8 октября
Козулин читает своё творение Бузулуку:
– Ты не Олег, что Русью правил,
Но я хочу, чтоб ты тоже след оставил.
– И не надейся! – вскидывает Сева щитком ладошку. – Наследить… Да пожалуйста! Не более того… Лучше послушайте… Отец и сын были в зоопарке. Дома сын хвалится: «Мам, мы видели слона. Во – хобот! Во – уши! Во – хвост и ещё кое-что.
– Кто тебе сказал?
– Папа.
– Это у него кое-что, а у слона что надо!
Козулин погрозил Севе пальцем:
– Баланду травите. Медведя на вас нету! А ты, – повернулся Козулин к Олегу, – кончай му-му катать.[195] Давай срезай элеватор.[196] А то уже дырочек на ремне скоро не хватит.
Олег засерчал:
– Я тебе доложу поперёк шеи, бобик ты бесхвостый. Это у тебя от пуза веером!
12 октября
Трудяги
Медведев вернулся из тольяттинской командировки.
Калистратов чинопочитаемо осведомляется осторожно:
– Как съездилось, Александр Иванович?
– И не спрашивай. Завод – целый город! У меня спросили: «Вы с машиной?» Я ответил: «Пока нет». Думал, дадут навсегда. У них дождёшься… Туда надо ехать на месяц, чтоб побывать во всех цехах. Там в минуту сходит с конвейера двадцать машин! Ездил по заводу с каким-то малым из «Известий». Я его не знаю.
– Я его тоже не знаю! – торопливо выпалил лиса Калистратов.
Я чуть не расхохотался.
Да как он, Севка, мог знать малого, о котором говорил шеф? Он же, Севка, не был рядом с Медведевым и не мог знать. Но… У Севы своя подхалимская логика. Чего не знает начальство, того не смеет знать и подчинённый! Начальство нельзя подводить!
– В Домодедове, в порту, – усмехнулся Медведев, – один привязал верёвкой медведя к скамейке и ушёл. Может, к кассе. Может, в туалет. Стоит Михалыч один, обиженный. Уборщица сыздали замахнулась метлой – гневно рыкнул. Кинули ему газету – смял. Чего-то искал. Конечно, еду искал. Девчонка принесла мороженого, кинула на комок газеты. Медведь лизнул. И тут же съел вместе с обёрткой.
– И у меня был случай, – подобострастно хвалится Владимир Ильич. – Питерцы подарили чехам байкальского медвежонка. У трапа они дали ему своего, чешского, пива. Выпил он и бросил бутылку. Разбил на счастье. И спокойно пошёл по трапу в самолёт.
– А что у вас тут нового? – спросил Медведев.
– Клименку сделали спецкором, – ответил Новиков. – У него квалификация хорошая.
– Ну что квалификация? Приехала присоска[197] Муся, на скрипке сыграла Пятый концерт Бетховена. Всех очаровала. То же самое, что и у нас: «Успешно проведена плавка на новой домне».
– Векслер и Клименко остались одни в культуре. Теперь Клименко должен руководить Векслером. А Векслер упирается: «Я не буду ему подчиняться. Он беспартийный».
– Есть у нас новостёнки и покруче, – говорит Артёмов. – Расскажи, Олежка.
– Выпил я на брудный шафт, – ткнул Олег указательным пальцем в потолок, – и тут же сознался в рифму:
Я не папин, я не мамин,
Мой папа Костя Лапин!
– Правда, было это во сне, – уточнил Олег.
– Ну… Мне не интересно, что там было во сне. Мне подавай фактуру яви.
– А наяву вот что произошло за время твоей командировки! – сказал Артёмов. – Слушай.
Мы Америку догнали
По надою молока.
А по мясу недобрали:
Стояк сломался у быка.
– А вообще, – продолжал Артёмов, – народ у нас золотой! Народ-трудяга! Железняк! Вот случай с одним рыбаком. Ладно отработал путину. Спускается на берег и видит малого с плакатиком «Кто в море? Я первый». Наш герой и задумайся. А не сходить ли вповторяк в путину? Прямо с корабля на корабль? А тут порядок такой. Если человек идёт в путину с корабля на корабль, ему платят вдвойне. Сходит три раз подряд – втройне! Наш герой сходил подряд восемь раз. Ему заплатили в восьмикратном размере. Когда он сошёл на берег, его пришли встречать сто тысяч человек! Всем хотелось увидеть героя. Он дошёл до госбанка и упал на ступеньках. Он разучился ходить по земле. Восемь же месяцев в море! Зато из банка он вышел с плетёной корзинкой, полной денег.
13 октября
Принесли новые красные стулья.
Все старые сразу выкинули в коридор. Стали обживать новенькие.
И тут началось…
– Да они низкие! – визжит Калистратов.
– И прогибаются! – хнычет Новиков.
– Дайте-ка я проверю! – говорит Медведев.
Новиков ставит рядом посреди комнаты два стула. Старый и новый.
Посидел Медведев на том и на том и заключил:
– Да, новые ниже и ненадёжные какие-то… Лида, – приосанившись, говорит он техничке, – новые стулья только для литсотрудников! Подрывать, умалять и урезать авторитет начальства не позволим! Я буду сидеть только на своём старом стуле из спецбуфета.
Новиков размахивает рулеткой:
– Ну на целый же сантиметр урезаны новые!
Медведев наставил на меня кривой указательный палец:
– Это вот налицо работа Санжаровского. Он обслуживает мебельную промышленность. Всё писал статьи об экономии. И до чего доэкономился?
16 октября
Международник Михаил Герасимов принёс Новикову партвзносы. Меж пальцев чадит папироска.
Медведев сердито бросает:
– У нас не курят!
– Воспитанные люди всегда говорят гостям: пожалуйста, курите! Даже вон сам Кастро! Он выкуривал по десять сигар в день. Теперь тайком выкуривает только по три штуки.
– А у нас ни под каким соусом нельзя! А раз желается принять ингаляцию…[198] Костыляй в курень![199] А тут нечего. А то оштрафуем, как милиционер на улице.
– Милиционер штрафует, даёт квитанцию. У вас нет квитанций. И на улицах везде написано: «Не курить!»
– А у нас тоже написано на нашей двери с той стороны.
Герасимов выходит, внимательно осматривает дверь:
– Не вижу.
– Кто-то сорвал. Минуту назад была.
– Минуту назад я вошёл сюда.
– Тут и зарыта собака! – буркнул Медведев и пошёл на планёрку.
Вскакивает Бузулук, приставляет пухлявые ладошки рупором ко рту и с напрягом густым басом объявляет:
– Работают все радиостанции Советского Союза! Передаём экстренное сообщение Телеграфного Агентства Советского Союза! ТАСС уполномочен заявить, что заведующий редакцией союзной информации Медведев Александр Иванович отныне переведён главным выпускающим на выпуск А!
Петрухин поддержал Олега:
– Всё верно. Одно доверенное лицо сказало, что Колесов посадит Медведева на выпуск. На новом месте Медведев быстренько наделает ошибок, и Колесов ещё быстрей уволит его по статье о профнепригодности.
Все встали и торжественно захлопали.
– Консенсус налицо! – заявил Калистратов.
– А потому, – басит Бузулук, – объявляем «Минуту стиха», пока нет с нами неугомонного товарисча Медведёва. Читаю своё! Слушайте все внимательно![200]
Вернулся Медведев и, ни к кому не обращаясь, бухтит:
– Ну, иностранцы ушли?
Только закрыл он рот, и лёгкие на помине входят «иностранцы». Так он называет группу алма-атинских журналистов, приехали к нам на стажировку.
И сразу к Медведеву:
– Плохо, Александр Иванович, что нельзя у вас курить.
– До обеда мы не пускам сюда курящих. Заведите и вы у себя такой порядок. Выкурите, выживите там Ганжу.
– Он не курит.
17 октября, суббота
Зеваки
Прибегаю на выпуск – Беляев зверем набрасывается на меня:
– Ты где бродишь?
– Да вот прибрёл к вам на дежурство. За пять минут до девяти. А я, между прочим, с девяти.
– Твоё счастье, что прибрёл. Не приди в девять, я б вызвал Медведева. Не умеет руководить – пусть сам работает!
Тут же Беляев звонит в Ижевск Данилову:
– Лёнь! Срочно натягивай штаны и марш в Глазов к родителям Курченко.[201] Сделай очерк. Уточни… Мы дали, что она собиралась поступать в педагогический, а «Известия» – в юридический. Так где она хотела учиться? Выясни…
Иванов всё утро безутешно рыдал:
– Маленькая дочка вчера прыгала в туфле с гвоздём и поцарапала покрытый лаком пол. Правда, вдобавок она ещё вывихнула ногу. Но это… – он кисло махнул.
Вывихнутая нога дочки – пустяк! Жалко ему только поцарапанный пол.
Так бы и пустил в него матом.
Иванов трясёт передо мной листок:
– Ты вычитал эту заметку из Миасса?
– Да.
Через три минуты злой выговор мне:
– А в Миассе-то две эс!
– Извините, зевнул.
Иванов выправил информацию о Саяно-Шушенской ГЭС. Я заметил у него ляп. «Полотно полощет». Поправить? Да как сметь править начальство? Разве дозволено яйцу учить курицу?
И я смолчал.
Скоро приходит корректор со своей поправкой: Полотно полощется». Иванов подымает руки:
– Сдаюсь. Вы правы.
19 октября
Приехал из Свердловска на мини-эшафот строптивый Стариков. Сразу рысцой побежал на полусогнутых на поклон к Медведеву.
Дуэт Бузулук – Калистратов:
– Наконец-то ты правильно сориентировался.
Всем колхозом чистили мозги Уралу.
Калистратов важно выпевал:
– Не доведи тебя Господь попасть на пропарку и продувку к Иванову. Это наша тяжёлая артиллерия. Методично, размеренно говорит, говорит и только дё-ёр-рг за ниточку. Б-бабах по врагу! Мотай на кое-что. Иванов как учит? «Мы не хотим никого пугать, но, как говорят наши восточные друзья, мы хотим, чтоб видели в этом намёк».
Стариков голову всё ниже, ниже, ниже…
Бормочет:
– Критику признаю… Да, я недостаточно активно работал. Буду выполнять все указания…
23 октября
Сева:
– Александр Иванович! Фадеичев зарубил мою командировку. Надо нести сдавать деньги.
– О! Ты уже получил!
– А вы не хотите за меня вступиться?
– Решайте сами свои семейные дела. Да… Что значит вступить в бой…
Я:
– … с отдохнувшим…
Петрухин:
– … и окрепшим на море Чёрном…
Медведев:
– … Фадеичевым! Он рвётся в бой!
Бузулук:
– Но почему только с промредакцией? Это, Александр Иванович, должно вас взволновать.
– Только и осталось…
Мне позвонила Наташа и вздыхает:
– Как живёшь? Теперь ты отломанный ломоть.
– Как?
– Ты отколовшаяся льдина, пустившаяся в паводок в открытое море. То-то тебя ждёт! Как к тебе и подойти?
– Ко мне не надо подходить.
– К тебе уже подъехали. Обогнали меня, пешего. Не спеши! Из ста браков 88 разбегаются в разные стороны.
– Ты к чему это?
– А к тому, что у тебя нет тугриков на развод.
– Толик, я у тебя займу. К твоему сведению, если мы, молодожёны, не проживём три месяца, то будут платить свидетели. Я узнавала.
– Опять тебя на шуточки заносит.
– А ты не бросай в мой огород камешки.
– Ты столько набросала на мои хрупкие плечи булыжников!
– Что делать…
– Менять фамилию.
Бузулук звонит жене на работу:
– Братишка?
– Какая мартышка? – огрызается женский голос.
Он снова звонит:
– Позовите Лизу… Братко, какая там чуня взяла трубку? Подружка твоя? Я с нею не буду говорить. Брательник, ну, выпьем! Я еду в командировку. Деньги на ляжке. Бери все бутылки на себя.[202]
26 октября
Вышла из отпуска Аккуратова.
Ходит по углам и хвалится про море и собачку.
– Ты, – говорит ей Сева, – дюже оттолстела, жирная. Иль в цековском санатории курила бамбук?[203] И какая-то одичалая, чужая.
– И ты чужой.
Я удивляюсь:
– Чужие, а узнали друг друга.
27 октября
Бузулук разбудил тайгу
Обычное утро.
Войдя в редакцию, Медведев первым делом переобувается. Из сейфа достает домашние тапочки, а в сейф запихивает уличные башмаки. В редакции он всегда шлёпает в тапочках.
В 9.01 Аккуратова уже на телефоне:
– Приезжай в воскресенье, Гош. Всё-таки семнадцатый этаж! Поплевать с балкона можно. Так романтично… Будет как новоселье… Без лифта не можешь? А это оттого, что ты уже в землю растёшь. В ботву… Да, за отпуск сильно затолстела. Ну… Возьмёшь меню, глаза разбегаются. По морде уже созрела для должности заведующей редакцией… Нет, не самолётом летала. На пролетарском поезде. Так спокойней. Сам же знаешь… Чем больше самолёт, тем пышнее похороны…
Медведев запихивал в сейф второй башмак, когда принесли материал на телетайпной ленте, которой можно трижды обмотать самую толстую женщину в Европе.
Это был первый такой большой материал из Кемерова. Медведева это так поразило, что он бросил возиться с башмаком, сунул его на сейф и принялся читать.
– Хм… Интересно, – щелкнул он ногтем по ленте. – Хорошая деталька. Директор – запевала заводского хора!
Но чем дальше читал, тем всё мрачней становилось его лицо. Не дочитав, забраковал он очерк. Потом всё же воткнул башмак в сейф и отправил цидульку в Кемерово о том, что материал отклонён.
И при всём при том ему понравилось, что только вчера Бузулук вылетел в Кемерово и развил такую горячую деятельность, что уже сегодня тамошний корреспондент с переломанной ногой Юра Хромов прислал огромный материал.
Примерно через час Бузулук прислал грозную телеграмму с просьбой дать материал.
Его не послушали.
Позвонил Хромов.
– Мне некогда, – ответил ему Новиков и положил трубку.
Тогда Бузулук стал терроризировать редакцию по телефону.
– Ты что, туда адвокатом поехал, – выговорил ему Новиков. – Этот материал – худший образец твоего забракованного материала с завода Лихачёва, – и бросил трубку.
– Они пьяны, – сказал нам Новиков. – Бузулук ритмично икает. Такое ощущение, будто слышишь по телефону запах водки. Теперь его за такие штучки больше не пошлют в командировку.
И тут Хромов прислал по телетайпу заявление об увольнении.
– Это, – сказал Медведев, – они с Бузулуком решили нас попугать. – Наверно, выпили, рыданули друг дружке в жилетку и написали. Решили нас припугнуть. Хромов же хромает. Ходит с палочкой. Мол, больного не уволят. А может, его хромым и брали на работу?
Наш генералитет воспарил.
– Бузулук разбудил тайгу! – объявил Иванов. – Бузулук – наш ледолом! У нас на местах сколько сидит корреспондентов-неумёх! Плохо пишут. Не знаешь, как и уволить. А Бузулук нам поможет. Я уже прикинул его план поездок в Рязань, в Ижевск… Лиха беда начало!
Провожая взглядом выходившего из комнаты Иванова, Медведев, хихикнув, тихонько съязвил:
– Пошёл писать приветственное письмо Бузулуку.
28 октября
Молчанов:
– Ильич, я уже год работаю. Прибавь мне жалованье, а то завтра не пойду с Аккуратовой на овощную базу грузить картошку.
– Действуешь по принципу старухи: не отремонтируешь воду – готовить не пойду.
– Видишь, у меня неудобная ставка. 110 не делится на четыре без остатка. А я алиментщик. Мне надо, чтоб на каждого приходилось поровну. Без мелочи.
29 октября
Прихожу домой – дверь на веранду нараспах.
– Перегрелась, кума? – улыбаюсь двери.
От холода дверь сжалась и открылась сама.
В комнате ноль градусов.
Дышу на руки:
– Холод собачий и голод кошачий!
– Ты с кем говоришь? – спрашивает из-за стены Мария Александровна.
– С самим собой. В комнате у меня ноль целых хрен десятых! Вот подышал на градусник – уже три! Жара!
– Это моё тепло! – выкрикивает из-за другой стены тётя Катя. – Вот возьму и поставлю стену кирпичную. Чтоб моё тепло не уходило к тебе.
– Зачем же? Тогда я вас не услышу.
– Раз пока слышишь, давай у темпе шестьдесят копеек. Дворничихе. Она метёт улицу у нашего дома. К празднику ей надо что-нибудь купить. Маша дала 50, я 50, Дуська 50 и ты дашь 60.
– А почему я больше всех? Я добавки не просил.
– Потому что на тебе негде ставить пробы, – усмехается она.
– Нет. У меня есть ещё где ставить. Есть чем и есть где. Э-эх… Бывает…
Бабка Маня перебивает:
– Бывает, у девки муж умирает, а у вдовы живёт. Давай шестьдесят и вся твоя песенка.
30 октября
В 6.40 сама открылась от мороза дверь на веранду.
Глянул в окно – всё бело!
Ба!
Это сама Зимушка-Зима распахнула дверь.
Вспомнилось, как в кавказском детстве нас будила утром мама, боясь, что мы проспим снег, там он быстро таял:
– Уставайте, хлопцы! Сниг!
Почти так я крикнул сегодня, обращаясь за стены к старухам:
– Вставайте, дамы! Проспите снег!
Молчание было мне ответом.
5 ноября
Вернулся из командировки легендарный Бузулук.
Татьяна притворно пошлёпала в ладошки:
– Ах! Олежка появился. Тихо сел и сидит. Будто и не ездил в Кемерово.
– Я давно говорил, что ты наводчица и подколодчица.
– Я не лётчица, я не наводчица. Я молодая змея- подколодница. Я перехожу на работу к Беляеву. Буду ездить в командировки и наводить кадровый порядок.
Сева приложил руку к груди и кланяется Олегу:
– Если выкуришь ещё и Титлянова, памятник тебе обеспечен! Ну совсем этот красивéц перестал ловить мышей в Рязани!
– Поеду и уволю. Он у меня быстро получит маслину![204] Только пустите.
– А теперь скажи, – говорит Сева. – Когда Хромов диктовал на ленту заявление по собственному желанию, ты стоял рядом?
– Я уже лежал. Мы были та-ак хороши…
6 ноября
Коллеги
Молчанов сказал Калистратову:
– ЛенТАСС прислал всем редакциям поздравления с Октябрём, а нашей редакции – хренушки!
– Кто подписал? Узнай. Я подам представление.
– Смирнова.
– Океюшки! Считай, что ей уже сделали ингаляцию.[205]
– А где наши Пеструшкин и Аккуратиха?
– Пеструшкина я отпустил до десяти часов. А Аккуратихой я давно не руководил.
Тут вошла Аккуратова:
– Сев, я скоро умру. Покурила «Дымок»… Проглочу что – слышу, в горле комком стоит.
– У меня те же боли. У тебя будет рак.
– Ну, давай руку. Ты меня утешил. К врачу не надо идти.
– Может, к тому времени научатся оперировать. Отрежут то место, пришьют чего-нибудь… Только… Резать-то режут, да пришивать забывают.
Звонит из Ташкента Таубеншлаг.
Олег ему выговаривает:
– Голубой шлак! Ефим! Я тебе не Сьева, мать твою! Змей Горыныч! Ты сам не пьёшь и другим мешаешь! Дай ему тему для заметки! Радоваться надо, пить. А он – заметки! Я сказал тебе своё фэ. А теперь ты ответь… Ты чего перхаешь, как овца? Молчишь? Махни полбанки – как рукой снимет! Гуляй! Информации никакой нет. Сидим муде чешем. Праздник же на носу! Мы принимаем ваши нежные поздравления и шлём вам свои самым категорическим путём. Вы поднимите там за нас стопку, а мы уж поднимем!
Калистратов:
– Слушайте анекдот про Таубеншлага. Он задал Узбекскому радио вопрос: «Моя жена на всю получку купила двенадцать бюстгальтеров. Что мне с ними делать?» Ответ: «Сшейте тюбетейки. Как раз получится двадцать четыре».
– Раз делать нечего, – тупо смотрит Татьяна в окно, – может, нас пораньше отпустят?
– Пока начальство не поздравит, никого не пустят! – пристукнул Олег по столу. – Вдруг Колесов придёт и скажет: «Я пришёл поздравить с премией Аккуратову, а её нету!»
– Меня он не вспомнит.
– Ка-ак не вспомнит? Ты же член нашего коллектива! Мужского рода.
– Ты говоришь, как Молчанов: здесь нет мужчин и женщин, а есть коллеги.
– И где болтается наш коллега Петрушкин? – заныл Сева. – Просился на двадцать минут, а его нет уже три часа!
Олег рубнул:
– Я всегда ухожу молча и не говорю на сколько.
– Это, – грозит Сева пальцем, – выйдет тебе большим боком!
– Не могу же я сидеть прикованным к стулу! Сидеть и думать… Эх, бывало, заломишь шапку и запустишь оглоблю в коня… Девятого еду в Рязань к Титлянову. Через два дня получите от него заявление об уходе.
Влетает секретарша:
– Не выходить! В полвторого здесь будет митинг!
На собрании Колесов, морщась, сказал:
– Говорить громко не могу. Зубы… Полчелюсти выдрали…
– На чих кошки здравствуй, зубы болеть не станут! – выкрикнул кто-то совет с места.
Колесов кисло отмахнулся и продолжал:
– Помните 52-ой Октябрь? Тогда мы говорили о трудном годе: столетие Ильича, съезд комсомола, выборы. С освещением всех этих задач вы прекрасно справились. Сейчас у нас одно на повестке: достойно освещать подготовку к 24 съезду.
Прошамкав всё это, Колесов тут же срулил.
– Как распорядился главный, – сказал Беляев, – тем, кому делать нечего, можно потихоньку сливаться где-то в районе трёх часов. Но поскольку все мы люди занятые, то уходить не надо. А вольный комментарий к высказыванию главного такой: уходим поодиночке, а не стройными рядами.
– Выкрик с места:
– Надо подготовить список тех, кому делать нечего!
Из другого угла выкрик:
– Запишите меня первым!
Подтягивая штанишки, Сева жалуется Новикову:
– Володь, ты будь готов к тому, что я напишу докладную на Петрухина. Нельзя так плевать в лицо товарищу. Просился на двадцать минут, а нет его на работе уже пять часов! Хоть тут нам делать нечего, так всё же… На работу надо приходить…
Молчанов предупредил:
– Володь! Если в понедельник я не приду, то я взял отгул. В воскресенье я дежурил на выпуске с Фадеичевым.
Татьяна торопливо собрала свои бумажечки со стола и сказала:
– Беляев разрешил мне рассредоточиться. Я сейчас приложусь щёчкой ко всем вам, поздравлю с праздником и марш к тётке. Раз такой холод, суну собачку в сумку, и поедем мы с нею в гости гонять чайковского.
7 Ноября, суббота
Ошибка
Свои ошибки мы обычно отмечаем государственными праздниками.
Б. Кислик
Годовщина Великого Октября.
Проснулся я поздно.
Вставать не хочется.
Из-за стены тётя Катя:
– Тольк! Вставай прибей знамя на дом. А то нас оштрафують. Маша не может. Заболела.
– Прибью…
8 ноября
Холодно.
Решил затопить печь.
Перекрестил её и крикнул за стены соседкам:
– Вставайте, замороженные ангелы! Грейтесь моим теплом!
Зажёг я бумагу, которой забил печь.
Повалил дым изо всех щелей.
Завопили и бабки. Мой сладкий дым и им ест очи.
Тётя Катя из-за стены:
– Маш! Покажи этому хрену, как топить.
Прибежала печной генералиссимус:
– Ты обе открыл дырки?
– Обе.
– Странно… А чего же дым прёт в дом? Принесу замазать щели.
Замазал я у себя на печке щели. Замазал и у тёти Кати.
– Марья Александровна, а вам замазать щели?
– Не надо.
После замазки дыму стало меньше. Но вонь держалась. Всю ночь дверь была полуоткрыта.
Оказывается, Соколинка по-дружески намешала цемента с песком. А цемент, как мне объяснили, в таком переплёте опасен. Я тут ни бум-бум. За что купил, за то и продал. Тот-то она не разрешила замазывать у неё щели. А может, она и не знала о фокусах цемента?
Ночью я плохо спал. Боялся за тётю Катю. Скрёбся по стене – молчит. Кашлял – молчит. Утром потемну побежал к ней и увидел у неё свет. Жива!
Славь Бога!