Loe raamatut: «Libertas, vale!», lehekülg 2

II

Полуденное августовское солнце щедро заливало элегантный атрий радостным золотисто-розовым светом, оживлявшим тонкие фигуры соблазнительных нимф на ярких фресках. Лучезарный поток проникал в просторную комнату через большое прямоугольное отверстие в крыше, которое в холодную погоду накрывали специальным тентом. Точно повторяя форму и размер отверстия в крыше, под ним размещался неглубокий бассейн с дождевой водой, называемый имплювием. В нём резвились, плавали и ныряли ослепительные солнечные зайчики. Тёплые, задорные лучи скользили по прекрасным мраморным рельефам, украшавшим алтарь домашних богов – ларов. В нише великолепного ларария⁷ стояло блестящее серебряное блюдо с различными кушаньями и кубок вина – дары, преподнесённые божествам после очередной трапезы обитателей дома.

Парадная, ликующая атмосфера атрия контрастировала с мрачным настроением молодой хозяйки дома. Её выразительные глаза горели от возмущения, густые тёмные локоны, уложенные в сложную причёску, подпрыгивали в такт её быстрых шагов по мозаичному полу, расцвеченному радужными бликами. Она нервно ходила взад и вперёд, громко восклицая:

– Ах, я знаю, что мой муж готов снизойти до любой авантюры ради нескольких тысяч денариев⁸. Но я никак не ожидала, что он может приказать притащить в дом грязного варвара, который вот-вот должен отправиться к своим диким и невежественным предкам! Неужели там, в летнем лагере, не нашлось никого, кто бы позаботился об этом германце?! Почему надо было приказать привезти его сюда, в такую даль? Чтобы доставить мне лишние отрицательные эмоции? Ведь мой муж знает, что я с прошлой зимы страдаю от расстройства нервов. Здесь и так смертельная тоска, а теперь ещё с этим тяжелораненым варваром в дом войдёт настоящая смерть!

– Успокойся, пожалуйста, госпожа, не стоит так волноваться. Варвар не умрёт. Он поправится за несколько недель, а потом его увезут в школу гладиаторов, – уговаривала свою хозяйку молодая пышная смуглая рабыня по имени Амира.

– Я надеюсь, что ты права. Но не стой, как вкопанная! Скорее пошли кого-нибудь за гарнизонным врачом и приготовь всё для перевязки. Уже давно пора промыть и заново перевязать ужасные раны этого варвара. Старые повязки почернели от запекшейся крови! Фу!

Когда служанка вышла из атрия, Элевтерия приблизилась к раненому, лежащему на узком ложе рядом с имплювием, и стала его рассматривать. С первого взгляда она поняла, что этот светловолосый мужчина не простой воин, а наверняка принадлежит к родовой знати. На вид ему было лет тридцать. Его запачканная запекшейся кровью и засохшей грязью одежда была сшита из ярко-голубого холста и украшена странными блестящими нашивками из серебра и золота. Широкий кожаный пояс на его тунике с длинными рукавами скреплялся великолепной фибулой⁹ с загадочным орнаментом то ли из птиц, то ли из змей с клювами. На левой руке германца сверкало массивное золотое кольцо с причудливыми символами, искусно насечёнными на дорогом металле. Таинственность и необычность внешности молодого мужчины вызвали у римлянки глубокий интерес. Она подошла совсем близко и наклонилась над бледно-желтоватым от потери крови лицом варвара. Неожиданно лицо раненого как-то странно передёрнулось, и он открыл глаза. Они были такого же пронзительно голубого цвета, как и небо в яркий солнечный день. Молодой женщине никогда ещё не приходилось видеть такой красивый насыщенный цвет глаз. К сожалению, синие глаза германца ничего не выражали и сразу же закрылись.

– Это агония. Он умер, – тихо произнесла Элевтерия, и ей почему-то стало страшно от своих собственных слов.

– Наверное, это так! Его убил многочасовой переезд в трясущейся повозке. Ты права, госпожа, лучше бы они оставили его в летнем лагере.

От этих слов вернувшейся служанки молодой жене пропретора Вара стало ещё страшнее. По её телу пробежал ледяной озноб, а в руках почувствовалась нервная дрожь.

– Что ты говоришь, глупая? – раздражённо воскликнула патрицианка. – Смотри, его ресницы слегка подёргиваются. Конечно же, он жив.

Элевтерия явно противоречила самой себе и не могла понять, что вызвало в ней такое глубокое смятение чувств. «Почему я так взволнована? Неужели я так сильно боюсь смерти?» – мысленно спросила она себя и тут же ответила: «Да, наверное. Надеюсь, что он выживет».

На рассвете следующего дня Элевтерию разбудил тихий голос раненого, у постели которого она провела всю ночь. Он опять повторял то же самое слово, которое она и раньше часто слышала в его бессознательном бормотании. Но теперь это слово звучало чётко и ясно. Вдруг Элевтерия почувствовала на себе пристальный взгляд пришедшего в сознание варвара.

Вокруг царил прохладный полумрак, поэтому германец мог видеть только смутные очертания женщины, склонившейся над ним.

– Адальрад… Адальрад, – снова произнёс он, добавив ещё несколько незнакомых слов. Голос его обладал низким, густым тембром, и в нём ясно слышались ласковые нотки. Для Элевтерии этот тихий голос казался божественной музыкой. Ей хотелось, чтобы германец продолжал говорить свои странные, непонятные слова тем же задушевным тоном. Но, чувствуя неловкость сложившейся ситуации, она не могла больше молчать.

– Кого ты зовёшь, доблестный воин? – осторожно спросила молодая женщина.

Простой вопрос на латинском языке, казалось, ранил германца сильнее, чем удары римских мечей. Он всё вспомнил и всё понял. Однако, желая убедиться в верности своего мрачного предположения, пленник спросил:

– Ubi sum? Quis es?¹⁰

Низкий, густой голос звучал теперь резко и отрешённо. Несмотря на то, что вопросы были заданы на её родном языке и обращены к ней, Элевтерия обернулась, всматриваясь в сумерки с тщетной надеждой найти кого-нибудь, кто бы ответил германцу вместо неё.

– Ты в доме военачальника Квинтилия Вара. Я его жена Элевтерия. Тебе не нужно тревожиться. Здесь ты в полной безопасности, – наконец, решилась произнести молодая женщина.

Воцарилось молчание, очень долгое и мучительное. Через окно, находившееся почти под самым потолком, струился робкий призрачный свет. Окружающие предметы стали вырисовываться более чётко. Лицо раненого бледным пятном выделялось в редеющих сумерках. Элевтерия не хотела зажигать светильник. Во-первых, совсем скоро взойдёт солнце, а во-вторых, она боялась увидеть выражение ненависти в глазах германца. Молодая женщина встала с мягкого кресла, подошла к маленькому столику и взяла серебряную чашу с вином, наполовину разбавленным водой. Пока раненый пребывал без сознания, Элевтерия часто смачивала его губы этой целительной жидкостью. Сейчас она снова склонилась над ним, одной рукой осторожно приподняла его голову, а другой – поднесла чашу с вином к плотно сжатым губам германца. Он твёрдо решил не принимать ни воды, ни пищи, ни лекарств. Теперь у него не было ни дома, ни семьи, ни свободы, и жгучая боль утраты острой иглой вонзалась в его сердце. Зачем жить?.. Но как только живительная влага коснулась пересохших губ молодого мужчины, они сами собой приоткрылись, и он большими жадными глотками осушил чашу.

– Вот это хорошо, – одобрительно заметила Элевтерия и хотела ласково погладить несчастного пленника по голове.

– Хорошо для кого?!

Резкий ответ заставил римлянку отшатнуться. Ненависть в голосе варвара, огромная и зловещая, угрожала раздавить её – уничтожить, не оставив и следа. Да, он ненавидел римлян, которые отняли у него всё самое дорогое, но в этот момент он больше всех ненавидел самого себя за то, что, сам того не желая, принял вино из рук жены своего врага.

«Будь проклята алчная, подлая плоть, которая, не слушая ни воли, ни разума, жаждет только одного – жить любой ценой!» – в яростном отчаянии подумал пленник. Эта новая душевная пытка казалась ему самой унизительной и невыносимой. Она приносила ему больше страданий, чем ужасные головные боли и острая резь в левом плече.

Элевтерия неподвижно стояла рядом, не зная, что делать.

– Я понимаю и разделяю твоё горе, доблестный воин, – наконец, произнесла она. – Но, мне кажется, что тебе не стоит винить кого-либо в том, что случилось. Очевидно, такова была воля богов. Ведь это они предопределяют наши судьбы, не так ли?

Ледяное безмолвие вместо ответа. Раненый лежал, не шелохнувшись. Казалось, что он не дышит. Элевтерии вдруг представилось, что весь мир заключен в этих четырёх стенах и во всех его уголках стоит мёртвая тишина.

III

Ализон был важной римской крепостью на реке Лупии¹¹. Он находился вблизи речного порта, куда доставлялись необходимые товары и продовольствие из Рима и южных провинций для обеспечения армии. Форт Ализон заложил старший брат Тиберия Друз во время своих завоевательных походов, когда он покорил большую часть германских племён от Рейна до Эльбы. Крепость стояла на возвышенной местности для хорошего стратегического обзора и имела форму продолговатого четырёхугольника. На каменном фундаменте были построены высокие стены из деревянного частокола со смотровыми башнями. На территории форта размещались казармы легионеров и вспомогательной кавалерии, мастерские ремесленников, больница, зернохранилище, штаб и резиденция наместника провинции, называемая преторием. Перед преторием находилась главная площадь, где проходили учения и стоял трибунал – помост из досок примерно в половину человеческого роста высотой, с которого римский пропретор обращался к войскам или вершил суд.

Рослый всадник лет двадцати пяти в запылённой одежде офицера кавалерии вспомогательных войск галопом скакал по замощённой камнем Via Praetoria, одной из двух главных улиц форта. Он миновал склады с продовольствием, где шла разгрузка телег с зерном, промчался мимо здания штаба и остановился у роскошной резиденции Квинтилия Вара. По сравнению с деревянными казармами форта, где в каждой крошечной комнатке ютились восемь человек, огромный каменный преторий казался царским дворцом. По размеру он превосходил даже военный штаб, куда во время собраний легко вмещалось несколько сотен человек. Резиденция Квинтилия Вара представляла собой крепость внутри крепости. За толстыми, высокими стенами у наместника были конюшня, баня, сад и свой собственный склад продовольствия, куда доставляли продукты, соответствующие аристократическим вкусам пропретора, его жены и их гостей.

Молодой кавалерист, которого стража без всяких вопросов сразу пропустила на территорию претория, обладал весьма привлекательной внешностью. Черты его лица можно было бы назвать правильными, если бы его нос не расширялся книзу, слегка нависая над губами. Голубовато-серые глаза мужчины дерзко смотрели из-под низких, тонких, прямых бровей. На высокий лоб падали густые золотисто-рыжеватые кудри. Мышцы его мощной шеи и массивных плеч, как и всё тело, ныли от многочасовой верховой езды. Но, не обращая внимания на усталость, он легко спрыгнул с взмыленного коня, бросил поводья подбежавшему рабу и энергично направился к входу в дом пропретора.

Квинтилий Вар отдыхал от дел в триклинии, полулежа за вечерней трапезой. Вокруг большого прямоугольного стола стояли три широких кушетки¹², две из которых были свободны. Пол комнаты был украшен мозаикой с круговым геометрическим узором. Великолепная роспись на стене изображала грациозную полуобнажённую девушку с изящным кувшином в руках. Пышные кудри темноволосой красавицы развевались на фоне голубого неба. Вокруг неё зеленели виноградники, а на заднем плане фрески темнели островерхие кипарисы.

Вар был облачён в свободную шёлковую тунику терракотового цвета, который хорошо гармонировал с его загорелой кожей и чёрными волосами, едва тронутыми лёгкой сединой.

Пропретору прислуживали две рабыни. Одна из них, совсем молодая тоненькая темнокожая нумидийка, держалась в стороне и подходила к столу только, когда другая служанка, старшая по возрасту, просила её убрать какое-либо блюдо и отнести его на кухню. Старшей рабыне было лет тридцать пять, но она по-прежнему сохранила свою необыкновенную привлекательность. В её крепкой статной фигуре таились энергия и сила, а добродушное лицо с серыми глазами и мелкими веснушками на тонком носу сразу располагало к себе. Видимо, она гордилась и особенно тщательно ухаживала за своими густыми каштановыми волосами, убранными в простую, но безупречную причёску. Эта рабыня смотрела на ужинающего пропретора тёплым, кротким взглядом, полным преклонения и обожания. Она ни на шаг не отходила от него, угадывая и выполняя его желания ещё до того, как он высказывал их. Преданная служанка точно знала момент, когда в серебряный кубок хозяина нужно подлить вина, а когда следует отрезать следующий кусок от аппетитного зажаренного на вертеле молочного поросёнка.

– Прибыл доблестный префект вспомогательной германской конницы Арминий, – торжественно объявил раб-номенклатор¹³. – Не угодно ли досточтимому господину пропретору принять его?

Квинтилий Вар небрежно кивнул и положил себе в рот кусок сочной молодой свинины с хрустящей корочкой. Через несколько секунд в триклинии появился запылённый молодой кавалерист. Он вошёл, чеканя шаг, бодро вскинул руку в военном приветствии и вытянулся по струнке.

– Здравствуй, Арминий! Вольно. Прошу тебя, расслабься. Ты же знаешь, что я не люблю формальности в стенах своего дома. Присоединяйся и раздели со мной хлеб, мясо, фрукты и вино, которые нам милостиво ниспослали боги.

Арминий с благодарной улыбкой ответил:

– Я ничего не ел с утра и с радостью поужинаю с тобой, командир, но я весь в пыли и поту, как загнанная лошадь. Позволь мне сначала пройти в купальню и быстро обмыться.

– Конечно, друг мой, освежись. Сегодня на редкость жаркий день. Если хочешь, можешь хорошенько помыться в моей бане.

– Спасибо за предложение, но у меня нет на это времени. Мне необходимо поговорить с тобой о чём-то очень важном, и этот разговор не терпит отлагательств. Мне потребуется не более получаса, чтобы смыть с себя пот, пыль и усталость.

– Как пожелаешь, Арминий. Ты мой гость. Мия проводит тебя в купальню и даст тебе чистую одежду.

Вар кивнул служанке с красивыми каштановыми волосами, и та повела молодого офицера через внутренний двор, называемый перистилем, в дальнюю часть дома, соединённую с водопроводом и канализацией лагеря. Рядом с купальней находились латрины, а чуть подальше – кухня.

Арминий часто бывал в доме Вара, но в купальню зашёл в первый раз. Это была довольно просторная комната, стены и пол которой были выложены светлой узорной плиткой. Под потолком на внешней стене было широкое незастеклённое окно, которое ночью и зимой закрывалось ставнями. Сейчас ставни были открыты, впуская в купальню вечерний солнечный свет и свежий осенний воздух. В центре комнаты был небольшой бассейн, а в углу место для омовений, откуда вода стекала в сливную трубу под полом. В этом углу стоял невысокий вытянутый стол из резного камня. На нём было несколько медных бачков с водой комнатной температуры.

Когда Арминий сбросил с ног пыльные сандалии, в купальню вошёл один из домашних рабов, которого Мия попросила помочь молодому офицеру с купанием. Раб принёс чан горячей воды из кухни и поставил его на каменный стол в углу купальни. Арминий попросил его помочь ему снять с торса кирасу. Как только молодой мужчина обнажился, он заявил, что помощь при купании ему не требуется. Удивлённый раб-купальщик робким жестом показал на мраморную полку с моющими средствами и благовониями, желая объяснить различное назначение многочисленных стеклянных флаконов. На что Арминий насмешливо сказал, что он с ними и сам сможет разобраться, и нетерпеливо выпроводил раба из купальни. Он смешал горячую и холодную воду до подходящей температуры, быстро намылился и стал обмываться приятной тёплой водой. Прозрачные струи сбегали по его рельефным мускулам, плескались о мраморный пол и утекали в подземную трубу.

Когда тёплая вода закончилась, мужчина прошёл в середину комнаты и погрузился в бассейн, который оказался довольно глубоким. Он стоял в нём во весь рост, и вода, благоухающая розовым маслом, доходила ему до груди. Широко раздувая ноздри, Арминий с наслаждением глубоко вдохнул сладкий цветочный аромат и вдруг осознал, чего ему не хватает до полного блаженства. Как только он с томительной тоской подумал о податливом женском теле, дверь отворилась, и в купальню вошла Мия с полотенцем и чистой вышитой туникой в руках. Жадно впившись в неё глазами, мужчина громко сглотнул и вышел из бассейна, медленно ступая по высоким мраморным ступеням. Он остановился на расстоянии двух метров от смутившейся при виде его наготы служанки.

– Разве ты впервые в жизни видишь голого мужчину? – насмешливо спросил молодой офицер. Вода капала с его красивого мускулистого тела и собиралась в лужицу у его ног.

– Повесь тунику на один из крючков в стене и оботри меня полотенцем, – произнёс Арминий тоном, не терпящим возражения. Однако рабыня нашла в себе смелость возразить:

– Господин, я послала сюда купальщика Ганимеда для того, чтобы он помогал тебе. Странно, что его здесь нет. Я пойду поищу его.

– А я буду стоять здесь, мокрый и голый, и мёрзнуть перед открытым окном? Подойди и тщательно оботри полотенцем моё тело. Этот Ганимед – неотёсанный мужлан. Я отослал его отсюда, потому что не хотел, чтобы он прикасался к моему телу. Но твои руки выглядят такими нежными. Подойди!

Поколебавшись несколько секунд, Мия подошла к Арминию и осторожно прикоснулась полотенцем к его груди. Стараясь смотреть мимо него, она начала насухо вытирать его тело. От женщины веяло безупречной чистотой, манящим теплом и тонким ароматом лаванды, какой обычно исходит от свежего постельного белья. Арминий представил себе её покорное обнажённое тело с пышными формами на белых простынях, и его пронзило неодолимое желание схватить её, крепко прижать к себе и неистово овладеть её соблазнительным, душистым телом. Он бесцеремонно запустил свою руку под тунику Мии и схватил её за бедро.

– Не мог бы господин любезно убрать свою руку? – спокойно спросила рабыня, преодолевая удушливый страх. Она была из тех добродетельных женщин, которые не способны отдаваться без любви и глубоких чувств. Хотя префект кавалерии был молод, прекрасно сложён и хорош собой, мысль о совокуплении с ним наполняла Мию отвращением. Его хищное лицо сластолюбца, готового силой добиться своей низменной цели, внушало ей омерзение и ужас.

– Что? Ты смеешь отказывать мне в удовольствии? – угрожающе воскликнул Арминий и с силой сжал бедро несчастной служанки. Его длинные пальцы грубо впились в нежную белую кожу женщины.

– Я буду рада услужить тебе всем, чем смогу, господин, но только если мой хозяин прикажет мне сделать это, – вежливо, но твёрдо заявила Мия, стиснув зубы от боли. – Я обязана повиноваться ему и никому другому. Ещё раз прошу отпустить мою ногу. Мне больно. У меня будут синяки и царапины от твоих ногтей, господин. Это будет выглядеть, как преднамеренная порча чужого имущества. При возбуждении дела судья в Риме обязал бы тебя за это выплатить денежную компенсацию моему хозяину. А здесь главный судья – досточтимый Квинтилий Вар, и ему вряд ли понравится, что кто-то хозяйничает в его доме и учиняет насилие над его рабами.

Арминий не ожидал такого поворота событий. Он был уверен, что женщина растает перед ним и покорится его желаниям, как только он прикоснётся к ней и даст ей почувствовать свою силу.

– Я и не собирался учинять над тобой насилие, – наигранно рассмеялся офицер, отпуская бедро служанки. – Твою фригидность нужно лечить. Обратись к целителям. Любая нормальная женщина на твоём месте умоляла бы меня взять её.

Молодой мужчина резко вырвал полотенце из рук рабыни. Он быстро вытер голову и тело, бросил полотенце на пол, снял с крючка на стене чистую тунику и облачился в неё.

– Я больше не нужна господину, не так ли? – с облегчением спросила Мия.

– Смажь мне волосы экстрактом майорана и уложи их. Только побыстрее. Я спешу. Мне нужно срочно поговорить с твоим хозяином о важном деле, – холодным официальным тоном приказал Арминий. «Придёт время, когда эта стерва горько пожалеет о своей несговорчивости», – подумал он, садясь на табурет около двери. Рабыня начала старательно расчёсывать и умащивать благовониями его влажные густые волосы, отливавшие медным оттенком. Мужчина закрыл глаза, наслаждаясь её лёгкими и мягкими прикосновениями.

Через несколько минут Арминий, вежливо улыбаясь, вернулся в триклиний. Он был одет в лёгкую красную тунику с затейливой вышивкой на плечах и вдоль кожаного пояса. От него пахло майораном, розовым маслом и свежестью. Пропретор жестом пригласил молодого кавалериста занять ложе напротив. Арминий прилёг, опершись на локоть, и не сводил глаз с непроницаемого лица Квинтилия Вара, ожидая, когда тот заговорит.

Пропретор, уже закончивший свою трапезу, медленными глотками пил разбавленное вино из великолепного серебряного кубка с затейливым рельефом. Он легко и весело произнёс:

– Как видишь, друг мой, я оставил легионы под ответственность легатов и уже несколько дней наслаждаюсь комфортом своей зимней резиденции.

– Если бы я знал это заранее, то сразу же бы направился сюда. А то я сегодня рано утром уже был в летнем лагере, разыскивая тебя. Можно ли спросить, что заставило тебя приехать в Ализон? – с любопытством спросил Арминий, обмакивая кусочек душистого белого хлеба в оливковое масло, которое доставляли из Испании.

– Мне нужно было срочно обсудить со своим управляющим сборы и транспортировку моей собственности в Рим. После подготовки всех деталей отъезда мои домочадцы могли бы отправиться в Могонтиакум¹⁴ без меня. Там я планирую присоединиться к ним позже, уладив все свои дела в Кастра Ветера¹⁵.

– Ты собираешься уехать отсюда и вернуться в Рим? – удивился Арминий, чуть не поперхнувшись хлебом.

– Да. Я не говорил об этом никому из подчиненных, ожидая официального письма Цезаря Августа с одобрением моего прошения об отставке с поста наместника Германии. Это письмо пришло в начале недели, когда тебя не было в лагере, и я сразу поспешил сюда, чтобы подготовить отъезд моей жены, слуг и всего хозяйства в Рим с короткой остановкой в Могонтиакуме. Моя жена будет ожидать меня там в доме моего племянника Аспрената. Через три дня я возвращаюсь обратно в лагерь на Визургии и буду руководить возвращением легионов на зимние квартиры. Девятнадцатый легион полностью разместится здесь, как и в прошлом году, восемнадцатый – в Ветере, а семнадцатый мы разделим между Ализоном и другими нашими опорными пунктами на реке Лупии.

– Это я знаю, но новость о твоей отставке просто ошарашила меня! – воскликнул молодой человек. – Почему ты покидаешь нас? Мне будет очень недоставать тебя.

– Мой дорогой друг, в моём возрасте холодный суровый климат этих мест может серьёзно подорвать здоровье. Мне пора на отдых. Военная карьера – это для вас, молодых. Я уже достаточно послужил отечеству в провинциях. Теперь хочу снова заняться политикой в Риме.

– Как я завидую тебе, командир! Ты скоро снова сможешь наслаждаться зрелищными играми, театром и термами, – со вздохом произнёс Арминий и отправил себе в рот сочный кусок молодой свинины.

– Об этой причине моей отставки я хотел умолчать, чтобы не подрывать твою военную мораль. А то вдруг бросишь всё и убежишь в Рим наслаждаться жизнью. Кто тогда будет северную границу защищать? – лукаво улыбаясь, произнёс военачальник и серьезно добавил. – Арминий, поверь мне, арены, театры и термы скоро будут построены и здесь, на месте непроходимых лесов с помощью диких племён, которые мы с тобой усмирили! Помнишь, в позапрошлом и прошлом годах варвары совсем не давали нам покоя, постоянно устраивая мятежи и восстания? Мы решительно показали им железный кулак Рима, и в этом году были лишь единичные случаи мелких беспорядков. Я очень рад, что варвары, наконец, присмирели и покорились.

– К сожалению, это не совсем так, командир. Я прибыл сюда, чтобы срочно доложить тебе, что к северо-западу от нашего лагеря на Визургии в племени ангриваров вспыхнуло восстание. Мятежники отказались платить налоги и позорно казнили опциона, возглавлявшего сбор податей. Как только мне стало известно, что бунтовщики осмелились поднять руку на римского офицера, я послал туда небольшой конный отряд аукзилии. Но, к несчастью, восстановить порядок не удалось. Обнаглевшие ангривары перебили моих верных воинов и развесили их тела на деревьях.

– Нет, только не сейчас! Проклятье! Начинается осень с её бесконечными дождями. Мы не можем послать туда войска. Как ты знаешь, в здешнем климате армия может выполнять активные действия только поздней весной и летом. Придётся оставить эту проблему до мая следующего года. Будем надеяться, что мятежники не заразят неповиновением остальные территории.

– При моём величайшем уважении к тебе, командир, осмелюсь заметить, что ничего не делать и просто надеяться – не лучшая стратегия в данной ситуации. Если мы сейчас оставим бунтовщиков безнаказанными, они наверняка будут подстрекать другие племена, и к весне мы можем полностью потерять контроль над провинцией. Mala herba cito crescit¹⁶.

– Aquilam volare doces¹⁷, – с лёгким раздражением в голосе произнёс Вар, ответив пословицей на пословицу. – Это уже третья провинция, где я являюсь полномочным наместником, и, представь себе, мне хорошо известно, что нужно делать в подобных ситуациях. Я прекрасно понимаю, что моё решение отложить карательную экспедицию до весны таит в себе определённые опасности. Но я готов принять этот риск, потому что сейчас самое главное – это привести людей на зимние квартиры до сезона дождей и холодов. Завязнуть в лесах на осень – это верная смерть.

– Мы не завязнем в лесах на осень. Нужно только быстро действовать. Я провёл в седле двенадцать часов, чтобы оповестить тебя о мятеже как можно скорее. Ещё до рассвета я отправился в путь из центра восстания в наш лагерь на Визургии, не найдя тебя там, я сменил коня и без остановки скакал сюда. Если ты завтра вечером прибудешь в лагерь, мы проведём следующий день в срочных приготовлениях и сможем выступить через два дня.

– Я не поведу войска на подавление восстания на севере. Месяц назад мне пришлось марш-броском вести в этом направлении три когорты. У нас не было обозов, и то мы еле-еле пробрались через лесистые холмы и болота. Ни о какой масштабной операции в такой неблагоприятной местности не может быть и речи, особенно осенью. Через две недели, и это самое позднее, легионы должны быть на зимних квартирах.

– Местоположение восстания не совсем на севере, а, как я уже сказал, на северо-западе от лагеря. Мы могли бы сделать небольшой крюк по пути на зимние квартиры. Тебе не нужно будет организовывать отдельную кампанию. Легионы будут двигаться на запад к Рейну, но не напрямую, как обычно, а с незначительным отклонением на север. Мощным ударом всей армии мы задушим восстание на корню и вернемся на зимние квартиры не позднее, чем через две недели. Таким образом мы сможем решить проблему сейчас, а не оставлять её следующему наместнику провинции. Тебе уже известно, кто займёт здесь твоё место?

– Пока ещё точно не решено, но из письма отца нашего отечества я понял, что ситуация в Иллирии почти стабилизировалась, и Тиберий сможет скоро вернуться сюда с легионами, уже ненужными там. Временно здешними легионами будет командовать мой племянник Аспренат. Как ты знаешь, зимой здесь всё равно ничего не происходит, а к концу зимы новый наместник уже точно будет назначен.

– Понятно. Что ты думаешь о моём плане подавить мятеж ангриваров по пути на зимние квартиры?

– Твой план сопряжен с большим риском. Я бы не стал отклоняться от хорошо знакомого маршрута во время марша к Рейну. Как тебе известно, за каждым легионом следует большой обоз, что снижает мобильность подразделений. Если мы, как ты предлагаешь, пойдём в северо-западном направлении, то несколько десятков миль¹⁸ придётся идти через болотистый лес, и по дороге нужно будет валить деревья и ровнять грунт, чтобы повозки обоза смогли проехать. Это ещё больше замедлит движение и будет отвлекать легионеров от их главной функции – защиты от нападений.

– Поверь мне, командир, отклонение от обычного маршрута будет минимальным, не более пятнадцати миль, а лесной участок на пути и того меньше. Зачем легионерам беспокоиться о защите от нападений, когда конница вспомогательных войск будет защищать их колонны с обоих флангов? Эти кавалеристы – проверенные ребята. Многие из них служили под моим командованием в Паннонии. И почему ты опасаешься нападений во время марша? Ведь вся провинция спокойна, люди довольны. Я постоянно проезжаю по селениям и справляюсь о настроениях жителей. Как я тебе уже докладывал ранее, у меня есть сеть надежных осведомителей, которые всегда держат меня в курсе событий. В данный момент мятеж локализован только в одной небольшой части провинции, и я бы посоветовал тебе немедленно искоренить это зло, чтобы сохранить мир и спокойствие на остальной территории.

– Я подумаю над твоим советом, Арминий. Завтра я вернусь в лагерь и соберу всех высших офицеров. Я хочу, чтобы ты вечером сделал подробный доклад в их присутствии. Мы обсудим варианты наших действий и вынесем решение общим голосованием. Я вижу, как ты устал, друг мой. Не хочешь ли после ужина заночевать у меня? Завтра утром мы могли бы вместе отправиться в лагерь.

– Спасибо за приглашение, но я лучше посплю пару часов на своей офицерской квартире. Мне нужно будет снова встать до зари и заехать в одну из деревень, чтобы поговорить с важным осведомителем. Мы встретимся завтра вечером на совете в летнем лагере, если у тебя нет ко мне других приказаний.

– Хорошо. У меня есть к тебе небольшая просьба. Помнишь, мы недавно говорили с тобой о немногочисленном мятежном племени виру́нов? Или как там называли себя эти люди, чья территория располагалась в двух днях марша к северу от нашего летнего лагеря?

– Да, правильно, виру́ны. Они были полными дикарями и отшельниками, редко заключавшими союзы с другими племенами. Меня они никогда не интересовали, потому что их политическое влияние в регионе было равно нулю. Мы ведь их истребили, не так ли?

– Да, в самом начале августа. С тех пор один из выживших виру́нов лежит в моём доме. Он был ранен при захвате деревни. Я приказал сразу же перевязать его и доставить сюда. Этот воин был очень хорош в бою, и я собираюсь сделать из него первоклассного гладиатора. Надеюсь, что этот дикарь принесёт мне, как минимум, двадцать тысяч денариев. Я в эти дни был так занят хозяйственными делами, что даже не зашёл посмотреть, как он. Моя жена сообщила мне, что варвар совсем не разговаривает. Я предполагаю, что он ничего не понимает и не говорит на латыни. Поговори с ним на его языке, узнай, что у него на уме, и после разговора скажи, стоит ли вообще с ним возиться. Кажется, его разместили в последней комнате с левой стороны перистиля перед выходом в сад. Заранее спасибо тебе за услугу.