Все события и персонажи вымышлены. Любое совпадение с реальными событиями и именами случайно.

А хотя нет, не любое. Давайте так:

Все события и персонажи вымышлены, кроме имени, возраста, цвета глаз и умопомрачительной внешности главного героя.

Привет, Коля.

Глава 1, в которой мы внезапно узнаем, что Нина Степановна влюбилась

Нина Степановна влюбилась. Так уж вышло. Она и сама не хотела, и не верила сама…

Сегодня ей исполнилось пятьдесят.

Она смочила тряпку в ведре с водой, вдела ее в швабру и принялась оттирать черные полосы от кроссовок в школьном коридоре. За дверью продленки кричали дети и ей отчаянно хотелось туда.

– Нина Степановна, – виноватым тоном позвали. Женщина обернулась и увидела Анну Сергеевну, молоденькую учительницу. – Не могли бы вы снова посидеть с малышами, я…

– С удовольствием! – перебила Нина Степановна и улыбнулась во всю ширь лица. А оно было широким, как блин на Масленицу. Она поставила швабру в ведро, вода булькнула, Нина Степановна дернула ручку двери продленки на себя.

– Нина Степановна! – заголосили дети и бросились обниматься.

– А мы рисуем сердечки! Как будто любовь! – сообщили девочки, показывая мятые листочки в клетку. На них красовались разные по форме и размерам сердечки.

– А мы не рисуем сердечки, – на всякий случай уточнили мальчики, чтобы на них, не дай бог, не подумали. – Мы машины рисуем. Грузовики. Самосвалы и электровозы. Вот!

Нина Степановна поглядела на самосвалы счастливыми глазами. Но сердечки ей были ближе, потому что она и сама… Эх.

Нина Степановна проворно подскочила к учительскому столу, взяла листочек в клетку.

– А вы покажете нам, как правильно рисовать сердечки? – спросила Катенька, протягивая женщине свой листочек с покореженным, несимметричным сердцем посередине.

– Конечно, Катенька, покажу, – Нина Степановна взяла ручку и вывела на листе ровное сердце. «Коля» – написала она внутри него, и пронзила сердце неумолимой стрелой с метелочкой на конце.

– А кто такой Коля? – спросила девочка Даша, хитро улыбнувшись и сверкнув дыркой из-под выпавшего переднего зуба.

Нина Степановна вздохнула. Кто такой Коля? Коля – это Коля. Коля – это что-то…

– Просто имя мальчика. Вписываешь в сердце и получается, как будто он тебе нравится, – объяснила она.

Девочки засмущались, покраснели, а мальчики гордо отвернулись и снова занялись грузовиками.

– А Дима сказал Пете, что ему нравится Света, – поделилась новостью Катенька и захихикала.

Нина Степановна посмотрела на Диму. Тот ничего не слышал, рисовал синюю машину.

– А почему Дима не сказал Свете? – спросила она у Катеньки.

– Да вы что? – та захихикала еще сильнее и покраснела.

– А откуда ты знаешь, если он сказал Пете? – заинтересовалась Нина Степановна.

– А я слышала! Они думали, я не слышу, а я притворилась, что мимо иду! – зашептала Катенька и снова рассмеялась.

– Какая ты хитрая, Катенька, – с плохо скрываемым одобрением проговорила Нина Степановна.

– А нарисуйте нам сердечки, а мы впишем имена! – воскликнула Аня. Девочки снова захихикали. Почти у каждой было припасено заветное имя. А у кого не было припасено, те все равно захихикали, чтобы никто не догадался, что у них не припасено. Только круглолицая рыжая Лиза хлопнула ресницами два раза, сидя на своем месте. Она была очень робкой девочкой.

Нина Степановна заговорщически подмигнула Ане, достала из ящика стола несколько листочков в клетку и нарисовала на каждом по крупному сердечку – чтобы поместились даже самые большие имена. Мальчики как ни в чем не бывало продолжали рисовать машины, но притихли, и у многих горели уши. Они хотели подглядеть, какие имена впишут девочки, но, чтобы их не раскусили, внимательнейшим образом рассматривали свои рисунки.

Нина Степановна раздала листочки, и Лизе дала листочек тоже, с красным сердечком. Лиза пододвинула его к себе пальцами, поглядела по сторонам – чтобы никто не смотрел, и склонилась над листочком, закрывшись рукой.

– А Лиза тоже любит кого-то! – воскликнула Аня с восторгом в голосе. Макушка Лизы дернулась, но она не подняла лица от парты, все водила и водила ручкой по листу. Аня, немного поглядев на лизину макушку, повернулась к своему розовому сердцу. Нина Степановна видела, что девочка раздумывает, какое бы имя написать, – значит, ей пока никто не нравится. Нина Степановна похлопала ее по плечу, девочка улыбнулась и вписала имя «Леша». В их классе не было Леши.

Нина Степановна склонилась над своим листочком – с фиолетовым сердцем – вздохнула и написала: «Коля». А можно было «Николай», подумала она и схватилась за стерашку. «Николай» солиднее смотрится. Она стерла «Колю», исправила.

– Нина Степановна! – строго сказала женщина, заглянувшая в класс. – Вы опять здесь. А ведро в коридоре стоит. Почему вы здесь?

– А меня… а Анна Сергеевна… – замялась Нина Степановна. Она смотрела на завуча Инну Алексеевну затравлено, побаивалась ее. Влажными пальцами мяла под партой свой листик с сердцем.

– Идите, пол домывайте, – отрезала та.

– Да я на минуточку. Анна Сергеевна просто вышла ненадолго. Меня попросила.

Дети притихли и растеряно глядели на завуча. Они тоже ее побаивались.

– "На минуточку", – проворчала та. – Идите. Я верну Анну Сергеевну, – как-то мстительно заявила завуч и скрылась.

Нина Степановна развела руками: мол, работа. Дети приуныли.

– А давайте, – сказала Катенька, но по лицу было видно, что она еще не додумала свою мысль до конца. Нина Степановна внимательно смотрела на нее, дожидаясь. – А давайте, мы свернем наши листочки и Нина Степановна раздаст тем мальчиками, чьи имена написаны! – закончила Катенька.

Мальчики сделали невозмутимый вид, хотя глаза их заблестели.

– А я видел, какой у тебя листочек, – сказал Антон, но Катенька и бровью не повела. «Это значит, что на ее листочке написано не Антон», – догадалась Нина Степановна. Ей нужно было бы ринуться в коридор, к ведру. «Но листочки с сердечками гораздо интереснее!» – подумала женщина и собрала их у девочек.

Она перемешала листочки, стала разворачивать и отдавать тем мальчикам, чьи имена написаны. Три штуки достались Диме, он с деланным равнодушием сложил их рядом со своей нарисованной синей машиной. «А потом, когда никого не будет рядом, примется рассматривать, гадать, кто написал, – решила Нина Степановна. – И будет надеяться, что один от Светы. А я знаю, что один и вправду от Светы, – мысленно похихикала женщина. – У нее было оранжевое сердечко, вон оно, лежит у него с самого верху».

Большинству мальчиков досталось по одному листку, Антону два, а Ване и Пете ни одного.

«Ну вот, – подумала женщина. – Если бы я знала, что буду раздавать, нарисовала бы Ване и Пете и незаметно подмешала бы».

– Нина Степановна! Вы еще тут? – на этот раз завуч выглядела еще более сердитой. Мимо нее в класс с виноватым видом протиснулась Анна Сергеевна.

– Нельзя же было оставлять детей одних, – развела руками уборщица. – Уже иду к ведру.

Она подмигнула Катеньке, махнула рукой всем детям, улыбнулась Ане и Пете, которые сидели за одной партой.

– До свидания, Нина Степановна! – воскликнули дети хором.

Прозвенел звонок на урок и женщина принялась мыть опустевший после перемены коридор.

Глава 2, в которой Нина Степановна не хуже других и, кроме того, с тортом

Нина Степановна с громадным пакетом возвращалась домой. Накупила продуктов. Сегодня зайдет соседка (она же – подруга) Люба. Поболтать и торт поесть в честь дня рождения.

Проверила почтовый ящик: только цветастый рекламный буклет из магазина напротив. Посмотрела на другой почтовый ящик с цифрой двенадцать. Нащупала в кармане лист в клеточку с сердечком по имени Николай.

«Была – не была! – мысленно воскликнула Нина Степановна. – Что я, хуже что ли?» – и засунула мятый листок в щель ящика. Внизу хлопнула тяжелая подъездная дверь, Нина Степановна испугалась, что это кое-кто определенный, подхватилась и заспешила на свой этаж, в квартиру с номером восемнадцать на двери.

– Надька! – крикнула женщина разувшись, и ей ответила привычная тишина. Опять где-нибудь шатается. Переходный возраст – пятнадцать лет, уроки побоку, всё побоку. – Надька! – крикнула еще раз, навскидку. Только холодильник мерно гудит.

Нина Степановна прошла на кухню, выложила продукты на стол. Торт купила – «Наполеон», самый любимый с детства. Вот придет Люба, поболтают, посидят, телик посмотрят. Тут же зазвонили в дверь. Нина Степановна открыла.

– Любка, приветики, – сказала она и обняла подругу.

– Превед, медвед, – ответила та. – Все-таки работа в школе хорошему тебя не учит.

– Тут и без школы научишься. У меня взрослая дочь, океюшки?

– Не такая уж взрослая. А отпускаешь шастать до ночи.

– Знаешь же, что не я отпускаю. Сама отпускается, когда захочет и куда захочет, – ответила Нина Степановна и прошла в кухню, а за ней Люба, шелестя по полу нарядной юбкой.

– Сама только пришла, – сказала Нина Степановна и поставила чайник на плиту.

– Распустишь ее, – не унималась подруга. – Вон, я свою в ежовых рукавицах до сих пор держу, а ей уже двадцать.

– Ты молодец.

– Отцовского ремня ей не хватает. Твоей, в смысле.

Нина Степановна села на стул и поглядела на чайник. Он отзеркалил ее лицо, сделав похожим на воздушный шарик. Нина Степановна скорчила гримасу и шарик тоже скорчился в ответ.

– Всё развлекаешься, – вздохнула подруга Люба.

– День рождения у меня, – ответила та, ссутулившись на своем стуле.

– Ну что ж, тогда с ним тебя! Водочки не найдется?

Нина Степановна не вставая открыла подвесной шкаф и достала початую бутылку. Кухня маленькая, позволяет дотянуться до всего не поднимаясь со стула – до шкафа, до плиты, даже до раковины можно достать, но посуду сидя мыть неудобно. Нина Степановна специально пробовала – нет, неудобно.

Разлили водку по рюмкам, чокнулись.

– С днем рождения, подруга! Что пожелать-то, – сказала Люба, весело поглядывая на прозрачную поблескивающую жидкость в своей рюмке. – Любви! – громко воскликнула она и осушила в один глоток. – Чтоб нашла своего единственного. Можно и не единственного. Вон Анька с первого подъезда, сама знаешь… А мы что, хуже, что ли? Нам тоже можно.

– Мы не хуже. Нам можно, – кивнула Нина Степановна, вспомнив свой мятый листок в почтовом ящике номер двенадцать. Ей вдруг стало стыдно за этот листок. Не подумав как-то бросила. Может, вернуться за ним? А как достать? Рука ведь не пролезет в щелку. Она там такая узкая, эта щелка.

– Выпьем за это! – тем временем завершила какой-то тост Люба, подливая в рюмки.

Нина Степановна схватила рюмку и опрокинула в себя.

«А вдруг на этом листке можно распознать отпечатки пальцев? – внезапно подумала она, вспомнив „Ментовские войны“, и похолодела. – Надо сбегать».

– Люба, ты посиди тут, я почту забыла забрать. Мне там это… письмо должно прийти.

– От кого письмо? Кто ж щас письма пишет?

– От налоговой. Налоговая пишет, – нашлась Нина Степановна. Люба кивнула: налоговая действительно пишет, она тоже получает такие.

– И ты так встрепенулась из-за письма из налоговой? Так ждешь? – прищурила глаза подруга.

– Ну, просто проверю, – сказала Нина Степановна и резко замедлилась в движениях. А то действительно: когда идешь узнавать сумму налога, поспешность не к лицу.

Она степенно вышла в подъезд, а там уже припустила по лестнице вниз.

Заглянула в дырочки на ящике номер двенадцать. Или слишком темно, чтобы увидеть, что внутри, или уже забрали. Пусто.

Она медленно поднялась к себе.

– Ну как? – крикнула Люба. Нина Степановна зашла в кухню, лицо у нее было растерянное. – Не пишет тебе налоговая? Да, грустно.

Нина Степановна села на стул. Ну вот, теперь этот листок попадет Коле в руки и он будет гадать, кто это пишет его имя в сердечке. А если догадается, что это она – Нина Степановна?.. Хотя, как он догадается? Вряд ли. С этой мыслью к ней пришли одновременно успокоение и разочарование. Вот если бы он и впрямь догадался… Тогда Нина Степановна почувствовала бы одновременно тревогу и счастливый трепет: он знает. И непонятно, что лучше – разочарованное спокойствие или счастливая тревога?

– Так Надька и на день рождения твой где-то гуляет? – спросила во второй уже раз Люба. – Нина! Слышишь?

– Слышу. Видишь же, гуляет где-то.

– Как ты так можешь отпускать? Звони скорее.

– Да сбросит, – Нина Степановна махнула рукой, но все равно пошла в прихожую за мобильным. Вернулась в кухню, потыкала кнопки, приложила телефон к уху и с минуту слушала гудки.

– Загуляла, – констатировала Люба.

– Может, у подруги, – сказала Нина Степановна.

– И ты в это веришь?

– А что? Вот ты же у подруги, – невесело усмехнулась и переложила с места на место ложечку для торта. Чайник закипел и она выключила газ. Ей не нравилось говорить о дочери с Любой. Люба поучала, Нина Степановна согласно кивала, но понимала, что с дочерью не справляется. Родила ее поздно, в тридцать пять лет. Все ждала любви, так и не дождалась. Отец девочки не пробыл с ними и месяца… А теперь еще этот пубер… пубертатный период, как говорила ей школьная психологиня. По-русски это значит подростковый возраст: гора двоек в дневнике, куча мальчиков в голове и непонимание в семье.

Немного помолчали, поедая торт.

– Свечки бы хоть поставила, – сказала Люба.

– В церкви? – опомнилась от своих мыслей про пубертатный период Нина Степановна. Люба рассмеялась:

– На торт. Знаешь, такие продают сейчас: там цифры. Не надо ставить пятьдесят свечек, а можно всего две: пятерку и нолик, – Люба откусила от своего куска, и на носу у нее осел крем.

– Да зачем свечки. Я и так помню.

– Могла бы задуть и загадать желание.

– Я загадала.

– Без свечки не сбудется.

– Не нагнетай, – Нина Степановна откусила кусок от торта и принялась медленно жевать.

– Да сбудется, сбудется, – весело проговорила Люба, выцеживая остатки водки себе в рюмку. – Вот за это и выпьем.

– У меня только чай остался.

Люба чокнулась рюмкой о чашку Нины Степановны и опрокинула содержимое в себя.

– И все-таки, любви тебе, подруга! Может, тогда и Надька по струнке ходить станет. Если в доме мужик появится.

– Спасибки, Любка.

– И тебе чмоки.

Они снова чокнулись, уже пустыми чашками.

В двери закопошились ключом. Слегка осоловевшая Люба не услышала и продолжала:

– В твоей жизни начинается новая пора, Нинка! Пятьдесят – это не просто так. Пятьдесят – это что-то да значит. А знаешь, какая Моника Белуччи была в пятьдесят? – как-то совсем не к месту вдруг сказала она и показала большой палец: классная Моника Белуччи была в пятьдесят.

– А сейчас ей сколько? – рассеянно спросила Нина Степановна, прислушиваясь к звукам в прихожей.

– А сейчас пятьдесят два. Но она тоже еще ничего.

– Надя! – позвала Нина Степановна.

– Привет, ма! – крикнула дочь из прихожей и прошла в свою комнату.

– А поздравить… – начала Люба громко, но ее голос сорвался на какой-то визг. – А поздравить мать с днем рождения? – закончила она свою мысль.

– Ну Люба, – одернула ее подруга.

– С днем рождения, ма, – крикнула дочь из комнаты. – И пока.

– Куда ты идешь, уже десять вечера, – Нина Степановна вышла в прихожую, за ней подтянулась и Люба.

– Я вижу, тебе весело, – ответила Надя. – Я зашла переодеться. Целую и все такое! – она махнула рукой в направлении матери, схватила свою сумку и выпорхнула за дверь.

– Хоть бы в день рождения матери не шлялась! Дома бы посидела, как все. За тортом, – выкрикнула Люба и икнула.

Нина Степановна высунулась из входной двери:

– Когда тебя ждать-то? В одиннадцать чтоб дома была!

– Пока, ма! – сделала вид, что не услышала, или правда не услышала та. Шаги удалялись, пока совсем не стихли.

– Распустила дочь, – пьяно проговорила Люба.

Нина Степановна мельком глянула в зеркало на свое осунувшееся круглое лицо, раскрасневшиеся от водки щеки и потерянные глаза.

– Давай еще по кусочку, что ли? – нарочито весело сказала она и направилась в кухню.

– Водка кончилась, да? – спросила Люба и пошла следом.

Глава 3, в которой сердце в клетку валяется сначала на полу, потом на земле, а затем возвращается туда, откуда прибыло

– Это, вероятно, тебе, – хихикнула девочка двенадцати лет и бросила мятый сложенный пополам листок в брата. Тот лежал на кровати в наушниках. Он услышал, но сделал вид, что нет: опять ерунда какая-нибудь. Листок, не долетев, шлепнулся рядом с кроватью на пол.

– Тебе, говорю, – крикнула девочка, оттопырив один наушник. Брат оттолкнул ее руку.

– Отвянь.

– Тебе письмо, – снова сказала она. Ей хотелось посмотреть на его реакцию на такое «письмо».

Он лениво поднял листок, раскрыл, глянул и бросил обратно на пол.

– Опять мелочь какая-нибудь. Из твоего класса, поди.

– Кто? Лидка? Она не станет такими глупостями маяться, – надулась девочка. Лидка была ее подругой с первого класса и девочку обидело, что брат мог подумать на нее. Лидка вообще в него не влюблена, еще чего! Кто вообще в здравом уме и твердой памяти влюбится в такого? Правда, все же влюблялись, и девочка знала об этом. Но только не Лидка, нет! Она не посмеет так поступить. Все-таки подруга.

– Может, и Лидка твоя. Откуда я знаю, кто именно из всей этой своры.

– Сам ты свора!

– Вечно выстроятся у коробки и пялятся, как я броски отрабатываю.

– Ты не броски отрабатываешь, а дурью маешься! – вскинулась девочка. – Так мама говорит.

– Замолкни. Музыку мешаешь слушать.

– И никто на тебя не пялится.

– Каждый раз делают вид, что мимо шли.

– Никому ты не нужен. И тем более Лидке.

– Пойду попла́чу об этом где-нибудь в уголке.

– Не помешало бы.

– Замолкни, я сказал! – повысил голос брат. Девочка обиженно надулась, скрестила руки на груди.

– Что тут у вас? – заглянула в комнату мама. – Женя, что случилось? Коля?

– Ему любовную записку написали, – сразу «сдала» брата девочка и показала на листок, самым жалким образом валявшийся на полу.

– Ну-ка, ну-ка, – мама зашла и подняла записку с пола.

– Да бред, – вставил Коля и включил музыку погромче.

– Кто это тебе пишет? – обратилась к нему мама.

– А? Я ничего не слышу.

– Кто пишет? – громче повторила мама. Она повертела листок в руках. Такие записки обычно младшеклассники друг другу подкидывают.

– Не слышу. Тихо говоришь.

Мама положила листок на стол и вышла из комнаты.

Она ждала, когда же сын остепенится, а сын все не остепенялся. Семнадцать лет парню. В этом возрасте себе профессию выбирают. Выпускной класс, вся жизнь впереди. А его волнуют только музыка в наушниках да баскетбол.

На дворе стоял октябрь, и мама как-то спросила Колю:

– Сейчас в баскетбол играешь. А вот снег выпадет, что будешь делать?

– В хоккей гонять буду. Тот же мяч, только маленький и плоский. Не боись, не пропаду, – и, посмеиваясь, сделал музыку в наушниках громче.

В общем, тяжело было маме с Колей. Не то что с Женей – отличница, покладистая девочка, веселая. А этот в наушниках или с мячом целыми днями. Бывало, совсем невмоготу станет, мама и говорит:

– И почему я тебя только Колей назвала, – вздыхает и качает головой, сидя на стуле у него в комнате. Коля тоже качает головой, лежа на кровати, но по другой причине – в такт музыке. – Вон у Лариски Коля – отличник, в очках, собранный всегда, вежливый такой.

И мама машет рукой на сына: «Что с тебя взять».

– Лучше бы Димой назвала. Был бы Димон. Тебе подходит, – думая, что тот не слышит, говорит она. А он снимает наушники и отвечает:

– Сейчас все можно. И имя поменять, и фамилию, и отчество. Сходи в паспортный стол, запиши меня Димоном, – и он мечтательно закатывает глаза: – Вот бы и отчество поменять. Стать каким-нибудь Димоном Эдуардовичем. А? Круто?

– Скажи спасибо, что папа не слышит.

– Спасибо, что папа не слышит, – он снова вдевает наушники в уши и уходит от реальности в мир тяжелых ритмов. А мама, вздохнув, – на кухню.

Коля подошел к окну.

– Вон, видишь, – сказал он сестре. – Свора подтянулась уже. С Лидкой твоей ненаглядной во главе. Ждут, когда я в баскет выйду играть.

Женя взбеленилась:

– Они ко мне пришли, понятно тебе? Нужен ты больно! Думаешь, весь мир вокруг тебя вертится?

– А ты думаешь, не весь?

Он взял листок с сердцем и протянул девочке:

– На вот, отдай своей подружбайке обратно. Пусть придумает что-нибудь поинтересней.

– Да не она это!

– Ладно, сам отдам, – Коля усмехнулся и засунул листок в карман.

Уже из прихожей он крикнул:

– К ужину не ждите, вернусь через неделю.

И захлопнул дверь.

Женя видела в окно, как брат забрасывает мяч в корзину, а «свора» медленно, будто нехотя, подтягивается к заборчику спортивной коробки, и Лидка на ходу проводит рукой по светлым густым волосам, расчесывая их пальцами.

«Ну всё! – подумала Женя. – Сейчас она у меня получит!»

Девочка наскоро оделась и тоже выбежала во двор.

– Эй, белобрысая, – не оборачиваясь, бросил Коля. Лидка приосанилась: к ней обращаются. – Забери свой листок.

– Какой еще листок?

Коля повернулся и быстро направился к ним. Достал из кармана мятый лист в клетку и протянул девочке.

– Это не мое, – выпятила губу та.

Коля развернул листок и поднес нарисованное там сердце к лицу девочки:

– А содержание соответствует.

– Это не мое! – запальчиво крикнула Лидка.

– Все равно забери, – парень кинул листок ей, она даже не сделала попытки поймать. Тот вяло упал на землю. Коля снова принялся закидывать мяч в корзину с таким видом, будто не разговаривал только что с Лидой, не кидался в нее мятой бумагой, и вообще, словно этих малолеток здесь нет, он один на площадке, оттачивает броски.

Лидка мстительно схватила листок и побежала к подъезду Жени и Коли. Из подъезда как раз вышла Женя. Лидка проскочила мимо нее, та даже не успела ничего сказать подруге. Остальные девочки остались неуверенно топтаться у спортивной коробки. Лена только сделала движение в сторону Лидки, но никто ее не поддержал. Девчонки переводили взгляд с Коли на дверь подъезда, за которой скрылась Лидка, не зная, как теперь быть. Остаться здесь и смотреть, как он бросает мяч в корзину? Они тихонько шептались.

– Ну и куда ты припустила? – крикнула Женя, снова забежав в подъезд.

– Этот твой брат сказал, что я ему нарисовала это уродское сердце!

– А это не ты?

– Спятила, что ли? С ума съехала? С какого перепугу я буду ему сердца малевать?

– С такого, что ты в него втюрилась!

– Нет!

– Да, а обещала не втюриваться!

– Я и не втюривалась! – прокричала Лидка, подскочила к почтовому ящику номер двенадцать и принялась запихивать туда листок. Жизнь уже изрядно его пожевала, и он не желал запихиваться, а только больше мялся.

– Что ты делаешь?

– «Я возвращаю ваш портрет»! – крикнула Лидка, и лист наконец засунулся полностью.

– Он тебя прибьет, – рассмеялась Женя, представив лицо брата, когда он снова увидит этот листок с дурацким сердцем.

– Ну и пусть прибивает, – отрезала подруга и оттряхнула руки, как бы говоря: «Дело сделано».

– Пусть прибивает? Значит, точно влюбилась.

– Да не влюбилась я! Нужен он кому! – взбеленилась Лида и поскакала по ступеням вниз. Женя пошла за ней из любопытства. Злость на подругу прошла, теперь ей было с одной стороны смешно, с другой – интересно посмотреть, что произойдет дальше. Она вышла на улицу.

– Письмо вернулось адресату! – услышала Женя звонкий голос Лидки и моментально перевела взгляд на Колю, предвкушая выражение его лица.

– Ты что-то сказала, малявка? – переспросил он и забросил трехочковый.

– Письмо вернулось адресату, – не без удовольствия повторила Лидка и уставилась на парня с мстительной ухмылкой.

– Сейчас пойдешь, – спокойно, с расстановкой, проговорил Коля. – И достанешь из ящика этот мусор. Считаю до трех.

– Не пойду, – Лидка упрямо сложила руки на груди. Женя стояла рядом и улыбалась: так его!

– Раз, – он принялся ритмично отстукивать мячом по асфальту. Получалось у него это мастерски. Девчонки засмотрелись. У Лены, неказистой девочки с жиденькими волосами, затряслись коленки от этого стука в сочетании с его угрожающим «раз». Она бы точно струсила, а Лидка ничего, стоит, как вкопанная, и ухом не ведет.

– Два, – он ускорил темп, мяч заходил вверх-вниз, как игрушка йо-йо.

– Дашь мяч погонять? – спросила Лидка и ухмыльнулась. Коля бросил на нее темный взгляд.

– Три.

Мяч перестал скакать, остался в руке у Коли. Девчонки напряглись, а Лидка с деланным равнодушием смотрела на парня.

– Бессмертная, что ли? – спросил он, подойдя к краю заборчика.

– Боишься выбраться из загона? – спросила в свою очередь Лидка, кивнув на заборчик, который их отделял друг от друга. Коля с силой запульнул мяч в противоположный конец коробки и одним махом перепрыгнул заборчик.

Девчонки все, как одна, завизжали и кинулись врассыпную, даже Лидка. Она отбежала на несколько метров, обернулась и захохотала.

– Не поймаешь!

Коля стоял, уперев руки в боки, и смотрел на нее, как на дурочку. Сделал резкий шаг к ней, она взвизгнула и убежала за угол дома.

– Ну и дура у тебя подруга, – сказал он Жене.

– Да, – подтвердила та. – Втюрилась в тебя, как стрекозиха.

– Почему как стрекозиха? – усмехнулся Коля.

– Тебе она тоже нравится?

– Сбрендила? У меня их и так немало, зачем мне еще этот мелкий довесок?

– Ага, немало у него.

– Сомневаешься?

– Не сомневаюсь.

– Так-то.

– Не сомневаюсь, что у тебя вообще никого нет.

– Иди уже отсюда, пока не получила, – Коля отвернулся от сестры, принялся молотить мячом по асфальту.

– Да ты же у нас такой добрый! – издевательски воскликнула Женя, отойдя, впрочем, на безопасное расстояние от брата. – Никогда никого не тронешь. Только кажешься злодеем, а в душе у тебя растут и благоухают розы.

Коля взглянул на сестру исподлобья:

– Завязывай с книгами, сестричка, – и забросил трехочковый.

Нина Степановна все это время провела у окна, приоткрыв створку, чтобы было слышно.

«Я бы тоже хотела, чтобы он считал до трех, а потом вот так выпрыгнул, – думала она, скребя ногтем по стеклу. – Только я бы не убежала, а посмотрела, что он со мной сделает».

Нина Степановна мечтательно вздохнула.