Простая история

2

Хартли им помахал, Джон склонился над монитором, ни на кого не глядя и что-то тихо говоря в микрофон. Рядом с ним притулился Малыш: его оставшиеся четыре месяца стажировки таяли, по его мнению, слишком быстро. Диспетчер тем лучше, чем больше его опыт. Гарри интуитивно нашёл самый простой способ наращивания опыта: растягивал свою смену как только мог. Дежурство заставляет выкладываться до последней степени. Являться во время чужой смены, до начала своего дежурства, ему никто бы не позволил, чтобы его усталость не помешала работе, но оставаться после окончания смены не возбранялось, если будешь сидеть тихо и не отвлекать диспетчера, возле которого являешься наблюдателем. Сейчас Гарри смотрел на передачу смены, словно видел это впервые.

Стив за Хартом с блаженным видом попивал кофе, положив ноги на другой стул – отдых после напряжения. У него, наверное, просто всё дрожит, а ноги банально не идут. Джеф знал такие дежурства: после них сначала ощущаешь только опустошение: настолько натянуты были нервы в течение нескольких часов.

Сейчас он отсидит законные пятнадцать-двадцать минут, потом сомнет стаканчик и сломя голову ринется домой. Нора давно уже дома – если бы она задержалась, она бы зашла за ним.

У Стива, кажется, голова пухла больше всех. Обязанности старшего по группе заставляли его использовать все свои ресурсы. Стив просто потрясающий индивид – искренне считал Джеф.Пить столько пива, пусть безалкогольного, и работать на износ так, как он, мог, действительно, человек с исключительными данными.

– Пока, – сказал Стив. Его голос легко достиг их в негромком гуле переговоров "башни", – Приходите ещё, Ники, с вами дежурство веселее.

Николь заулыбалась.

– Сиди-сиди, – махнул рукой Джеф.

Вот шутник, отлично знает – в "башне" сидеть нельзя, только экстремальная ситуация даёт такое право. Ещё и сам, небось, отчитает потом Джефово самоуправство. Подгонит какую-нибудь основу, базис, припомнит пару неприятных несчастных случаев в назидание. А может и нет: прекрасно Стив понимает, как чувствовал себя сегодня Джеф.

В кафе было пусто и тихо. Ночь всегда приносила в аэропорт ожидание утра. Джеф провёл Николь между столиками, отодвинул стул и махнул рукой выглянувшей официантке.

– Ты сегодня рано, Джеф. – Отметила она, подходя.– Вижу, у тебя гости? Тебе как обычно?

– Как обычно, – улыбаясь, отозвался Джеф. – И ещё принеси, пожалуйста, знаменитый десерт. Есть?

– Нет. Но для вас сейчас сделаю. Наслаждайтесь, – Николь наблюдала за ней насторожённо, не отвечая на её улыбки, и спросила, провожая её глазами:

– Ты её давно знаешь?

– Давно. И меня тут все давно знают. Когда каждый день здесь обедаешь в течение нескольких лет, поневоле примелькаешься.

– Она меня так оглядела, словно я привидение.

Джеф засмеялся.

– Она ни разу не видела, чтоб я пришёл с кем-то, кроме наших "башенных воротил". Ей было любопытно. Она работает тут уже восемь лет и умеет поднять настроение. Её зовут Сильвия, у неё есть сын и два мужа. Один бывший, другой настоящий, но живёт она одна, с сыном.

Ему было странно легко с Николь, словно он знал её всю жизнь. Его не беспокоило, что она может не так его понять, не тревожило, что она думает о нём: он просто наслаждался её обществом, сам этого не осознавая. Было легко рассказывать ей о себе или о том, что его окружало, словно это – само собой разумеющееся дело.

Он видел понимание в её глазах, заинтересованность, одобрение.

– Забавно, – тонко заметила Николь.

– Ещё бы, – усмехнулся Джеф, двинув левой бровью. – Жизнь вообще забавная. Скажи лучше, как тебе понравился "Нотр-Дам"? Я помню, ты говорила, что смотрела.

– Говорила, – заулыбалась Николь. – Когда ты развлекал меня, чтоб мне не было страшно, – он кивнул и она засмеялась.

– Я стала фанаткой. Но Эсмеральда такая дура!

– Это почему?

– Ныла: "Феб, Феб", а ему было плевать на неё, он думал о себе. А Флер-де-Лиз всё это наблюдала и огорчалась.

– Что огорчалась-то?

– Как Феб к Эсмеральде относится. Она же его любила и ей не нравилось, что он плохо к Эсмеральде относится. Она вообще там самая нормальная была.

– А где это видно? Кажется, Флер-де-Лиз Эсмеральдой была не очень-то и довольна.

– Ты книгу-то читал? – Засмеялась Николь.

– Читал. Давно. Лет двадцать тому.

– Так перечитай, за чем дело стало?

– Перечитаю, если хочешь. Но постановка больше нравится. Знаешь, мне кажется, при распределении ролей самый страшный вопрос, которым задавались актёры, был такой: кому дадут исполнять роль Джали?

Николь захохотала, откинувшись на спинку стула.

– Да, вижу – ты читал. Это твоя самая любимая героиня? Представляю твоё огорчение: в постановке-то Джали нет! Хотя там и очаровательной Пакетты тоже нет, – Джефу тоже стало смешно. А язвительности Ники не занимать. – И вообще этот роман странный у Гюго. Мне кажется, такое случиться не могло. Ну, просто иначе священники на жизнь смотрят.

– Почему ты так думаешь?

– Не верю, что человек, у которого есть любовь Бога, возьмёт променяет её на любовь человека.

Джеф хмыкнул, удивлённо взглянув на неё.

– Как тогда священники уходят в мир, женятся? Разве не могут существовать эти две любви параллельно?

– В мирской жизни – могут. Думаю, уходят те, кто неправильно определил своё призвание.Знаешь, что происходит со священником, который отказывается от сана? Он фактически не перестает быть священником – ведь он рукоположен! Это же Таинство, его нельзя взять и снять! Это точно так же, как человека крещеного раскрестить обратно или вылезти из собственной кожи и попробовать жить без неё.

Джеф засмеялся.

– Да, смешно, правда,– согласилась Николь. – Священник иногда начинает жить в миру. Он не имеет права венчаться: ведь он уже выбрал своё призвание, его нельзя изменить.

– Не понял, что есть призвание?

– Путь. Дорога в жизни. Их существует только два. Священство и брак. Или ты становишься священником, обручником Марии, ну, или Невестой Христовой, если хочешь, или ты женишься и живёшь, как и все миряне, воспитывая своих детей.

– Ну, или невестой Христовой мне, видимо, уже не стать, – вздохнул с тоской Джеф.

– Надо сказать, это радует,– отметила, кивая, Николь и они засмеялись.

Сильвия принесла паровые котлеты, щедро обрамлённые несколькими горками разноцветных салатов.

– Это у тебя то, что обычно? – изумилась Николь. – Ты поклонник итальянской кухни?

– Я не поклонник итальянской кухни. Просто это лучшее, что тут есть в этот момент. Ну, давай, ешь, – он вооружился ножом и вилкой. – Обычно я так и заказываю. Приносят всегда разное. Интересно.

– А я выросла на итальянской кухне: у меня бабушка итальянка. Сколько себя помню, она всегда была маленькой и необъятной. Зато она знает очень много разных историй.

Николь поставила локти на стол, опустив лоб на сцепленные пальцы, замерла так на несколько мгновений. Джеф хотел было спросить, что с ней, но она подняла голову и улыбнулась. Он смотрел, как она непринужденно берёт нож и вилку и задумчиво гоняет котлету по краю тарелки, ловко обходя салаты. Ничего не рассыпала, надо же.

– Тебе просто повезло, – признался он, словно отвечая на свои мысли. – А моя бабушка была из России и часто делала пельмени. Тесто с мясом и сметаной: жутко тяжёлая еда. И всё запить молоком, потому я вырос такой здоровенный. Равиоли гораздо лучше.

И они снова засмеялись вместе.

Джеф всё подталкивал Николь, чтобы она поела, невзирая на поздний час. Жевать одному было неинтересно.

– Ну что ты так обо мне заботишься? – состроив рожицу, поинтересовалась она.

– Я тебя люблю и беспокоюсь о тебе, – шутливо объяснил Джеф и неожиданно почувствовал, как краснеет. – А вдруг ты останешься голодной и у тебя будет болеть живот?

Тут он с досадой вспомнил, что оставил свою лошадиную еду в шкафчике. Вот чёрт, термос потом никакая машина не отмоет. Но возвращаться не хотелось.

Увидев, что Николь наблюдает за ним, закончил:

– А мне нужно доставить тебя родителям в полном порядке.

– Ничего у меня не будет болеть! – Сразу словно закрылась она.

Джеф медленно вздохнул, гася недовольство собой. Николь, демонстративно надувшись, размышляла, почему у него так изменилось выражение глаз. Она принялась за еду, решив угодить Джефу и вдруг обнаружила, что проголодалась.

– Откуда ты знаешь о призвании и священниках? – немного погодя спросил он, глядя, как она в цивилизованной спешке расправляется с котлетой, размером с его ладонь.

– У меня было вполне достаточно времени для общения с ними. Всегда, – объяснила Николь, – я католичка.

– А я вообще некрещёный, – сообщил он.

– О, это ужасно, – огорошила его Николь и выпрямившись, промокнула губы. Посмотрела на него. – А ты не хотел бы окреститься?

– А что, сильно надо? – поинтересовался он, подняв кончик левой брови.

– Ну, – она помолчала, так же глядя на него. – Я теперь спокойно спать не буду.

– Почему? – удивился Джеф, невольно улыбаясь подобной категоричности.

– Ты же язычник. Я теперь тебя обязана, как истинная христианка, доставить к Богу, иначе я не выполню свой христианский долг, и моя душа будет стонать о том, что я не сделала два первых дела милосердия, – заявила она.

Джеф расхохотался, не в силах сдержаться. Она была такая деловитая, что без смеха смотреть на неё было невозможно. Николь снова надула губы, но глаза у неё были весёлые.

– Не обижайся, – все ещё смеясь, на всякий случай извинился Джеф, – ты это с такой патетикой в голосе сказала! Ну, прости, Ники! Я вовсе не хотел осмеивать твою веру!

– Вот ещё, – насмешливо разрешила Николь, снова принимаясь за котлету,– осмеивай пожалуйста. Тогда я стану мученицей за веру и мне будет уготовано тёплое место в раю.

– Что!? – Изумился Джеф, падая с хохотом на стол, рядом с тарелкой.

Сильвия с любопытством поглядывала на них из-за стойки, но Джеф не замечал этого.

– А что, – с каменным лицом добавила Николь. И, положив вилку, назидательно потрясла указательным пальцем: – Своё место там зарабатывать надо с детства.

– Боже! – Выдавил Джеф, валяясь.

– Ну вот, – удовлетворённо покивала Николь. – Видишь, как я сразу тебя просветила. Ты чуть не плюхнулся в салат. Прямо радостно – второе дело милосердия для души я все-таки совершила: научила непросвещённого.

– А если серьёзно? – Спросил Джеф, разглядывая её неожиданную твёрдость.

– А чем тебе это несерьёзно? – Поинтересовалась она и в её глазах снова мелькнула насмешка. Улыбнулась: – Ладно, если серьёзно – могу сказать точно одно: я хотела бы, выходя замуж, обвенчаться в церкви, хотела бы, чтобы мой муж был католик, потому, что тогда мы имели бы сходные взгляды на жизнь. Вера – это, в первую, очередь мировоззрение. И меня устраивает то мировоззрение, которое прививает католическая церковь. Ну, подходит для серьёзного?

– Вполне, – согласился Джеф выпрямляясь и задумчиво глядя на неё.

Улыбка у Николь была такой мягкой, словно она боялась его обидеть.

– Что ты так смотришь?

Ему не приходилось сталкиваться с верующими. Бабушка, как все выходцы из России, иногда пугала его в детстве страшным бородатым дядькой, голова которого была обрисована светлой линией. И, став чуть старше, он старался увильнуть от этих её сказок, хотя с удовольствием слушал всякие другие сказки о духах, камнях и разной нечисти. В русских сказках после великого царя было очень много презрительного по отношению к вере. Всякие смешные толстые попы, ленивые монахи, монастыри, живущие за чужой счёт и куча солдат, которые без опасения накручивают хвосты чертям. В детстве всё это было интересно, а потом стало скучно. Саму суть веры бабушки он уже не помнил, возможно, она этого ему и не излагала. Все его друзья о вере в Бога с ним не говорили, отец был истинным атеистом и мама, похоже, принадлежала к породе свободомыслящих людей, если можно так сказать. Она, видимо, была слишком критична и слишком отстранена от людей, чтобы проповедовать свои взгляды. Может, она и верила в Бога, но Джеф не мог с уверенностью утверждать это.

Ему самому верующие представлялись, по меньшей мере, странными. Его смутило заявление Николь: она странной ничуть не казалась. Напротив, привлекала своей необычностью. Сидит теперь, наблюдает за ним, явно ожидая его ответа.

– Размышляю, о каких делах милосердия ты говорила, – объяснил он, чтобы не молчать.

– Они разные. Есть для тела и для души. Тебя какие именно интересуют? – Снова поразила она его.

– Для тела, конечно.

– Накормить голодного. Это сегодня сделал ты для меня. Напоить жаждущего, одеть нагого, принять странника в свой дом, навестить больного, посетить заключенного, похоронить умершего.

Да-а, куда ещё серьёзнее? Смеяться расхотелось.

– Ты не в первый раз меня удивляешь. До знакомства с тобой я был уверен, что мне в жизни удивляться больше нечему, – он помедлив, добавил: – я ошибался.

Они в молчании доели десерт, улыбаясь друг другу.

– Поедем? – Осторожно поинтересовался Джеф, тут же вспомнил: обещал позвонить. Нажал на повтор ещё в кармане. Сказывается привычка соединять воедино совместимые мелкие действия. Поднёс трубку к уху и, услышав знакомое "да", сказал:

– Коган. Выезжаем.

Предложил жестом Николь поговорить с родителями. Она, хоть и с улыбкой, но поморщилась и лишь покачала головой. И он отключился, услышав ответное: "хорошо". Вернул телефон Николь.

Аэропорт жил своей жизнью. Спешили люди по сверкающим переходам, сигналили носильщики – здесь во всём ещё ярко присутствовала дневная деятельность, но уже слегка приглушённая. Чувствовалось присутствие ночи: людей было немного, рейсы, пока Джеф вел Николь к служебному выходу, не объявлялись.

Они вместе вышли в эту ночь. Огни фонарей и рекламы, заливали всё вокруг светом, рассеивая тьму. С праздничной беспечностью отражались в тёмном асфальте. Площадь запрудил транспорт. Со стороны взлётного поля негромко доносился высокий гул. Прозрачная тишина, не нарушаемая им, стояла над полем: началось предутреннее затишье. Видимо, это связано с физиологией человека. Кто бы ты ни был – старый или молодой, американец или китаец, в три часа ночи тебе хочется спать.

Джеф окликнул приостановившуюся было Николь и повёл её к стоянке. Сказал негромко:

– Наконец ветер сменился. Повезло Харту, будет спокойное дежурство.

Он вынул из кармана карточку, вставил в прорезь замка на стоянке. Щелкнула, открываясь, калитка и они прошли внутрь. Засветилось окошко в дежурке. Пискнула, отзываясь на радиосигнал, охранная система. Джеф открыл дверцу для Николь. Она села и он наклонился к ней, что бы пристегнуть ремень. В машине было холодно. Опершись рукой о край её сиденья, он нажал на вентилятор с подогревом. Спросил, приглядываясь к её глазам, кажущимся почти чёрными в неверном свете фонарей:

– Не мёрзнешь? – Николь покачала головой.

Он поправил край её ветровки, закрывая дверь, поймав себя на неодолимом желании потрогать если не Николь, то хоть часть её одежды. Она казалась ему нематериальной. Это было существо не из этого мира, это точно. Нет, может, она ему и впрямь снится? "И всем разом в "башне", что ли?" – снова поинтересовался он сам у себя. Обошёл машину, сел, запустил двигатель. Да что с ним сегодня такое? Застревание на каждой мелочи – куда это годится? Джефу пришло в голову, что он неосознанно старается не торопиться, чтобы подольше находиться с Николь. Оп-ля! Кажется, так и есть. Родители Николь и его и её съедят, это точно. Привычка замедлять самого себя сыграла с ним сегодня интересную шутку. Джеф махнул рукой выглянувшей из окна дежурки голове, трогая "бьюик". Голова кивнула и их пропустили, открыв ворота. Взглянул на Николь, смущённый своими мыслями:

– Тебе удобно? – Она ответила не сразу, не сводя с него сияющих глаз."Вполне". – Джеф торопливо пристегнулся на ходу. – Отлично. Так куда едем?

Николь назвала адрес. Ого! Далеко. Через весь город. Часа полтора, не меньше на этой машине.

– Ну, к пяти доедем, – он усмехнулся. – Хочешь спать?

Николь покачала головой.

Он привычно опустил правую руку на колено, без напряжения придерживая руль снизу левой рукой, вырулил на трассу. Привычно нажал кнопочку плеера – полились негромкие звуки "Эквинакса", спросил, покоившись на Николь:

– Тебе как Жан-Мишель, ничего? Не раздражает? А можно что другое поставить, там есть. Покопайся в дисках, если хочешь.

Николь снова отрицательно качнула головой. Джеф увидел, как её губы сложились в неслышное "нет". Убавил немного звук, чувствуя, как тяжело и мягко усталость обнимает его.

– Тебя не смутит, если я буду молчать? – Поинтересовался он.– После дежурства я иногда как выжатый лимон. Пожалуй, из меня сейчас плохой собеседник, – он коротко взглянул на неё, угадывая в глазах вопрос. Улыбнулся. – Но на вопросы отвечу.

– Почему ты так держишь руль? – Тут же спросила Николь.

– Сломал однажды руку, ездил с гипсом. Осталась привычка.

Довольно долго они молчали. Джеф гнал машину сквозь ночь, потихоньку ощущая, как голова плавно наливается туманом. Наверное, сказывается возраст. Бессонная ночь заставляет расслабиться, заливая тело вялостью. Сейчас самое время завалиться и уютно дрыхнуть, где-нибудь. Он так бы и сделал, припарковавшись к обочине минут на двадцать, если бы не Николь. Иногда он поглядывал на неё. Она сидела, сцепив руки на коленях, напряжённая, занятая своими мыслями и её пальцы чуть подрагивали, словно она спорила сама с собой или спешила. Кажется, она не замечала, что он смотрит на неё. И это было почему-то досадно.

Николь провожала взглядом тёмные дома; разноцветные рекламные огоньки отбрасывали скачущие пятна света на её руки, а лицо едва угадывалось в тени. Тишина висела в кабине, не нарушаемая темой электронного дождя. Вдруг она начала говорить, еле слышно, так что Джеф сначала даже не понял, что она обращается к нему:

– Меня летом родители отправили в лагерь. Я ехать не хотела, но папа настоял. У них друзья есть – они давно знают друг друга, ещё со школы, и теперь мы семьями дружим. Дружная семья давно-давно проверенных людей, – что-то в её голосе звучало настолько неестественно и Джеф повнимательнее взглянул на неё. – Там мальчик есть. Тоже достойный доверия и положительный со всех сторон, Райан. Мы с ним ровесники. Он не то, что я: со мной одни проблемы. Отправили нас вместе, чтобы он присматривал за мной. А у него там, в лагере, два приятеля оказалось, они вместе поймали меня, утащили в парк, напали и… Джеф от неожиданности нажал на тормоз, так что Николь едва не стукнулась лбом о ветровое стекло и не закончила. Они посмотрели друг на друга.

Николь опустила голову.

– Было очень больно от обиды, немыслимо. И страшно. Я так орала, что сбежался весь лагерь, мальчишки обвинили меня в нарушении режима, обозвали психопаткой, – она судорожно перевела дыхание и совсем тихо продолжала. – Никто и не понял, что они хотели со мной сделать. Все решили, что я просто истеричная девчонка, а они неудачно пошутили. Никто мне не поверил. А когда я вернулась домой и мама отвела меня к своему врачу, кажется, засомневалась и она. Врач сказал ей: "всё в порядке, никаких разрывов". Мама вежливо сообщила мне: "ничего не понимаю!" И в полицию не пошла. Разве это не обозначает, что и она не верит? Папа – так просто отмахнулся. Райан сказал отцу: "Ты считаешь – я стал бы портить свою карьеру? Ты что, не знаешь Ники?Она всегда орет." Я сама это слышала, когда они приходили к нам. Кроме того, его отец – тоже врач. В общем, родители и раньше знали, что я не подарок, а теперь они убеждены, что я не зря сменила три школы. Вся эта история мне здорово повредила.

Джеф молча слушал её, не сводя глаз с её лица и наливаясь тяжёлым, холодным гневом. Этот тихий, монотонно звучащий голос прокатывался по всему его телу, причиняя ему боль осознанием жгучего бессилия. Бедная девчонка! Нет никакой возможности защитить свои права, даже имея целую кучу денег, если твои родители на стороне врага. Как же горько тебе жилось этим летом, Ники!.. А он-то, дурак! Вот идиот! Со своими глупыми сомнениями: как я ей позвоню, это же неудобно! Может, с ней бы этого не случилось, если бы он ей позвонил ещё тогда в июне, когда очень хотелось позвонить и казалось, что нужно.

Но Джеф тут же одёрнул себя: бессмысленно переживать из-за того, что могло бы быть. Все варианты будущего имеет смысл просматривать до события, а не после. И нечего входить из-за прошлого в разнос, позволяя себе дрожь и спазмы. То, что случилось – не исправить. Происшествия уходят в прошлое и начинаешь учиться жить с этим. Придётся научиться и ей. И он неожиданно подумал: "и мне".

Несколько секунд Николь молчала, затем робко взглянула на него. Сзади уже доносились сигналы машин.

– Я ведь доверяла Райану, мы с детства друг друга знали, он даже нравился мне, – растерянно сказала она. – Никогда ничего подобного от него не ожидала… Нет: ожидала… Но не так…

Джеф молча обнял её, рывком прижав к себе и чувствуя шеей прохладную влажность её щеки. Плачет! Тихо, не слышно. Тронул машину, с места, отгоняя к обочине: хорошо, что тут пригород, а не автострада. Несколько минут они посидели так, прижавшись друг к другу. Николь тихонько посапывала. Он поймал себя на том, что, ощущая её дыхание на своей шее, постепенно успокаивается. Хотелось спрятать её, отгородить от всего мира, чтобы больше никто не посмел причинить ей боли. Ему было странно осознать, что она нужна ему. Он отвык и от сознания своей необходимости, и от желания беспокоиться о ком-то. То, что ему хочется заботиться о Николь, помогать ей, защищать её даже удивило его. Полузабытое ощущение ответственности о близком человеке оказалось неожиданно острым.

Таким острым, что он непроизвольно опустил голову, сглотнув, и прижался губами к волосам. Очень хотелось, чтобы она перестала плакать. Джеф с грустью пригладил растрепавшиеся лёгкие пряди.

Сказал тихонько:

– Послушай, Ники, это очень большая травма. Душевная травма. Психологический удар. Такой удар не каждый…– он вовремя проглотил слово "мужик", – сумеет выдержать. Тебе самой тут не справиться. Чем больше времени будет проходить, тем больше ты будешь себя мучить. Если бы это тебя не беспокоило, ты бы мне об этом не стала рассказывать. Я очень благодарен тебе за доверие. Честно. Я всегда предпочитаю невкусную правду, пусть даже от неё потом совсем худо. Мне было так же больно, как и тебе. У меня случались ситуации, хоть и не похожие на твою, но тоже тяжёлые, когда моё доверие к людям беззастенчиво попрали. Но в этом случае тебе даже я помочь не могу. Такие раны души, нанесённые человеком, которому доверяешь, можно лечить, несмотря на всю их болезненность. И знаешь, для этого мало собственного опыта, нужно ещё образование. Тут нужен специалист.

Джеф немного наклонился, пытаясь заглянуть ей в глаза. Не получилось –её волосы скрывали лицо. Спросил осторожно:

– Ники! Когда это случилось? Не четвертого июля?

Вопрос отозвался в нём уколом воспоминания и он, сам того не подозревая, скривился, как от боли.

Надеясь, что она успокоилась, Джеф протянул руку, чтобы отодвинуть её волосы и по его запястью неожиданно ударили несколько горячих капель: из глаз Николь градом сыпались слёзы.

– Да, – всхлипнула она.

Это "да" плитой легло в его сердце. Он вновь отчётливо увидел, как всё его весёлое настроение, кое-как наконец-то выросшее в нём к разгару праздника, разметало в клочья острым переживанием. Он тогда думал о Николь. О том, как она, после аварийной посадки смотрела на него из-под укутавшего её пледа, опираясь на мать, сказала ему, вылезшему из "башни" чтобы познакомиться с ней: "это ты – Джеф?". Думал о её голосе, отчётливо зовущем: "Джеф! Джеф!". Этот зов снился ему по ночам. Вдруг всё словно потемнело, показалось даже, что он упал в серую мглу или началось затмение. Три туманные фигуры на фоне туманного леса маячили в его сознании и внутренности заливал страх, просто всепоглощающий страх. Ничего подобного он не ощущал. Ни тогда, когда, выпрыгнув из самолёта, обнаружил, что парашют не раскрывается и пришлось использовать запаску, ни когда пытался выйти из пике под звонкий аккомпанемент системы пожаротушения. Затем боль сдавила мозг и вернулось всё: свет, музыка, весёлые лица. Перед ним стоял Стив, протягивая сосиску на вилке, и говорил: "Э-эй, командир, спишь что ли?"

Сначала он решил – привиделось с перепоя. Что и говорить, спиртного он тогда принял достаточно. Потом подумал, так вот они какие, видения. А после – навалилась тоска, которую он не мог классифицировать.

Похоже, он услышал тогда Николь. Это её переживания бередили ему душу, её настроение тяжело плескалось в нём, оглушая.

Воспоминание отступило, до Джефа дошёл бессвязный шепот:

– … к психологу. А реабилитационные центры…– да ну, я так не хотела… при полиции, там всё спрашивают и мама… уступила, не повела меня, они ведь давно дружат… Это значило бы… надо признать…А как, если Райан?.. Как же я могу быть права, если нет разрывов… а просто истеричка. Никто и не верит, всё правильно! – она просто захлебывалась в рыданиях.

Джеф сильнее прижал её лицо к своей груди, чтобы она поскорее замолчала. Чтобы заглушить, не слышать этот плач. В нём всё дрожало внутри. Хотелось вскочить, сделать что-то резкое: заорать, поколотить по машине, побить кого-нибудь. Не Ники, конечно. Он медленно-медленно вдохнул-выдохнул, вытолкнув воздух сквозь сжатые зубы. Ну и денёк сегодня выдался, чёрт. Да что с ним такое?! Кажется, он перестал выносить ещё и женские слезы. Это уже что-то новенькое: такого раньше он за собой не замечал.

– Я знаю, что с тобой было, – непослушными губами шепнул он. С силой оторвал притихшую Николь от себя, посмотрел ей в глаза. – Слышишь, Ники? Я… я тебе верю!

И снова прижал её к себе. Ну, невозможно без стыда смотреть в эти залитые слезами глаза. Что это у нас за мир, в котором невинность беззащитна!? Он почувствовал тошноту от пришедшего осознания новизны её облика, которую он отметил, когда она пришла, как только её увидел сегодня.

Есть выражение – "глаза побитой собаки", пришло ему в голову. Вот теперь что прижилось в глубине глаз Николь.

– Как это – знаешь? – Приглушённо спросила она куртку.

От его куртки пахло незнакомо: сигаретный дым, лосьон, кожа, пыль, вода, что-то неуловимо приятное, словно какое-то сладкое блюдо. Этот смешанный запах олицетворял самого Джефа, был привлекательным и дурманящим. Таким ощутимым, почти материальным. Он притягивал её, обволакивал, успокаивая и словно убаюкивая, туманил голову.

– Я видел это, – ответил Джеф с облегчением, не задумываясь, поймет ли она его. Плакать перестала и то хорошо. – Решил тогда, что у меня галлюцинации от перепоя среди бела дня. Напугался даже. С тех пор вообще ничего спиртного не пил. – Он хмыкнул и помолчал.

Отпустил Николь и смотрел, как она заправляет прядь волос за ухо, каким-то неуловимо знакомым жестом, с лёгким раздражением вытирает глаза. Вот полезла в карман. Зачем? А, достает носовой платочек. Джеф взял его из её влажных холодных пальцев, тихо промокнул слёзы на щеках – пережитая им только что эмоциональная встряска требовала действия.

Добавил задумчиво:

– Я тебя чувствую. Что с тобой происходит, твоё настроение. Работаю по ту сторону твоей частоты.

– Почему? – Тихонько спросила Николь, глядя на него.

– Мне кажется, я с тобой связан как-то после той грозы. Словно ниточка тонкая протянулась от тебя ко мне. После этого изменилась вся моя жизнь: я был почти на дне, немного ещё оставалось. Падал совсем, – Николь безотрывно смотрела на него. Джеф объяснял спокойно и просто, глядя ей в глаза. – Смысла в жизни не видел. Меня только работа и держала. Обязательства, чувство долга. Если не надо было на дежурство – я мог не бриться, сидеть без душа, не есть: мне было всё равно. Ходил домой раз в три дня, привести себя в порядок перед работой. А так, даже ночевал на вокзале.

– Почему? – повторила Николь одними губами, разглядывая его грустные глаза, напряжённую морщинку на переносице, худые щеки, прямые линии бровей.

– Одно время мне было очень тяжело, несколько лет назад. Не мог примириться с колоссальной несправедливостью жизни. На какое-то время я совсем в людях разуверился, это потом, постепенно, осознание пришло – не все одинаковые и уж жизнь-то здесь не при чём, раз я сам творю свои поступки. Но цель свою я потерял. Так, крутился по жизни в ожидании. Одна ответственность и осталась. Ты меня удивила. Заставила задуматься: просто дала понять, что даже абсолютно проигрышная, самая безнадёжная ситуация всё равно не окончательна и если я не вижу смысла, не значит, что его нет. Что я не имею права бросить борьбу с собой до самого конца. Мне стало стыдно перед тобой за мою пассивность. Ты меня возродила.

Они некоторое время сидели и молча смотрели друг другу в глаза, потом неуловимо двинулись навстречу друг другу, даже не осознавая этого. Джеф чуть наклонился и прижался губами к мягким завитушкам над виском. Его поцелуй смутил обоих. Они разом опустили головы и столкнулись лбами. Засмеялись разом. Джеф тихонько сказал:

– Извини, – и попытался было выпрямиться, но Николь обняла его, пряча лицо на его плече.

– Спасибо, – пробормотала она приглушённо.

Джеф замер, боясь шелохнуться и глядя на неё немного сбоку. Так близко перед его глазами были её тонкие волосы, через которые угадывались сомкнутые ресницы и нежный овал щеки, всё в таком нереальном, зеленоватом освещении от приборной панели. Николь по-прежнему не отпускала его и он, не в силах противостоять невыразимой нежности, наклонился и снова осторожно дотронулся губами до её волос. Закрыл глаза, неожиданно наполненный ощущением блаженства и покоя. Николь была такая уютная, слабая, хотелось отдать ей всё, что у него есть, обеспечить ей удобство и спокойствие, что бы видеть её улыбку.

Он и представить себе не мог, что два невинных поцелуя так его встряхнут. Словно ветер прошёлся внутри, шелестя засохшими чувствами как палой листвой, овеивая прохладой разгоряченную муками душу. Его захлестнула полнота жизни, ворвавшаяся в него. Сразу отступило постоянное и потому привычно-незаметное, щемящее чувство неудовлетворённости жизнью, осознание которого неожиданно выявилось только сейчас. В самой глубине его мозга всё время столько лет как будто пищали, скрипели, визжали на разные голоса досада, злость, ожидание, тревога. И когда они замолчали – остался стон. Этот неслышный стон жил в нём: дышал с ним, спал с ним, насылая кошмары; ел, пил, работал и звучал, звучал, звучал…

Джеф иногда думал, он просто спятил, при всех своих знаниях и талантах, раз не может выбраться из того пике, в котором он очутился. Не слыша этого стона души, он не мог определить источник своего постоянного неуловимого дискомфорта. Родившееся однажды разочарование росло и росло в нём, пропуская свои разветвлённые корешки всё глубже, заталкивая его глубже в пропасть.