Loe raamatut: «В глубинах разума и веры. Гении науки о Боге», lehekülg 3
Глава II
Великий путь знания: с Востока на Запад
Науку можно представлять как движение к познанию законов мироздания и одновременно к поиску того сокровенного, что выходит за рамки чистой эмпирики. На протяжении веков выдающиеся мыслители разных культур, от Китая и Индии до исламского мира, от раннехристианской Европы до эпохи Возрождения, совмещали научные исследования с искренней верой в существование высшего начала. Именно этот тесный сплав рационального анализа и религиозного восприятия мира позволял находить в гармонии законов Вселенной подтверждение величию Творца.
Человечество не имело монопольного «центра» научного развития: в Древнем Китае, Индии, Египте, Месопотамии, античной Греции, странах исламского мира – всюду сформировались системы знаний, которые зачастую опережали свое время и не поддавались упрощенным представлениям. Величайшие умы Китая, такие как Шэнь Ко, Чжан Хэн, Су Сун, уделяли особое внимание тому, как взаимодействуют практические открытия и философско-религиозные концепции. Так, Чжан Хэн находился под влиянием идей даосизма и конфуцианства, где понятие Неба сопоставлялось с космическим порядком. Из попыток понять гармонию Неба и Земли, которую даосы и конфуцианцы связывали со всеобщим принципом правильного устройства Вселенной, рождалась убежденность, что изобретения служат не только делу пользы, но и задаче, которая выходит за границы сугубо материальной выгоды. Сходные черты можно найти и у средневековых мусульманских ученых, видевших в познании природы раскрытие законов, заложенных Всевышним. Ибн аль-Хайсам открывал принципы оптики, параллельно оттачивая методы эксперимента и логического анализа, но при этом у него не возникало внутреннего конфликта между стремлением к истине и верой в Бога: в «Книге оптики» он не раз упоминал о роли Творца, заложившего гармонические принципы в природу света. Более того, многие историки подчеркивают, что в исламской традиции понятие «наука» часто связывалось с понятием «божественная мудрость».
Столь же характерная черта – глубокая религиозность – прослеживается у Мухаммада ибн Мусы аль-Хорезми, «отца алгебры»: он сформулировал новую систему решения уравнений, которые стали важнейшим математическим открытием для будущего Европы. При этом сам ученый не считал, что его открытия противоречат религии. Похожим образом и Авиценна (Ибн Сина), автор «Канона врачебной науки», соединял медицинские знания с философией, выстраивая целостное представление о мире, в котором Бог, природа и разум едины. Аналогичные позиции высказывал Ибн Рушд (Аверроэс), именовавший Аристотеля «Великим учителем» и видевший в рациональном познании форму богопочитания.
Как уже было сказано, когда труды мыслителей и естествоиспытателей Востока попали, благодаря переводу на латинский язык, в университеты Европы, начался процесс повторного осмысления античного наследия и собственных христианских традиций. В Европе искра научного интереса долгое время тлела под покровом богословских догматов. Однако начиная с XII–XIII веков увеличился поток переводов и рост университетской культуры, что дало толчок к развитию математики, физики, астрономии, медицины. Все это проходило под покровительством западноевропейской Церкви: большое число ученых, в частности Альберт Великий (ок. 1200–1280) и Фома Аквинский (1225–1274), открыто говорили, что истины веры и истины разума не могут противоречить друг другу, ведь они исходят от одного Бога. В этот же период распространение идей Аристотеля в христианской Европе во многом шло через арабские комментарии, которые создавались великими исламскими мыслителями. Так восточное наследие – и античное, и исламское, и даже индийское – постепенно трансформировалось внутри новых интеллектуальных институтов Запада, подготовив почву для Ренессанса.
Именно поэтому научный переход «от Востока к Западу» невозможно сводить к жесткому и одномоментному разделению. Скорее, мы видим плавный мост, перекинутый переводчиками и путешественниками, купцами и учеными, миссионерами и изгнанниками, благодаря которым идеи непрерывно циркулировали.
При этом оставался важнейший момент: и в Китае, и в исламском мире, и в позднем Средневековье Европы – везде возникали фигуры тех, кто не разделял научный поиск и религиозное мировоззрение, но, напротив, видел в упорядоченности мироздания доказательство существования высшей воли. Так начало вырисовываться ядро будущей систематической науки: исследования, основанные на логике, наблюдениях, опытах, но при этом отнюдь не обязательное отрицание Бога. Разумеется, такие ученые сталкивались с разными интерпретациями веры: они могли быть мусульманами, христианами, последователями конфуцианства, синкретических культов или, как нередко бывало в эпоху Возрождения, сочетать официальное христианство с веяниями неоплатонизма и герметической философии.
В христианской Европе накануне Возрождения существовала сложная атмосфера: с одной стороны, Церковь как институт нередко препятствовала вольнодумству, с другой – многие видные епископы покровительствовали скрупулезному изучению античных текстов, пусть и в «правильном», с их точки зрения, толковании. Поэтому с началом Ренессанса (XIV–XVI века) пришло время для активной переоценки Античности. Переводы Платона и Аристотеля уже были на руках у ученых, и в ряде городов – Флоренция, Падуя, Болонья, Париж, Оксфорд – формировались кружки, где увлеченно обсуждались математические и философские трактаты. И хотя у нас иногда создается впечатление, что Ренессанс носил светский характер и противостоял религии, в действительности большинство ученых оставались верующими. Взять, к примеру, Николая Коперника (1473–1543), каноника Фромборкского капитула, который был глубоко религиозным человеком и при этом создал гелиоцентрическую теорию. Или Михаила Сервета (1511–1553), врача и теолога, горячо и, к сожалению, трагически пытавшегося соединить медицину, библейские тексты и новое понимание кровообращения. Европейская наука во многих случаях рождалась в сердцевине богословских обсуждений.
Точка перехода от восточных школ к западным возникает как естественное продолжение ключевой идеи: во всех великих цивилизациях существовала тяга к поиску универсальных закономерностей, а у многих ученых она уживалась с мыслью о высшей силе, наделившей человека способностью к познанию. Сквозь столетия этот мотив звучит с одинаковой силой: Шэнь Ко, сумевший предвосхитить эллиптическую орбиту Солнца задолго до Кеплера; аль-Хорезми, открывший систематические методы решения уравнений и создавший условия для распространения десятичной системы счисления на Западе; Ибн аль-Хайсам, чей экспериментальный подход сформировал зачаток будущего научного метода, и, наконец, ученые Возрождения и раннего Нового времени, которые через переводы и личные контакты восприняли это богатство идей и развили дальше. Все это – непрерывная цепь мирового научного наследия, у которой нет одного-единственного пункта «зарождения»; напротив, можно говорить об одновременном множественном старте, где каждая культура дала свой вклад, а вместе они породили универсальную науку.
Как восточные мыслители, взращенные в конфуцианстве, даосизме, буддизме или исламе, так и западные ученые, связанные с католицизмом, протестантской традицией, иной ветвью христианства, при всех культурных различиях зачастую пребывали в сходном религиозном настрое: видели в окружающем космосе следы высшего порядка. Когда Ньютона спрашивали, как он пришел к выводу о существовании Бога, он отвечал, что сама гармония законов гравитации не может быть бессмысленной. Иоганн Кеплер не уставал повторять фразу из Псалмов «Небеса провозглашают славу Божию» (Пс. 18:2), подчеркивая, что научная работа астронома – это тоже богослужение, поскольку она раскрывает красоту мироздания.
Пожалуй, лишь в более позднюю эпоху, начиная с XVIII–XIX веков, возникла резкая граница между религией и наукой, когда часть мыслителей предпочла агностицизм или атеизм, расценивая влияние Церкви как тормоз для научного прогресса. Но в эпоху расцвета китайской, индийской, арабской науки и европейского Возрождения – большая часть новаторов отнюдь не видели противоречия в совместном существовании науки и веры. Скорее, они подчеркивали: чем тоньше мы понимаем строение космоса, тем более восхищаемся замыслом Творца, давшего человеку возможность разгадывать тайны чисел и небесных орбит. Ибо путь рационального объяснения, согласно их воззрениям, тоже может вести к Богу – и, может быть, даже быстрее, чем простой слепой догматизм.
Таким образом, мы совершаем переход «от ученых Востока к ученым Запада», и он не является простым переключением фокуса, а отражает глобальное взаимопроникновение идей, интенсивный культурный обмен и непрекращающуюся убежденность ученых в том, что источником порядка в природе является что-то высшее. Основы систематической науки формировались в древности у разных народов практически одновременно, а спустя века это накопленное богатство открытий распространилось по пути торговых и культурных сношений в Европу, где, наложившись на философско-религиозные споры, оформилось в ту модель науки, которую мы считаем классической. Но это не означает, что в европейской культуре наука внезапно отделилась от Бога: напротив, очень многие, от Николая Коперника до Исаака Ньютона, утверждали, что видят в природных закономерностях отражение божественного гения. Факты убеждают нас, что даже самые смелые умы, будь то Кеплер, Кардано, Тихо Браге или Галилей, вовсе не считали веру предрассудком, а просто стремились скорректировать те пункты традиционной доктрины, которые, с их точки зрения, противоречили здравому научному исследованию. Поначалу эти инновационные идеи вызывали отторжение, иногда приводили к инквизиционным процессам и заключениям, как случилось с Кардано или Галилеем. Но постепенно сама религиозная мысль начала признавать, что истинная вера не боится фактов. Отсюда и возникает своеобразный «союз» – математика, астрономия, физика перестают восприниматься как опасные для веры, ведь если Бог сотворил мир по математическим законам, то изучать их – дело богоугодное.
Итог таков: пусть наши герои принадлежали к разным странам и религиям, но в конечном счете все они сходились в убеждении, что природа пронизана рациональной красотой. Сохранение и передача достижений восточных цивилизаций послужили «топливом» для западного рывка, а вера в божественное происхождение этой гармонии вдохновляла многих из тех, кто двигал науку вперед, от Изиды древнеегипетских мистерий до христианского Бога, от Конфуция и Будды до Аллаха, от даосского Дао до неоплатонической концепции Единого. История великого научного диалога – это история постепенного взаимного узнавания, когда переводы трудов аль-Хорезми открыли глаза европейским математикам на индийскую позиционную систему, открытия Ибн аль-Хайсама по оптике подтолкнули Роджера Бэкона и Кеплера к новым экспериментам, а заслуги китайских инженеров предвосхитили многие изобретения, которыми позднее гордилась Европа. И во всех этих узлах культурного обмена мыслители той эпохи все еще обращали взоры к небу не только телескопически, но и молитвенно, ибо воспринимали мир как сотворенный, наделенный целью. Формирование систематической науки базировалось на наблюдении, эксперименте, логической аргументации, но, как показала история, для многих первооткрывателей этот путь вел не к отказу от веры, а напротив – к еще большему благоговению перед тем, что называют волей Всевышнего.
Именно здесь уместно завершить размышления о переходе в книге от Востока к Западу. Можно констатировать, что это не «линейный переход эстафеты», а сложная и долговременная встреча народов и мировоззрений. В дальнейших главах будет рассказано, как в Европе постепенно сложился научный метод Нового времени и каким образом ключевые открытия – от астрономии Коперника, Браге и Кеплера до физики Галилея и Ньютона – повлияли на всю последующую историю цивилизации. Но нельзя забывать, что этот «европейский взлет» стал возможен благодаря глубоким корням, уходящим в китайские, индийские, арабские и греческие пласты знаний, где математики, врачи, астрономы, инженеры трудились порой под покровительством императоров или султанов, а порой в монастырях или кельях, неизменно соединяя любознательность с религиозной созерцательностью. Ценность этого понимания в том, что оно помогает нам видеть науку в подлинном межкультурном и духовном контексте, а не просто как результат усилий «отдельной» цивилизации. И когда мы переходим к рассмотрению выдающихся западных личностей эпохи Возрождения и Нового времени, мы делаем это с осознанием их глубочайшей внутренней связи – через идеи, тексты, переводы – с учеными Древнего Востока, Азии, исламского мира. Множество дорог, пролегавших и по Великому шелковому пути, и по морским торговым маршрутам, и по перевалочным пунктам на пути в Южную Европу, соединили эти миры, а жажда познания и религиозная вера у многих ученых шли рука об руку, вдохновляя их на новые открытия.
Глава III
От тюрьмы до небес: гении, бросившие вызов догме
В тюрьму за гороскоп Иисуса Христа: Джироламо Кардано и сила разума
Достоверно не известно, верил ли крупнейший алгебраист XVI века Джироламо Кардано в бесконечную силу человеческого разума, но гороскопам он верил точно. И, согласно легенде, однажды угодил в тюрьму за то, что составил гороскоп Иисуса Христа.
На самом деле не важно, было ли это событие в реальности или нет, но оно подчеркивает одну из самых поразительных сторон жизни Кардано: он не боялся вторгаться в области, которые многие его современники считали либо кощунственными, либо недоступными для человеческого познания.
Связь науки и веры, логики и мистики в его судьбе представляется яркой иллюстрацией культуры Ренессанса, в которой старые и новые представления о мире шли рука об руку, порождая столкновения, открытия и трагедии. Кардано был математиком, астрологом, медиком, писателем и мыслителем, опередившим свою эпоху во многих отношениях.
Портрет Джироламо Кардано
Джироламо Кардано родился 24 сентября 1501 года в Павии (по другим сведениям – в Милане), в семье Фацио Кардано и Киары Мичери. Мальчик часто болел, один раз даже был при смерти, чудом выздоровел. Отец Джироламо был юристом и математиком, к тому же состоявшим в добрых отношениях с Леонардо да Винчи. Сам Джироламо в автобиографии «О моей жизни» (De vita propria liber) писал: «Отец мой, муж ученый, всегда поощрял мои занятия математикой и полагал, что самое важное в жизни – пытливый ум».
Уже в раннем возрасте Кардано демонстрировал выдающиеся способности к наукам, особенно к вычислениям и астрологии. Позднее он признавался, что именно от отца перенял страсть к числам и звездам.
Учился Кардано в университетах Павии и Падуи, где получил образование в области медицины. Трудился не только врачом – его лечебная практика стала известна далеко за пределами Италии, – но и преподавателем математики, с энтузиазмом читавшим лекции студентам, порой увлекая их не столько строгими расчетами, сколько яркими астрологическими прогнозами. В эпоху Возрождения сочетание медицины и астрологии не было диковинкой: многие считали, что расположение планет может влиять на состояние организма, потому врач-астролог был особенно востребован. Однако Кардано шел дальше прагматических толкований астрологии: для него она являлась способом постичь гармонию мироздания. «Астрология, безусловно, есть благороднейшее искусство, ибо она раскрывает природу сфер», – эти слова, приписываемые Кардано, прекрасно иллюстрируют его отношение к данной псевдонаучной дисциплине.
Бурное развитие математических идей проявилось в знаменитом труде Кардано «Великое искусство» (Ars Magna), изданном в 1545 году. Книга стала прорывом в решении кубических уравнений: именно в ней ученый окончательно сформулировал методы, позволившие их решать. Труд лег в основу алгебры нового времени. Хотя решающий вклад в метод решения кубических уравнений внесли другие ученые, Кардано сумел систематизировать открытые ранее подходы, в том числе методы выдающихся математиков Сципиона дель Ферро и Никколо Тартальи, и представить их в стройной форме. В дальнейшем способы, разработанные Кардано и его соавтором, талантливым алгебраистом Лодовико Феррари, стали фундаментом теории уравнений последующих веков. В «Великом искусстве» также впервые была употреблена формула нахождения корней канонической формы кубического уравнения, ныне известная как «формула Кардано». Она – одно из важнейших достижений в истории математики.
Помимо алгебры, Кардано занимался механикой и физикой: он написал трактаты о механических приспособлениях, сконструировал кардановый подвес, который, хотя был известен и до него (определенные принципиальные идеи подвеса рассматривались еще в античные времена), но все же получил существенное развитие именно благодаря инженерным идеям Кардано. Впрочем, приоритет в изобретении карданового шарнира, как и во многих других технических решениях, остается предметом исторических споров. Тем не менее очевидно, что Кардано оставил в этой области заметный след, и подвес получил его имя.
Если в математике и механике его имя окружала слава талантливого новатора, то в астрологии и оккультных дисциплинах репутация была более противоречивой. Ученый публиковал труды по предсказательной астрологии, составлял гороскопы для своих пациентов и знакомых, а нередко и для исторических личностей. В ряде источников упоминается, что Кардано составил гороскопы для английского короля Эдуарда VI, а также для французского адмирала Гаспара де Колиньи.
В книге «О моей жизни» Кардано утверждает, что «звезды указывают лишь предрасположения, а не полностью определяют судьбу человека». Однако именно занятия астрологией – и, в частности, тот пресловутый гороскоп Иисуса Христа – едва не стоили ему жизни, когда церковные власти (особенно в свете усиления реакции в контрреформационной Италии) начали преследовать всякое свободомыслие.
Точное время и обстоятельства тюремного заключения Кардано документально зафиксированы не полностью, что создало почву для литературно-исторических фантазий. Тем не менее, согласно нескольким свидетельствам, в 1570 году он действительно был арестован. Формальные обвинения касались не только гороскопа Иисуса Христа, но и «еретических воззрений» – в частности, церковные власти подозревали, что он отрицал некоторые догматы.
Как объясняют историки, одной из причин преследования была публикация нескольких опасных для церковной цензуры текстов, где Кардано высказывал нетривиальные взгляды на чудеса и святых. Возможно, папский суд нашел повод в том, что Кардано действительно попробовал проанализировать гороскоп Христа, а это по меркам Католической церкви XVI века выглядело кощунственным. Свою роль, безусловно, сыграла личная зависть коллег и противников: знаменитый ученый обладал сложным характером, раздражая многих дерзкими заявлениями.
Отношения Кардано с религией на протяжении всей жизни можно назвать очень противоречивыми. Кардано интересовался еврейской каббалой, трактатами арабских философов и космологией неоплатоников, все эти течения он хотел примирить с христианством, исходя из собственной логики и убеждения, что мир многообразен и истина не может быть сведена к одной формуле. Формально оставаясь католиком, он не скрывал, что допускает рациональное осмысление догматов и религиозных чудес. «Вера не должна быть слепою, коль скоро человек наделен разумом», – такую фразу приписывают ему на основе личных заметок. Сохранились упоминания о том, что он критиковал чрезмерную власть духовенства.
Его религиозная жизнь осложнялась личными трагедиями: смерть сына, которого обвинили в отравлении собственной жены, тяжелые экономические условия, постоянные конфликты с университетскими и церковными иерархами, расхождения с коллегами по поводу научных приоритетов. Он искал утешения в религии и даже утверждал, что если бы не промысл Господа, то давно бы погиб, но одновременно не прекращал научные изыскания, которые, по мнению некоторых богословов, противоречили Священному Писанию. К примеру, в работах по теологии Кардано допускал, что некоторые евангельские чудеса могли иметь рациональные причины. Эти сомнения, с точки зрения официальной Церкви, были опасным вольнодумством.
Он не желал становиться еретиком в формальном смысле, но и не мог принимать в полном объеме ригористический католицизм. Больше доверял опыту и логике, чем официальным интерпретациям догматов, но одновременно боялся за свою жизнь, понимая, что в Италии XVI века приверженность или хотя бы лояльность к католической вере была условием элементарной безопасности. Его письма и трактаты полны отсылок к Богу, но этот Творец у Кардано выступает, скорее, как первопричина мироустройства, в котором царит математическая гармония. Подобные взгляды в следующем столетии проявились у Галилея и других ученых, которые стремились соединить божественное провидение с научным рационализмом.
Во время следствия, по свидетельству поздних биографов, Кардано был вынужден давать объяснения своим астрологическим исследованиям. Историк Энтони Графтон подробно разбирает эпизод с «гороскопом Иисуса Христа» и отмечает, что конкретных доказательств того, что именно эта диаграмма привела к аресту, нет, однако версия о преследовании по данному обвинению была чрезвычайно популярна уже в XVI веке и вошла в позднейшую легенду. В любом случае в 1571 году Кардано оказался вынужден официально отречься от части своих опасных взглядов и просить прощения у святой инквизиции. Впоследствии ему запретили публично заниматься астрологией и писать на темы, связанные с религией и пророчествами.
Вскоре после выхода из тюрьмы Кардано переехал в Рим (1571 или 1572 год, по разным версиям). Примечательно, что папа Пий V (а после его смерти – папа Григорий XIII) все же относились к опальной знаменитости достаточно благосклонно и даже назначили ему персональную (папскую) пенсию. Это выглядит как своеобразный парадокс: с одной стороны, Кардано подвергался осуждению и допросам, с другой – в нем видели крупного мыслителя, заслуживающего покровительства.
Бурлящая противоречиями культура позднего Возрождения нередко допускала такое двойственное отношение к выдающимся личностям.
Знаменитую книгу «О моей жизни» Кардано написал уже в последние годы, находясь в Риме. Произведение можно рассматривать как исповедь ученого, который оказался не принят до конца ни в ригористической церковной среде, ни в сообществе радикальных вольнодумцев. Автор признавался, что чувствует себя «чужаком везде: среди верующих – из-за своей любви к разуму, а среди философов – из-за страха перед Богом». 21 сентября 1576 года ученый скончался. Ходит легенда, будто он предсказал дату своей смерти и ради соблюдения точности якобы уморил себя голодом, но прямых доказательств этому не существует.
Уникальный вклад Кардано в науку выходит далеко за пределы алгебры и астрологии. Ему приписывают одну из первых попыток научно описать механизмы вероятности в трактате «Книга об азартных играх» (Liber de ludo aleae), который был опубликован посмертно в 1663 году. Здесь Кардано рассуждает о случайности, изучает математические основы игр с костями и картами, анализирует вероятность выигрыша и впервые на достаточно строгом уровне формулирует понятия, близкие к математическому ожиданию. Хотя формально теорию вероятностей как научную дисциплину связывают с именами Блеза Паскаля, Пьера Ферма и Христиана Гюйгенса, ученых XVII века, уже у Кардано можно увидеть прообраз этой теории. Он указывал, что выигрывать в долгосрочной перспективе можно, лишь опираясь на расчет вероятностей и статистическую оценку результата. «То, что кажется делом случая, нередко объясняется отношением чисел», – эти слова можно считать лозунгом для будущих поколений математиков, занимавшихся вероятностями.
Кардано был одним из первых, кто систематически применял научное наблюдение в лечении болезней: внимательно следил за симптомами, вел записи, пытался находить рациональные объяснения лихорадкам и эпидемиям. «Многое из того, что я совершил, принесло не только пользу моей собственной жизни, но и способствовало спасению других», – писал ученый в одной из своих книг.
Впрочем, даже здесь религиозное и астрологическое объяснения нередко вставляли свои «пять копеек» – Кардано мог утверждать, что болезнь связана с неблагоприятной конфигурацией планет, а затем одновременно дополнять это медицинскими аргументами о «загрязнении крови».
Несмотря на внутренние конфликты, Джироламо Кардано был до конца своих дней убежден, что человек способен глубже познать мир, если будет полагаться как на расчеты разума, так и на знаки, идущие свыше. «Все сущее – книга, которую надо уметь читать», – такую мысль он повторяет в своих комментариях к труду «О тонкости сущностей» (De subtilitate rerum). Эта «книга» включала и законы природы, и законы божественного порядка, и законы вероятности, которым он посвятил немало рассуждений.
Таково противоречивое наследие Кардано. С одной стороны, он – основатель современной европейской алгебры, человек, превративший решение кубических уравнений в систематическую науку, задолго до Паскаля и Ферма задумавшийся о вероятностях и опубликовавший труды, которые значительно опередили свое время. С другой стороны, он был известным астрологом, видевшим в движении планет не только предмет научного изучения, но и ключ к пониманию человеческой судьбы.
Объединяя в себе роли врача, математика, астролога и философа, Джироламо Кардано вписал свое имя в историю эпохи Возрождения, оставив противоречивое и в то же время бесценное научное наследие. Его жизнь, пронизанная страстями и пытливым исследованием границ познаваемого, напоминает о том, как смело мыслили и как горько платили за дерзновения те, кто осмеливался объединять науку, веру и мистику в единое целое.
Наследие Кардано многогранно и до сих пор вызывает интерес у исследователей самых разных специальностей: от историков математики, изучающих ранние формы алгебры и теорию вероятностей, до культурологов, которым интересны ренессансные представления о месте человека во Вселенной. «Превыше всего всегда будет стремление к истине», – писал Кардано, и эта фраза, пожалуй, лучше всего объясняет его путь: он жил в эпоху, когда сама истина казалась многослойной, сложенной из противоречивых частей, наполненной магией и математикой одновременно, и он искал ее во всех доступных и недоступных тогда областях. В этом его подлинное величие и, возможно, трагедия.
