Тяжкие телесные

Сжечь деревню

Я солдат Великой Германии – Бернхард Шульц. Моя задача прокладывать Рейху дорогу на восток, очищать жизненное пространство от неполноценных народов. Не Вермахт, а мы выполняем основную часть работы. У них враг всегда перед глазами, а у нас он вокруг, и ты никогда не знаешь, с какой стороны ждать нападения. Поэтому мы стараемся всегда действовать на опережение. Много дел уже сделано, а впереди ещё больше работы нас ждёт.

Моя зондеркоманда сегодня, как вчера и позавчера, отправляется на акцию. По данным разведки в районе, куда мы едем, замечены партизаны. Правильнее их называть бандиты, у нас вышел специальный разъясняющий циркуляр по этому поводу – ничего, скоро привыкну, а пока называю их по-старому – партизаны. Название не самое главное, оно отражает не всю суть тех, с кем нам приходиться разбираться. Я бы сказал, что они все, включая и так называемое мирное население, – зверолюди. Партизаны, кто осмеливается сопротивляться нам с оружием в руках, подло стреляя в спины благородным немецким солдатам, самые опасные из них. Остальные не лучше, они все пособники, они все виноваты. Знали бы в Германии, как они здесь живут – эти злобные упрямые твари.

Перед отправкой на восток нам показывали фильмы про красную Россию. Не хочу, чтобы эта жидовская зараза приползла в мой дом. Всё сделаю для защиты моего народа и семьи. Реальность оказалась хуже того, о чём нас предупреждали наши вожди. Жаль, что здесь, в так называемом тылу, нас так мало. Надо немного подождать. Когда наши армии окончательно разобьют большевиков, вот тогда мы примемся за ликвидацию поголовья двуногих свиней с удесятерённой энергией. Ну а пока я и мои ребята стараемся не отставать от графика.

Деревня раскидала домики по возвышенности. Подъехали на трёх грузовиках и одном бронетранспортёре. Прежде чем начать, солдаты достали шнапс. Я тоже от выпивки не отказался. Перед акцией взбодриться не мешает. Смотреть на рожи славянских зверолюдей – не большое удовольствие. Пара-тройка стаканчиков не помешает.

Окружив деревню, так чтобы ни один не ушёл, входим. Разбившись на группы по 5–7 солдат, идём по домам. На улицах никого. Учуяли опасность. Я же говорил – они не люди. Чувствуют, когда за ними смерть идёт. Скоты.

Началось! Признаться, не люблю тишины. Молчание деревни всегда зловеще. Прогремели первые выстрелы, начала раскручиваться спираль криков. Обычная музыка в таких случаях. Услада для моих ушей. В животе тепло, реальность весело плывёт.

Неказистый домик: они называют его «мазанка». Вокруг чахлые деревца – яблони, груши. Сбоку – грядки. Плохие крестьяне, работать не умеют, раз в такой нищете живут. На пороге нас встречает хозяин. Шапку снял, кланяется. Думает, притворная подобострастность ему поможет. Гнусная рожа. Покатый собачий лоб, небритый, весь помятый, неопрятный, одежда из грубой ткани висит мешком. Такой красавец нам не нужен. Какой от него толк? Я кивком отдаю приказ. Мои ребята понимают меня и друг друга не то, что с полуслова, а и с одного взгляда. Маркус выпускает очередь из автомата мужику в живот.

Переступая дёргающееся в предсмертной агонии на ступенях тело, входим в дом. Самка с округлившимися от страха глазами на загорелом лице глядит на нас, забившись в угол за печкой. Она красива, но в чём-то неуловимом, несомненно, похожа на своего мужа покойника.

За густые светлые русые волосы на стол. Самка ведёт себя пассивно. До поры они все тихие и мирные, как овечки. Предвосхищая истерику, кажется, Руди бьёт её прикладом под рёбра. Пока она стонет, мои парни, привычные к такого рода работе, сдирают с неё её широкие одежды, обнажая богатое тело с пышными бёдрами и большой круглой розовой грудью. Великолепное тело, как и у большинства этих сельских сук. Пахнет от неё сметаной. Не, так нормальные немецкие женщины пахнуть не могут.

Моя группа состоит из пяти солдат. Дырок на всех не хватает. От большого нетерпения самку начинаем рвать. Одурев от боли, она начинает дёргаться. Подобие сопротивления. Неподчинение воле арийца сурово карается. Обездвижить её так, чтобы с ней можно было спокойно работать, помогают гвозди. Уве нашёл молоток и гвозди. Протянув по крышке стола розовые груди, он приколотил их, для верности, на каждую потратив по два гвоздя. Двигаться она немного ещё могла, но не сильно при этом нам мешая.

Неистовый Ганс и ветеран Руди так интенсивно её пользовали, что порвали рот. Я, конечно, был первым. Последним стал Отто. Он, как самый молодой, дожидался своей очереди, хотя он не раз уже выезжал с нами на акции, Отто оставался новобранцем. Правильным новобранцем, ненавидящим славянское племя, не испытывающим к ним ничего, кроме праведной ненависти. Настоящий средневековый рыцарь ордена немецких крестоносцев. Отто заканчивал то, что не успели или не захотели закончить его товарищи. Он никогда не чувствовал себя пресыщенным в отличие от многих. В этом мы с ним похожи. Облегчив себя от бремя похоти, Отто, достав нож – гордость любого эсэсовца, с нанесёнными на нём сакральными знаками братства, дарованными нам самим рейхсфюрером, трахнул им партизанскую пособницу в последний раз. От вида потоков хлещущей из неё крови молодчина Отто возбудился повторно. Нож он засаживал в её горячее нутро по самую рукоятку и каждый раз она орала громче прежнего. Трудно в такое представить, но так оно и было. Онанируя на струи крови, льющие по дрожащим ляжкам самки, он кончил одновременно с её самым высоким воплем, на мгновение оглушившим нас.

Эти славяне и особенно славянки чрезвычайно живучи: Отто, как ни старался, не смог её добить. Употребив стерву, мы за волосы оттащили её в соседний двор, и там её расстреляли. Там же, у крыльца хаты, я наткнулся на ползающего на четвереньках мальца трёх лет от роду. Родителей нигде не видно, спрятались от греха подальше, то есть, от нас, а зверёныша своего забыли. Какой он грязный. И как же он противно орёт! Щенок! Пока мои парни обыскивали очередную мазанку, я разобрался с нытиком. Выстрелил ему прямо в лоб. Чтобы быстрее заткнулся.

Под кроватью в доме парни нашли сестру этого щенка – девку 13–14 лет, белобрысую и голубоглазую. Вот твари: умеют они маскироваться под арийскую кровь, порой принимая форму абсолютно не свойственную зверолюдям. Я-то давно понял, что их главное отличие у них внутри, а не в их анатомии, о чём нам твердили идеологи расовой теории. Я должен и с ней быть первым и последним суровым судьёй её, а значит, покарать и её неполноценных предков.

Через полчаса всех оставшихся в живых жителей деревни мы согнали к центру, где у них располагался большой дом – сарай с плоской крышей, их клуб, место идеологических митингов. Пока мы гнали прикладами и штыками людской скот, я думал про соблазны, которые подстерегают любого несгибаемого воина наци на пути очищения земли от зверолюдей и им подобных дегенератов. Соблазн фальшивой красоты. Среди славянских женщин недопустимо часто попадаются красивые. Невольно ты можешь испытать к ним расположение, желание уберечь, жалость. Как в наших закалённых в битвах сердцах мы сохраняем любовь к нашим жёнам, так и здесь, на вражеской территории возможен нежелательный рецидив чувств. Хочется продлить сладость случайной встречи. Можно на минуту забыть кто перед тобой, славянка может понравиться. В сердце шевельнётся скользкий глист жалости… Недопустимая для солдата тысячелетнего Рейха слабость! От неё один шаг до предательства интересов немецкого народа. Какими бы красотками эти твари мне ни казались, я всегда помню о их звериной сути и будущем моих немецких детей. С ростками соблазна я поступаю всегда одинаково. После употребления их надо уничтожать, тогда ничего не остаётся в памяти. Схема работает безотказно, проверено много раз.

После нашего коллективного веселья, жителей древни осталось около ста голов. Мы их всех закрыли в сарае. Надо отметить нашу победу. Шнапс льётся рекой. И бензин тоже. Когда все и всё готово, я отдаю приказ:

– Сжечь деревню!

Огонь вспыхивает радостно. Как будто он ждал этого момента, как актёр, исполняющий главную роль в этой пьесе. Вот он выходит на сцену и начинается финальная сцена. Горит и сарай, и остальные домишки. За рёвом пламени криков не слышно. Пора убираться – становиться слишком жарко. Загрузившись в грузовики, пьяные в дым мы уезжаем, возвращаемся в город. Мой рукотворный ад остаётся позади.

На половине пути нашу колонну обстреливают. Мы проезжали небольшой лесок и по нам открыли огонь. Подумали – партизаны. Всего пара поспешных выстрелов. Но Руди зацепило. Плечо. Возмездие должно быть мгновенным. Без команды – мои парни и так знают, что делать, – за считанные секунды разворачиваемся в цепь и, при огневой поддержке броневика, атакуем.

Боя не получилось. Мы быстро разобрались со стрелками, загнали их, как крыс. Взяли живьём двух русских подростков. Это они стреляли. Где-то раздобыли две дедовских пукалки, подались в партизаны. Не имеет значения, что они почти дети и действовали одни – на свой страх и риск. Они подняли руку на немецкого солдата.

Пока их за шкирки тащили на поляну, парни их хорошо обработали. Один, тот, что был повыше, тощий с большим лягушачьим ртом, не мог стоять на ногах. Его приятель низкорослый, короткостриженый, как их солдаты, крепыш оказался более стойким физически. Удары не причиняли ему видимого вреда (а мы умеем бить), но он плакал. Размазывал слёзы по рыжим веснушкам, тёр вздёрнутый нос и озирался в панике, словно затравленная дворняга.

Для таких случаев у нас есть отработанная процедура. Сначала допрос – потом казнь. Ничего важного они знать не могли, но порядок есть порядок. Закончив с допросом, им приказали раздеться. Не успели они стянуть с худых задов трусы, как оказались повалены и зафиксированы в нужных позах. Руди, как пострадавшему, выпала честь отомстить за царапину, полученную при обстреле автоколонны. Надев перчатки, вооружившись ножом, не обращая внимания на скулёж сопливых щенят, он сделал то, что должен был сделать. Первым кастрировал тощего. Конопатый дёргался так, что и пяти солдатам его трудно было удержать. Как бы он ни сопротивлялся неминуемому наказанию, в результате маленький сморщенный мешочек плоти плюхнулся красным тюльпаном в зелёную траву.

Тощий подросток потерял сознание: так его бесчувственным и повесили. А рыжий чертёнок вопил от боли, но оставался в сознании довольно долго даже после того, как петлю затянули на его шее. Он забавно болтал ногами, раскачивался, брызгал кровью, пучил зелёные фары. Минуты три продержался.

Через неделю произошло нападение на армейскую колонну. Три часа на сборы, и мы выдвигаемся мстить. Пока добрались до места подлой диверсии, партизан и след простыл, а наша техника коптила чёрной гарью в кюветах. Бандиты убежали, а их пособники остались. В километре от места нападения нашлась и деревенька. Без сомнения, их база. Тут партизаны добывают себе продукты, прячут раненых. Наверняка. Проверять не стоит. Издалека она выглядела вполне мирно. Мы-то знаем, как обманчив бывает такой вид. Я рассматривал её в бинокль, удивляясь беспечности её жителей. Из труб вились дымки, на лугу паслись коровы, по улицам ходили люди. Совсем они глупые: помогают партизанам и думают, мы глупее их, не поймём ничего.

Деревню окружили двойным кольцом, вместе с нашим отрядом к месту расправы подтянулись ещё два. Я взошёл на холм, посмотрел ещё раз в бинокль, теперь с такого близкого расстояния, что мог видеть морщины на лицах их стариков. Долг любого настоящего нациста требует от меня устроить маленький геноцид. Полюбовавшись мирной жизнью крестьян, махнул рукой, привычно скомандовав:

– Сжечь деревню!

За нами горит и агонизирует густым жирным дымом деревня. На обратный путь мы захватили с собой несколько деревенских баб. С ними не так скучно возвращаться. Понятно, что выбрали самым симпатичных, самых жопастых. Бурим их во все дыры, делаем новые. По мере выхода из строя стерв, выбрасываем их трупы на дорогу. Тех, кто начинал подавать признаки жизни от удара о землю, солдаты добивали дружными длинными очередями.

За последней акцией вынужденное бездействие продлилось целую неделю. Не хотелось впустую опухать от пьянства. Я послал в город четверых надёжных парней на свободную охоту. Они не подвели: вернувшись под вечер привезли на базу трёх шлюх, пойманных ими прямо на улице. Молоденькие румяные девицы вели себя непозволительно застенчиво. Перед тем как начать, мы их как следует напоили, а уже после раздели. Нас двадцать здоровых арийцев и их трое. Нравится мне такой расклад, внушает, что скучно никому не будет. Ни им, ни нам.

Не хватило их на целую ночь. Жаль. Честно говоря, парни быстро их измочалили в фиолетово-красные распухшие от побоев манекены. Таких и трахать-то противно. Визжать они давно перестали, только иногда кряхтели, когда их кости трещали под натиском очередного бравого эсэсовца. Они называют нас – маньяки, подонки, убийцы, а я же говорю, что мы просто арийцы.

Утром мы этих рваных проституток пинками выбросили на платц. Там их и расстреляли. Кому они такие нужны? Одноразовый продукт. Поимел, убил, забыл.

Партизаны активизировались, наши дела на фронте идут не так хорошо, как раньше, бандиты чуют кровь не хуже падальщиков. С каждым днём фронт подкатывает к нам всё ближе. Скоро будет слышна канонада. Надо усилить борьбу с лесным отребьем. Они надеются на помощь их армии. Пустые мечты. Никто им не придёт на помощь, никто не спасёт этот сброд от полного уничтожения. Доблестные части Вермахта, выровняв линию фронта, достойно встретят красных дикарей и, как полагается, и как было всегда, обратят их в позорное, привычное им бегство. Наши временные неудачи обернутся окончательным сокрушительным разгромом жидов комиссаров. Никто из их азиатской породы не должен выжить, никто. Мы уничтожим всех. Убьём всех мужчин. И всех их женщин изнасилуем, а потом убьём, или убьём, а потом изнасилуем. А тех, кто останется, сожжём. От этой дикой холодной мерзкой страны останется лишь пепел для удобрения полей наших трудолюбивых фермеров.

Второй отряд нашей части, возвращаясь в четверг с акции, попал в засаду. Бандиты истребили 90% отряда. 80 истинных арийцев погибли героями. Командира – отряда штурмбаннфюрера Хорста, бандиты, взяв в плен, подвергли унизительной казни. Засунули ему в задний проход раскалённую кочергу. Недочеловеки дали ещё одно доказательство, что наш способ ведения войны против них абсолютно верен.

Едем карать! От нетерпения потею, мучает жажда. Несколько хороших глотков шнапса из фляжки меня освежают. Солдаты моего подразделения от меня не отстают: им не терпится вступить в бой, и они пьют не как обычно, а гораздо больше. Гордость нации. Настоящие немецкие солдаты. Фюрер может гордиться нами.

Там, где погиб отряд Хорста, в непосредственной близости деревень нет. Судя по карте, есть большое русское поселение в десяти километрах. Наша, усиленная другими подразделениями часть направляется туда. Они не могут быть не виновны. Не могут.

Я теряю свою личность, растворяясь в море оранжевой ярости. Нет сомнений, нет страха. Исчезаю, исчезаю… Хорошо.

Мы устроили этим русским настоящую бойню. Перепахали деревню вдоль и поперёк, основательно засеяв семенами смерти. Наша злоба нашла выражение в жестокой мести. Мы никого не стали сгонять в одно место: расправлялись там, где их находили. Спешили, поэтому поразвлечься, как обычно, нам не удалось. Не помню сколько точно я лично отправил на тот свет, должно быть, не меньше полутора десятков. К концу акции моя форма насквозь пропиталась моим потом и чужой кровью. Мои товарищи выглядели не лучше. В копоти, лица красные, как у демонов. Так и должно быть. Нас они обязаны бояться и почитать, как богов, ну или как господ.

Фронт прорван. Немыслимо! Большевики, завалив наш передний край трупами своих солдат-рабов, дали временный повод красным лидерам кричать в пропагандистский рупор о своих победах.

На фронте катастрофически не хватает солдат. От союзников мало толку, трусливые крысы. В спешном порядке нашу часть бросили ликвидировать прорыв. Целых два месяца мы, элитная часть СС, гордость нации, уничтожаем большевиков на самом ответственном участке фронта. Держим крепко оборону. Им не пройти, обломают Советы о наш железный панцирь ядовитые зубы их дивизий. В бою один эсэсовец стоит двадцати коммунистов. Свиньи.

Если бы не наши соседи – венгры, дьявол бы их забрал, – мы бы давно с ними покончили, перешли бы в контрнаступление. Венгерские полки бегут при первых залпах русской артиллерии. Жалкие трусы. Вечно нам приходиться за ними подчищать. Постепенно наши части превратились в пожарные команды, которые бросали в пекло, чтобы затыкать дыры русских прорывов.

Бой у полуразрушенной в предыдущие три дня обстрелом деревни. Сейчас мы пойдём в атаку и выбьем противника с занятый ими ночью высотки. В голубое небо взлетает белая ракета, и мы, как один, как единое тело, управляемое одной волей, неудержимым стальным потоком устремляемся вперёд. Никто не сможет нас остановить. Никто.

Навстречу нам бегут серые роты русских. Они выходят на нас из деревни, защищают её руины. Напрасно. Уничтожив их, мы всё равно её сожжём. «Сжечь деревню!» – с этим кличем я бросаюсь на врага. Атака на встречных курсах. Редкое явление на фронте. Они и мы, одновременно покинув укрытия, пошли в атаку. Пушки замолчали, смолкли пулемёты, слышны только стрекочущие автоматные очереди, хлёсткие винтовочные выстрелы, а чуть погодя – хлопки от взрывов ручных гранат. Я уже вижу их перекошенные звероподобные лица, сейчас они у меня получат…

– Эй, Вась!

– Ау!? Чего?

– Иди сюда, посмотри.

– Ну, чего ещё я там у них не видел?

– Какой расписной.

Лежащий на истоптанной солдатскими сапогами траве у ног двух красноармейцев маленький чернявый немец собрал на своём мундире отличительные значки, казалось, всех на свете действующих на фронте подразделений войск СС. Это бы выглядело бы круто, если бы не было таким откровенным идиотизмом. Глубоко в тылу, чтобы пугать женщин и детей, годилось, а здесь на фронте могло вызвать лишь презрительную усмешку.

– Сраное пугало, – сплюнув в сторону, сказал Вася.

– Да. Дерьмо, – согласился с Васей первый русский солдат.

Дело №23

На поляне, густо заросшей большими фиолетовыми непонятного вида цветами, покачивающими своими тяжелыми головками в так порывам ветра на коротких чешуйчатых жёстких шеях-стержнях, лежала мёртвая девушка. На месте происшествия работала бригада с Петровки в составе экспертов, следователя ГУВД и оперативников.

Труп сильно изуродовали. Старшая в группе экспертов – Зинаида Дибрит, много всякого повидала за годы службы, но такое имела несчастье наблюдать впервые. Её состояние легко можно было бы назвать шоковым, если бы она не умела держать себя в руках, как настоящий профессионал своего дела. В последние годы количество совершаемых тяжких преступлений в стране стремительно росло. Причём пугало то, что убийства совершались с необычайной жестокостью. Многие преступления вообще совершались, на первый взгляд, без мотива. Градус остервенелости в стране возрастал не по дням, а по часам. Не жалели ни женщин, ни детей. Откуда в спокойной мирной стране в одночасье взялось столько извергов? Расположение ран на женском трупе указывало на сексуальный мотив преступления. Раскрывать такие убийства, как правило, – не легкая задача.

Павел Павлович Флагманский на следующее утро в своём кабинете опрашивал мать убитой девушки. Тяжёлый, но необходимый для следствия разговор. Следователь искал в окружении Оли Сенявиной, так звали потерпевшую, связи, которые могли вывести его на преступника. Мать Оли – Зоя Петровна, этого не понимала, воспринимая расспросы Флагманского, как личную обиду.

– Зоя Петровна, я ни в коем случае не хотел вас обидеть, – убеждал убитую горем мать Пал Палыч. – Следствию важно знать, с кем общалась Оля, где бывала, круг общения. Скажите, у неё были друзья, подруги?

– Конечно. Ну что вы спрашиваете? – нервничала Зоя Петровна. Промокнув вновь выступившие слезы носовым платком, она объяснила: – Они у всех нормальных людях есть. А моя девочка была очень общительной.

– С кем она общалась последнее время?

– С Ниной Кулдаковой, Валей Гарбуз, Лёшей Фомкиным. Это её самые близкие друзья. Были и другие.

– О других мы с вами ещё поговорим. В последнее время у неё новых знакомых не появилось?

– Да нет. Вроде бы нет.

– Вы не спешите, подумайте.

– Нечего мне думать. Чего вы жилы из меня тянете? Всё равно никого не найдёте.

– Успокойтесь, пожалуйста. Воды?

Зоя Петровна отрицательно мотнула головой и уткнулась лицом в носовой платок.

– Так. Чем Оля увлекалась?

– Многим. На бальные танцы ходила, кататься на коньках любила. В последнее время стала секцию моделирования посещать. Они там модели самолётов делали и потом их запускали на стадионе.

Флагманский, удивившись, спросил:

– Девочка – и вдруг радиоуправляемые модели?

– Да, мне тоже сначала странным показалось. Большинство её друзей туда ещё в прошлом году записались. Не знаю интересовалась ли она самолётиками этими по-настоящему. Скорее, она пошла туда за Лёшей. Хороший мальчик. Оля с ним дружила с младших классов. – Зоя Петровна прервалась, чтобы высморкаться. – Микрорайон у нас новый. Мы четыре года назад сюда переехали. Так получилось, что и Фомкиным в этом микрорайоне квартиру дали.

– Зоя Петровна постарайтесь вспомнить, что позавчера делала ваша дочь. Желательно поминутно.

– Суббота была, она мне по дому до вечера помогала. Около семи ей Лёша позвонил, и они вместе в клуб пошли.

– В какой клуб?

– В секцию их – моделирования. Я вам уже рассказывала, к мастеру.

– Так. Потом?

– Потом она позвонила из клуба и сказала, что идёт домой.

– Одна?

– Не знаю, но думаю – да. Ребята обычно с мастером допоздна сидели, а она мне в восемь звонила.

– Раз обычно они допоздна сидели, почему она тогда так быстро ушла из клуба?

– Не знаю.

Друзей Оли Сенявиной Флагманский повестками вызывать не стал. Они хоть и перешли в десятый выпускной класс и через две недели должны были начать преодолевать последний отрезок школьного пути перед выходом во взрослый мир, по советским представлениям считались подростками, а значит, полувзрослыми-полудетьми. Знаменский пошёл по адресам сам. Общался с ребятами в привычной для них домашней обстановке.

Нина Кулдакова стала первой, к кому заглянул следователь. Родители были на работе, общение происходило в присутствии старшей сестры, студентки четвёртого курса пединститута, Олеси. Она спокойно сидела в уголке на стульчике, практически не участвуя в беседе. Она слушала, затаив дыхание, любопытствовала. Не каждый день знакомую тебе девочку находят в разобранном виде, в километре от их многоэтажки.

– Нина, когда ты последний раз видела Ольгу?

– М-м. В субботу, в клубе.

– Расскажи подробнее, что в тот вечер произошло.

– Произошло? – Нина сделала свои круглые карие глаза большими, как у совы. Очень она удивилась вопросу Пал Палыча. – Ничего не произошло. – Нина нервничала. Знаменский объяснил себе это её понятным волнением, связанным с его посещением и ужасной смертью подруги.

– Ольга в какое время в клуб пришла?

– Не помню. Кажется, около восьми. Мы как раз уходить собирались.

– Одна пришла?

– С Лёшей.

– Кто был в тот момент в клубе?

– Все, как обычно. Мастер – Фёдор Ильич, Валя, Артём. – Нина, отвечая на этот вопрос, стала нервничать ещё сильнее. Она не смотрела прямо в глаза и, не отдавая себе отчёт, начала покусывать нижнюю и без того яркую, тёмно-красную губу. Нет, здесь дело не только в волнении.

– И вы все уходили, когда Оля с Лёшей пришли?

– Да. Кроме Ильича, естественно. Мы ушли, а они остались.

– Почему вы так рано ушли? Ведь обычно вы в мастерской сидели до девяти-десяти?

– Бывало и позднее расходились.

– Почему так рано разошлись в это раз?

– Ильич попросил. Ему там одну штуку надо было доделать. Не хотел, чтобы мы ему мешали, всё равно в этом деле мы ему не помощники. Начали бы его от работы вопросами отвлекать. Наши модельки для него – так, ерунда. Он серьёзными вещами занимается.

– Какими?

– Двигателями автомобильными. Форсирует, чинит. Одним словом, придумывает.

– Точно, – подала голос сестра Олеся. – Ильич гордость нашего района, Кулибин. В исполкоме помещение под мастерскую в подвале Дома Культуры выбил. Оборудовал всё сам, секцию моделирования открыл. Все довольны: и родители, и в школе. Ребята при деле, по улицам не шатаются.

– Понятно, – поблагодарив Олесю, следователь задал наводящий вопрос её младшей сестре. – Мастер всех попросил уйти, а Олю и Лёшу оставил?

– Нет. Лёша с нами ушёл. Оля осталась, потому что с ней мастер о её последней модели поговорить хотел. Ну мы, зная её дотошность, ждать не стали. Разговор не на пять минут.

– И Лёша не стал ждать?

– Нет, он там в скверике рядом с ДК лавочку нашёл. Остался.

Картина того вечера в голове Флагманского постепенно начала проясняться. Получалось так, что последними, кто мог видеть Ольгу, были мастер Фёдор Ильич Собакин и её друг – Алексей Фомкин.

Показания остальных молодых людей из компании моделистов любителей – Вали Гарбуз и Артём Феоктистов, ничего существенного к показаниям Кулдаковой не прибавили. При вопросах следователя они всё больше смущались, отвечали односложно: видно, им не по душе были расспросы Пал Палыча. А вот Фомкин рассказал следующее:

– Я её долго ждал, минут сорок, точно.

– И что, дождался?

– Нет. – Лёша опустил голову. Флагманский чувствовал, что подросток что-то не договаривает. Рядом в комнате, где происходила беседа, сидели его родители, понятно, что он их стеснялся, но было ещё что-то такое, что мешало ему сказать всю правду сильнее, чем простое смущение.

– Лёша, ты говори, говори. Следователю разобраться надо, – посоветовал сыну отец, тоже почувствовав, что Лёша недоговаривает.

– Отец, что ты лезешь? – на высокой ноте заверещала мать Фомкина. – Не видишь, мальчику плохо. – В семье Фомкиных мать играла роль первой скрипки. Её муж не числился в каблуках, хотя и признавал в бытовых вопросах её безусловное лидерство. – А вы, товарищ следователь, не давите на ребёнка, ему и так плохо, девушку у него убили. Боюсь я за него.

– Я не давлю, просто хочу установить точно, как всё было. Алексей, так ты больше не видел Олю?

– Нет, не видел. Я домой пошёл.

Дальше нажимать на подростка в сложившейся домашней обстановке становилось бесперспективно. Задав несколько ничего не значащих уточняющих вопросов, следователь ретировался. Нужно искать другие подходы к ребятам, и особенно – к Фомкину. Он явно что-то знал и скрывал. То ли боялся, то ли сам был замешан. Флагманский пригласил к себе на выработку плана следующих шагов расследования майора Толина.

– Не похоже, Саша, на маньяка, – Отвечал на обоснованное предположение Толина о личности убийцы Флагманский. – То есть, выглядит всё, как ты говоришь, но знакомые Оле Сенявиной ребята, очевидно, знают больше об убийстве, чем говорят.

– Результаты экспертизы готовы?

– Нет пока. Зина говорит – большой объём работ.

– Не думаешь же ты всерьёз, что Олю убили её друзья?

– Я ничего пока не думаю. Знаю, что ребята многое не договаривают. И выяснить в рамках обычного следствия нам будет очень трудно, что именно они скрывают. Думаю, они сговорились, а их показания – ключ к поискам преступника. Помнишь случай с пистолетом? Не будем повторять ошибок и ждать, когда трагедия их раскачает на признание.

– Понятно-понятно, и что ты предлагаешь? Маскарад?

– Тебе виднее, в таких штуках ты главный специалист в розыске.

– Не преувеличивай.

– Нет, Саша, правда, нужно найти к ребятам подход. В погонах с ними начистоту поговорить не удастся.

– Ты бы их лучше сюда вызвал. В этих стенах они бы врать поостереглись.

– Ты же знаешь, как я к этому отношусь. Ну, что их пугать, грозить тюрьмой? Показывать какие мы слуги закона есть во всей своей карающей красе? Нет, Саша, так не надо. И так в стране сейчас твориться бог знает что. Что же мы последние крупицы веры в справедливость своими руками из душ людей будем выметать?

– Да знаю. Старая песня о благородстве работников органов, беспрестанности и справедливости. А у нас с тобой изуродованной труп шестнадцатилетней девушки. И возможно, кто-то из этих детишек, которых ты волновать не хочешь, виновен в её смерти или в укрывательстве.

– Не думаю, что среди них прячется убийца. Непредумышленное укрывательство возможно… Вот и помоги узнать правду. А прежде всего, им помоги от груза освободиться.

– Фу-ху-ху. Хорошо, давай вводные. Придётся вспомнить старое.

– Спасибо, Саша. Когда приступишь?

– Сейчас у нас конец дня, среда. Значит, завтра.

– С делом ты знаком. Материалы опроса свидетелей я к тебе в кабинет через час пришлю, вот только протоколы заполню должным образом.

– Договорились. – Толин пошёл к двери, взявшись за дверную ручку и обернувшись, на прощанье, сказал. – Непредумышленное, говоришь?

Толин, обзаведшись удостоверением представителя райисполкома по работе с молодёжью Первомайского района Москвы, отправился на стадиончик, где юные техники обычно испытывали радиоуправляемые модели самолётов. Пятеро ребят запускали самолёты по очереди. После каждого полёта они обсуждали, что нужно переделать в конструкции, что добавить, а что, наоборот, убрать, чтобы их крылатые модели летели дальше, круче, выше.

Полюбовавшись несколько минут на полёты, Толин, покинув ряды зевак, подошёл к ребятам с вопросом:

– Добрый день, ребят.

В ответ он услышал нестройный хор ответных приветствий: «Здравствуйте-Добрый день, и даже один смелый – Привет!».

– Вы что же, это всё сами смастерили, без помощи взрослых?

– А вам зачем? – поинтересовался на излишнее, как считали подростки, любопытство взрослого рослый спортивный парень, которого, как знал Толин, звали Артём Бочкин. Это он на приветствие взрослого мужчины в костюме дерзко ответил – «Привет!».

– Я тут случайно проходил мимо, увидел вас, заинтересовался. Мне бы хотелось, чтобы и в нашем районе ребята имели возможность заниматься моделированием.

– А-а. Ну и что? – прищурив глаза, продолжила в тон словам Артёма, разговор Валя Гарбуз – девушка в джинсах, не по моде короткостриженая, со строгим лицом и фигуркой худенького мальчика.

– Ребята, вы напрасно меня за любопытного бездельника принимаете.

– Вы, конечно же, не такой, – с ехидцей заметил Лёша.

– Нет, не такой. Я из первомайского райисполкома. Занимаюсь делами молодёжи, организую секции для школьников и студентов. Спортивных и творческих секций у нас предостаточно, а вот с секций, где подростки изучают технику, знакомятся с методами современного производство, не хватает. Вот в исполкоме и решили у соседей опыт организации таких клубов по интересам перенять.