От Ржева до Берлина. Воины 3-й гвардейской истребительной авиадивизии о себе и боевых товарищах

Ночью меня отправили дальше от фронта километров на 60 в полевой подвижной госпиталь. Там была старушка-врач из Москвы. Здесь можно было лежать не более 20 дней, а тогда уже отправляли дальше. Она меня уговаривает, что летать, может быть, будете, а если не будете, то будете работать. Я просил, чтобы меня оставили здесь. Она ко мне очень хорошо относилась, всё называла «сынок, сынок». Я пролежал там 25 дней, они делали мне уколы, и я от них чуть не умирал. Игла толстая, ищут вену, держат мне руки и ноги. Я тогда не мог головы поднять. Через 10 дней я стал ходить, но был всё-таки очень слабый. Здесь я узнал, что полк уезжает. Я попросил у сестры одежду и из окна убежал. Был я в свитере, без шлема, а уже было холодно. Здесь около станции был сбит самолёт. Я подошёл к коменданту станции и говорю:

– Вы видели, что упал самолёт?

– Да, видел.

– Это меня сбили, мне нужно попасть в Будогощь, в полк.

Он меня посадил в топку на паровоз и отправил в Будогощь. Приезжаю, а немцы уже наступают на Тихвин через Будогощь. Оттуда мы уже отступаем. В полку не знали, что я жив, обрадовались. Из Тихвина скоро тоже пришлось уезжать.

В марте месяце мы поехали переучиваться в тыл на «яках». Здесь уже полковник Сталин стал формировать полк, и я перешёл к нему.

Следующий тур, более жёсткий, был уже под Сталинградом. О двух братьях я ничего не знал. Уже из Москвы, из Люберец мы уезжаем на фронт под Харьков. Там дрались, но ничего особенного не было, только на парашюте пришлось спускаться^[381]. Зажгли мою машину, я хотел пройти дальше на свою территорию, а самолёт горит, пламя уже в кабине, горит лицо, руки, ну, пришлось выскочить из машины. Наши лётчики меня прикрывали. Я спустился на парашюте, повис на деревьях в лесу, а потом отцепился и спрыгнул на землю. Лётчики надо мной крутятся. Руки и лицо сильно обгорели и болели очень сильно. Ну, здесь наши люди подскочили, так как видели, что я здесь спустился. Лётчики опять прилетели, смотрели, парашюта там уже не было, значит – жив. В деревне мне руки чем-то намазали, врач смотрел, но было очень темно. Потом за мной прилетел У-2, и меня забрали в полк. Отправили меня в Москву, там я лечился в Люберцах.

На Волховском фронте у меня было пять сбитых самолётов. Под Валуйками я сбил 4^[382]. Потом мы направились в Сталинград.

Нужно сказать, что я тут нашёл старшего брата. Я уже слышал, что брат Николай погиб под Харьковом, какой-то комиссар меня встретил и сказал, что я твоего брата видел в окружении. Я после искал его и не нашёл. Но он также слышал обо мне и тоже искал меня и нашёл. Не виделись мы с ним уже год. Мы договорились о том, чтобы его перевели к нам в полк, и он в июле [19]42 года перешёл к нам в полк. Так что в Сталинграде мы летали парой: он – ведущим, а я – ведомым. У него тоже были уже сбитые самолёты.

В первый тур^[383] под Сталинградом были большие бои. Было нам очень трудно. Дрались мы с превосходящими силами. Потеряли мы много лётчиков. Здесь меня опять сбили, зажгли машину, но я уже не обгорел, так как быстро выскочил^[384]. Меня немцы зажгли, я выскочил с парашютом, парашют сразу не раскрылся, была какая-то задержка, так как я штопорил. Но потом парашют раскрылся. Спускаюсь я на парашюте и вижу и немцев, и своих, спускаюсь на нейтральную полосу, стреляют здесь со всех сторон. Потом видят, что парашютист спустился, но не знают, наш или не наш. Но я упал в метрах 10 от немецких блиндажей. А когда спрыгивал с самолёта, я зацепился за стабилизатор и ударился ногой, ушиб ногу, но в воздухе я ничего не чувствовал.

Наши лётчики прилетели и доложили, что я попал, наверно, в плен.

Пистолет у меня был под регланом, я перезарядил его, положил. Смотрю, никого нет. Потом один фриц вылезает, грязный такой, заросший, рыжий. И – ко мне. Я ему показываю, что я – свой, раненый, иди обратно, но он не подчиняется. Я показываю ему, что убьют, мол, тебя, спасайся. Он тогда полез обратно. А наши по мне из автомата бьют. Я им показываю, что, мол, свой. Здесь ко мне бегут – один лейтенант и двое бойцов. Перебежками, перебежками подбегают ко мне. Тут немцы открыли по ним огонь. Лейтенант был сразу же убит. Я здесь тоже пополз по направлению наших, там было метров 350–400 нейтральной полосы. Другого бойца также убили и третьего бойца ранили. А меня ни одна пуля не задела.

Это было в 11 часов утра, и до самого вечера они вели огонь. Как я лежу, они прекращают, как только я пополз – опять открывают огонь. Потом открыли миномётный огонь. Мины пролетали дальше, но поднимали большую пыль, и я, прикрываясь этой пылью, полз. Потом опять лежал, опять полз. И меня это спасло. Наконец, добрался я до наших окопов. Ходить я уже не мог, так как нога стала страшно болеть, меня отправили на носилках. Там ещё раз на передовой хорошо меня побомбили. А потом меня оттуда увезли. Привезли меня к себе, ко мне все приходят, а брата – нет. Оказывается, он садился на вынужденную на свою территорию и взорвался на мине. Сначала мне говорили, что он на задании, потом говорят, сел на вынужденную, а на пятый день всё рассказали. Я остался опять один.

Скоро оттуда мы уехали. Немцы стали наступать на Россошь, на Сталинград. Оттуда полк улетел на Москву. Это было уже осенью, в сентябре.

Я под Сталинградом сбил ещё 5 самолётов^[385]. Во второй тур меня не взяли^[386].

После мы улетели на Калининский фронт и стали здесь опять драться. Здесь я ещё сбил пять самолётов. Сейчас у меня сбитых 19 самолётов. На Калининском фронте ничего особенного не было. Звание Героя Советского Союза мне присвоено было на Северо-Западном фронте. Первый орден Ленина я получал в Кремле, и сейчас опять получал орден Красного Знамени в Кремле. Получилось так, что я был только один, и больше никого не было, вручал мне орден председатель Карело-Финской республики Куусинен*^[387].

Четвёртого брата я пытался переводить в этот полк, но он, перелетая линию фронта на «Дугласе», погиб*. Пока я нашёл только одну сестру, она в Астрахани, а родители остались у немцев.

Сейчас мы прилетели в засаду. Здесь находится большая часть, и мы дерёмся, как положено.

В первый раз мы вылетели 12 июля восьмёркой, только их погоняли, и они разошлись. Это была первая встреча. Мы потеряли одного своего – Сафонова^[388]. Красавин* здесь сбил одного «фоккевульфа». В тот день мы вылетели опять, и опять мне влетело. Вылетели мы втроём, я, Шишкин и Вишняков. Погода была очень плохая. «Юнкерсы» здесь недалеко бомбили наши войска. Мы начали «юнкерсы» атаковать. Двух сбили. Затем нам передали, что здесь ходит и корректирует «рама». Навели нас на неё, и мы ей дали. Она прямо на «живот» села, и наши пехотинцы забрали лётчика. Также Шишкин сбил один самолёт^[389].

Характерный бой в тот же день вела наша шестёрка с Шишкиным. Они полетели нашим помогать, а пока летели, наши ушли, и они нарвались на 16 «фокке-вульфов». Бой здесь был большой. Мы потеряли только одного, а сбили три самолёта^[390].

В этих боях у нас участвовали молодые лётчики, дрались исключительно хорошо. Что у нас характерно – это взаимовыручка. Кроме того, дерёмся мы всегда парами, и вообще немцев гоняли здорово.

Карначёнок был исключительный лётчик. У него было много сбитых самолётов, штук 15. Ему посмертно было присвоено звание Героя. Он совсем молодой – [19]20 года рождения, но имел большой авторитет, так как дрался он здорово. Парень он был очень простой и весёлый.

Здесь наша эскадрилья сбила 8 самолётов.

Если кончится скоро война, то по состоянию здоровья я, вероятно, не смогу быть лётчиком, но всё же мне хотелось бы остаться лётчиком.

В Рассказове я женился второй раз. Жена моя окончила педтехникум, очень хорошая девушка, знаем мы друг друга давно, и я очень её уважаю. Женился я в мае месяце, как раз когда получил Героя.

Героя я получил, как сказал уже, на Северо-Западном фронте.

Там был такой бой^[391]. Во время боя у меня забарахлил мотор, но я заметил 2 «мессера», которые меня догоняли на нашей территории. Я сначала думаю, что это наши. Потом смотрю, нет. А затем подходят ещё два «фокке-вульфа». Чуть меня не сбили. Гоняли, гоняли, я уже сознание просто теряю. Я сбил одного из них. [Далее следует вычеркнутая фраза: Тогда они ушли, а то два заходят сверху, а два по сторонам и ведут кинжальный огонь. Я просто разозлился и прямо бросился на них. Один ушёл, а другого я сбил.] Тогда и те остальные ушли.

Но я сразу не мог понять, куда идти. Попал к Демянску, смотрю, площадка. До города ещё не дошёл, крутился около деревень. Закрутился, не знаю, что делать, не соображаю ничего. Увидел площадку, думал, что это аэродром, и решил сесть. Уже хотел садиться, смотрю, там кресты. Оказывается, это был немецкий аэродром, но самолётов там не было. А я хожу кругом. Горючего у меня уже немного, но никого нигде нет, и я не знаю, садиться мне или не садиться. Потом смотрю, один наш самолёт на животе лежит, а потом в стороне стоит целый самолёт, замаскированный. Я думаю, самолёт двукрылый, а у них «хеншели» такие, а может быть, наш У-2. Решаю садиться. Выпускаю ноги, сажусь на площадку, на самый краешек. А она сама очень маленькая, а дальше овраг, и я мог, конечно, разбиться. Садился без скорости, парашютировал, думаю, ладно, всё равно буду в овраге. Когда сел, быстро вылез, запустил мотор. А никого кругом нет. Смотрю, выходит один человек. Я решаю, если фриц, то я дам газ и улечу. Затем думаю, нет, я зарублю его винтом, так как вижу, что человек идёт без автомата, с палочкой, а пилотка опущена, как у фрицев. Подходит он ко мне, заходит. Думаю, как начнёт говорить по-немецки, так пущу самолёт. А он мне по-русски говорит: «Вы чего здесь сели, здесь такие самолёты не садятся».

А… думаю, всё. Я говорю, ты показывай, куда заруливать, а там всё было заминировано, и в сторону никуда нельзя было отойти. На другой день я зарядился, а за мной уже прилетели на Як-6 от полковника Сталина. Взлетать было трудно, так как площадка небольшая, мы уже выбрали место за площадкой, где растаял снег, и взлетели.

НА ИРИ РАН. Ф. 2. Р. I. Оп. 79. Д. 6. Л. 107–115

Гвардии старший лейтенант
Шишкин Александр Павлович

Заместитель командира 3[-й] эскадр[ильи] 32 ГИАП 3 ГИАД. 1917 г. рожд[ения]. Член партии с [19]42 г. Награждён орденом Ленина и орденом Отечественной войны II степени

Родился я в Челябинской области, в Кочкарском районе, в деревне Верхняя Санарка в крестьянской семье. Окончил там семилетку. Отец сейчас у меня на фронте, мать дома, работает, есть у меня два братишки и три сестрёнки. После семилетки учился в педтехникуме. В [19]36 году по спецнабору я как раз и попал в Качинскую школу. А в комсомол я вступил в [19]31 году. В [19]38 году я окончил школу и работал инструктором, потом командиром звена, в общем, работал там до июня мес[яца] [19]42 г. А с июня мес[яца] [19]42 г. работаю в этом полку.

Полк отправился на Сталинградский фронт и находился в Гумраке. Я хотя был теоретически и подготовлен, но в первом бою всё-таки волновался. В первом бою мы встретились с истребителями. Правда, до этого ещё у меня было сопровождение У-2 и вылетов пять, но это был первый бой. Я здесь сбил 109[-го] одного. А потом с «фоккерами» стали драться^[392]. Их была большая группа, они прикрывали своих бомбардировщиков, а наша группа была верхняя. Я залез в самую их гущу. А нужно сказать, что наших самолётов там тоже было порядочно – штук 16. А у них было 4 Ю-87 и истребителей не меньше 12. Я потерял здесь своего ведущего. Ко мне тогда пристроился Александров. Откололи мы одного и давай его гонять. Гоняли, гоняли и расстреляли. Это был мой первый сбитый самолёт^[393]. Здесь я сделал вывод, что их можно сбивать, бить. Правда, я понял, что нужно также и учитывать режим, что другой раз попусту стреляешь, расстреляешь все патроны, а в конце боя и можно врага сбить, да патрон уже нет.

Я летал с товарищами, которые имели большой боевой опыт, а потом постепенно и сам начал водить.

Крепко мы дрались во втором туре под Сталинградом, в Б[ольшой] Ивановке. Там я сбил 4 самолёта. Здесь уже работа была сложнее, так как самолёты у немцев – хорошие, и лётчики тоже были хорошие, и нам там приходилось очень трудно. Меня там сбили, пришлось спуститься с парашютом^[394]. Потом ещё один раз горел, сам мотор загорелся, сел на горящем самолёте.

Затем были под Великими Луками, под Демянском, там я сбил шесть самолётов, а всего сбил 12. Под Вел[икими] Луками мы в первый раз встретились с «ФВ». В первый раз они нам показались не особенно хорошими самолётами, даже хуже «мессершмиттов», но теперь я вижу, что мы ошиблись, так как скорость у них лучше, чем у «М»-ского^[395], и огонь у них очень сильный, и он идёт прямо в лоб. Во всяком случае, это – лучший немецкий истребитель.

За эти дни я сбил Ю-87. Они бомбили нашу передовую, а мы налетели и стукнули их, а потом подошёл «ФВ», мы и его расстреляли и посадили на землю. Но и меня самого чуть не сбили^[396]. Зажала четвёрка, угнали, стреляли прямо в упор, избили весь самолёт, пробили бак, все плоскости, но всё-таки я сел на свой аэродром. Вообще, лётчики у них под Сталинградом были лучше, но самолёты у них и сейчас хорошие, и это им помогает. Конечно, наши самолёты Ла-5 тоже очень хорошие.

НА ИРИ РАН. Ф. 2. Р. I. Оп. 79. Д. 6. Л. 116

Гвардии младший лейтенант
Вишняков Сергей Фёдорович

1918 г. рождения. Кандидат ВКП(б). Награждён орденом Красного Знамени и орденом Отечествен[ной] войны I степ[ени]

Родился в Орловской области в г. Ново-Зыбково^[397]. После переехал в Новгород-Северский, где и окончил семилетку. В [19]33 году я приехал в Москву, окончил здесь в [19]34 году ФЗУ на заводе Оргаметалл^[398] и с [19]34 по [19]40 год работал на этом же заводе. В [19]34 г. вступил в комсомол, учился параллельно с работой на заводе в аэроклубе, а в [19]40 году уехал в Борисоглебскую лётную школу. Школу я окончил уже во время войны, в [19]41 г. в августе месяце и сразу же попал на фронт под Москву, в ПВО. У меня было всего лишь три часа налёта на «миге», но я сразу же пошёл в бой. Это был бой 7 проти. ноября [19]41 г. Но в этом бою я ничего не видел. Я ведущего потерял и потерял вообще всю группу и на аэродром еле-еле пришёл, не сразу его даже нашёл. В этот раз не вернулся у нас Фёдоров.

После этого начались штурмовки. Был дан приказ идти штурмовать всем полком. Я сделал 25 штурмовок, а штурмовки для истребителя – это самая неприятная вещь. Затем несли дежурства, патрулировали и т. д.

В апреле [19]42 г. мы переучивались на «Кобрах», но работа там была скучная, гонялись только за одиночками, а чаще всего сидели на земле.

Я там имел один сбитый Ю-87^[399]. Я поджёг его в районе Наро-Фоминска. Я правый мотор ему зажёг, стал бить по левому, отвалил от него, а он мне как дал по животу и перебил масляную систему. Мне пришлось сесть. И он сел, и я сел.

Вообще, под Москвой было мало воздушных боёв, если были, то только осенью^[400]. А весной, когда наши начали наступать, наша авиация имела здесь уже полное господство.

В октябре [19]42 г. я попал в этот полк. Командиром тогда здесь был Барановский^[401].

Затем попали мы под Белый, затем под В[еликие] Луки, под Демянск. Здесь я сбил 4 самолёта.

Я был всё время ведомым. В первый раз мне даже было приказано не стрелять, разве только ясно видно, что можно бить, а то нужно, главным образом, прикрывать ведущего. А потом уже постепенно, постепенно вошёл в работу. Теперь хожу ведущим.

Что касается Холодова, он как командир, как ведущий, как боец – отличный, дерётся очень энергично, смело. Если он пошёл, только держись за ним. Там, где не надо, он в бой не вступит. А если уже вступит, то только держись. С ним мы дрались очень хорошо. Бывают всякие командиры, другой действует вяло, а этот и за группу болеет. Как только бой закончился, он кричит – собирайтесь, собирайтесь, смотрит, все ли. И был такой случай, что он так смотрел за всеми, а за собой не посмотрел, а в это время «фоккер» подошёл, раз – и спустил ему воду из радиатора самолёта.

Сбить истребитель вообще легче, чем бомбардировщика. Если только ему забрался в хвост – то всё. А бомбардировщик тебя ещё может связать – смотря какой бомбардировщик, так как там и стрелки есть, ещё снимут как здорово.

В нынешней операции я потерял своего ведомого Сафонова*, отличного лётчика, но опыта у него было ещё мало, его, видно, бомбардировщик и сбил.

Здесь я ещё сбил Ю-88, затем вместе с командиром сбил «раму». У нас так заведено, если вместе сбиваем, то один раз одному пишется, а другой раз – другому. Всего у меня сбито 6 самолётов. В эти дни у них было очень много авиации, по 150 бомбардировщиков. Бомбить начинают с утра и до самого вечера. Но всё бесполезно, так как наши части продвинулись уже вперёд.

НА ИРИ РАН. Ф. 2. Р. I. Оп. 79. Д. 6. Л. 117

Стенограмма беседы с Героем Советского Союза ВЛАСОВЫМ Николаем Ивановичем

26.11.[19]42 г. ОК

(беседу ведёт Е.М. Грицевская)^[402]

Подполковник ВЛАСОВ Н.И.

Старший инспектор истребительного отдела Инспекции ВВС. (Имеет орден Ленина и орден Красного Знамени)

Родился я в 1916 году в г. Ленинграде в семье рабочего. Отец работал и работает на Путиловском заводе^[403] литейщиком-формовщиком. Я у своих родителей был только один. И мать, и отец сейчас оба в Ленинграде. Там я учился и в семилетке, потом в ФЗУ. Затем кончил два курса Промакадемии^[404], и по специальному набору меня призвали в армию в авиационную школу.

Отец с начала революции был командиром красногвардейского отряда, защищал Смольный, потом был на фронтах. Я приезжал к нему с матерью на Украину, он^[405] был там на переформировании. Отец мой член партии с [19]24 года. Мать до революции работала на калошном заводе, а после революции уже не работала.

В детстве я любил голубей, занимался с ними. Очень любил море, был постоянно на море, ездил на яхте, мечтал быть моряком. Сначала меня хотели послать в морское училище, а потом отправили в Качинскую лётную школу. Окончил я её в [19]36 году; когда учился, то по тем предметам, которые я любил, дело у меня шло хорошо. Очень любил я физику.

Были и шалости в детстве. Помню один такой случай. У меня был приятель, отец которого служил на железной дороге. Мы у него достали несколько штук петард, предназначенных для остановки жел[езно]дорожного движения. Уже начали ездить на колёсах, и мы выбрали наиболее ухабистое место и положили туда одну петарду. Лошади поехали, и раздался взрыв, лошади поднялись на дыбы, и таратайка перевернулась. Пришлось убегать.

Затем, помню, там стоял старый элеватор. Мы оттуда стащили две жестяные банки, думали, что они с вареньем. Понюхали, керосином пахнет, стали распечатывать, смотрим, что-то жёлтое. Вылили на землю – шипит, а это был натрий. Там стояла бочка, мы его туда и всыпали. А он начал давать вспышки. А там был старик сторож – он бежать к нам, – противопожарное имущество горит, открыл стрельбу, в колокол пожарный начал звонить. Вообще, мамаше были на меня жалобы.

Литературу я очень любил, много читал. Очень любил охоту. В этом отношении у меня был очень интересный случай. Там жили два охотника, они собрались раз на охоту, и я попросился с ними. Мне было лет 13–14. Пошли за тетеревами. Они замаскировались, и я сел – перед рассветом я заснул, проснулся, вся охота окончилась. Они принесли по одному тетереву, а я – ни одного. Вот через пятидневку они опять пошли, и я решил опять идти. Но пока я собирался, они ушли. Я пошёл за ними. Знаю, что на старое место они не пойдут. Пошёл в лес – кричал, кричал, потом думаю, что ещё кто-нибудь отберёт винтовку, не буду кричать. Сел под кустом, посидел, начало светать, смотрю, перед рассветом перед самым что-то хлопает крыльями – один, второй, третий тетерев. Я выстрелил один раз, другой, – один упал, а другого подбил. Я начал второго ловить, смотрю, с другой стороны поляны вылезают эти два охотника. Вышло, что я убил [в] этот раз двух тетеревов, а они ни одного.

Помню ещё такой случай. Я был ещё сам маленький. Здесь в деревне жил дед – километрах в 120 от Москвы. Я поехал к нему летом. Он говорит, пойдём за орешником. Пошли. Дед нарубил, связал вязанку, несёт, а ветки по земле волочатся. Смотрю, вдруг он побежал и кричит: беги. Я тоже побежал, бегу, не оглядываюсь, кругом рожь, думаю, русалка, что ли? Потом смотрю, дед забрался под вязанку – нет деда. Смотрю кругом, ничего не вижу. Потом тихонько иду к деду. Здесь он вылезает. Оказывается, он сбил рой пчёл, и они стали его жалить, пока он дошёл до дому, у него всё лицо опухло.

Учился я средне. Затем учился в фабзауче на «Электросиле»^[406]. Там рядом есть небольшая литейная, я там работал секретарём ВЛКСМ. Я вёл активную комсомольскую работу, когда учился в фабзауче. Потом я пошёл в вечерний институт, а в [19]34 году я хотя и хотел попасть по спецнабору в морскую школу, но меня послали в авиационную школу. Там у меня учёба шла хорошо, инструктор был очень хороший. Окончил я на Р-5, но летал на И-3, и на И-5. Вообще летать мне очень понравилось.

Окончило нас человек 700–800, и только 7 нас выпустили лейтенантами, а остальные все были пилотами. Я был оставлен работать в школе инструктором. Там я работал командиром отряда и комиссаром отряда. На моей обязанности лежало узнать хорошо людей, чем они живут, и тогда можно было к ним подойти с тем или иным заданием. Приходилось беседовать с курсантами, рассказывать детально обо всех их ошибках. Производишь такого рода подробный разбор, после вылета соберёшь людей на методический час, укажешь, что нужно исправить, ставишь задачи, что нужно сделать на следующий день, что он должен отрабатывать. Летать приходилось на самолёте УТИ-4.

Тогда пришлось сделать большой перелёт из Крыма в Красный Кут^[407]. Летели молодые лётчики, я был командиром отряда. У меня было 13 самолётов. Прилетели очень хорошо. Когда мы сели в Красный Кут, получилось очень интересно. Собрались мы все, вот я и говорю, что я первый прилетел в Кут, первый выкупался в реке Еруслан, первый прилетел в Учхоз^[408], первый квартиру занял и первый и уеду отсюда. Это было вечером, а утром мне говорят, что тебя вызывают в штаб. Прихожу туда, мне говорят: едешь на фронт.

Когда началась война, я дней 12 прикрывал Севастополь, а потом был перелёт в Красный Кут, и здесь я выехал на фронт в боевой полк командиром эскадрильи. Командиром полка был Герой Советского Союза Шинкаренко. Полк находился в Орле, был не закончен формированием^[409], но было приказано перелететь в Брянск. Там произошёл интересный эпизод. Только сели, начали перезаряжаться, смотрим, идёт звено «Фоккер-Вульфов» – 4 бомбардировщика немецких. Они заходят на станцию, сбросили одну серию бомб, другую, на последующие заходят. А когда они подходили, то взлетело звено [И-]16-х, «яки», и наши закончили дозаряжаться, наступило время вылета. Один экипаж стоял слева, а я стоял с другой стороны. Выводят самолёты по ракете, только начали взлетать «яки», и в это время один И-16, когда бомбардировщики немецкие делали второй круг, дал по ним из «эрэса», и было прямое попадание – тот бомбардировщик буквально рассыпался в воздухе. Я смотрю, что-то вроде мочалок в воздухе падает. Остальные побросали бомбы и пошли. Их преследовали наши, но больше никого не сбили.

В тот же день я полетел к станции Жуковка. Там есть аэродром в Бежеце. С этого аэродрома мы провели удачно несколько полётов, сбивали в день по 2, по 3 самолёта. Прилетел я туда 12–13 августа. Здесь у нас проходил праздник 18 августа^[410]. А вечером в 7.30 нам сообщают, идёт Ю-88 с Орла^[411]. Зенитка бьёт. Я один вылетел, начал его догонять. Он шёл так на тысячу, на две, затем начал набирать высоту. Они обычно к линии фронта уходят с набором высоты. Я нагнал его на 5,5 тыс. метрах, одну очередь дал на 150 метров, он открыл огонь. А бомбардировщик бьёт с верхних и нижних пулемётов. Потом я вторую очередь дал. Верхний стрелок замолчал, а дистанция была уже около 100 метров, и нижний стрелок строчит. Я думаю, переберусь вверх. Во время перехода вверх пуля попала мне по приборам. Я перебрался вверх за счёт уменьшения скорости, и он опять отдалился от меня. Прицеливаюсь, но пулемёт не стреляет, перезаряжаю, подхожу ближе – не стреляет, подхожу ещё ближе, смотрю, нижний стрелок в бомбардировщике перебрался наверх, так как там раньше не стоял пулемёт, и даёт очередь по мне.

Думаю, надо таранить, так как пулемёт отказал. Начал идти в хвост со снижением. Подходя к хвосту, я хотел отрубить тихо хвост, а он, по-видимому, сбавил газ, меня затрясло, потом через голову начал идти. В себя пришёл, смотрю, высота метров 800 стоит. Наз…^[412] оторван, капот сорван. Не знаю, сбил или не сбил, а скорость километров 400 – смотреть нельзя. Управление поправляю – не выходит. Потом, наконец, дёрнул рычаг – вышло. Хотел прыгнуть, но внизу шёл сильный бой, ещё думаю, к немцам выпрыгнешь. Самолёт управлялся плохо. Разворачиваясь, я заметил бомбардировщика без хвоста, он падал на нашу территорию, а я проскочил на территорию немцев по инерции. Я хотел сесть несколько дальше, перетянуть линию [фронта], но мотор заканчивает работать. Я щитки выпускаю, но руку больно, но всё же доворачиваю за линию окоп[ов]. Только выровнял – жёлтые круги у меня перед глазами пошли.

Пришёл в себя на вторые сутки в госпитале, голова забинтована, глаз разбит, на руке три трещины, перелом. Левая рука тоже перебита. Правая нога была перебита – одним словом, я в госпитале полежал. Кроме того, у меня было три позвонка переломаны. Оказывается, я выровнял самолёт над землёй для посадки, но садился без шасси, а потом он сам сел. А сел я между первой и второй линией окоп[ов]. Бойцы меня вытащили и направили в госпиталь. А там в это время был артогонь.

После госпиталя мне дали отпуск, но куда было ехать? В Ленинград не поедешь. Я поехал в свой полк. Его перевели к Орлу. Когда приехал туда, некоторое время я не летал, так как запрещали мне летать. А потом, через недели две, две с половиной было так, что эскадрилью бросили на прикрытие железной дороги Орёл – Курск, и половина эскадрильи находилась в Змееве^[413], а половина в Понырях. Оставался один мой самолёт. Здесь сообщают, что идёт один разведчик. Я думаю, полечу. Гонял его, гонял, но, в общем, он, сволочь, ушёл. Когда я сел, у меня началось сильное кровотечение через нос и горло. Меня тогда опять в госпиталь отправили. Там я полежал, отдохнул, вышел я 3-го, а 4–5[-го] сдали Орёл^[414].

Я думаю, ничего, буду летать, и опять я летал. Я немножко отдохнул, чувствовал себя хорошо, летал на штурмовки. Летал я тогда на МиГе. Потом меня высадили с самолёта, так как один лётчик на нём летал и разбил его. Но здесь немцы были очень близко, выпустили лётчиков с тем, чтобы они перебазировались бы на другой аэродром. А мы оставались последними. Поджигали самолёты, которые не могли вывезти, а пока возились, танки на аэродром ворвались. Мы сейчас же – на «эмку», 8 человек сели, кто как, и – поехали. Село нас сзади четверо, впереди двое, двое стояли на крыльях. Я свою сумку командирскую повесил на ручку в передней кабинке, и сумка оказалась сама на подножке. Но здесь [Ме-]110-й начал нас атаковать. Мы идём с военного аэродрома на гражданский, который был несколько северо-восточнее. Смотрим, впереди самолёт разворачивается, шофёр тормозит, я тоже выскочил, зацепился здесь за ремешок сумки, спотыкнулся. Только спотыкнулся, а он над головой проскочил, но ничего не сбросил.

Приехали на гражданский аэродром, а немцы уже вошли в город на танках. Когда мы приехали на гражданский аэродром, там был техник, он говорит, что недалеко стоит УТ. Я пошёл туда с техником, действительно, самолёт стоит, старый, плохой У-2, техник, видимо, сам хотел на нём лететь. Начали его запускать, никак мотор не запустим. Еле-еле запустили. Взлетели. Лечу по шоссе, по которому шла наша «эмка», а где мост, не знаем. Я пошёл, нашёл мост, приземлился и сел на машину. Только мы подъехали к аэродрому, начали бомбить два звена «Хейнкелей-111». Посмотрел, лежат там пять соток^[415]. Думаю, что нужно отсюда поскорее выбираться. Всё это происходило в течение пяти минут. Пошёл искать свой У-2, но его кто-то уже забрал.

Затем несколько позднее, ночью, меня подобрал лётчик, он сел на аэродром в районе г. Ливны. А мы перебазировались в то время в Елец. Сообщаю, что самолёт там, нужно слетать за ним. Я думаю, сам слетаю, и полетел на У-2. Сел у Ливен, спрашиваю, где аэродром. Один мне показал неверно, полетел туда, ходил, ходил – ничего нет. Думаю, обратно полечу. Полетел над Ливнами, в это время бензин у меня кончился, и пришлось сесть чуть ли не в самом центре города.

Позднее мы перебазировались на станцию Волово, [в] деревню Рогачи. Летал на свой Орловский аэродром штурмовать немцев. Там было несколько очень удачных вылетов. Первый вылет был 11 октября. По данным разведки, немцы сосредоточили там 150 тяжёлых самолётов. С утра вылетели штурмовики, а мы их прикрывали. Пришли. Самолёты стоят крыло в крыло – они нас не ожидали. Мы начали их лупить и сожгли тогда 75 самолётов. В общем, весь аэродром был окутан дымом^[416].

Потом на следующий день, 12 октября, была плохая погода, и штурмовики взлетели с Воловского аэродрома. Как они вылетают, так и мы взлетаем. Мы шли шестёркой прикрывать. Круг они не сделали, пошли. А я сделал круг, так как это необходимо было для сбора. Стал их искать, смотрю – близко Орёл, а их нет. Думаю, сам поштурмую. Поштурмовали, уничтожили 7 самолётов^[417], но они нас тогда буквально облепили, у меня было пробоин штук 16, мотор остался один. Попадание было в синхронизатор, и пробил карту. Другой снарядик бронебойный попал в бензобак, но не разорвался, а второй разорвался в бензине, но не зажёг бензина, только деформировал бензобак.

Я развернулся и думаю – нужно сматываться. Перелетел через Оку, а они на восток не ходили. Я отлетел и сел прямо на поле, но сел нормально. Нужно сказать, что до этого я летал в реглане и в сапогах, а в этот вылет был в комбинезоне и унтах. Когда дали мне по мотору, думаю, нужно лететь через Волгу^[418], а я, дурной, надел этот тяжёлый комбинезон. Плаваю, правда, я хорошо, физкультуру я очень любил и в школе авиационной отлично и бегал, и плавал, и стрелял, но всё же в таких условиях было бы трудно плавать.

Сбил я 10 самолётов. Официальных штурмовок провёл 9, а всего 15–16. Звание Героя Советского Союза я получил за совокупность заданий, которые выполнял, а кроме того, за 10 сбитых самолётов, согласно указу Президиума Верховного Совета, полагается звание Героя Советского Союза, причём – за пять сбитых бомбардировщиков. А я сбил их 7, два корректировщика и один истребитель^[419].