Глава 1.
Нет ничего глупее, чем покупать что-то на вырост и про запас. Я помню, в своё время мне понравилось кольцо. Старомодное мужское кольцо, сделанное из нержавеющей стали. Оно не подходило мне по размеру, было большим, а потому прячущийся в переулке торгаш хотел сунуть его обратно к себе за пазуху. Но в тот момент мне стало так страшно остаться без желанного сокровища, что я начал сбивчиво объяснять, что беру кольцо в подарок для друга и оно мне очень-очень нужно. Именно это кольцо и никакое другое. Так что да, мне продали безделушку. Но что с того? Спустя десять лет, я всё равно не могу надеть его и не только потому, что украшения не принято носить, но и потому, что кольцо до сих пор мне ужасно велико. Зря я мечтал, пальцы у меня так и не стали пухлее. И теперь то, что кольцо бесцельно лежит в шкатулке, гнетёт мою душу. Ведь почему-то никто не покупает машину про запас. Никто не говорит: «Да, я боюсь садиться за руль, но вдруг в какой-то момент мои мысли изменятся? Что, если мне захочется водить транспорт? И вообще, хорошо бы запланировать покупку парашюта».
Чёрт! Почему же с другими вещами так?
– Мистер Альберт, я к вам обращаюсь, – напомнил о себе сотрудник контроля и поглядел на меня ещё более строго.
– Да, простите.
Не стоило его злить. Никого здесь не стоило злить. Если ты попал к следователю, то это первый шаг к тюрьме. Нужно быть покладистее.
– Итак, мистер Альберт, шестого июня две тысячи двести двадцать шестого года система зафиксировала, что вы приобрели вторую за полгода рубашку одного и того же размера.
– Да, но у меня была в том необходимость. Моя порвалась в районе шва.
– Вы написали претензию производителю?
– Нет, но… я, правда, хотел. Просто побоялся. Меня пугают официальные процедуры.
Изображать из себя зажатого стеснительного парня было не сложно. Мне было под тридцать, но я до сих пор выглядел как худощавый выпускник школы. Наверное, повезло с генетикой. А испытываемый мною испуг способствовал созданию впечатления робости.
Следователь, однако, не изменился во взгляде.
– Месяцем ранее вы тоже занимались покупками, – он сверился с показаниями на планшете. – В тот раз спортивная обувь, кроссовки.
– Доктор сказал, что мне стоит заняться бегом. Бег может быть полезен для моего здоровья.
– Вы юлите, мистер Альберт, – откладывая в сторону планшет, сказал следователь и, сцепив руки в замок, наклонился в мою сторону. – Ради своих прихотей вы готовы покупать ненужные вам вещи. Вы бесцельно тратите ресурсы планеты. Вы заставляете общество работать на вас.
– Простите, сэр, но это не так.
– Разве? Разве вам есть дело до того, что для производства каждого предмета требуется энергия? А из чего она образуется? Помните?
От того, как он так наседал на меня, у меня словно язык отнялся. Я не мог вымолвить ни слова, а потому только утвердительно закивал головой.
– Да, мистер Альберт, мы с вами живём не в двадцать первом веке и не на благословенной прародине человечества. Вокруг нас другая планета, и здесь мы вынуждены производить даже дополнительный кислород. А источник энергии только один и, увы, он ведёт к радиоактивному загрязнению. Но нет, вы готовы искусственно завышать спрос! Вам не жалко этот мир так же, как людям прошлого столетия их мир. Вы готовы уничтожить экосистему из-за своей алчности. Вам всё равно, что из-за своего эгоизма, вы можете оставить в космосе ещё одно кольцо астероидов.
Я чувствовал, как быстро колотится моё сердце. Мне было очень страшно. Я не хотел в тюрьму. Я не хотел, чтобы там меня истязали тяжёлыми работами. Я не хотел, чтобы моё тело отправили на органические удобрения. Мне жить хотелось. Жить!
– Сэр, мне бы такое даже в голову не пришло, – пролепетал я. – Это не так.
Следователь смерил меня цепким взглядом, но, если бы они нашли мою кладовую, то этого разговора не состоялось бы. У них пока на меня ничего нет, только подозрения. Будь спокойнее, Альберт. Будь спокойнее.
– Можете быть свободны, – после долгой тишины, наконец, сказал допрашивающий меня тип.
От испытываемого облегчения я был готов только что не взлететь. От счастья тело словно потеряло вес. Я буквально-таки вспорхнул с кресла. Мои невесомые ноги устремились к выходу. Однако, стоило мне открыть дверь, как следователь окликнул меня, и я, ощутив пробежавший по спине холодок, вынужденно обернулся.
– Мистер Альберт, я видел многих, подобных вам. Я знаю, вы лжёте, а потому однажды мы свидимся вновь. Вы ведь не сможете остановиться, мистер Альберт. То, что вы считаете влечением к прекрасному, на самом деле неизлечимая болезнь. Её прогресс не останавливает даже угроза близкой смерти.
Мне пришлось демонстративно нахмурить брови, как если бы я был возмущён, но на деле у меня даже пальцы затряслись от страха. Чтобы скрыть это, я поспешно вышел из комнаты в коридор и зашагал вперёд по нему, едва различая дорогу перед собой. От страха меня мутило, люди начали на меня поглядывать.
«Будь спокойнее, Альберт», – приказал я самому себе, но толку это принесло мало. Разве что шагать я стал не так быстро, в остальном мой организм меня подводил. Тело потряхивало, нос вдыхал воздух значительно чаще, чем следовало. Щёки и то раскраснелись. Мне ужасно хотелось ополоснуть лицо водой, это помогло бы мне снять нервное напряжение. Увы, подобное можно было сделать только дома. Я мог нарваться на какую-нибудь камеру, и тогда отвертеться от пустой траты ресурсов уже бы не вышло. С поддержанием чистоты тела справлялись специальные обеззараживающие кабинки, поэтому использовать питьевую воду для приведения себя в порядок… в нашем мире и в наше время это считалось преступлением.
Выйдя на улицу города мне даже дышать стало легче, хотя состав воздуха нисколько не изменился. Специальные устройства распыляли один и тот же газ, что внутри помещений, что вне их. Даже аромата у него не было. Лишь изредка, вот как сейчас, можно было ощутить посторонний запах.
«Клубничное мороженое», – провожая жадным взглядом одетого в школьную форму подростка, сглотнул я слюну. Но ребёнок этого не заметил. Он продолжал хвастливо рассказывать друзьям какая именно теорема помогла ему набрать необходимое количество баллов на итоговом тесте. Мальчик был собой горд, и мороженое в его руках доказывало, что он имеет на гордость полное право.
… За курс обучения в школе, мне целых семь раз довелось попробовать мороженое, но вела меня вперёд не тяга к знаниям. Мне просто хотелось выделиться, мне хотелось познать вкус чего-то недоступного для других, вот я и старался вовсю, покуда не получил в свой адрес самый первый упрёк. Моя целеустремлённость привела к тому, что во мне заподозрили нездоровый эгоизм. А там я нарвался и на разговор с психологом. Моё будущее оказалось под серьёзным вопросом вследствие этой беседы, но я… мне хватило ума тогда вновь затесаться в «среднячки».
Помотав головой, я понял, что вот-вот сорвусь. Мой страх истончился, и теперь меня поглощала ненависть. Я вдруг возненавидел всё вокруг, включая ничего мне не сделавшего школьника, что так весело болтал с друзьями и лизал своё клубничное мороженое. Ему было хорошо. А вот меня поглощала обида, и, будучи, расстроенным донельзя я решил, что не пойду домой. Ноги сами понесли меня в парк. Там я (благо был уже вечер, и никто не мог высказать мне укор, что я бесцельно трачу рабочее время) сел на скамейку. Скамейка была такой же, как и везде. Пластиковая, белая, с плавными изгибами линий и без спинки, чтобы ни в коем случае не возникло желание сидеть на ней дольше необходимого. На этой скамейке нельзя было толком отдохнуть, но я пришёл в парк не отдыхать, а думать.
Некогда мир был основан на потреблении. Человек брал то, что хотел, и тогда, когда хотел. Люди эволюционировали с этим качеством. Люди на протяжении тысяч лет взращивали своё эго. Но почему теперь, когда стало необходимо побороть свой природный инстинкт, никто не вспоминает об этом? Отчего приходится жёстко ломать своё нутро, а никто даже не посочувствует? Потребление и эгоизм заложены в саму суть человека, так как можно верить, что их нам способна заменить идеология?
– Не трогай, Мария. Это общая игрушка. Раз её взяла Клара, то тебе нельзя её отнимать, – сказала воспитатель девочке и украдкой взглянула на меня. Моё присутствие в парке её нервировало. Я слишком долго (и отнюдь не тайно) наблюдал за играющими детьми. Женщина не понимала моего внимания. Она не понимала, что я должен, я должен был понять…
Между тем маленькая Мария горько заплакала. Ей было около трёх лет, а потому её разум только учился воспринимать тот факт, что своих вещей у неё почти не будет.
– Но я хочу играть с этой куклой, – от обиды выпятив нижнюю губу, плаксиво заявила девочка.
– Ресурсы не позволяют изготавливать для каждого ребёнка отдельную игрушку. Поэтому если ты не играешь с ней всё своё время, ты должна делиться.
– Но я хочу куклу!
– Я вижу это, но куклу ты возьмёшь только тогда, когда с ней наиграется Клара. Однако, давай, сделаем время ожидания короче? Давай, я научу тебя чему-нибудь новому?
– Не хочу, я буду ждать свою куклу, – заупрямилась девочка.
– Кукла не твоя, – рассердилась воспитатель и даже погрозила пальцем, прежде чем мягко улыбнулась. – Но ты молодец, что поняла важность ожидания. Можешь смотреть на часы и запоминать.
– Что запоминать? – утирая сопли кулачком, поинтересовалась малышка.
– Например, сколько в сутках часов. Ну-ка, сколько?
– Двадцать? – прозвучало неуверенное предположение.
– Нет, двадцать три. В сутках двадцать три часа и тридцать девять минут. Эх, ну когда же ты это запомнишь? Мария Кюри, право слово, лучше бы ты элементарное запоминала, а не про куклы думала.
Поучение прозвучало зря. Пытаясь выразить протест, девочка заплакала ещё горше и запричитала: «Куклу, куклу хочу». Её плач резал по моим нервам. Он заставил меня вспомнить, почему я по‑прежнему не сдаю свой генетический материал для восполнения популяции человечества. Я эгоист. Мне не только хочется растить своего ребёнка самому, так как я хочу прививать ему те качества, которые хочу видеть в нём я, а не общество. О нет, мне противна мысль, что для меня невозможно будет дать этому ребёнку всё, чего он или она только пожелают.
Ужас, ужас какие кощунственные мысли!
Я нервно провёл пятернёй по волосам и постарался понять, почему так и не вырос. Как так вышло, что остальные люди вокруг меня смогли перебороть своё эго, смогли отказаться не только от лишних, но даже от большинства личных вещей, а я нет. Неужели я настолько дикарь? Я первобытный человек?
– Мистер Альберт Эйнштейн?
Я поднял взгляд от земли и увидел, что слева от скамейки, на которой я расположился, теперь стоит мужчина. Воспитательница и дети куда-то ушли, а он вдруг появился. Ничем непримечательный тип. На нём была серая роба служащего порядка, но, судя по нашивкам, самого низшего уровня. На таких людей обычно внимания никто не обращал, а этот ещё и внешне оказался крайне неприятным на вид. Одутловатый какой-то, плешивый.
– Эм-м, идёт проверка покрытия скамеек на наличие вандальных надписей, и я мешаю? – предположил я, отчего мужчина подошёл ко мне.
– В таком случае, я не назвал бы вас по имени.
– О, так вы меня узнали? – приподнялись мои брови в удивлении, прежде чем рот озвучил самое важное: – Не знаю, где мы могли встречаться, но сейчас я не расположен к общению.
Если говорить начистоту, то «не был расположен к общению» я не только в настоящий момент, у меня в принципе не было друзей. С моими привычками подобная роскошь была недопустимой глупостью.
– Мы с вами ни разу не встречались лично, – между тем нахмурился незнакомец и даже презрительно фыркнул: – Пф-ф, да как вы ещё не кормите своим телом растения на грядках с такой-то внимательностью?
– Эм-м, простите, – оторопел я и оттого быстро заморгал. Зато голос незнакомца зазвучал жёстко и требовательно, хотя такой тон нисколько не соотносился с его неприятным внешним видом.
– Вы Альберт Эйнштейн номер семь тысяч пятьсот сорок один?
– Да, это моё имя.
Имя, которое мне никогда не нравилось. Я понимал, что требование называть детей именами известных личностей, отличная штука. Во всяком случае, мне не был знаком ни один человек, который в своё время не выяснил бы биографию своего тёзки или тёзки друзей. Это основательно способствовало сохранению и распространению знаний. Это должно было мотивировать людей становиться лучше. Но… практика доказывала, что теория не сработала так, как надо. Уже очень давно не происходило никаких значимых открытий, да и вообще достижений в науке не было. Мы просто жили или, вернее, выживали в чужом для себя мире. А потому представляться другим пародиям на гениев великим Альбертом Эйнштейном мне не нравилось. В конце концов, в его портрете я не видел ни одной примечательной черты, а ценил я только внешность. Из-за этой своей особенности мне всегда хотелось быть кем-то другим. Например, кем‑то вроде Николы Теслы.
– Я Никола Тесла номер девять тысяч ноль пять.
Моей зависти не было предела. Ну почему кому-то так везёт? Несправедливо до слёз!
– Я знаю, что вы недавно были у следователя, – продолжил между тем этот тип.
– И что? – нахмурился я.
– То, что мы ищем таких, как вы.
– Ну знаете, – достаточно громко возмутился я, но потом приглушил голос. Не очень‑то следовало распространяться, что я под подозрением службы порядка. – Я слышал про такие тайные сообщества. Слышал, что люди сами стремятся вершить правосудие, но прекращайте свои глупости, оставьте все разбирательства властям. И да, ко мне больше не подходите. Не смейте.
– Хм. Да, я из тайного сообщества, но не того…
– Оставьте меня в покое, – вставая с лавочки, я отступил на шаг назад от этого человека. – Меня отпустили, так как я ни в чём не виновен. Слышите, не виновен!
– Как и все мы, – как-то зловеще усмехнулся Никола Тесла, прежде чем приоткрыл складку робы. На обратной её стороне были приколоты сверкающие камушками серьги, новёхонькие цветные шнурки и другие мелкие, но запрещённые безделушки.
Я аж побледнел от вида этого богатства. Взгляд сам собой метался от предмета к предмету, но страх… страх был сильнее желания приобрести новое сокровище. Я крепко сжал ладони в кулаки и выпалил:
– Если это проверка, то вы зря тратите время! Я не причастен к перерасходу ресурсов. Я не виновен.
– Да, Альберт Эйнштейн, это проверка. Но проверка не такого рода. Меня отправили выяснить, хватит ли у вас духу присоединиться к сопротивлению. Анализ вашей личности показал, что вы можете стать отличным сотрудником, что вы подходите нашей организации. Но вопрос в том – хватит ли у вас смелости изменить свою жизнь?
– Бред, – замотал я головой. – Что ещё за организация?
– Её составляют люди, которые не хотят больше экономить. В ней люди, которые хотят жить так, как было запланировано природой – мы хотим обладать, радоваться, чувствовать вкус жизни. Разве у вас не такие же стремления?
– Нет, – состроил я каменное лицо. – Вы ошиблись, я не такой. И вообще, не думайте. Я не куплюсь на вашу сказку!
Мне показалось, что я раскусил хитреца, а потому на моём лице возникла широкая улыбка. Я чувствовал себя так, как будто ловкой змеёй ускользаю от опасности обратно к себе в нору. Мне так и виделось, что этот Никола Тесла уйдёт ни с чем. Но нет, ему довелось заронить в меня зерно сомнений. Да и мои заверения в невиновности никак не поколебали его уверенность.
– У вас нет выбора, Альберт Эйнштейн. Вы под прицелом системы. Без нашей помощи следователи ни за что не оставят вас в покое, так как нынешний разговор в участке отнюдь не закончился для вас желанным избавлением от внимания полиции. Наоборот.
– Меня отпустили, – едва не скрипя зубами, напомнил я.
– Вас оставили в покое только за тем, чтобы поглубже копнуть под вас. Найти ваших поставщиков, возможных друзей по интересам. Полиция хочет получить не только вас, вот следователь и сделал вид, что отступился. Но это не так, и вскоре вы поймёте это сами. Да-да, Альберт Эйнштейн. И молитесь, чтобы к этому моменту для вас уже не было слишком поздно.
– Я не верю вам.
– Вы имеете на это право, – пожал Никола Тесла плечами. – В той организации, в которой я состою, есть право на личный выбор. И всё же, если вам дорога ваша жизнь, приходите на Брайтон Бич двадцать шесть. Это в районе Голливуда.
– Я не приду.
– Придёте, – улыбнулся мужчина. – Вопрос в том – будет ли вход в Рай для вас ещё открыт.
Сказав так, этот человек вернул робу в прежнее опрятное состояние и, тихо насвистывая какую-то весёлую мелодию, пошёл по тропинке прогулочным шагом. Его уверенность в себе породила во мне глубокие сомнения. Я всерьёз встревожился да так, что снова задрожал всем телом.
«Успокойся, успокойся, Альберт», – посоветовал я себе, но внушение нисколько не помогло. Я понял, что даже вряд ли засну этой ночью настолько сильно страх проник внутрь меня.