И понеслось.
Все-таки я люблю их безмерно. Мы втроем – разные, во многом противоречащие друг другу. И тем не менее – рядом с ними мне никогда не приходится подбирать слов, боясь, что меня могут осудить или понять неправильно. Не нужно прикрывать рот ладонью, когда смеешься, чтобы не показаться некультурной. Можно собирать волосы в какой попало пучок и ходить в бриджах, которые полнят. Просто быть собой.
Девочки ушли часа через два, и без того задержавшись слишком надолго – им нужно было спешить по делам, заканчивать сборы чемоданов. Мы долго обнимались, будто расставались не на пару недель, а на три года как минимум.
Две недели…
Но мне почему-то вдруг подумалось, что в следующий раз, когда мы увидимся, я буду уже другая, не такая, как сегодня. Что-то сломается во мне безвозвратно. Но что-то построится.
Так всегда.
Человека нельзя поставить на паузу.
Он непрерывно меняется. Общаясь с ним каждый день, мы можем этого не замечать. Но, стоит расстаться на более-менее значимый срок, как со всей ясностью заметишь – взгляд его приобрел новый оттенок, что-то незнакомое появилось в движениях.
Да и сами мы уже не те.
Проводив подружек, я еще ненадолго зависла на кухне, приводила ее в порядок. Потом я минут десять простояла у окна, рассматривая сирень, сегодня абсолютно безмятежную – ветра нет, светит солнце, обжигающе-летнее. Погулять сходить, что ли… Пока не наступил июль и солнечная активность не достигла своего максимума. Люблю тепло, но совсем не переношу жару – начинаю задыхаться, ещё и кожа мгновенно сгорает.
Уверенной походкой направляясь в свою комнату, я резко остановилась у двери по соседству.
Илья. Точно! Совсем про него забыла. А ведь он, хомяк такой, тарелку не вернул. Ну вот пусть теперь и моет сам.
За дверью было тихо.
Значит, ни с кем не беседует.
То есть, заходить можно.
– А сказать-то ты что хотел? – спросила, резко распахнув дверь.
Илья медленно отвел взгляд от экрана с открытым на нем во все двадцать семь дюймов текстовым документом (за ум взялся, что ли? странно…) и посмотрел на меня.
У Ильи в комнате всегда царит особая атмосфера. Занавешенные шторы. Нагроможденные вещи: белые бумаги, черные футболки, шнуры всех длин и цветов. Настоящая берлога. Не понимаю, как в такой можно существовать. И мама не понимает. Но Илья успешно отвоевал право содержать личное пространство так, как считает нужным сам.
Энтропия, говорит он. Мера хаоса системы, уточняет каждый раз конкретно для меня, как будто думает, что я не смогла запомнить это с первой попытки.
Кто-нибудь может поделиться советом, как уживаться со старшим братом? Я иногда попросту его не выдерживаю.
– Да вот. Обещал тебе кое-что парочку дней назад. Про ветер и все такое.
– Было дело, да… Он согласился, небось?
Сердце отчего-то застучало в два раза быстрее.
– Согласился, – повторил Илья. Потом скривился: – Небось… Где ты таких слов нахваталась, Ника? В общем-то, уговаривать его долго не пришлось. Сказал, что такую симпатичную девушку, как моя чудесная сестра, прокатит с радостью.
Теперь пришла моя очередь кривиться:
– Судя по всему, он ужасный сексист.
– Может, и сексист, но не ужасный. Можешь поверить на слово… Да уж, Ника, я перехожу на твой древнерусский. Выбирай время, короче. Нужно успеть до конца этой недели. Я ему передам.
– А откуда он знает, что я симпатичная? – не унималась я.
– Ниоткуда. Он тоже на слово поверил.
– А ты с чего решил, что я симпатичная?
Илья посмотрел на меня так, что желание задавать вопросы (по крайней мере, про внешность) тут же испарилось.
Впрочем, в этом поединке все равно победила я. Уставилась на Илью в ответ, да так, что он отвернулся.
– И вот на что ты меня отправляешь… – Это был не вопрос – скорее, мысль вслух.
– Уж точно не на верную погибель, – пробурчал Илья. Прозвучало по-богатырски. – Я за него ручаюсь. Он своеобразный или, скорее, специфический. Но ничего плохо тебе не сделает.
Я посмотрела сначала на открытый текстовый документ, формулы какие-то, страшно… Потом на кипу бумаг формата А4, расписанных черной ручкой. Почерк у Ильи своеобразный, с резким наклоном и четкими линиями, весьма, наверное, математический… Потом на кучу одежды, сваленной на кровать, спасибо, что заправленную. Кажется, когда (если) он ложится спать, одежда просто перемещается на стул.
Но было в этой комнате что-то еще такое, что делало ее особенной, разбавляло минимализм.
Карта звездного неба – множество светлых точек на фоне непроглядной вселенной. Часто ли Илья смотрит на нее (и еще – много ли он в ней понимает?).
Кактус на подоконнике, цветущий двумя большими белыми цветами каждое лето. Папа говорит, он радуется жизни, потому что купается в волнах от компьютера, как в шампанском.
Миниатюрный ловец снов с синими перьями, которые колышутся от малейшего движения. Этот ловец снов я Илье подарила, был у меня лет в четырнадцать недолгий период, когда я создавала всякие такие штуки…
Ручается он, видите ли.
– Ладно, – сказала я все же. – Время выберу. А если он будет занят?
– Освободится, – пообещал Илья. И я сразу поверила.
Странное какое-то мероприятие. Сомнительное.
Хотя… всегда можно представить, будто всякие несуразные, пугающие вещи происходят не с тобой, а с твоей героиней. И будто это не ты говоришь все те глупости, что были произнесены вслух твоим собственным голосом. Только наблюдаешь вблизи.
Необъяснимая штука.
Но иногда срабатывает почему-то.
***
– Может, отправить вас вместе с Илюшкой куда-нибудь?
Илья терпеть не может, когда его называют Илюшкой. Даже мама. Даже в позитивном ключе.
Было бы чему обижаться. Меня мама и вовсе зовет то Никусей, то Никулей, и Ничка среди них – самое приличное. Впрочем, когда дело касается моих обзывательств, Илья от восторга захлебывается. Ходит потом и повторяет, как попугай, который выучил новое слово.
– Куда ты нас отправишь, мам? В деревню?
Спрашивала осторожно – ни в какую деревню отправить нас мама не может. Акция закончилась три с половиной года назад. Вскоре после того, как мне исполнилось пятнадцать. Сначала дедушка, через месяц бабушка. Под новый год… Самый тяжелый и безрадостный новый год в моей жизни.
А про бабушку и дедушку с папиной стороны и вспоминать нечего. Они жили слишком далеко отсюда, на другом конце страны. Виделась я с ними всего дважды, последний раз – в четыре года. Ничего не помню, даже смазанно – ни лиц, ни ощущений. А вот Илья твердит, что сохранил всё в памяти вполне неплохо – ему на момент той последней встречи было шесть лет. Говорит, глаза у бабушки были точь-в-точь мои, такие же большие и серые.
– Заскучаете все лето сидеть в квартире, – не сдавалась мама.
– Илюшка точно не заскучает. У него всегда есть, чем себя развлечь.
– Хорошо, а у тебя?
На самом деле, мама у нас хорошая. Искренняя. Иногда даже чересчур.
Илья еще не проснулся. Не удивлюсь, если уснул он только пару часов назад… А вот я подскочила в начале восьмого. Летом почему-то вставать рано гораздо легче, чем зимой: нет искушения проспать первую пару, зато есть желание успеть как можно больше полезного и приятного. Если вставать к обеду, день заканчивается слишком быстро.
Когда я проснулась, мама уже собиралась на работу. И вот мы вместе пошли завтракать.
– И я найду развлечение, – пожала плечами. – На крайний случай, пойду искать себе работу. Стану бариста – как тебе? Буду варить кофе, готовиться к жизни после института. Видела где-то статистику, что три четверти бариста имеют высшее гуманитарное образование.
– Успеешь еще наработаться, Ника, – мама вздохнула. Поправила длинную светлую челку – сколько себя помню, мама всегда ее носит. Еще у нашей мамы глаза красивенные – зелено-голубые, причем в одном больше голубизны, а в другом зелени. Лучше бы мне, конечно, в генетической лотерее выпали они. – А летом нужно отдыхать.
– А вы с папой пропадаете на работе.
– Дети взрослые, могут сами за собой поухаживать.
– Теперь взрослые, да.
Моя вечная обида. Ничего не могу с собой сделать. Почему-то именно Илья забирал меня с продленки в первом классе, хотя сам пошёл в школу лишь на год раньше меня. Именно Илья ходил на концерты, где участвовал мой коллектив, когда я еще занималась хореографией. Илья помогал мне тащить рюкзак, и с моими обидчиками (которых, к счастью, было немного) разбирался именно он.
Годы шли, а работы у родителей меньше не становилось.
Зато оправданий находилось все больше.
Мама обижается, когда я пытаюсь это обсудить. Говорит, они с папой тратили все свои силы, чтобы обеспечить нам достойную жизнь. Говорит, конечно, же, неправильно. Не особо разбираюсь в психологии, но попытка вызвать чувство вины вместо того, чтобы согласиться с моими словами и признать ошибку – не самое верное решение.
Я должна быть благодарна. И я благодарна.
Но мне всегда слишком их не хватало.
– Хорошо, тогда я спрошу у Илюшки, – не сдавалась мама. – Сегодня вечером.
– И он повторит все то же самое. – Ничуть не сомневалась я. – Может, лучше на выходных вместе сходим куда-нибудь? Я, Илья и вы с папой. Хотя бы в парк. На пару часов.
Несколько секунд мама молча смотрела на меня. А в голове наверняка прокручивала, что же ей нужно обязательно успеть за выходные.
– Подумаем, – ответила она наконец.
Мамины раздумья имеют непредсказуемый результат: она может долго сомневаться, а потом вдруг примет такое решение, которое никто от нее не ожидает. Можно ли это назвать энтропией? В общем, маме нужно загореться, и тогда самым сложным будет не сдвинуть ее с места, а поспеть следом.
С папой в этом плане стабильнее. Надо будет и ему намекнуть на прогулку.
Мы ведь и вправду уже давным-давно не собирались вместе.
Даже, в общем-то, на завтрак: папа встает раньше всех, так что нам в лучшем случае удается застать лишь его уход.
А раньше, когда мы с братцем ещё не были такими взрослыми и самостоятельными, несколько раз он возил нас в горы. То есть, не в горы, конечно – “горы” для нашей местности слово слишком громкое. На холмы. Низенькие, потому что на высокие нужно еще умудриться забраться.
Я-то всегда была трусихой. А вот в Илье иногда просыпается отвага (в комплекте со слабоумием, но это уже не его вина – они абсолютно всегда ходят вместе). Так что он с этих холмиков гонял на лыжах.
Гнал секунд десять, радостно верезжа. Мама за это время двадцать раз успевала схватиться за сердце и дважды – сделать замечание папе. Затем Илья поднимался – раз в тридцать дольше. Щеки у него были красные, как августовские яблоки. Он походил на великого героя-завоевателя.
А я стояла у подножия, смотрела на него, широко открыв рот, и внутри меня ярким пламенем горела мечта.
Хоть что-нибудь
хоть когда-нибудь
покорить.
***
Состояние творчества – странное состояние. Немного похожее на влюбленность.
Сначала ты держишь все под контролем. Нанизываешь слова, точно бусины на леску, тщательно шлифуешь каждое. Думаешь подолгу над своим следующим шагом. Держишь дистанцию, наблюдая настороженно, не рискуя довериться полностью, держишь свою душу при себе.
Затем происходит переломный момент, его даже осознать не успеваешь. Просто в одно мгновение прежняя твоя версия сменяется новой.
Все начинает происходить само собой, движимое чем-то сверху. Слова проявляются на бумаге; рождаются метафоры, до которых в здравом состоянии еще додуматься нужно. Слетают с языка клятвы и признания, нестерпимо хочется касаться, дарить свет и всегда находиться рядом.
Зато прекращать это безумие не хочется абсолютно.
Но конец его в любом случае наступает.
И остается пустота. Когда внутреннее твое «я» растворилось в этом мире, пронзило его солнечными лучами, а обратно не вернулось, да и не вернется уже никогда.
Потом, спустя время, вспоминаешь всё, что было – перечитываешь слова, перебираешь воспоминания, точно листья в гербарии, красочные, но совсем неживые. И не понимаешь, как могла додуматься до чего-то такого, настолько искреннего?
Пустота, конечно, не вечна.
Всё приходит в норму, абсолютно всё.
Правда, если стихи через время дарят теплые воспоминания, и печаль после них светлая, по той тебе, какой ты когда-то была, то влюбленность чаще всего оставляет после себя тоску, безграничную, как угрюмое серое море. На дне зелеными минералами таится бесконечная обида из-за того, как много сил было потрачено впустую.
Иногда море высыхает. Остается пустыня. И над горизонтом поднимается живительно-красное солнце. Такое, что в особо тяжелые жизненные моменты хочется сбежать туда ненадолго, чтобы согреться, прекрасно осознавая, что и ты, и тот твой человек сейчас абсолютно другие, при встрече в лучшем случае столкнетесь взглядом и кивнете друг другу, мгновением отдавая благодарность всему тому, что было.
Иногда море остается. И в таком случае лучше вам никогда не встречаться – самым разумным решением будет разойтись по двум вселенным, каждому свою завоевать. Иначе сердце, как и прежде, ускорит свой бег, и станет так жалко, жалко свои чувства, и так обидно за невыполненные обещания…
Но это все просто загоны. От лукавого.
И стихи, и влюбленность люди сами себе придумали. Затем лишь, чтобы у них могла возможность хотя бы ненадолго внести в свою надоевшую, скучную жизнь другую – настоящую. Чтобы убедить самих себя – они еще могут чувствовать, не утратили эту способность за бесконечной суетой дней.
Сужу по себе. Никаких обид.
И вот еще что.
Когда я действительно влюбляюсь, а не просто придумываю себе, будто влюбилась, писать стихи мне совершенно не хочется. Каждое слово, неважно, с губ ли слетевшее, с пальцев ли, хочется посвящать именно ему – человеку, которого выбрало мое сердце.
Чем больше в моей жизни людей, тем меньше в ней слов, это я тоже заметила.
Наверное, именно поэтому год назад я постоянно молчала, лишь улыбалась и – со слов Ильи – сверкала глазами, как будто в них отражалось множество солнечных бликов одновременно.
Наверное, именно поэтому за последние полгода я написала так много стихов.
И говорю, говорю, говорю без перерыва. И думаю. Даже сейчас. Думаю о чем-то постоянно…
Для встречи с тем самым приятелем Ильи я выбрала утро пятницы.
Выходит, уже послезавтра.
***
Бытовая примета первая: если после пробуждения кудри послушные и лежат красиво, день будет хорошим. Если же на голове с самого утра творится черт-те-что, день будет таким себе (мягко говоря), хотя бы потому что придется потратить очень много времени, пока приводишь волосы в порядок.
Так вот. В пятницу утром на моей голове творился полнейший хаос. Да и не только на голове, в общем-то.
Сначала я, как будто мне никуда не нужно, отключила будильник, прозвеневший в половину восьмого. Та же судьба постигла будильник, который попытался отвоевать меня у сна спустя десять минут. Встала я радостная, в девять двадцать, когда до встречи оставалось сорок минут.
Ильи, по традиции для таких моментов, дома не обнаружилось, так что мне некому было пожаловаться, и чашечку кофе с утра (после агрессивной просьбы) мне тоже никто не сделал. Хотя осознание того, что ты очень сильно опаздываешь, тоже бодрит вполне себе так неплохо, даже лучше, чем кофе.
Тем более, что Илья всегда кофе на мне экономит. Сама себе я сыплю его прямо из банки, пока не покрою дно чашки, чтобы наверняка. А Илья всегда отмеряет ровно одну чайную ложечку, что едва-едва подкрашивает воду. Будто не кофе пьешь, а водицу, в которой прополоскали акварельные кисточки: ни вкуса, ни запаха. А ложку он еще и бросает потом рядом с раковиной, а мне ее мыть…
В общем, не такая уж это оказалась большая досада – отсутствие Ильи.
Но ведь у меня еще и на голове гнездо, которому бы каждая уважающая себя птица позавидовала. Это я так вчера помыла голову перед самым сном и решила не укладывать. А потом вдоволь поерзала волосами по подушке, да в таком положении до самого утра (позднего, к тому же) и осталась.
Утюжок у меня сломался в одиннадцатом классе – с тех самых пор я перестала каждое утро разглаживать кудри. Неплохо бы сходить в сервисный центр (отремонтировать старый) или в магазин бытовой техники (купить новый). С кудрями много мороки, и иногда я не нахожу в себе на нее силу. Формировать завитки с гелем – долго, сушить их этим ужасным диффузором – еще дольше.
Так что пришлось делать хвост. А в начале февраля я, как не уважающая себя девица с разбитым сердцем, волосы рубанула до подбородка. Сантиметров тридцать ушло. Хвост у меня до сих пор получается смешной, с короткими торчащими волосами на затылке. И пушистый, как у белки. Может, хвосты у белок тоже кудрявые, просто их в правильные завитки никто не укладывает?..
М-да. Подумает приятель моего Ильи в лучшем случае.
С другой стороны, мне-то какая разница. Мне с ним однажды встретиться, посмотреть на него минут двадцать, а там мы навсегда разойдемся, и я, если не повезет, еще пару раз услышу его имя в рассказах брата.
Зачем вообще согласилась?
Все творческие люди немного с приветом. В своей причастности к настоящему творчеству я весьма сомневаюсь, но приветов, пожалуй, хватает…
Короче говоря, я опоздала.
В ходе бодрого собирания выяснилось, что мои любимые джинсы мной же, не умеющей думать, вчера были отправлены в стирку. И еще я ключи искала десять минут (предварительно сложив их в рюкзак и тут же об этом забыв). А также какое-то время потратила на то, чтобы совершить выбор между рюкзаком и клатчем.
Так что вышла я не в девять пятьдесят восемь (две минуты на спуск), а в десять ноль семь. Правило пятнадцати минут, освоенное еще в школе, утверждало, что опаздываю я не критично, и все же стыдно было до жути. Зато какая красивая. С пушистым хвостом, в найденных на самой верхней полке шкафа старых джинсах, которые я не надевала с зимы, потому что за один-единственный слишком нервный месяц они стали мне широкими.
А на улице – жара невыносимая! Хоть раздевайся прямо тут. За верх я еще более-менее спокойна – нацепила первый попавшийся топ с открытыми плечами. А вот ногам, конечно, повезло меньше.
И небо голубое-голубое. Я думала, такое только в мае бывает. Но в мае-то под ним птицы слагают баллады о вечной и всеохватывающей любви. А сейчас пернатые молчат. Жарко, да и других хлопот хватает. О гнездышке надо заботиться, детей воспитывать. Вечную и всеохватывающую победил быт, самый обыкновенный, а не какое-то там великое вселенское зло.
Но самое смешное вот в чем – никакого приятеля Ильи я не обнаружила. В радиусе десяти метров от подъезда не было ни единого претендента на его роль, даже так можно сказать.
Заблудился, что ли? Или подъехал не туда?
Да нет, не мог он заблудиться. Тут дома стоят параллельно, по возрастанию номеров, гости к нам всегда без проблем добираются. И уж тем более он не мог приехать в какое-нибудь совсем иное место. Адрес же ему говорил Илья, он за все эти точные штуки шарит, это я люблю людей отправлять на противоположный конец города своими невнятными объяснениями. К тому же когда давно, классе в шестом Ильи, он уже был у нас в гостях. Мог и вспомнить. Иначе выглядит так, будто не очень-то и хотелось ему сюда попасть.
А у меня, как назло, нет никаких его контактов. Я с ним вообще еще ни словом пока не обмолвилась. Может, он как-то не так все понял? И я зря волновалась в попытке успеть. А его вообще не стоит ждать.
С другой стороны, Илья же сказал, что все организует. А если я и могу кому доверять, то именно брату.
В общем, я осталась ожидать.
Все-таки даже несчастные пятнадцать минут еще не прошли.
Замерла вблизи от подъезда – чтобы приятель Ильи, когда все же появится, подумал, что я сама очень сильно опоздала и вышла буквально только что. Не знаю, откуда такие глупые побуждения. Просто, наверное, не очень-то хочется, чтобы наше общение началось с неловкости.
От дома неохотно отъезжали машины, их сменяли новые. Прокатилась мимо пара велосипедов. Но ни одного мотоцикла я так и не увидела. И не услышала. Цирк какой-то. Сколько можно стоять? Уже половина одиннадцатого, я успела выучить наизусть все голоса птиц. Скоро начну отвечать.
С Ильей невозможно выйти на связь. Он заходит в сеть пару раз в сутки, если очень повезет. Вот и сейчас, пожалуйста. Был в сети в 2:46. Спасибо большое, очень помог…
Подождите. Кажется, никакой он все же не Никита. Имя у него чуть более аристократичное – Николай. Точно. В шестом классе он был ещё Колей.
Николай… Николай… У моего дружелюбного (на самом деле, никакой он не дружелюбный) брата под триста друзей, и среди них ровно один Николай, зато какой! Зависающий в сети (причем с компьютера…). Я перешла на его страничку, но этому Николаю, судя по дате рождения, было в два раза больше лет, чем Илье (преподаватель, может?). Маловероятно, что мне нужен именно он.
А больше никого.
Сократила запрос. «Ник».
Первой в списке высветилась я. Ника. Приятно.
Я ведь уже говорила, что полное имя нигде не указываю?..
Далее следовал уже знакомый нам Николай. И даже несколько Никит.
Но от них отгораживал меня он – еще один явный противник полного своего имени. Ник. Мальчик с красивой фамилией – Васнецкий; – у меня сразу пошли ассоциации с концом июня и зеленым лугом, полным цветущих сине-фиолетовых васильков. Где-то позади стоят могучие дубы с их резными листьями. Небо нежно-серое, в кустах чирикают пеночки.
Или нет. Вдруг представилось суденышко с позолоченным носом, на котором неопытный купец везет камни-самоцветы к ярмарке, что проходит раз в год – на выручку с нее весь этот год и живут потом. Волны фигурные, точно вырезаны на гравюре, и синие-синие, а волосы у юного купца золотые и тоже вьются. Суденышко может не прибыть вовремя. Может подвергнуться нападению разбойников, тогда купец останется без товара. А может и вовсе перевернуться во время шторма, тогда останется без купца.
А на аватарке у Ника – какой-то рисуночек, и, судя по дате, он не менял его с тех времен, когда я в восьмом классе училась. И страница практически пустая – лишь среди репостов пара таких же старых, как аватарка… но, тем не менее, стихов. Надо будет почитать потом ради интереса. Так-так, стоп. Что за интересы у тебя такие, Ника?..
Интересно, когда цветут васильки?
А когда проводятся ярмарки?..
Но Ник, в общем-то, тоже в сети был сто лет назад, даже давнее, чем мой брат. Хотя я бы в любом случае не стала ему писать. Это будет слишком навязчиво. Договариваться через брата – это одно. А вот так, напрямую, другое совершенно.
На всякий случай еще раз просканировала обстановку. Сирень моя сирень. Птички мои птички. Солнце мое солнце, зачем так палишь беспощадно…
Заметила вдруг парня. Он стоял у соседнего подъезда, левой рукой перебирал каштановые кудри, а правой что-то усердно искал в телефоне.
Может быть, забивал в поисковике “Вер…” и не мог понять, почему его друг с собственной сестрой не дружит. И еще с головой, но это уже совсем другая история.
Образ Ника, отпечатанный в моей голове, был максимально нечетким и неясным. Кажется, когда я его видела, у него был хвост… Я еще удивилась. Но и все. Хвост и обрезать можно. По себе знаю.
У этого парня был рост немного выше среднего, но точно ниже моего брата, и футболка какая-то совершенно нелепая, слишком большая, будто и он потерял не так давно несколько килограммов, а гардероб до сих пор не сменил. Сколько у нас обнаружилось общего, однако же.
Мне подумалось, что это вполне может быть он – тот Ник.
Время близилось к без двадцати одиннадцать. И я решила – терять мне уже нечего, как только наступит новый час, я в любом случае отсюда уйду, не настолько же я себя не уважаю. Но вдруг это всё же Ник? Может, ошибся подъездом. Обсчитался, с кем не бывает. Переволновался и все такое…
Так что я уверенно направилась к нему.
Парень быстро меня приметил. Повернул голову в мою сторону, посмотрел заинтересованно. Он абсолютно не походил на тот смутный образ Ника, который я помнила, но я вообще-то тоже совсем не похожа на прежнюю себя, девочку-подростка.
– Извините, – и я улыбнулась своей самой милой улыбкой. Остановилась в метре от него. – А вы никого не ждете?
– Жду… – ответил он задумчиво. Но тоже улыбнулся, правда, с таким выражением, мол, ничего личного.
– А кого?
– Девушку.
– А какую?
– Свою.
Не Ник. Чуйка не подвела.
Пора было бы уже сворачиваться. Но я ведь так просто не сдаюсь, позорюсь до последнего.
– А вы знакомы?
– Скорее да, чем нет, я думаю, – и, в самом деле, он посмотрел на меня так, будто сам вдруг засомневался, знаком он со своей девушкой, или этот жуткий этап им еще предстоит пережить.
– Ну хорошо, – я вздохнула. – Тогда я пойду.
– А вы тоже кого-то ждете? – полюбопытствовал он. Понял: – Незнакомого?
У парня были забавные рыжие веснушки – я разглядела. Сам-то он не рыжий. Я запомнила его образ на всякий случай – никогда не знаешь, что может пригодиться.
– Точно. Я даже понятия не имею, как он выглядит. А встретиться мы должны были сорок минут назад. Ещё и договаривались не лично, а через моего брата. Я уже не знаю, что делать. Скоро сойду с ума. Простите. Я вот думаю, – и я покосилась на дом. – Может, он за углом прячется? Не решается выйти? Вы ведь тоже ждёте вашу девушку.
– Сомневаюсь, что они вместе скрываются за этим коварным углом. Это было бы слишком подло по отношению к нам с вами. Я жду, потому что приехал на двадцать пять минут раньше. Но лучше раньше, чем позже, так? Часто у меня выходит наоборот.
Я согласно покивала. Как жаль, что товарищ Ник не придерживается этого правила.
– А насчет угла, – продолжил он, – сомневаюсь, что за ним вообще кто-то прячется.
– И то верно, – я отбросила назад прядку, так не вовремя выбившуюся из хвоста. – Но я на всякий случай проверю. Спасибо за поддержку. Хорошего вам дня…
– И вам! Если вдруг все-таки найдете там девушку, дайте знать.
Я фыркнула.
До чего людей одиночество доводит. Начинают на улице разговаривать с незнакомцами.
За углом никого не было. Ни парня, ни девушки, ни мотоцикла, пространство оказалось удивительно пустым и скучным. Такой же двор, как у нас, такой же серый дом. А за ним – опять и опять. В сумме набирается восемь штук. Мы в самом последнем живем. Номер у него, тем не менее, сорок седьмой.
Я вернулась.
Мой собеседник с соседнего подъезда пропал. Наверное, за время прогулки его подружка, что тоже любит заранее заявиться, успела выйти из дома. И ушли они, счастливые в своей пунктуальности.
Зато Ник так и не появился.
Я приняла окончательное решение – дождаться у подъезда ровно одиннадцати, а в следующую секунду на всё плюнуть. Рухнула на лавочку, решив не издеваться над своими ногами.
Красивое число – одиннадцать. Две темно-серенькие единички. Как вороны на вершине белого сугроба, направившие свои клювы в одну сторону, уж не знаю, что так сильно их заинтересовало.
На всякий случай еще раз проверила время появления Ильи в сети – ничего не изменилось. Привычным путем перешла через его страницу к Нику. Спустилась чуть ниже, к стихотворениям.
Стихотворения оказались странными, не совсем складными.
Но мне все равно понравились. Нашлось в них что-то завораживающее.
«Если бы мне вдруг
захотелось отобразить
черты твоего лица
на трепетно-белом холсте,
для нежных твоих рук,
для сияющих счастьем глаз
я выбрал бы трепетно-белый,
трепетно-белый цвет».
…Времени было – 11.01.
Я подумала с сожалением – ну вот и все, время вышло. И сразу же поругала себя. Ну вышло и вышло, и ладно, мне же лучше. Не придется рисковать своим здоровьем, катаясь на мотоцикле с какими-то непонятными товарищами. Еще и подход к ним искать, боясь каждым неосторожным словом обидеть…
А в следующее мгновение над головой прозвучало:
– Привет.
Я медленно подняла глаза. Две секунды мне понадобилось на то, чтобы его узнать. Еще секунда – чтобы погасить экран с сияющей его же страницей. Следующее мгновение – и я подскочила с лавочки. Ростом я оказалась ему по губы.
Итак, вот как он выглядел на самом деле.
У него не обнаружилось совсем никаких веснушек – кожа бледная, будто даже и не тронутая загаром.
Волосы – светлые, более белые, чем просто светло-русые, я даже не знаю, как назвать такой цвет. Длина их за столько лет, видимо, все же не поменялась: они были распущены и, абсолютно прямые, опускались чуть ниже плеч – длиннее моих, когда мои в состоянии спиралей.
Брови на пару тонов темнее, весьма, думаю, выразительные. Лоб слегка выделяется, будто бы чуть нависает над лицом. Скулы острые. Подбородок зауженный. Нос аристократичный – с изящной горбинкой. Губы четко очерчены, и на ощупь, наверное, даже твердые, как у статуй, коим губы из камня вылепили. Впрочем, какая мне разница…
А глаза – зеленющие. Казалось бы, такому нордическому лицу глаза нужны холодные, ближе к серо-голубым. А у него невероятно зеленые, не малахит и не хризолит, что-то между. Смотрит, не отводя взгляд, и из-за лба и бровей взгляд кажется тяжелым, пронзающим насквозь и придавливающим к земле.
– Ты чего наблюдаешь так внимательно? – полюбопытствовал он.
– Я?.. – честно, сама не знаю, что на меня нашло. Но глазищи у него в самом деле оказались невероятные. Не удивлюсь, если точно такие же глаза были у разбойников, к которым сбегали из дома благородные девицы. И у колдунов, что наводили ужас и страх на народ, а сами по ночам восседали над книгами, чтобы впитать в себя все больше и больше черных знаний, а рядом билось припадочно пламя лампы…
Ник плавно кивнул.
– Ничего. – И зачем-то уточнила, дурочка: – Коля?
«Коля» был не так-то прост. В долгу не остался. И поинтересовался в ответ:
– Вера?..
– Ну да, – я вздохнула. – В общем, мы друг друга поняли. Хорошо. А?..
Ника вспоминает алфавит, миниатюра в цвете.
Ник повторил кивок. Да что ж такое. Нужно срочно взять себя в руки. С братом же я как-то разговариваю. И ничего. Это, конечно, не брат, так что вообще должно быть абсолютно все равно. Собралась… и говоришь все четко, по делу.
– А мотоцикл где? За углом?
И на всякий случай покосилась на несчастный угол. Досталось ему сегодня.
– А мотоцикл в гараже, – Ник очень тяжело вздохнул. – Сейчас прогуляемся до него, тут недалеко. Я у друга ночевал, не успел зайти. Ты не против? – Я медленно покачала головой из стороны в сторону, все больше им поражаясь. – Я опоздал? Да? На минуту? У тебя поэтому лицо такое недовольное?
А интонации-то… Давно не сталкивалась с такими. Говорит медленно, растягивая отдельные гласные. Да и мимика тоже…
Странный. Или, скорее, удивительный. Не думала, что у Ильи такие друзья.
Окна нашей квартиры выходят на двор соседнего дома, и созерцаем мы кусты сирени. Зато вдоль подъездов идет ряд тополей, могущественных и лохматых. Закончился сезон цветения сирени, но на смену ему приходит сезон тополиного пуха. Прямо сейчас одна из пушинок опустилась Нику на нос, и он смахнул её ненамеренно.