Однажды летом, в непогоду,
Я брёл по кладбищу в ночи.
Сейчас как вспомню – жилы стынут,
Но ты читатель мой – молчи!..
Тебя прошу я, друг мой, верь мне!
Отныне лгать не в силах я:
Вся наша жизнь есть лишь мгновенье,
Не стоит тратить её зря!
Не стоит тратить на пустое,
Неверье наше – суета!
Ты вникни в суть словес нелживых
И пусть Господь хранит тебя!
В ту ночь гроза шумела страшно.
Мой путь отрезан был назад.
Деревья гнула мощь в три ветра,
Сходил огонь с небес, как в ад.
Среди могил, объятый дрожью,
Насквозь промокший и в грязи,
Я полз, как червь по бездорожью,
Взывая к Господу: Спаси!..
Вдруг, впереди увидел склеп я,
Хотя мне страх внушал пройти,
Мой разум эхом вдохновенным,
Кричал иное: брат, – зайди!
Найдешь в пристанище для мёртвых,
Ты хоть какой-то, но уют;
И дав покой ногам истёртым,
Своим и мыслям дашь приют.
Час третий был, как помню ныне,
Когда вступив под пыльный свод,
Свеченье тихое в могиле,
Увидел я чистейших вод.
Родник сей бился прям из камня,
Я чуть дыша прошёл, притих…
Стояло в центре изваянье,
В руках держа Священный Лик.
Невольным трепетом объятый
И с головы убор свой сняв,
Я на коленях стал молиться,
К ногам статуи той припав:
Я жизнь прожил свою вне Бога.
Хоть не снимал нательный крест,
Во власти тьмы, греха, порока,
Искал в миру я лучших мест;
Я в суете расстратил годы,
Любил я женщин, деньги, власть…
Я пленник был шальной свободы,
И упивался ею всласть.
Корысть и подлость моё имя!
Гордыня, ложь, второе – я!
Печатью чёрною заклята
Душа постылая моя.
Не ведал я ни совести, ни чести;
Я стыд имел лишь там, где недобрал.
Я бедных грабил и тех, кто в благочестьи
Жизнь свою, за други своя отдал!
Шло время, я павши ниц молился;
Я слёзы лил в грехах себя коря.
Вдруг предо мною схимонах явился,
С улыбкой доброю смотрел он на меня…
Был я пуглив, но я не испугался.
Лик старца излучал покой и мир;
Я до земли склонившись, вдруг признался,
Что в мире скорбном я преступник был.
Поведал я ему о своей жизни,
Поведал и о том, о чём молчал:
Во многом, в чём боясь себе признаться,
Я старцу, как пред Богом открывал.
Он тихо слушал, уст не открывая,
Десницею покрыв мою главу.
Когда ж я стих, он к небесам взирая,
Прощение просил за жизнь мою:
В Твоих руках все судьбы, Святый Боже,
Творений рук Твоих Ты ведаешь сердца;
Воззри и ныне, о, Творче мирозданья
И в человеце сем изгладь печать греха!
Блажен, кто в чистоте хранит свои одежды.(1)
Кто с измальства был в скорби до седин.(2)
Но горе тем, в ком нет любви, надежды,
Ведь из "семи", в пути уже "один".(3)
Близится, о, близится час гнева,
Праведен и страшен Божий Суд.
Услышь же трубный глас Армагеддона(4)
И чистых не марай отныне уст.(5)
Иди, мой сын, храня пути прямыми
И "всадник белый" пусть тебя хранит.(6)
Живи в миру отныне, как в могиле,(7)
Кто в духе рожден, тот не погрешит.(8)
Я встал с колен (было уже утро).
И жажду утолив из чистых вод,
С могилы вышел я, как из китова нутра,(9)
Окинув чистым взором небосвод.
Забыв куда, зачем дотоле шёл я,
Я поклонился четырём ветрам.
И повернувшись к склепу, слезно умилился:
"Здесь схимник почиет, отец …ан"!
***
Шли дни, шли месяцы, шли годы…
Мечом духовным я свой ум хранил.
В постах и бденьях, как мертвец в могиле,
В сырой пещере схимником я жил.
Я слёзы лил, скорбел о прежней жизни,
Молился за весь мир, покуда мог.
Страстей прилоги отсекал я прежде,
Чем мог засунуть бес в ребро свой рог.
Но вот, по Пасхе, в третию седмицу,
Нежданно я закончил жизни пир;
И перейдя закрыв глаза границу,
Оставил за собою бренный мир.
О, горе мне! И кто бы мог подумать,
Что ждёт нас за чертою бытия…
– В руке держал мерило чёрный всадник,
Как смоль седлавший чёрного коня.(10)
Он был велик, силён и властен;
Один лишь вид его внушал мне страх.
Хотел взмолиться я, но был увы, безгласен:
Печать бледнела на моих устах.
Я трепетал, а он смотрел и мерил…
И взор его пронзал меня насквозь.
Качались чаши две: одна гласила – Верил!
Вторая значила, что в ней гнилая гроздь!
И вот, я найден был чуть тёплым.
Ни холоден я был и ни горяч:(11)
К познанью Истины при жизни был я чёрствым,
А твёрдость веры моей просто – мягкий хрящ!
Конь взмыл вперёд, но тотчас встрепетнулся,
Меж нами вспыхнула небесная искра:
Господень ангел словно молния явился
И взмахом крыл своих отверз мои уста.
В одной руке держал он свиток, ярко-белый.
В другой сиял от света мой нательный крест;
Он молвил всаднику о том, что в искушеньях
Я верил в то, что моя крепость – Божий перст!
Я не имел в душе огонь сильнейшей веры.
Я был ленив, но я не унывал.
По Богу ревности, во мне было с пол меры,
Но в скорби Небу благодарность воздавал!
Ужасен был, ужасен конский топот.
Помчался всадник латами звеня.
От запрещенья небожителя пылал он,
На муки меня злейшие клеймя!
О, ангел мой, скажи мой друг любезный,
Что ждёт меня в конце дороги той?
Объят я страхом бесконечным и не смею,
Поднять главу свою, чтоб видеть лик мне твой.
Скажи же мне – скажи, о, дух светлейший,
– Я не успел найти иных себе друзей…
О, ангел мой, мой свет добрейший,
– Избавь меня от лютых челюстей!
И молвил ангел мне ответ сей:
Лоза твоя почти пуста,
– Вино надписанно и елей,
И ветвь масличного куста!(12)
Не миновать тебе сейчас идти дорогой,
В конце которой будет первый мытарь ждать.
За сказанное всуе, в земной жизни,
Иною мерою там должны воздать.
И мы пошли тропою мрачной.
И с двух сторон пылал огонь:
По руку левую – напрасный;
По руку правую – пустой.(13)
Объяла дух мой как-бы вечность.
И был огонь, и был туман…
И лезли твари с двух обочин,
Голодных бесов – первый клан!
О, сущие, о, сущие не скинувшие плоть!
Смогу ли я поведать вам о муках,
За все слова и мысли сказанные мной,