Loe raamatut: «В муках рождения», lehekülg 8
Глава четырнадцатая
Суд
В зимнее время трудно приходится путникам, но что нашим сасунцам снег, ветер и мороз… Наступила масленица. Овнан, вопреки своим суровым привычкам, досыта кормил свой отряд: мяса, рыбы было сколько угодно за обедом и ужином. Чтобы не беспокоить бедных крестьян и не подавать повода к разговорам, Овнан предпочитал останавливаться в полуразрушенных селениях.
По всему пути становилось известно, что князь Мушег Вагевуни со своим отрядом путешествует по стране. Когда отряд достиг границ земель Каджберуни, Овнан решил послать в Арчеш двух гонцов, которые должны были передать письма по назначению, предварительно ознакомив их с содержанием посланий, чтобы знать, как ответить в случае допроса.
Так, соблюдая всяческую осторожность, «князь Вагевуни» доехал до знаменитого монастыря Мецоп. Овнан проехал вперед попросить гостеприимства от имени князя и, убедившись, что князя в лицо никто не знал, вышел с монахами встречать его от имени игумена. Хосров, князь по рождению, прекрасно играл свою роль. Тогда Овнан с двадцатью своими молодцами забрал несколько вьючных животных и проехал в горы, отделяющие область Каджберуник от Арчеша. На южном склоне этих гор в селе Арутюн он оставил половину своих людей, а сам спустился в Арчеш. Там он навьючил мулов припасами и нашел своих гонцов, сообщивших, что князья вечером выезжают в Мецоп.
Овнану хотелось одного – отрезать обоим врагам все пути к бегству. Поэтому он спешно вернулся в село Арутюн, и когда узнал, что князья со своими телохранителями уже проехали, сам со своими горцами и навьюченными животными выехал вслед за ними. Несколько человек Овнан оставил в ущельях, чтобы никто из отряда Ваграмов не мог вернуться в Арчеш. Сам же Овнан по кратчайшей дороге и непроходимым тропам поспешил в Мецоп встречать предателей.
Хосров и Овнан решили заранее, как им действовать.
Армянской крови не должно быть пролито, это было первым условием. И чтобы не подать повода к подозрениям, Хосров, почти безоружный, с двумя слугами встретил князей у монастырских ворот. Мушег Вагевуни, так было им сказано, по нездоровью мог немного опоздать. Обоим князьям встреча с Хосровом показалась подозрительной, они знали его как приближенного великой княжны Рипсимэ. Но увидев его и телохранителей безоружными, они въехали в монастырь, где им отвели одну из парадных комнат. После холода и дорожной усталости хорошая теплая комната, вкусный обед, отборные вина сразу привели их в хорошее настроение и раздразнили аппетит. Сам Хосров был в веселом настроении, громко смеялся и, с благоговением достав из кармана приказ востикана Буги о помиловании, показал его князьям. Все это рассеяло сомнения обоих Ваграмов. Тем более, что приказ был написан на арабском языке и никто его не смог прочесть. Оба Ваграма, отбросив все сомнения, уселись за стол и в ожидании Мушега стали пировать.
Когда вино бросилось им в голову и глаза заблестели, о Мушеге Вагевуни забыли, и Хосров стал старым другом. Ваграм Гнуни сказал Хосрову:
– Наконец и ты отчаялся и поступил так же, как и мы. Умный человек должен прежде всего думать о себе. Я в тебе очень сомневался: я знал, как ты предан князьям Арцруни, но теперь вижу, что ты не был так глуп.
– Я должен сказать правду, что никогда не был близок с юными князьями, ибо видел, как они преданы праздным, неразумным развлечениям. Я уважал их мать, великую княгиню, как умную, добродетельную женщину, но сыновья не слушались ее советов. Я разочаровался в них и предвидел их гибель.
– Тебе известно содержание полученных нами писем? – спросил Ваграм Труни.
– Знаю, что от Буги было получено послание, которому Мушег очень обрадовался, но о содержании писем он мне не говорил, а я, знаете, по натуре человек нелюбопытный. Я подумал: рано или поздно узнаю. Сейчас не время говорить о делах, давайте веселиться! – и Хосров наполнил стаканы.
Наши князья уже не в силах были ни пить, ни двигаться. Телохранители их находились в таком же состоянии, когда в комнату ворвались скрывавшиеся в церкви сасунцы во главе с Овнаном и, не дав времени опомниться, связали их. То же самое проделали с их охраной.
Еще до полуночи Овнан приказал всем собраться, а сам пошел к отдыхавшему в комнате Хосрову.
– Князь Хосров, мне кажется, пора ехать.
– Да, но человек в моем состоянии на коня сесть не сможет.
– Ты хорошо сыграл свою роль, Хосров, я доволен. Едем же.
– Едем, брат, – сказал Хосров и с помощью Овнана поднялся с места. – Я вижу, что сил у меня хватит, да и холодный воздух меня подбодрит.
Конь его был оседлан, Хосров вскочил на него, а двух Ваграмов в полусонном состоянии бросили на мулов и крепко привязали. Хосров посмотрел на них.
– Я ведь выпил столько же, но ты посмотри, в каком они состоянии.
– Это потому, – ответил Овнан, – что ты пил только вино, а они и афион. Это хорошо и для них и для нас. Они сейчас не будут надоедать Мушегу, а сладко проспят и сегодня и завтра.
– Возможно, что уснут и вечным сном.
– Не дай бог, мы их должны судить для доброго примера.
Не успел Хосров вдеть ноги в стремена, как несколько дозорных, оставленных Овнаном на дороге, прибежали с донесением, что со стороны Кирмана в монастырь едет конный отряд.
– Со стороны Кирмана опасности быть не может, но все же заприте ворота, я выйду, а вы спустите по наружной стене веревку. Если я крикну, вы откроете ворота, если же нет, я поднимусь по веревке, а там решим, что делать.
Сказав это, Овнан вышел из монастыря, и ворота закрылись.
Он действительно увидел двенадцать вооруженных всадников, которые скакали в Мецоп. В белой снежной ночи сверкали их шлемы, копья и щиты. Впереди ехал высокий всадник.
Овнан спрятался за скалой у самых ворот, чтобы выяснить, кто это. Для этого времени понадобилось немного, так как передний всадник крикнул зычным голосом.
– Вахрич, спустись быстрей и крикни, чтобы нам открыли! Мы совсем замерзли, ну, живей!
– Дай бог тебе всего хорошего, князь Гурген, это ты? – выйдя из-за скалы, воскликнул Овнан.
– Голос Овнана! Будь здрав, Овнан! – И Гурген спешился. – Что это за волшебные скалы, могущие производить такие чудеса, как твое появление? Что ты здесь делаешь, братец, в такой холод?
– Жду тебя, но не будем терять времени. Вахричу не откроют, если он будет стучать и десять лет. Отойди, Вахрич! Ребята, откройте, это я! – Ворота сейчас же открылись.
– Что это значит, братец? – сказал Гурген, увидев вооруженных сасунцев. – Что это, весь Сасун тут?
– Ты лучше скажи мне, куда едешь?
– Еду к грекам.
– Откуда?
– Из Муша.
– Очень хорошо, поедем вместе. Сейчас и выедем.
– Сейчас? Боже упаси! Мы десять часов на конях. Если ты умеешь открывать двери, найдешь нам и немного тепла, еды и места для отдыха.
– Понял, – сказал Овнан и обратился к отряду. – Ребята, отдохнем эту ночь, а завтра отправимся в путь. Спустите узников.
Поспешно убрали комнату, разожгли огонь, Гурген и Хосров поздоровались и уселись у огня. Овнан вышел распорядиться об ужине и посмотреть, где узники и как их охраняют. Убедившись, что все в порядке, Овнан вернулся и подсел к князьям.
– Братец, ты упомянул об узниках. Спрашиваю князя Хосрова – смеется, говорит, что ты один можешь ответить мне. Вероятно, твои люди поймали несколько арабов. Этих нечестивцев грех держать, надо повесить на первом попавшемся дереве.
– Если бы это были обычные разбойники, я, не теряя времени, так и сделал бы. Но это армянские князья, и я рад, что еще лишнего судью приобрел.
– Говори яснее, Овнан, ты умеешь хорошо излагать свои мысли.
– Мои узники – это Ваграм Труни и Ваграм Гнуни, предавшие князя Ашота Арцруни, и я рад, что прибавился еще один справедливый и неподкупный человек, чтобы их судить.
– Зачем еще судить таких собак? Вели повесить на монастырской стене, и дело с концом.
– Прежде всего надо узнать, виновны ли они, и осудить их, а где их вешать, это я знаю. Оставим пока этот вопрос. Расскажи, зачем ты едешь в Грецию?
– Убедившись, что армяне гибнут и страна разоряется, я ждал, что Ашот Багратуни начнет действовать, тогда бы и я помог ему по мере сил. Потом я узнал, что он и его отец стали единомышленниками Буги. Это для меня до сих пор непонятная загадка, я решил поехать за помощью в Грецию. Вот моя цель. Если это мне не удастся, тогда подумаю, что мне делать. Ты человек умный, может быть ты знаешь, чем можно залечить эти раны?
– Если бы я знал, разве стал бы я из-за трех предателей скитаться по горам и ущельям, проделывать такой путь?
– Хорошо, тогда поужинаем, отдохнем, а утром двинемся в путь.
Так и сделали. Наутро игумен, тихий, скромный старичок, пожелал им доброго пути. Они беспрепятственно вернулись в знакомый нам город. Все были довольны, кроме двух князей Ваграмов, растерянных и непонимающих, что с ними будет.
Даже Вахрич, который при виде Овнана стал бояться за свою лошадь, увидев, что Овнан идет пешком, был очень доволен и всем сердцем примирился с ним.
Мушег и два Ваграма были заперты в одной комнате. На второй день из Сасуна в Отс прибыли десять князей, нашедших убежище в сасунских горах, столько же крестьянских старейшин и настоятелей соседних монастырей. Вместе с Гургеном и Хосровом они образовали судилище и уселись за стол.
Сюда привели Мушега Вагевуни, Ваграма Труни и Ваграма Гнуни. Овнан как обвинитель стал перечислять все их преступления. Он рассказал, как во время осады крепости Нкан они отправили тайного гонца к востикану Буге, обещав предать в его руки Ашота Арцруни и сдать ему крепость и как в том же письме, дойдя до злейшего предательства, писали о местопребывании брата Ашота, Гургена Арцруни, давали сведения о численности его войск и их состоянии.
В своем обвинении Овнан обстоятельно рассказал, как во время осады они подменяли приказы Ашота и не выполняли их, а когда Ашот, узнав об их коварстве и лживости, дабы изгнать их из крепости, приказал отправиться к вражескому военачальнику и узнать его волю, они сбросили маски и ответили ему: «Ты сам должен поехать и поговорить с ним, чтобы снять с себя обвинение в непокорности». Когда же Ашот ласково и мягко стал напоминать, сколько добра он им сделал и как его щедрость к ним довела его до полного разорения и добавил, что его поездка к востикану погубит его семью, а страну ввергнет в нищету и рабство – эти трое со своими приверженцами безжалостно отвечали: «Мы не можем идти против мощи целого государства. Наши крепости плохо укреплены, у нас нет припасов и мало воинов. Поэтому ты лично должен отправиться к Буге, чтобы снять с себя обвинение. Тогда нашествия прекратятся, и несчастный народ, оставивший свои места и приютившийся здесь, сможет вернуться на свои земли. Иначе страна наша погибнет. Если ты пойдешь по своей воле, принесешь пользу и себе и своим близким, а если тебя возьмут силой, то и себе и другим ты принесешь один только вред».
Эти угрозы и предательство вынудили князя Ашота, считающего себя обреченным, отправиться к востикану. Из-за предательства этих трех нечестивцев брат князя Ашота Гурген тоже сдался Буге. Вся Армения знает, какие последствия имело пленение обоих братьев для Васпуракана. Сколько несчастных людей было предано мечу и сколько попало в рабство, сколько жалких христиан ценой отречения от своей веры спасло свою жизнь. И все это потому, что эти три князя предали своего Ашота Арцруни, ответили черной неблагодарностью своему благодетелю.
Старик судья, беженец из Муша, известный всем своей прямотой и беспристрастием, спросил обвиняемых, что они имеют сказать. Все трое в один голос отреклись от своего предательского письма, а переговоры с Ашотом назвали злостным вымыслом. Они сказали, что крепость Нкан, действительно, не могла держаться долго. И ободренные тем, что увидели много незнакомых и почтенных людей, стали обвинять Овнана в коварстве и измене, в том, что он по неизвестным причинам питает к ним враждебные чувства и взял их в плен всяческими хитростями и низостью. Они показывали при этом следы веревок на руках и ногах. Они, мол, князья из нахарарских семей… и вдруг выведены на такой позор!
– Да, – сказал Овнан, – когда арабское насилие над моим народом делается все страшнее, человеческие и божеские законы становятся игрушками в руках таких предателей. Наши духовные власти предпочитают проповедывать ярмо кровожадных антихристов и клятвопреступников-магометан, наш духовный пастырь, католикос, назвал глупостью убийство востикана Юсуфа, не приняв во внимание подвига сасунцев. А сасунцы покарали Юсуфа достойной смертью, ибо он изменил Багарату душой и телом, предал Муш и Тарон огню и мечу, хотел то же сделать и с монастырем Святого Карапета, за что и получил достойную кару. В такое время долг каждого армянина бороться с изменниками, с вероломством, и я, да я, приложил все усилия, чтобы заполучить этих князей. Я мог бы повесить их на первом суку, ибо я убежден в их преступности, но я этого не сделал. Я хочу, чтобы мой народ не считал человеческую жизнь игрушкой, ибо оказано – не убий, а судя осуди. Эти князья отрекаются от письма к Буге. Что они скажут, если я на этом суде покажу письмо за их печатями, письмо, которым они предали Ашота и Гургена и залили кровью весь Васпуракан? Вот оно, это письмо!
Овнан передал письмо старому судье, который дрожащим голосом прочел следующее:
«Управление Арменией, врученное тебе верховным эмиром, обязывает к подчинению всех армянских князей и нахараров, наместников владетелей краев, начальников городов и марзпетов52 армянской земли. Ты имеешь право наказывать мятежников и непокорных, предавать их пыткам, сажать в темницы, чтобы смести с лица земли мятежи и смуты. Так обязаны поступать цари и люди царского происхождения, выполняющие волю божью, как верные слуги, любящие своего господина.
Поэтому мы, князья Васпуракана, нахарары Мушег Вагевуни, Ваграм Труни и Ваграм Гнуни, а с нами и другие азатские полки и воины, в чьих руках надзор за страной, пишем тебе, Буга, начальнику арабских войск и наместнику великого эмира для того, чтобы нам, нашему, роду и нашей стране пребывать в мире, каждому жить в своем доме. Мы предаем в твои руки Ашота Арцруни безо всякого с нашей стороны сожаления, лишь бы ты не считал, что мы изменили эмиру и твоему великолепию. Тебе надо знать еще, что брат князя Арцруни, Гурген, а с ним и многие другие из рода Арцрун и великое число азатов, сыновей азатов и храбрых воинов Васпуракана подошли к границе Атрпатакана, Там собрались храбрецы нашей страны, которые и вернутся, а если осада продолжится, то ночью могут пойти на тебя, произвести великую резню, нанести большой урон придворным войскам, ибо Гурген – человек воинственный и храбрый, а войско предано ему и готово умереть за народ, за свою страну, за весь княжеский род.
У князя Гургена такие неприступные крепости, как Джилмар, Сринг, Лахук, и если он соберет все свои силы, то нанесет большое поражение, нарушит твои начинания и даже заставит тебя с позором вернуться в твою страну.
С тобой поступят так же, как поступили с твоим предшественником, который не смог противостоять, ибо против десяти армян он не мог выставить и ста человек».
– Вот, – сказал старик судья, – печати трех князей: Мушега Вагевуни, Ваграма Гнуни и Ваграма Труни. Посмотрите и судите.
– Возьмите их перстни и сравните печати, посмотрите, нет ли тут подделки, – добавил Овнан.
Когда печати были сравнены и зоркие глаза судей нашли их тождественными, их показали обвиняемым, которые были ни живы ни мертвы и словно онемели от страха.
Тогда заговорил Овнан.
– Они обвиняемые, а я обвинитель. Нам здесь делать нечего. Вам остается судить, вам, отцы и настоятели церквей армянских, князья, военачальники и крестьянские старейшины земли армянской. Если вы найдете невинными и достойными оправдания этих трех людей, то мы, сасунцы, хоть и приложили немало усилий, пролили немало пота и крови, чтобы добыть эту бумагу, отпустим их с миром. А если решите иначе, мы сочтем своим долгом выполнить ваше решение со всей точностью.
Трое обвиняемых и Овнан с сасунцами вышли из зала судилища.
Архиепископ Тарона, председатель судилища, де того не произнесший ни слова, сказал:
– О, этот Овнан ужасный человек!..
А старик-судья, не обратив внимания на это восклицание, вкратце изложил все, что говорилось на суде, и спросил ясно и раздельно: «Считаете ли вы с чистой совестью перед богом этих трех лиц: Мушега Вагевуни, Ваграма Труни и Ваграма Гнуни – виновными, предателями своего князя, изменниками родной страны, причиной резни и разорения Васпуракана?»
Все встали, и каждый, положив правую руку на евангелие, а левую приложив к груди, произнес:
– Да, виновны, они – предатели, равные вероотступникам Меружану Арцруни, Васаку Сюни и Иуде Искариоту.
Тогда старик снова вопросил: «Какое наказание вы находите достойным для этих преступников?» Все ответили: «Достойны смерти».
Позвали писца, молодого инока, которому старик продиктовал, а тот записал приговор. Когда приговор был вынесен, под ним подписались, а многие, вместо подписи, поставили крестики. Затем открыли двери и ввели обвиняемых. За ними вошел народ.
Старик-судья прочитал приговор.
– «Мы, нижеподписавшиеся, года господа нашего – восемьсот пятьдесят второго и по армянскому летосчислению триста первого и третьего месяца Мехека, собравшись в городе Отс, рассудили перед богом Мушега Вагевуни, Ваграма Труни и Ваграма Гнуни и очевидными, безошибочными доказательствами выяснили, что эти трое вместе написали и закрепили печатями письмо к Буге, коим предали своего князя Ашота Арцруни оковам и плену, а Васпуракан – огню и мечу. Вот почему мы нашли их достойными смерти. А выполнение этого решения мы поручаем Овнану из Хута, выборному военачальнику области Сасун, чтобы он сам нашел место, где удобнее привести в исполнение этот приговор как пример и предупреждение для злоумышленников и простодушных».
Когда все стали расходиться, Гурген, чем-то глубоко озабоченный, отвел в сторону старика судью и, доставая из нагрудного кармана небольшое письмо, обратился к нему:
– Отец, ты человек опытный. Сравни, пожалуйста, это письмо с посланием изменников к Буге. Хоть почерк и изменен, но не похожи ли они?
Старик, положив рядом обе бумаги, долго рассматривал их и наконец сказал:
– Сынок, девяносто из ста говорит о том, что эти письма написаны одним человеком, хотя он и старался изменить свой почерк.
– Благодарю тебя, отец, – сказал Гурген и вышел из зала. Он подозвал Вахрича и повел его в одну из пустых комнат.
– Вахрич, во что бы то ни стало, ты должен узнать у осужденных, кто им писал письмо к Буге.
– Сочту своим долгом, господин мой, только скажи Овнану, чтобы он разрешил мне войти к ним, сасунцы, кроме него, никого не признают.
– Хорошо, – сказал Гурген.
Глава пятнадцатая
Монастырь Артануш
Во времена нашего повествования на западной окраине Армении, у границ Греции, там, где река Артануш впадает в Чорох, был женский монастырь, построенный князьями Багратуни. Монастырь, вернее крепость с высокими стенами, башнями и бойницами, стоявший на высоком холме, омываемом с трех сторон реками, имел неприступный вид. Тяжелые обитые железом ворота находились в той стороне, которая общалась с сушей. У ворот в многочисленных строениях жили монастырские слуги и воины, несшие охрану. Монастырь был богат, ему принадлежали доходы с окрестных вотчин князей Багратуни. Великая игуменья владела почти единовластно также Смбатаваном с его селами, находившимся всего в нескольких милях от монастыря.
Игуменьей почти всегда была княжна из рода Багратуни или вдовствующая княгиня, по доброй воле или в силу обстоятельств осужденная жить в уединений. Она всегда пользовалась глубоким уважением не только армянских, но и соседних грузинских и греческих князей и народа.
В центре монастыря находился великолепный собор, украшенный колоннами. В положенное время в нем ежедневно шла служба.
Новая трапезная, украшенная резьбой, напоминала скорей княжеские палаты, чем грустную монастырскую столовую. Так же красивы были молельня и зал, просты, но приятны кельи монахинь, скромна их жизнь и велика слава об их добродетелях.
Вот уже двадцать лет, как княжна Васкануш Багратуни была игуменьей монастыря и, благодаря ее мудрому правлению, мир и счастье царили не только в монастыре, но и во всей окрестности. Как в самом монастыре, так и в оброчных селах не было притесненных, все могли обратиться к игуменье со своими просьбами. Горе тому, кто не разрешал бедняку обращаться к ней с просьбой.
Благодаря отцовскому наследству, скромная в личной жизни Васкануш украсила монастырь новыми строениями, улучшила жизнь тех, кто был ей подвластен. В монастыре не было монахини, которую держали бы там насильно, игуменья отпускала их в отчие дома, прощала им провинности, которые другие церковники сочли бы непростительными. Она говорила всегда, что бремя Христово должно быть легким и приятным и что его должен нести только тот, кто может.
Васкануш в черной монашеской одежде, под белым покрывалом была еще очень хороша и в свои сорок пять лет выглядела намного моложе. Гордый взгляд ее прекрасных глаз внушал всем уважение и заставлял приближаться к ней с чувством благоговения. Всегда занятая, она не пропускала ни одной церковной службы и при первом звуке колокола направлялась в церковь, где простаивала до конца. Обедала она всегда в общей трапезной вместе со всеми монахинями.
В монастыре ее горячо любили за благородство и добродетельную жизнь.
Той самой зимой, когда половина Армении погибала под пятой арабских варваров, а другая с ужасом ждала наступления лета, Васкануш от таронских и васпураканских беженцев узнавала о судьбе и разорении родной страны.
Однажды, когда, погруженная в думы о родине, она смотрела из окна на пенистые волны Чороха и Артануша, послышались шаги, и монахиня-надзирательница вошла в келью. Низко поклонившись игуменье, она подала ей письмо с большой печатью. Посмотрев на печать, Васкануш вскрыла его и, пробежав глазами, повела тонкими, изогнутыми бровями.
– Его святейшество католикос оказывает нам милость, посылает из Сюника к нам юную девушку. Ты видела ее, сестра моя? – спросила она. В ее простых словах чувствовалась тонкая насмешка, доступная только женщине.
– Нет, великая княгиня, если прикажешь открыть ворота, мы примем ее.
– Скорей откройте ворота. Бедняжка в такую стужу, должно быть, совсем замерзла. Отведите ее в отдельную комнату, накормите и дайте мне знать. Как можно было в такой холод из Сюника посылать ее сюда? Какая безжалостность! В чем дело, не пойму.
Последние слова слышала только она сама. А когда монахиня вышла, продолжала: «Меня хоть в теплые весенние дни выслали сюда, в эту тюрьму… Но кто эта девушка? „Из высокого знатного рода“, пишет католикос и приказывает „держать в строгости“. В чем же ее вина? Какие преступления совершила эта семнадцатилетняя девушка? Может быть, такая же преступница, как я? Я тоже была из знатного рода… Может быть, и она на берегу голубого Севана глотнула из чаши любви, и об этом узнали…»
Она задумчиво стала смотреть на воды Чороха.
Течение реки, удары волн о берег, их однообразный плеск занимают только наши глаза и наши мысли, не нарушая их течения. Васкануш в эти минуты видела в бурных волнах Чороха убранные золотом и резьбой палаты отцовского дворца в Тароне и себя в расшитом золотом платье из виссона, видела двадцатилетнего Овнана, этого молодого сасунского льва с темными волосами, опадающими до плеч, его высокий лоб, сверкающие очи, которые от одного ее слова опускались, а взор теплел; видела залитый луной розовый сад, себя на скамье и его коленопреклоненным у своих ног, видела появившегося внезапно над головой своего отца, Васака, его гневные глава… И вот золоченые палаты, платье из виссона, Овнан, розовые кусты – все, все поглотили волны Чороха, а она осталась одна в своей грустной келье, тишину которой нарушал только треск дров в горящем камине…
Уже был поздний вечер, когда к игуменье привели девушку и оставили их наедине. Васкануш увидела перед собой одно из тех нежных созданий, кожа которых белее лилий, а волосы имеют блеск серебра. Она походила на росток, который, кажется, погибнет вдали от родных мест, не имея сил расти на чужой земле.
Не успела игуменья спросить, как ее зовут, как в ответ раздались глухие рыдания. Васкануш встала с места и, как нежная мать, взяв ее за руку, усадила рядом с собой.
– А теперь, дитя мое, – сказала она, когда девушка успокоилась, – расскажи мне все и только правду. Кто знает, может быть, я смогу помочь тебе. Скажи, кто ты, чья дочь, зачем тебя послали сюда? Если ты хочешь, чтобы над тобой сжалились, должна говорить только правду.
– Меня зовут Заруи, я дочь Григора Супана, князя Сюнийского, которого этим летом убил Бабкен Сисакан.
– Я знаю эту грустную историю, дитя мое, расскажи, почему тебя послали сюда?
– Отец два года тому назад обручил меня с сыном Бабкена, Ашотом. Теперь мой брат Васак хочет выдать меня замуж за гардманского князя Ктрича, и так как я не согласилась, то он отправил меня сюда в заточение.
– Не плачь, дитя мое, здесь не тюрьма, и я тебя через некоторое время верну домой, будь спокойна. А что говорит твоя мать по этому поводу?
– Мать?.. О, если бы моя мать была жива…
– Не плачь, Заруи, успокойся, – сказала Васкануш, но и ее глаза наполнились слезами, когда она узнала, что эта милая, наивная девушка круглая сирота. Походив немного по комнате, она вернулась на место.
– Ты хотела выйти замуж за Ашота, поэтому тебя и решили выдать за Ктрича?
– Ашот был моим женихом, и я любила ею, но когда мой отец пал от руки его отца, все сказали, что сыну Бабкена невозможно жениться на мне. Я согласилась с этим, но Ктрич – злой человек, я боюсь его. Оставили бы меня дома, а если хотели отдать в монастырь, то и в нашем краю есть женский монастырь, зачем было отправлять меня в такую даль. Сколько больших князей, монахов, епископов ополчилось против одной слабой девушки, и в этот холод, снег…
– Хорошо, дитя мое, ты не волнуйся. Весной моим долгом будет отправить тебя в Сюник. А теперь пойди в приготовленную для тебя комнату и отдохни. Я подумаю и позабочусь обо всем. Ты пойди теперь, я говорю тебе, надо подождать весны.
От этих ласковых слов на залитом слезами лице сюнийской княжны засияла улыбка, сомнения и страх сменились доверием. Покрывая руки Васкануш поцелуями, княжна опросила:
– А сколько дней до весны, прекрасная княгиня?
– Сейчас только половина зимы, дочь моя. Когда придет весна, то увидим ее и ты и я.
– Хорошо, тогда я пойду отдохну. Я очень устала.
Когда девушка вышла, игуменья задумалась. Из ее рассказа она поняла, что дерзкие поступки и угрозы Ашота, очевидно, стали причиной этого спешного заточения.
Ее догадки подтвердились, когда дня через три рано утром ей доложили, что староста Смбатавана явился в монастырь с важным донесением. В комнату дошел пожилой серьезный человек и, почтительно поклонившись, молча стал у дверей.
– Добро пожаловать, Татос, – сказала Васкануш. – Говори, с каким важным сообщением пришел.
– Твой слуга, мать княгиня, готов выполнить твой приказ.
– Понимаю. Сестры, оставьте нас одних. Теперь говори.
– Этой ночью двадцать всадников прибыли в село и потребовали ночлега. И пригласил к себе их начальника, молодого человека лет двадцати пяти, остальных разместил по двум дворам. Молодой человек разными уловками стал расспрашивать меня, где остановилась молодая девушка, прибывшая вчера и что из себя представляет наш монастырь, каково его расположение, его силы. Сказал, что едет как посланец спарапета в Константинополь, но по нездоровью хочет отдохнуть несколько дней в Смбатаване. Он сказал, что и сам он и его всадники – из Ширака, но по его выговору, да и не только его, но и спутников я понял, что они сюнийцы. По взволнованному виду молодого человека я догадался, что он приехал к нам из-за приезжей девушки и может предпринять что-нибудь неразумное. Вот и счел своим долгом сообщить тебе, мать-княгиня.
– Тебе он показался нездоровым?
– Ничуть, но он очень печален, все о чем-то думает и внезапно задает вопросы.
– Как обращаются с ним его спутники?
– Как со своим князем.
– Узнал его имя?
– Его зовут Нерсэ.
– Как тебе кажется, что он замышляет?
– Мне кажется, он хочет напасть на монастырь и похитить девушку.
– Но кто мог известить его, что девушка у нас? Очевидно, сюнийцы, доставившие ее сюда, на обратном пути встретились с ним и рассказали.
– Очень может быть.
– Неважно. Сейчас поезжай домой, и раз твой гость нездоров, он, конечно, дома. Передай ему, что настоятельница монастыря шлет ему привет и хочет его видеть.
Старик был очень изумлен, ибо впервые слышал, чтобы княгиня пригласила в монастырь незнакомца. Тем более, что, как ему казалось, после такого сообщения она должна была приказать запереть крепче ворота и усилить охрану. Но так как он обязан был подчиниться ее приказу, то приложил руку к груди и пошел к выходу.
– Ты ему должен сказать, Татос, что это свидание состоится, если только он согласен приехать один вместе с тобой.
– Хорошо, княгиня.
Старик немедленно поехал выполнять это поручение и поспел вовремя, так как гость собирался выезжать из дому. Он охотно принял приглашенье игуменьи и вскоре вместе с Татосом оказался у больших монастырских ворот. Когда их впустили и обитые железом ворота закрылись за ними, князя одного провели в комнату, тут же в ближайшем доме у ворот, где его уже ждала княгиня.
Князь Ашот, сын Бабкена Сисакана, смело, почти с дерзким видом вошел в комнату, но встретившая его величественная женщина, одетая в черное, пытливым взором словно проникла в его мысли, поняла его цель, ложное положение и поддельное имя. Он так смутился, что еле сумел поднять руку к груди и остался стоять у порога. А Васкануш спокойно обратилась к нему:
– Добро пожаловать, князь, в наши края. Я слышала, что ты едешь в Константинополь, и захотела тебя видеть, ибо у меня там есть родственники, и я могу быть тебе полезной. Тем более, что и спарапет – мой близкий родственник. Как его здоровье, как он себя чувствует? Удивительно, что он не передал тебе письма для меня.
Эти слова, казалось бы, произнесенные просто, так подчеркивались и были сказаны так раздельно, что Ашот окончательно смутился и пролепетал:
– Прости, княгиня, но он и сам не знал, по какой дороге я поеду, и по его приказу я выехал очень поспешно…
– Хорошо, князь, можешь не отвечать на другие вопросы, я спрашиваю только о здоровье спарапета..
Наступила тишина, как бывает в школе, когда ученик не знает, что ответить учителю, и не решается поднять головы. Наконец Ашот, собрав все свои силы и, как все робкие люди, сменив нерешительность на дерзость, поднял голову.
