Лена лежала, смотря вверх на темное небо, которое пересекали птицы, перелетая с ёлки на ёлку. Огромный ворон каркнул и сел на ветку, растущую над Леной. Девочка вздрогнула, осознав, что уже не находится в пещере. Она села, вытерла слезы и посмотрела на жезл, продолжающий гореть красным в ее кулаке. Лена с досадой огляделась вокруг себя, понимая, что потеряла округлую крышечку.
Ну что было делать? Она встала и пошла вперёд, зная, что там ее ждёт последняя битва с монстром. Впереди был водопад и Лена буквально кожей чувствовала куда ей надо идти. Ей уже не было холодно. Лена уже ничего не ощущала, только осознавала, что должна спасти маму.
Она шла, не зная сколько идёт, и когда настанет рассвет.
И вот она дошла.
Лена остановилась не веря своим глазам, как же здесь было красиво. На километры вперёд раскидывалось большое синее озеро, из которого выпрыгивали рыбы. Слева с небольшого склона в озеро с шумом падала вода.
«Водопад…» – протянула Лена.
Вдруг что-то справа заревело так, будто тысячи монстров почуяли Лену и поспешили навстречу ей.
Лена достала жезл, направляя его то направо, то налево!
Перед Леной появилась черная пустота с руками-ветками. Она шипела и гудела, но даже сквозь этот жуткий шум Лена могла разобрать: «Я заберу твою маму».
Лена направила вперёд жезл и с криком бросилась вперёд…
На улице стоял конец ноября – страшная холодина, хоть вечером и шел снег. Ведь все знают, что когда идёт снег, то становится теплее… К утру снег прекратился. Снегоуборочная техника выехала, чтобы убрать проезжую часть, дворники с лопатами начали выходить из подъездов, чтобы раскидать снежное серебро, выбросить с дорог и бросить в грязь, оставив серый пустой асфальт.
«Динь-дон… Динь-дон…» – часы в гостиной пробили девять утра, когда входная дверь отворилась и в нее вошли две женщины.
Серафима Ивановна тут же стала тихо раздеваться, боясь лишний раз издать шум и разбудить внучку.
– Сейчас чайку, Кать, и все хорошо будет, – сказала она белокурой женщине, вставшей в дверях.
Екатерина Николаевна – Катя – была Ленина мама. Она работала кардиохирургом и находилась на очень тяжёлом этапе своей жизни. Всего три месяца назад они с мужем развелись и окончательно разъехались по разным квартирам. «Не женщина, а настоящий монстр!» – так называла Екатерина Николаевна новую пассию Борьки – своего бывшего мужа. Она не испытывала ненависти к нему. Напротив, всё ещё любила, как родного человека, хоть и все, что за годы брака они вываливали друг на друга, свело на нет их семейное счастье и сделало супружескую жизнь невыносимой. Екатерина Николаевна стала много тосковать, от этого стала часто пропадать на работе, меняясь сменами с коллегами, чтобы как можно меньше быть дома, оставаясь со своими мыслями в стенах, где каждый миллиметр напоминал о сделанных ошибках. Жаль, что не все в жизни можно вернуть. Не все можно починить…
Она глянула на свой портрет, висевший у входа: «Женщине, которая каждый день борется со смертью!» Портрет подарил ей один из спасённых пациентов. Она сняла сапоги, дубленку, и пока Серафима Ивановна ушла ставить чайник, направилась в комнату дочери, чтобы ее поцеловать.
От двери шел небольшой коридор, в конце которого вдоль правой стены стоял шкаф-купе с тремя зеркалами. Екатерина Николаевна пришла в недоумение, увидев, что все зеркала исчирканы губной помадой. Она пошла дальше, заметила, что в ее спальню открыта дверь. Быстро заглянув, Екатерина Николаевна с облегчением убедилась, что все на месте и что портрет Александра Флеминга – ученого с красной бабочкой в белый горошек, открывшего пенициллин – не изрисован. Она закрыла дверь, прошла по прямой в маленький туалет, чтоб помыть руки, задев карманом кофты о ручку двери и чуть не упав, – дверь в туалет была неудачно спроектирована, и почти всегда домочадцы о нее либо задевали, либо бились. Почему-то в раковине была затычка, и налита вода. Женщина ототкнута ее, вымыла руки и пошла к дочери.
Екатерина Николаевна удивилась, какой бардак царил в детской: все игрушки были раскиданы, на полу в центре валялись игровые обучающие кубики с буквами, в самом центре которых лежал кубик с костром. «О – огонь», – гласил кубик.