у незнакомца был весьма строгий, если бы не чудаковатая прическа, которая, как ни странно, удивительно шла к этому красивому лицу, несуразный бантик на шее, да потрепанная изношенность «похоронного костюма».

– А ты не из наших, – сказал озадаченный Себастьян.

– А у тебя ребра сломаны… – ехидно заявил незнакомец и строго добавил. – Лежим и не рассуждаем мне тут!..

Эта строгая вычурность показалась Себастьяну весьма забавной. Возмущенно фыркнув, незнакомец принялся смотреть на него не отрываясь. Синие глаза вдруг стали стремительно насыщаться яркостью и засияли странным сиреневым блеском.

– Ты кто?! – воскликнул Себастьян, подскакивая в кровати.

– Я-то?.. – молвил незнакомец, – Я твой лечащий врач… Можешь звать меня просто Мартин…

Ярко-синие глаза по-кошачьи сощурились, лукавая улыбка озарила бледный лик.

– «Вроде бы человек, а вроде бы и нет», – думал про себя Себастьян, рассматривая незнакомца, больше походившего на существо из потустороннего мира, причем, явно не из самого светлого.

Приложив левую руку к своей груди, Мартин почтенно кивнул, приводя в еще большее замешательство. С пущей рьяностью Себастьян принялся соображать истинное определение данному «существу из потустороннего мира», и тут его осенило. Хотя Себастьян никогда в жизни не видел вживую чертей, но теперь он мог твердо заявить, что не так страшен черт, как его малюют.

Несказанно довольный собой, Себастьян резко присел и тотчас же схватился за левый бок, принимаясь громко стонать и корчиться от нестерпимой боли, вызвав лукавый смешок со стороны «синеглазого черта».

– У тебя в аккурат по всей левой стороне напрочь переломаны ребра, – холодно-надменным тоном сказал Мартин, – и посему не надобно усугублять, усек?..

Заслышав странный говорок, Себастьян тотчас забыл о боли, навострил уши и вытаращил любопытные глаза, а после и челюсть отвесил, потому как произошедшее далее вообще не укладывалось ни в какие рамки его запредельного понимания.

С самым что ни на есть серьезным видом «синеглазый черт», вдруг опустил растрепанную темную голову и сложив руки за спиной, принялся неторопливо мельтешить взад-вперед, звонко цокая. Себастьян ринулся смотреть было на пол, но то оказалось лишь чеканным звуком шагов лаковых туфель.

Не успел Себастьян толком понять огорчаться ему или возрадоваться, как снова случилось престранное, а именно, этот, так называемый, лечащий врач по имени Мартин, вдруг отстранение заговорил, причем на совершенно непонятном языке.

– Fractura costis… Fractura costis… (лат. Перелом ребер… Перелом ребер…), – повторялась одна и та же фраза.

Вконец обалдевший Себастьян моментально пал обратно на жесткое подобие подушки и взвыл от нестерпимой боли.

– Вот я кому говорю? Смирненько лежим и никуда не дергаемся!.. Левосторонний перелом ребер!.. – послышалось на обычном языке и стремительно добавилось на бесовском громогласии. – Frac-tu-ra cos-tis (лат. Перелом ребер)!.. Угу-сь?..

Участливо кивнув, Мартин вперился теперь уже темно-синим мерцающим взором. Смотря на это сиреневое мерцание, Себастьян посмешил кивнуть в ответ, соглашаясь с тем, что бесовской язык весьма красив и очень громогласен.

Длинные изогнутые ресницы удивленно заморгали, и Себастьян вдруг понял, что теперь отчетливо знает, каково это, когда кровь стынет в жилах. Сразу захотелось бежать подальше из этого угрюмого места, а, главное, никогда в жизни больше не встречаться с этим жутким типом нечеловеческой сущности.

Тем временем «жуткий тип нечеловеческой сущности» зацокал к обшарпанной тумбочке. Взяв тонкую тетрадь и пододвинув стул к постели Себастьяна, он расселся в довольно фривольной позе, и устроил целый допрос, решив, наверное, все-таки познакомиться.

– Полное имя, – оживленным голосом потребовал Мартин, вооружаясь карандашом и поудобнее пристраивая тонкую тетрадь на колене.

– Себастьян, – ответил Себастьян, – Себастьян Патрика Карди.

С видом матерого журналиста «синеглазый черт» принялся что-то строчить размашистым почерком, высунув от усердия кончик красного языка.

– Дата рождения, – последовал следующий вопрос.

– Двадцатое января, – ответил Себастьян и надрывно застонал резкой боли.

– Год рождения-то у тебя какой? – устало закатил синие глаза Мартин.

– Восемьдесят пятый, – отстраненно сказал Себастьян, явно чувствую внутри что-то неладное.

Бледное лицо вытянулось, ярко-синие глаза широко распахнулись до неимоверных размеров и удивленно захлопали длинными изогнутыми ресницами.

– Ну и маленький же мне достался пациентик! – удивленно воскликнул Мартин.

Чего-чего, а маленьким Себастьян себя давно уже не считал, ровно, как и другие работники и потому на последовавшее бесовское громогласие, ответил протяжным стоном самого сердитого характера.

– Откуда будешь? – как ни в чем не, бывало, продолжил Мартин.

– Из Плаклей… Крайних Плаклей, – надрывно простонал Себастьян, поняв, что уже не в состоянии сердиться от невыносимой боли, а заодно и от нечеловеческого взгляда пронзительно-синих глаз.

– Болел чем-нибудь серьезным? – заслышался озабоченный тон.

В этот момент Себастьян, к превеликому своему ужасу, понял, что от боли теряет память, а вместе с тем и всякую способность думать.

– Тифом вроде бы, – выдавил он из себя сквозь стиснутые зубы.

– А еще чем? – продолжал расспрос Мартин, впериваясь по самую душу прожигающим взглядом.

– Простудой! – выкрикнул Себастьян и едва сдержался, чтобы не выкрикнуть другое.

– И кого я только спрашиваю? – тяжко вздохнул Мартин, выразительно закатив ярко-синие глаза, и продолжил, но уже без прежнего энтузиазма, – Хронические заболевания имеются?

– Да не знаю я! – сердито выпалил Себастьян, и хотел было дать полную волю рвущемуся наружу красноречию, но вместо этого залился внезапным приступом удушающего кашля, стремительно перераставшего в неукротимые рвотные позывы.

«Синеглазый черт» резко встрепенулся и отбросил тетрадь в сторону, с озабоченным видом склонился над Себастьяном, пристально тараща ярко-синие глаза.

Вместо очередной порции голодной слюны Себастьян внезапно изрыгнул из себя целый фонтан алой крови и теперь с детской любознательностью вовсю изучал свою окровавленную ладонь.

– И такое иногда приключается… – прошептал Мартин отстраненным голосом и оживленно добавил. – Ну и где у нас болит?

Все это время Себастьяну казалось, что у него все-таки болело где-то слева, однако после довольно грубых надавливаний неимоверно тонких, обжигающе-холоднючих и весьма колких пальцев, он вдруг понял, что на самом деле у него болит со всех сторон, да к тому же к нестерпимой боли добавились острые рези, пронизывающие до самых костей. Мысленно проклиная все на свете в лице острючих пальцев, Себастьян что было мочи, стиснул зубы.

– Можешь себе дышать преспокойненько, – меж тем произнес Мартин, не поднимая растрепанной темной головы, – тем ты мне совершенно не мешаешь.

Возможно, Себастьян и не мешал проведению данной экзекуции, а вот «синеглазый черт», напротив, очень даже сильно мешал нормальному существованию Себастьяна, что тотчас же выразилось в оглушительном вскрике, дополненном очередной струей фонтанирующей крови.

– Не умираем! – сухо скомандовал Мартин, выставив вперед ладонь левой руки.

Одарив сапфировым взором, он скептично покачал всклокоченной головой, и небрежно набросив откинутую простыню обратно на Себастьяна, крайне задумчиво замельтешил взад-вперед, звонко чеканя каждый шаг.

– Fractura costis… Lien… Interno crienti (лат. Перелом ребер… Селезенка… Внутреннее кровотечение), – обрывочно доносилось бесовское громогласие, подкрепляемое вдвое усилившимся цоканьем.

Тем временем Себастьяну удалось кое-как усмирить фонтанирующий желудок и даже найти более-менее сносную для себя позу. Лежа на правом боку, он решил отвлекать себя наблюдением за престранным поведением чертей, тем более что наблюдать тут было чего, ведь помимо звонкой чеканки шагов, да бесовской тарабарщины, «синеглазый черт» теперь с хмурым видом вовсю накручивал на тонкий указательный палец левой руки один за одним остроконечные локоны, превращая их как по волшебству в упругие спиральки. Докрутив, таким образом, половину головы, Мартин резко замер, запустил в недоделанную прическу длинные изящные пальцы и потерянно замотал головой, испуганно глаголя: «Non, non, non (лат. Нет, нет, нет)!», а после беспощадно растрепал все свои кукольные завитки.

– Rupta lienis (лат. Разрыв селезенки)!.. – вдруг прогромогласил он, устремляя вверх указательный палец и, вдруг резко вспомнив о существовании Себастьяна, склонился над ним высокой взъерошенной тенью, требуя назвать время какого-то последнего приема пищи.

Себастьян принялся упорно размышлять над этой сложной задачей и почти докопался до истинной сути загадочного вопроса, как тотчас же был отвлечен.

– Просто постарайся вспомнить, во сколько часов ты сегодня ужинал, – сказал Мартин с таким видом, словно это был вопрос жизни и смерти.

– Да я сегодня даже не обедал! – огрызнулся Себастьян, но поймав себя на мысли, что нечисти лучше не грубить, поспешно добавил, – спасибо, но я ничуть не голоден.

– А я и не предлагаю, – пожал плечами Мартин и отошел в сторонку.

Себастьян удивленно посмотрел, совершенно не понимая, к чему тогда был задан этот вопрос, Мартин же громко захихикав, махнул рукой в его сторону, тем самым озадачивая вдвойне.

– «Радушным гостеприимством тут явно не пахнет», – невесело подумал Себастьян, наблюдая краем глаза за высоким черным силуэтом.

Вместо запаха «радушного гостеприимства» почувствовался противный едкий запах чего-то специфического. Тихо беседуя с самим с собой, Мартин потрошил гремяще-звенящее содержимое тумбочки, что-то там старательно протирая и раскладывая.

– Ладно, подотру, если что, – донесся обрывок фразы, – все равно потом мыть…

Себастьян озадачено посмотрел, силясь понять, что с ним собираются делать, Мартин же не обратил на это никакого внимания, потому как теперь что-то упорно обдумывал, по новой накручивая на палец остроконечную прядь темных волос, а вскоре резко выдохнул, и как видно, вновь вспомнив о существовании Себастьяна, принялся зачем-то бинтовать тому ноги, причем, нестерпимо туго.

– Pro narcosi (лат. Для наркоза)!.. – раздалось бесовское громогласие, – Pro narcosi (лат. Для наркоза)!..

Себастьян боязливо сглотнул, но пока что вдаваться в преждевременную панику не стал, а занял лишь выжидательную позицию, во все глаза наблюдая за дальнейшим, которое, не заставило себя долго ждать, а проявилось в виде подкатываемого столика на невыносимо скрипучих колесиках.

– Готовимся! – скомандовал Мартин и поспешно добавил, поднимая руку в предупредительном жесте, – Сюда не смотрим! Меня не боимся! Ничего страшного не будет!

К чему именно и каким образом нужно было к этому самому готовиться, Себастьян не понял, зато любопытство сразу взяло вверх, и он резко приподнялся, однако «синеглазый черт» принялся играючи прикрывать собой влекомый обзор того, на что «не смотрим».

– Хочешь, фокус покажу? – вдруг оживленно спросил Мартин и, не дождавшись утвердительного ответа, склонился, цепляя чарующе-синим взором, – Нукась на меня глазками! Сосредотачиваемся… Ни на что не отвлекаемся… Забываемся-забываемся!.. Потихонечку-помаленечку!..

Нечеловеческий взгляд начал затягивать своим икрящимся сиреневым блеском, унося куда-то далеко за пределы реальности. Придя, наконец-то, в себя Себастьян неожиданно понял, что его зачем-то привязали к кровати. Чего-чего, а такого поворота событий он точно не ожидал и принялся рьяно выражать свой протест, силясь высвободиться из крепких оков.

– Категорически не советую дергаться и вырываться… – с самодовольным видом произнес Мартин, застегивая кожаный ремешок на протестующе дергавшейся лодыжке, – Порвать ты их все равно не порвешь, а вот синяков себе понаставить вполне можешь, да еще чего доброго, руки-ноги себе повыкручиваешь.

Себастьян с двойным усердием принялся разбалтывать тугие оковы. Сейчас, как никогда, ему хотелось верить, что происходящее всего лишь страшный сон, которого он никогда не забудет, если конечно уже проснется.

– Развяжи, – неожиданно для самого себя выпалил Себастьян, – иначе!..

– Иначе что, кровью мне тут все обрыгаешь? – лукаво спросил Мартин, по-кошачьи сощуривая синие глаза, и возмущенно добавил, – Захлебываешься же весь, а все туда же!

Махнув рукой на Себастьяна, «синеглазый черт» подошел к узкому шкафчику, достал какую-то склянку прозрачной жидкости, и обильно смочив ею толстую марлевую тряпицу, вернулся обратно.

– И все ж таки, какой ты еще маленький, – тихим похоронным голосом произнес Мартин, печально покачивая растрепанной головой, – совсем же ребенок, и на тебе такое! Tristis est (лат. Это печально)…

С этими словами, он склонился над Себастьяна и стремительно перекрыл ему дыхание той самой марлей. Тут-то Себастьян понял, что дело принимает совсем серьезный оборот и возмущенно замычал.

– Ну-кась!.. – послышался командный голос. – Присыпляемся-присыпляемся… Потихонечку-помаленечку!.. Не страшно-не страшно!.. Спокойненько… Приятненько…

Тут Себастьян почувствовал резкий запах, а вместе с ним какое-то дурманящее состояние с приливами тошноты и сильным головокружением.

– Я сейчас задохнусь!.. – сдавленно завопил он, превозмогая рвотные позывы.

– Ты просто понюхаешь тряпочку и уснешь, а я тебя потом разбужу, – заверительным тоном парировал Мартин и поспешно добавил, – Это… игра такая, вот!

Далее он премило заулыбался, хлопая длинными изогнутыми ресницами. Себастьян совершенно не горел желанием играть ни в какие игры, особенно с растрепанными синеглазыми чертями, особенно с привязыванием и применением удушающего газа. Тотчас же он принялся вырываться с удвоенной силой, теперь уже с твердым намерением, как следует врезать по этой ехидной физиономии, но тут снова залился приступом кровавого кашля.

Как ни странно, но это оказалось настоящим спасением, потому что Мартин все же решил проявить снисхождение, и вскоре забрав с собой удушающий источник опасности, отошел в сторонку, но стоило Себастьяну справиться с мучительным приступом, тотчас же вернулся обратно.

Со страху все разом перестало болеть, резко захотелось есть, пить и все остальное, но больше всего бежать, бежать со всех ног куда угодно, но желательно прямиком домой.

– А у меня уже ничего не болит! – радостно выпалил Себастьян и посмотрел с откровенной надеждой.

– Дальше что? – спросил Мартин нарочито-усталым тоном.

– Пожалуйста, развяжи… – умоляюще запричитал Себастьян, – Всемилостивым Господом клянусь, что ничего уже не болит…

Однако вместо стремительного освобождения послышалось лишь скептичное прищёлкивание языком.

– Агась, разбежался! Все вы так говорите! Лежи да помалкивай лучше! – сухо парировал Мартин, и поспешно прибавил, пожимая плечами, – Ну, можешь тихонечко помолиться, это не возбраняется.

– «Да что б тебя!», – огрызнулся про себя Себастьян и принялся крутиться, вертеться, отбрыкиваться и всячески извиваться, не обращая никакого внимания на то, что кожаные ремешки пребольно впиваются в запястья и в лодыжки, а также открыто игнорируя громогласное «Silentium quaeso (лат. Тихо, пожалуйста)!».

– Ты что так разнервничался-то? – вдруг озадаченно молвил Мартин, удивленно хлопая длинными изогнутыми ресницами, – Ничего страшного ведь не происходит.

– Может быть, у Вас там… наверху ничего и не происходит, – произнес Себастьян, устремляя вверх указательный палец распятой руки и смотря во все глаза на склонившееся над ним, высоченное нечто, а затем поспешно добавил, указывая все тем же пальцем уже вниз, – а у меня тут внизу очень даже происходит!

Это доходчивое заявление вызвало бурный смех со стороны Мартина. Долгое время «синеглазый черт» грохотал, отирая ярко-синие глаза тыльной стороной ладони с зажатой марлей, и все громогласил: «Risu emorior!.. Risu emorior (лат. Умираю от смеха!.. Умираю со смеха)!».

– О, шутим! – вдруг произнес он, утирая остатки слез, – Давно бы так! Сейчас быстренько твой разрывчик подошьем, а посля еще чегось превеселенькое мне расскажешь, договорились?

Устремив ярко-синие глаза, преисполненные сиреневой надеждой, Мартин добродушно ухмыльнулся и участливо подмигнул, на что Себастьян лишь кисло улыбнулся и принялся старательно отползать повыше, недоверчиво косясь на «смертельную» марлю, а дальше сделал то, чего сам от себя не ожидал.

– Помогите… – тихо прошептал он, смотря в никуда остекленевшим изумрудно-зеленым взором и заверезжал, что было мочи, – Мама!.. Мамочка!!!

– Да чегось ты так нервничаешь-то?! – послышался озадаченный голос, однако Себастьяну было сейчас далеко до анализа собственных мыслей и действий.

Некоторое время «синеглазый черт» с явной заинтересованностью наблюдал за тем, как Себастьян надрывает связки, правда лишь до тех пор, пока тот от натуги не изрыгнул из себя очередную порцию крови.

– Так, дружочек, – молвил Мартин, кладя хладную руку на взмокший лоб Себастьяну и бережно отирая ему окровавленный рот тыльной стороной ладони, сжимающей марлю, – давай-ка тебе успокоительное уколем.

Почувствовав возле лица «запашок смерти», Себастьян резко напрягся, а завидев стеклянный шприц с огроменной иглой, едва не лишился чувств.

– Нет… – прошептал он и отчаянно заверезжал, – Не надо!!! Не-е-ет!!!

Свое следующее «Не-е-ет!!!» Себастьян верезжал, надрывно морщась после обжигающего укола, а далее уже из-под той самой смертоносной марли, под ней же звал на помощь «мамочку», под ней же молил о пощаде «синеглазого черта». Последний хоть и присутствовал рядом, однако был совершенно глух ко всяческим мольбам и уговорам.

– Тихо-тихо! – строго произнес Мартин, еще сильнее прижимая смертоносную марлю, – Немедленно прекращаем творить этот возмутительный беспредел!.. Ты мне так всю округу перебудишь!..

Заместо беспрекословного подчинения Себастьян принялся заливаться приступом удушающего кашля, тем самым получив очередную кратковременную отсрочку от вонючей марли.

– «Сгинь! Сгинь куда-нибудь!», – мысленно зашептал он, испуганно таращась на высокий черный силуэт.

– Успокоился, наконец-то? – спросил Мартин, смахивая невидимый пот со лба, и выразительно посмотрел глазами преданной синеглазой собаки, – Давай-ка завязывать с этой неуместной прелюдией, а? Ночь на дворе. Тебе-то скоро будет все равно, а миленькому Мартину работать и работать… И с утра еще работать…

Себастьян постарался отстраниться от этих страшных глаз, а заодно и от смертоносной марли, и тут в его поле зрения попал тот самый «запретный» столик, на котором стояла большая банка с бесцветной жидкостью, банка поменьше красно-бурого содержания, склянка ваты с торчащим из нее длиннющим пинцетом, еще две банки с плавающими внутри глистоподобными нитками и высокий железный лоток.

От увиденного Себастьян поперхнулся, а дальше увидел такое, от чего сразу перехватило дыхание, а именно, на белоснежной материи мирно покоились ножи. Тонкие литые, разных форм и размеров, больно резали они глаза блеском ледяной стали, а чуть ниже простирался рядок престранных предметов, представляющих собой помесь пинцетов с округлыми ручками и причудливых ножниц. Данную картину завершал ряд несуразных лопаток и разнокалиберных вилок, а также кривых игл.

Себастьян так и ахнул, прекрасно понимая, для кого именно предназначался этот чудовищный арсенал смертных орудий. Не в силах оторваться от этого завораживающе-ужасающего зрелища, он машинально затрясся всем телом, а испуганно глянув на «синеглазого черта», впал в моментальный ступор.

Тем временем «синеглазый черт» тоже мельком глянул на «запретный» столик, а переведя свой нечеловеческим взор на Себастьяна, лукаво усмехнулся и по-кошачьи сощурился.

– Ну, теперь-то ты в полной мере удовлетворил свое любопытство? – кровожадно молвил Мартин, – Искренне надеюсь, что отныне ты будешь пренепременной паинькой.

Себастьян с лихвой удовлетворил свое любопытство, более того, под властью впечатлений, мгновенно взмок и умоляюще замотал кудрявой головой.

– Не надо! – жалобно пискнул он и отстраненно зашептал, крепко зажмуриваясь, – Пожалуйста, пожалуйста, проснуться-проснуться…

Однако «проснуться» почему-то никак не получалось. Тут Себастьян вдруг понял, что его молитвы, наконец-то, были услышаны, да только не Всемилостивым Господом. Боязливо косясь на «синеглазого черта», Себастьян неожиданно пришел к выводу, что готов отдать все на свете, только бы очутиться дома, где поутру снова придется идти на работу, таскать мешки, готовить семена для Посевной, а по вечеру перекапывать огород. От этих мечтательных мыслей безжалостно отвлек все тот же «синеглазый черт», который расценил это отчаянное моление звонким присвистом, а после низко склонился, обжигая стремительной волной горячего дыхания.

– Да-да, они тоже несказанно тебе рады, – заговорчески шепнул Мартин на ухо Себастьяну, – и давно жаждут познакомиться с тобой поближе. Давай-ка, дружочек, не будем томить их долгим ожиданием – они этого ой как не любят.

Заслышав этот бред сумасшедшего, Себастьян потерял всякий дар речи и тут же впал в состояние полного ступора.

– «И почему все так несправедливо? – неожиданно для самого себя подумал он, – Все давно спят, и только я тут с этим… непонятным…».

Тем временем «этот… непонятный», как видно, решил кардинально поменять тактику, потому как теперь он стоял, уперев руки в боки и нервно стучал мыском туфли, насквозь прожигая искрящимся сиреневым блеском темно-сапфирового взора.

– Слушай сюда, ты, бестолочь истерическая, – вдруг сердито гаркнул Мартин, – это единственное, что может тебе помочь! Manu armata, cum usus anesthesia (лат. Хирургическим путем, с применением анестезии), усек?!

Себастьян всегда терялся, когда взрослые начинали ругаться, особенно на него, особенно громко, особенно визгливой интонацией, особенно на бесовском языке. Вот и сейчас, он испуганно дрогнул и смиренно застыл, заслужив тем самым удобрительный кивок и даже более-менее ласковую улыбку.

– Незамедлительно прекращаем эту возмутительную истерику, – заговорил Мартин неожиданно-мягким тоном, нежно гладя Себастьяна по голове, – успокаиваемся, закрываем глазки, делаем глубокий вдох и засыпаем.

Себастьян послушно закивал. «Синеглазый черт» лукаво усмехнулся и крепко вперился нечеловеческими ярко-синими глазами, разом удерживая, обезличивая и обезволивая, далее вход пошла вонючая марля.

Себастьян принялся вдыхать отравляющий запах, испуганно смотря в завораживающую сапфировую глубину с мерцающим сиянием. Сейчас он был готов сделать все что угодно, только бы на него не визжали. Меж тем «синеглазый черт» принялся монотонно считать до десяти и обратно, подкрепляя свой счет постукиванием мыска туфли.

Неожиданно для самого себя Себастьян понял, что смерть есть лучшее освобождение от той никчемной жизни, в которой лишь рутинная работа да вечные упреки и посмотрел на Мартина, как на ниспосланное свыше освобождение.

К тому времени «ниспосланное свыше освобождение», заметно заволновалось и обронив командное: «Давай-ка, дружочек, сначала», принялось считать по второму кругу, более ритмично застучав мыском туфли, а Себастьян все продолжал размышлять на тему горечи жизни и счастья смерти.

Прогоняя на скорость полоумный счет по десятому кругу, отбивая мыском уже звонкую чечетку, «ниспосланное свыше освобождение» вдруг громогласно выругалось и сердито топнув ногой, принялось поливать «бестолочь истерическую» таким трёхэтажным матом, что Себастьяну захотелось немедленно покинуть эту грешную землю, а в частности, это страшное помещение с вконец обезумевшей синеглазой нечистью.

Не в силах больше терпеть визгливые крики «обезумевшей синеглазой нечисти», которая несколько поисчерпав запас нецензурной лексики, теперь надрывно требовала «пренепременно заснуть», Себастьян принялся с пятикратным усердием вдыхать смертоносный запах, но перестарался и, низвергнув из себя очередную порцию крови, теперь виновато отплевывался и откашливался, краем глаза наблюдая, как «безумная синеглазая нечисть», схватившись за взъерошенную голову, швыряется во все углы той самой вонючей марлей, дополняя свою бурную деятельность громогласными фразами на бесовском языке.