Прихожане сначала не поняли и в умиление закрестились. Жилистый старик батюшка Александр застыл и вдруг его лицо исказил испуг. Таинство святой службы расстроилось, и он не понимал причины. Молодой вертлявый дьяк с жидкой бороденкой побежал, расталкивая баб и мужиков к двери, ведущей на колокольню. Двери были заперты с обратной стороны. Люди испугавшись, высыпали на церковный двор и увидели Ларису на колокольне. Прежде сгорбленная седая женщина, сняв платок снова и снова била в колокола. Для всех предстала такая картина, что она била в набат.

– Богохульница! Уймись сатанинское племя! – закричал не своим голосом дьяк. – Прохор, разберись с дверью!

Позвал дьяк церковного сторожа.

Пыхтя и спотыкаясь, сторож прибежал с ломом в руках и стал ломать двери на колокольню.

– Полицию бы вызвать! – шепнул дьяк батюшке Александру.

Батюшка в испуге посмотрел на расторопного дьяка.

– Провести ее не мешала бы! – пояснил дьяки и, не дожидаясь ответа, побежал звонить в полицию.

Батюшка промолчал и согласился, что надо принять меры и дьяк молодец.

У Бога и всех святых на виду сломали дверь и устремились на колокольню.

Наотмашь с размаху сторож ударил престарелую женщину по спине, а какой-то мужик, из прихожан больно выворачивая руку поволок Ларису с колокольни.

– Отпустите! Я не нарочно! Не хотела никого обидеть! – плакала женщина.

– Молчи! Преступница! – многозначительно сказал сторож Прохор и снова беспощадно огрел тяжелым кулаком Ларису по спине.

Лариса сидела на голой земле и, закрыв лицо руками горько плакала. Ей не давали подняться. Ее обступили со всех сторон, чтобы не сбежала.

Слезы раскаянья не производили ни на кого жалости так, что какая-то баба пнула Ларису больно нагой.

И только ребенок девочка пяти лет вдруг зарыдала:

– Не бейте бабушку, – выкрикнула дитя, растирая слезы кулачками.

– Помалкивай, молоко на губах еще не обсохло! – крикнула в ответ злая баба и еще раз пнула Ларису.

Полицейский уазик приехал скоро. Высокий сильный кровь с молоком мужчина в форме, ухмыляясь, подошел к толпе. А за ним еще один – толстый и низкий. Он фыркал и вздыхал и размахивал резиновой дубинкой.

Дьяк с подобострастным лицом стал вертеться перед полицейскими и злобно нашёптывать.

– Гадость! Службу нам испортила!

– Разберемся!

– Пятнадцать суток ей! На одну хлеб и воду!

Высокий лейтенант посмотрел на Ларису и сказал:

– Расходитесь православные!

И сержанту:

– Позаботься!

– Наказать бы! При всем честном на роде. Чтобы другим неповадно! – распинался дьяк

– Сделаем, – сказал толстяк в форме и ударил Ларису дубинкой по ноге. И схватил женщину за руку и потащил в уазик.

Лариса стала упираться, а толстяк, не колеблясь, стал отхаживать ее дубинкой.

– Наручники! – выкрикнул лейтенант.

Дьяк довольный потирал руки, а бедную и избитую под покровом святых стен престарелую женщину в наручниках из церкви увозила полиция.

Глава вторая

Конопатый шофер полицейский усмехнулся, когда толстяк Витька Дятлов напарник в очередной раз дал Ларисе дубинкой по ребрам и спросил у лейтенанта:

– В отделение?

– Еще не хватала, – ответил лейтенант Воронин. – Мне начальство за такой подарочек выговор влепит. В психиатрическую. В Ковалёвку гони.

– Отпустите! – плакала Лариса. Ей было обидно и горько.

– Поздно, матушка! – рассмеялся Витька Дятлов.

– Да! – поддержал Воронин. – Бог – смирение любит. Нагрешила – отвечай.

Хутор Ковалёвка был за городом и был знаменит большой областной психиатрической больницей, куда со всех городов Ростовской области днем и ночью везли больных. Доставляли просто пьяных с белою горячкой, помешавшихся и вот таких как Лариса, с которыми полиция не хотела связываться.

Дятлов пихая в бок Ларису выволок ее из машины.

– Полегче! – сказал Воронин. – А то нажалуется местным эскулапом. Накапают начальству.

– Да, я только так, чтобы смирно себя вела.

– Оставить!

Лариса Алексеевна спотыкаясь и со слезами пошла туда куда ее вели, с видом словно на эшафот.

– Принимайте! – сказал Воронов доктору как старимому знакомому. Можно было сделать вывод, что лейтенант в больницу ездит как себе на работу и работает санитарам на полставки. – Из церкви! Помещалась! В колокола звонила! Не наша забота!

И полицейские усмехаясь ушли.

Женщина врач в белоснежно халате посадил Ларису на стул посреди большой комнаты приемной, а сам стал немного вдалеке. Чернявая медсестра за столом стала записывать. А крепкая санитарка с руками по швам смотрела, не мигая, словно не живое изваяние.

– Что с вами случилось? – ласково спросила Скворцова.

– Ничего не случилось! – ответила Лариса Алексеевна.

– Ну как же ничего! Почему тогда вы здесь?

– Не знаю! Я ничего плохого не сделала!

– А полицейские, говорят, что в колокола звонили.

– Звонила!

– Зачем?

– Не знаю. Давно себе представляла.

– Ну, хорошо! Ваша полное имя отчество и фамилия.

– Пастушенко Лариса Алексеевна.

– Год рождения?

– Одна тысяча девятьсот шестьдесят первого.

– Замужем?

– Нет в разводе!

– Дети есть?

– Есть сын!

– Телефон сына знаете?

– Знаю!

И Лариса, однажды выучив мобильный телефон сына, назвала цифры.

– Хорошо! – сейчас санитарка вас проводит в палату и вы отдохнёте.

Санитарка ожила и сделала шаг навстречу Ларисе.

Лариса Алексеевна попятилась.

Санитарка взяла Ларису за руку и потащила за собой.

Ларису привели в какую-то комнату и приказали раздеться догола.

Женщина смутилась и замешкалась.

Санитарка разозлилась и стала прямо стягивать с Ларисы одежду.

Раздела и дала старый весь потрёпанный халат и резиновые тапочки от разных пар и размеров.

Палата куда привели Ларису была с низким потолком грязной и переполненной женщинами разного возраста от молодых до дряхлой старухе с немытыми растрёпанными длинными и седыми волосами.

Больные смотрели на новенькую безразлично.

Ларисе указали на железную койку в проходе.

– Сиди и помалкивай! А то получишь у меня! – сердито сказала санитарка.

Лариса не подчинилась. Она впала в исступление.

– Мерзавцы! – выкрикнула Лариса и бросилась на санитарку с кулаками.

Силы были не равны. На помощь санитарки на удивления Ларисе пришли сами же больные, которые должны были заступиться, но нет. Стали ее крутить и намертво привязали к койке. Лариса долго билась и пыталась освободиться, но выдохлась и затихла, и только тихо вздрагивала, и жизнь словно оборвалась так, когда предали и растоптали.

Глава третья

В хутор Тузлуки, что был на реке Маныч посторонние люди не заезжали. Из местных не больше сотни казаков, все другие были дачниками и их гости. И я предпочитал летом Черному морю Маныч и Хутор Тузлуки. Я останавливаюсь у Вовы Дикова.

Деков пышущий здоровьем казак с усами широкоплечий коренастый с могучей силой в руках мастер рукопашного боя. При этом он не показал мне ни одного приема, за то учил меня по настоящему ловить сетью рыбу, готовить казачью уху. По-настоящему, это когда вы не просто закладывает пищу в котел или ставите сеть, это когда вы думает не, а улове и не о насыщении утробы, а о том, чтобы подарить радость, прекрасный миг счастья друзьям с которыми сядете за стол. У Дикова две жены и четыре дочки. Однажды попав в Тузлуки он так полюбил этот край, так что остался здесь навсегда переехав с Батайска, а за Вовой в Тузлуки попали все его друзья и еще сотни людей со всей России.

– Артурчик ты опять прячешься о советской власти! – весело говорит мне Диков пре встречи.

– Так нет же советской власти! Вся вышла!

– Путин – советская власть! – отвечает Диков и смеется.

Вообще Диков плевал на любую власть он браконьер этим и живет. В телефонной записной книжки у него телефоны всех местной элиты. Судьи депутаты.

Мы сидели под навесом, и пили с Диким пиво с жирной шамайкой занесенной в красную книгу.

– Что москвичи? —спрашиваю я.

– Едут! Завтра будут! Начальника охраны Путина с собой везут.

– На черта?

– А ты как думаешь? – хитро по-казачьи прищуривается и улыбается Диков.

– Убийства Путина, ничего не решит!

– А что же решит?

– Революция!

– Революция на пустом месте не делается! Почва нужна.

– Как Ленин – народ соблазнить? Землю крестьянам, заводы рабочим!

– Это тоже! Но в первую очередь нужна армия!

– Идея нужна!

– Вот будет идея мальчик, тогда приходи! – Диков смеется.

И дарит мне красивый и дорогой вельветовый костюм.

– Держи мальчик! Носи всем на зависть!

В Тузлуках меня нарекли вторым именем, Мальчик.

После пятой кружки пива я иду купаться на Маныч. Стая скворцов, словно облако закружиться над головой. Вдоль берега убаюкивающий шумит камыш, и косяк диких уток поздоровается, прокрякав над головой.

После купания я иду к Василию Васильевичу. Дедушка Вася, он держит лошадей и корову. Молоко от степных маныческих трав и цветов самое вкусное. Я беру всегда только парное молоко, чтобы прямо из-под коровы, чтобы теплое и валил пар. И сметану, когда она еще только как сливки и на обратном пути за один присест выпиваю до полбанки сливок. А за ночь, настоявшись, сметана приготовляется, и я ее застывшую все ровно как масло мажу на булочку и пью с кофе.

Дедушке Васи восемьдесят семь лет, он еще застал оккупацию и немцев. В хуторе были крупные бои и ставка немцев, шла дорога на Сталинград. Василий Васильевич любит рассказывать о немцах.

– Приходит, один на двор, рыжий, рукава закатаны с автоматом. Все думает мать, сейчас зверствовать начнет, а нет на чистом русском! Яиц хозяйка, молока, пожалуйста, просим! Грамотные значит выходят! Не варвары! И мне шоколадку. Как сейчас помню. Мы-то, прежде чем немцы в хутор не вошли отродясь этого шоколада не ели.

– Так что хорошие значит выходят? Пили бы сейчас баварское пиво, значит выходит?

– Нет! Враг есть враг! Я не одобряю! Говорю, как у нас было! А в Красном, что тридцать километров от нас расстреляли и мал и стар! Вот как! Война, пойди разбери, что у кого на уме.

– Мне молока и сметаны!

– Иди, спроси у хозяйки.

Хозяйка невестка дочь, супруга давно уже лежала на местном погосте.

Красивая казачка молодка с румянцем на щеках выходит из хлева с ведром парного молока.

Вечереет. Напившись молока со сметаной, иду на закат, на древней курган. Курган высокий, и степь в заходящем солнце словно отливает бардовым светом.

И скоро над головой начинают разгораться звезды. Звезды сияли на небосклоне как драгоценные камни. Вот, что небо в алмазах. Если бы Чеховский дядя Ваня оказался в Тузлуках он, наконец, то не просто увидел небо в алмазах, а счастье разлилось бы у него на сердце, чего Чехов так жила человечеству.

На обратном пути натыкаюсь ногой на крупную черепаху. Беру черепаху в руки. Она прячется в панцирь.

Диков встречает меня жаренным сомом. Жирный с золотистой корочкой он таит во рту. Пьем, закусываем и ложимся спать уже за полночь.

А утром на моем телефоне раздается звонок, который словно коварный нож врага разит из подтяжка под лопатку.

– Пастушенко Лариса Алексеевна ваша мать? – раздается на другом конце линии.

– Да! Вы кто?

– Ваша мать в больнице?

– Что случилось? – перехватило у меня дыхание.

– Хутор Ковалёвка, второе отделение. Приемные часы с десяти утра до двух дня.

И положила трубку.

Я растерялся. Какая еще Ковалёвка? Я прежде только слышал, что есть такая психиатрическая больница в хуторе Ковалёвка.

Я перезваниваю, но трубку не берут и не отвечают.

– Я приеду, через два дня! Мать в больнице, говорю я Дикому и еду в проклятую Ковалёвку.

Глава четвертая

Я толком не знаю где Ковалёвка. Только приблизительно, но нахожу в Яндексе, что с пригородного автовокзала в Ростове – на – Дону в десять утра отходит автобус. Мне удобно, с Тузлуков идет маршрутка как раз до пригородного вокзала. Весь на нервах я приезжаю на пригородный вокзал к десяти. Бегу и спотыкаюсь боясь опоздать автобус.

На остановке особенные пассажиры. Это по части престарелые сгорбленные люди с уставшими и выплаканными глазами. Они все словно навьючены сумками с передачами для родных. Многие годы в мороз и в жару они приходят на эту остановку и едут к сыновьям и дочерям, у которых теперь новый страшный и горький дом.

Они покорно принимают, что их самых родных и дорогих людей записали в больных сумасшедших. Они не перечат врачам. Они уже смерились, но не бросили своих детей. Это какой-то подвиг, за который не дают наград и нет почета в обществе. Им сто раз уже говорили противные соседи и злые знакомые, чтобы отступились, бросили и отказались от своих детей. Но мать однажды прижавшая к груди свое дитя никогда не оставит свое чада, пусть ему уже за сорок или все пятьдесят.

Меня охватывает отчаянье. Автобус приходит в назначенный час, и мы все вместе словно похоронная процессия едим в больницу, хоронить надежду.

За окном пролетают дома, улицы и прохожие. Даже если все эти люди за окном узнали бы о боли и скорби тех, кто был в автобусе. Узнали, куда мы едим, не один не остановился бы, ведь когда-то облачив свое сердце в панцирь цинизма, человек не желает неудобного не желает огорчаться по пустякам, и предпочтет не знать о несчастьях, которые не касаются его самого. Ему этому случайному прохожему станет легче и удобней посчитать этих пассажиров такими же больными и никчёмными как их дети. Сумасшедший это приговор не только больному это приговор всей его семье, но только не обществу и не системе. Никто и никогда не задумается, что человек может помешаться от равнодушия окружающих. Может сойти с ума от горя или просто потому что не нашел себя в жизни. Да просто когда предали.

И дорогой я думал о матери и ее судьбе и представлял ее молодой.

Лариса собиралась на танцы за ней пришла подруга Лена и по дороге на танцплощадку стала говорить:

– Ты в прошлый раз не пришла, а там один парень.

– Что за парень?

– Рштуни звать?

– Как? И не выговоришь!

– Выговоришь, если захочешь! Одет с иголочки во все заграничное!

– И что с того, у меня мама не бедная! С кем он танцевал?

– В том то и дело не с кем у него какая-то тайна!

– Да нашелся рыцарь печального образа!

– Если он сегодня будет, познакомься с ним!

– Еще чего не хватала, чтобы я первой знакомилась, – ответила Лариса а сама заинтересовалась.

Играла музыка и танцплощадка веселилась. Лена показала Ларисе Рштуни.

Невысокий молодой человек в джинсах и модной вельветовой рубашке курил и не танцевал, но когда заиграл медленный танец, сам первый подошел и пригласил Ларису на танец.

– Нравиться, музыка? Меня зовут Рштуни!

– Лариса!

– Ты красивая!

– Спасибо! Ты тоже ничего!

Рштуни засмеялся, Лариса ответила веселым смехом и после танцев Рштуни пошел провожать Ларису домой.

– Ты не местный?

– Армянин из Еревана!

– Хорошо, говоришь по-русски!

– У меня родители преподаватели!

– А что ты делаешь на Дону? Учишься?

– Нет, я служу в армии?

Лариса удивилась.

– Увольнительная! – ответил Рштуни.

– Откуда прикид?

– Из Америки дедушка прислал!

– Блатной?

– С чего ты взяла, я художник, служу писарем. Хочешь, я нарисую твой портрет?

– Хочу! Где?

– В воинской части, у меня мастерская!

Лариса рассмеялась, но ей понравилось предложение, пробраться воинскую часть.

При расставание Рштуни смущаясь поцеловал Ларису робко в губы.

Лариса не спала всю ночь и думала о необыкновенном молодом человеке.

На следующие выходные они с Рштуни не пошли на танцы, а пробрались в воинскую часть и Рштуни рисовал с Ларисы портрет.

Полгода Рштуни не намекал и не притрагивался к Ларисе. Они гуляли до питухов, а потом Рштуни счастливый шел двадцать километров до воинской части. Когда они стали близки, Рштуни расплакался, Лариса оказалась не девственницей.

– Зачем нужна была это комедия? – спросил Рштуни.

– Теперь ты меня бросишь? – заплакала Лариса.

Как Лариса могла признаться, что в четырнадцать лет ее девочкой, затащил за гаражи восемнадцатилетний выродок сосед и повалил на землю, закрыл рот, разорвал платья и изнасиловал.

Отец Ларисы был человеком практичным и трезво смотрел на вещи. Алексей Прокопович состоял в партии и занимал пост. Он не дал ходу дела. Мать насильника пришла и попросила:

– Пощадите! Дело молодое! Зачем судьбу парню ломать! – сказала женщина. – У вас положение!

– Да, я отец, но вы пользовались, раскошеливайтесь.

Мать насильника протянула тысячу рублей.

– Мало будет, она у меня единственная, первенец!

– Хорошо вот еще двести рублей, больше нет!

– Ладно, войду ваше положение, – ответил родной отец изнасилованной дочки и спрятал деньги.

А спустя много лет, бывший насильник, раз соблазнив свое черное сердце, снова надругался, но на этот раз вовсе убил совсем кроху годовалую девочку сожительницы.

– Нет, – ответил Рштуни, Ларисе. – Женюсь!

Но втайне уже для себя все решил, но не нашел смелости признаться.

А через два месяца Лариса сказала:

– Я беременна!

Рштуни потерялся, но взял себя в руки и сказал:

– Хорошо, мы поженимся! Мне осталось служить восемь месяцев, потом мне надо потопать Ленинград в университет на юридический! Мама так хочет! Я поступлю и привезу тебя в Армению и все расскажу.

Мальчик родился здоровый, Рштуни стоял под окнами роддома и плакал, не зная от счастья или от горя, он так и не решился вот так взять и привести Ларису домой.

Служба окончилась и Рштуни уехал в Ленинград.

Лариса ждала, месяц другой, а потом взяла маленького сына, завернуло в одеяло и на самолет Ростов – Ереван.

Большой двухэтажный дом в Ереване стоял все ровно, что не преступная крепость и в этой крепости был свой свод правил и обычае. Ларисе не предложили даже раздеться. Рштуни был в Ленинграде и так не сказал ничего о сыне семье. Бабка Артура мать Рштуни пожилая властная женщина откуда-то сверху, словно это был приговор небес, не спускаясь со второго этажа, объявила, бросая, словно камень в низ, где стояла Лариса и держала на руках ее маленького внучка первенца.

– Это дом не Рштуни и тем более не, – и женщина состроила гримасу. – Как вы его назвали? Артуром! Так и не его!

Лариса, словно побитая собака, прижимая к груди ребенка, вернулась обратно не с чем.

– Зачем ты это сделала? – спрашивал Рштуни по телефону. – Надо было подождать!

– Что ждать, если у тебя нет смелости! – плакала Лариса в трубку.

– Я сказал бы!

– Ты мне соврал!

– Нет!

– Я буду помогать! Я вышлю тебе денег!

– Мне не нужны деньги, мне нужен муж! Ребенку нужен отец!

Рштуни высылал деньги, и каждый раз просил еще подождать.

Прошло два года, дело не сдвинулось с места, все ограничивалось только звонками, и матери Ларисы было обидно и больно смотреть на дочь, в сердце которой уже долго не наступал рассвет, она не с кем встречалась и не пыталась принять попыток, чтобы построить личную жизнь.

– Сами воспитаем! – решила Зинаида Яковлевна и однажды сказала Рштуни по телефону, чтобы он больше не звонил.

Он больше и не звонил, а через полгода пришла весть, что он женился.

Лариса престала за собой следить, словно похоронила себя заживо.

Я рос, проходили годы и как свет надежды – луч из облаков была новая встреча Ларисы с другим молодым человеком Александром.

Александр был младше, отслужил на флоте и влюбился в Ларису с первого взгляда.

– Чудная она, и с ребенком на руках! – встревали друзья и знакомые. – Черт знает что! Ты молодой, найдешь себе! Не такая жена, должна быть, да и вовсе не может она быть такая женой! И ребенок у нее от не русского! Нагуляла! И тебе нагуляет! Будешь ходить, потом моргать!

Но не слушал молодой человек слов тех, с первого мига, он полюбил, Ларису за какую-то прямо детскую легкость и безоблачность. Родители были против!

Но свадьба состоялась. Их семейная жизнь не складывалась. Привыкший к заботе и ласке и к материнскому уходу молодой человек, встретил, вот что именно ребенка, прозрачность, за которым самим нужно было смотреть, держать глаз до глаз. Придет с работы, нет ее. Черт знает, где она! Вернется. Спрашиваешь, где была, не помнит или сочиняет. Отношения расстраивались, Лариса забеременела. Появилась надежда. Но истинно как не была и не стала она матерью, одному своему сыну она не стала другому, однажды изуродованная извергом и преданная родным отцом, который ее потом бросил, сбежав с любовницей и прихватив собой казённые деньги.

– Хотели внука! Воспитайте! – говорила Лариса и оставляла на пороге бабки двух годовалого Сашеньку. Малыш плакал, просил матери, бабушка, Надежда подолгу не могла успокоить внука и сердце ее надрывалась и горечь перехватывала дыхание. А потом уже черт знает как, Ларису посадили в тюрьму. Преступление то была забавой, словно игрой. И воровала Лариса из-за обиды. Поссорится с подругой, уйдет та на службу она залезет к ней домой и обворует ее. Так тогда и вышло. Она унесла набор кастрюль полкило сахара, а у другой подруги соленья. Сложила на тачку и укатила. Были и еще кражи, но все так же, не значительные, походившие больше на хулиганство. Но Ларису с двумя несовершеннолетними детьми на руках все ровно посадили.

Из тюрьмы она писала письма.

«Как, где мои голубочки сизокрылые? Один черненький другой беленький, освободят меня, и заберу, и станем жить вместе».

Лариса пришла с тюрьмы. Какие приходят из этой тюрьмы? Смотришь на все, как во тьме щуришься, идешь как по туннелю на ощупь.

– Здравствуй Лариса! – здоровались знакомые на улице.

– Здравствуйте!

– Как дела твои?

– Хорошо, привыкаю! Кажется, что небо на тебя сейчас свалится так оно не привычно после тюремной камеры, все большое и огромное.

– А как ты ходила, проведывала, Сашеньку своего?

– Завтра иду, мама купит гостинцев и иду!

Так вышло, что пока Лариса сидела в тюрьме дом ее обокрали, вынесли все вплоть до вилок с ложками. Возмездие то или черт знает что, но было.

Зинаида Яковлевна одевала на дочь свою большего размера кофту, подворачивала рукава. Юбка по щиколотку в руках пакет с гостинцами, все ровно как бродяжка с узелком, так она пришла и постучалась в дом, где жил ее бывший муж с новою женой.

– Мама, мам к нам тетя какая-то пришла! – встретил Сашенька Ларису.

– Я твоя мама, вот гостинцы тебе принесла!

Мальчик с любопытством посмотрел, испугался и убежал.

И раздавалось из комнаты:

– Мама, мама!

Они все испугались, что Лариса потребует Сашеньку, написали заявления в милицию, участковому, что, мол, так и так, разбивает семью, уголовница!

Больше Лариса, некогда не приходила.

Спустя много лет она позвонила не трезвая, напившись с горя и услышала, на линии голос Александра.

– Здравствуй Саша, это я, то мама твоя! – пьяным голосом со слезами, сказала Лариса. – Прости меня сыночек!

– Не звони сюда больше алкашка! – закричал Александр и бросил трубку.

С тех пор Лариса было одно в жизни Бог и церковь, но и тут выходит, что предали.

– Предали, – подумал я, выходя из автобуса. И с камнем на сердце отправился разыскивать второе отделение.

Olete lõpetanud tasuta lõigu lugemise. Kas soovite edasi lugeda?

Блаженные и негодяи

Артур Олейников