Уходящие из города

Эпиграф: «гражданины здесь не проживают, и персоны тут не зарегистрированы» (с) мужик, за которым пришли

© Галаган Эмилия, текст, 2024

© Межова Юлия, иллюстрация, 2024

© ООО «Издательство АСТ», 2024

Часть 1. Чему научила нас трагедия У. Шекспира «Ромео и Джульетта»?

Я думаю, что Ромео и Джульетта были не правы. Ромео разлюбил свою другую девушку, и Джульетту он так же разлюбил бы со временем. А так он умер, и все. В жизни у каждого может быть не одна любовь, не стоит из-за этого умирать. Выдавать девушек силой замуж в 14 лет – это тупость.

Сергей Г.

Мне жалко всех героев, но особенно мне понравился Меркуцио. Жаль, что его убили. Веселый парень, шутил, смеялся и погиб из-за ерунды. И девушки у него не было. Ромео и Джульетта любили друг друга, им было из-за чего умирать, а он просто умер. Такие, как этот Тибальд, все время только портят всем жизнь. Ромео правильно его убил, потому что надо останавливать борзых [зачеркнуто] наглых людей.

Влад Яковлев

Я думаю, что смысл трагедии «Ромео и Джульетта» в том, что однажды ты встречаешь человека, ради которого можешь даже умереть. Ты ничего не боишься, влезаешь в чужой сад, куда-то там бежишь и что-то делаешь такое, чего вообще никогда бы не подумал, что сделаешь. Становишься смелым и не боишься даже смерти. Все люди рано или поздно умрут, не понимаю, почему все так держатся за жизнь? Тебя могут убить на войне или грохнуть какие-нибудь бандиты [зачеркнуто] или собьет машина [зачеркнуто] а умереть из-за того, что тебя разлучают с тем, кого ты любишь, по-моему [пропуск]

Я считаю, что «Ромео и Джульетта» – великое произведение о любви. В нем много настоящих чувств и есть отображение правды.

Андрей К.

Я думаю, что в том, что произошло с Ромео и Джульеттой, виноваты их родители – Монтекки и Капулетти. Они вели междоусобную войну по неизвестным причинам. Этот раздор длился много лет. Гибли люди. А влюбленные показали своим семьям, как ужасна вражда. Ценой своих жизней они примирили две враждующие семьи. Заставили всех людей задуматься о том, что любовь и добро главнее зла и ненависти, что надо прощать друг друга и жить в мире, а не вести постоянную войну. Очень жалко, что для того, чтоб люди что-то поняли, нужно, чтоб обязательно кто-то погиб.

Луиза Извозчикова

Человека можно полюбить, даже если его любить нельзя. Если даже тебе говорят, что он плохой, что он какой-то не такой, что тебе не стоит с ним общаться. Можно полюбить человека за одну секунду, потому что, как пишет Шекспир,

 
Ее сиянье факелы затмило.
Она, подобно яркому бериллу
В ушах арапки, чересчур светла
Для мира безобразия и зла.
 

Когда видишь такого человека, то уже неважно, что он из враждебной семьи и что тебе запрещают его любить. Я думаю, Шекспир хотел показать, что нельзя запрещать любить.

Лола Ш.

В гибели Ромео и Джульетты виноваты родители и их конфликт. Не надо было вести междоусобную войну.

Мать Джульетты ведет себя неправильно. Нельзя выдавать девушек замуж силой. Джульетта была бы несчастлива с Парисом, она его совсем не любит. А родителям все равно. Одна кормилица ее жалеет, как бабушка. [зачеркнуто]

Я думаю, что [зачеркнуто] Шекспир стремился показать, что [недописано]

Зато в их жизни была любовь, настоящее красивое чувство, а можно прожить сто лет и не любить никого, только есть и спать. Никому не нужна такая жизнь. Поэтому мне понравилась трагедия Шекспира «Ромео и Джульетта».

Олеся Скворцова

Полина нарисовала капустообразную розочку и написала:

Джульетта говорит, что роза пахнет розой, розой назови ее или нет. Вот вам роза от меня! Было бы интересно, если бы действительно можно было бы назвать розу другим именем – и она стала бы пахнуть по-другому. Типа называешь ее как-нибудь уруфка, и она пахнет как-то совсем-совсем необычно. Как ничто другое.

Мне очень жаль Ромео и Джульетту, их маму и папу и всех других людей из этой книги.

Олег списал абзац из учебника и сделал три ошибки.

Слова

Полина знала, что ей придется уйти.

Совсем маленькой, только научившись говорить, она стала впускать в себя те другие слова – взрослые говорили: сочинять. Ей казалось, что те, другие слова просто появляются у нее в голове, там же, где живут слова прочие, выученные раньше, растут, как грибы у крыльца, беловато-коричневые, ломкие, со злым запахом.

Полина была уверена, что все должны понимать те другие слова, потому что она их понимает. Говорила:

– Мама, на тартуфке растет уруфка! (Под окнами, на клумбе, распустилась бледно-желтая роза; откуда там этот куст – неведомо, уж точно не мать посадила: не до того ей.)

Мать спрашивала:

– Что? Не понимаю…

Полина говорила:

– Зыфрики играют! (Кузнечики стрекочут.)

Мать возмущалась:

– Говори нормально!

Полине было обидно за те другие слова, и она плакала. А потом решила прятать их в себе до случая, знала: слова пригодятся. Да, часть их умрет в неволе, высохнет, как муха между оконными рамами, но какие-то все-таки сохранятся и потом, в нужный момент, прозвучат, пойдут неуверенно, как на слишком высоких каблуках, оглядываясь и смущаясь, туда, где их всегда ждали…

Первого папу, которого Полина запомнила, звали папа Саша. Потом были папа Коля и папа Андрей, а дальше уже на «папу» Полину не вынуждали: она выросла и понимала, что перед ней очередной отчим.

Папа Саша Полинку любил бодрой, неглубокой любовью, без примесей чего-то плохого (про плохое она знала: оно случится, если кто-то захочет заглянуть к тебе в трусики или если наступишь ногой на стык плит, которыми вымощена дорожка, или если ночью посмотришь в зеркало). Поля его тоже любила. Папа Саша любил читать газеты. У него были короткие, стриженные ежиком седые волосы, почти прозрачные глаза, которые он всегда щурил, как от солнца, и привычка держать между зубами спичку, перекатывая ее из одного уголка рта в другой. Дома папа Саша всегда ходил в белой майке и темно-синих штанах. По крайней мере, таким Поля его запомнила. Он ушел, когда ей было лет пять, так что она могла и перепутать. Именно папа Саша заметил, что его падчерица легко запоминает то, что ей говорят, слово в слово. Когда вся семья смотрела телевизор, особенно новости, Полина любила повторять все, что говорила диктор. Маму это злило, и она шикала на дочь, а папа Саша смеялся. Потом он стал разучивать с Полиной статьи из газет. Особенно ему нравилась криминальная хроника. Полина, водруженная на табуретку, вещала, как радио:

– Сегодня в девять часов вечера на улице Пролетарской было совершено разбойное нападение. Двое неизвестных напали на работника завода Гидроэлектропривод, пырнув его ножом в живот. Пострадавший скончался на месте от большой кровопотери. Представители правоохранительных органов утверждают, что подобные преступления стали не редкостью для этого района, и подчеркнули, что ими будут приняты решительные меры для урегулирования ситуации…

Полина тарабанила текст легко и свободно, а папа Саша с мамой хватались за животы от хохота.

– Ой… ой, не могу! Во дает! Как там? Представители правоохранителей? Я-то сам еле выговорю, а она так и чешет, так и чешет! А я ведь всего два раза ей это вслух прочитал!

– Вот дает девка! И в кого, скажи? Вроде папашка ее был дурак дураком, да и я еле школу окончила… Полька, а Полька, ты в кого такая? Может, в роддоме подменили тебя? – смеялась мама. – Да нет, вроде моя порода: нос наш точно… и улыбка наша!

Поля смеялась вместе с мамой, тем же самым смехом, только в детской версии. Поля была вся их – мамина и пап Сашина, никто ее не подменял.

После того как папа Саша ушел, криминальную хронику Полина больше не читала. Папа Коля был скучный и Полину вообще не замечал. К нему иногда приходили другие мужики, они вместе сидели и пили, а мама приносила им с кухни вареную картошку в большой эмалированной миске.

Когда мама родила Егорку, папа Коля исчез. Вначале они с мамой долго орали друг на друга, особенно по ночам, потому что Егорка много плакал, а папа Коля кричал, что ему рано вставать на работу. Мама кричала, что ей тоже вставать, а он вообще алкаш, так что молчал бы. А Егорка кричал, что у него болит живот, что ему неудобно лежать, что он не понимает, как так вышло, что он оказался здесь, ведь ему обещали что-то хорошее и красивое – но тот, кто обещал, не отвечал, поэтому приходилось Поле. Она подходила к его кроватке, смотрела на него сквозь прутья и говорила с ним, доставая из головы самые тайные слова, неслышные. А мама кричала:

– Полька, не лезь хоть ты под руку, иди спать, бога ради! Тебе в сад скоро вставать!

Вставать Поле не нравилось ужасно, потому что было темно и все те злые, которых много в темноте, дразнились, подхихикивая: «Нет тебе снов, нет тебе слов». Полина старалась их не замечать, потому что обычных слов они не понимали, а тратить на них сокровища – жирно будет, как говорила мама, когда Поля тянулась вилкой за второй котлеткой. В садике ей нравилось. Она хотела играть со всеми – с детьми, с игрушками, с воспитательницей, с местным растрепанным и вечно недовольным домовым. Детям нравилось, что Поля умеет рассказывать всякое подслушанное – у посторонних и потусторонних. Дети ничего не понимали, но им казалось, будто они украли у взрослых что-то очень ценное, отбежали на безопасное расстояние и дразнятся, а взрослые никак не могут этого отобрать и только ругаются от досады. Больше всего Поле нравилось играть с Владом, которому нельзя было бегать. Они строили города из песка и рисовали карты волшебной страны.

– А как мы туда попадем? – спрашивал он.

– Просто будем идти и идти, – говорила Поля. – У тебя волшебная нога. Она приведет. А я буду с тобой за компанию!

Влад ничего не понимал, но, как и всякий человек, пусть и маленький, веровал в абсурдное, а потому готовился идти и идти, вперед и вперед.

Перед новогодним утренником Полина быстро выучила слова за всех, даже за воспитательницу, и так старательно суфлировала, что затмила собой даже Деда Мороза, которого играл дворник Михалыч. Но если в детском саду Поля блистала, то в школе ей пришлось сложнее: букв было слишком много, и они, в отличие от слов, оказались настроены недружелюбно, как городские дети-задаваки, которые не хотят играть с такими, как она, «с Балбесовки». Поле не нравилось, что буквы постоянно вертелись в разные стороны и не хотели смотреть друг на дружку. Например, эти две дурочки «б» и «в», которые почему-то стояли друг за другом («б» буравила взглядом затылок «в»), вместо того чтобы развернуться лицом к лицу и вместе сесть пить чай (тем более что вместо стола можно взять букву «т»).

Полина не любила писать, ее буквы выходили мятыми и звучать должны были как жеваная магнитофонная лента. Конечно, она все-таки научилась читать, писать и перебираться из класса в класс – благо память легко позволяла зазубривать даже то, чего она не понимала – правда, и забывала Полина легко и навсегда, как будто все прочитанное, как поезд на железнодорожной станции «Сортировочная», стояло у нее в голове каких-то две-три минуты, а потом уносилось вдаль, стуча колесами и гудя «ту-ту!».

Но не все можно вызубрить – существует еще и математика. Для того чтобы понять ее, нужно было открыть в голове заветную дверку, а Полина не могла этого сделать: тогда оттуда сбежали бы остатки тех других слов, запертых до особого случая. Так что с математикой у Полины не ладилось, но это их обеих (и Полину, и математику) не слишком печалило (печалило разве что Кторию Санну, математичку, носившую химическую завивку, очки в толстой оправе и пушистые мохеровые свитера). У Влада, с которым Полина училась в одном классе и сидела за одной партой, с математикой дела обстояли не лучше, поэтому они с Полиной развлекались тем, что читали учебник по алгебре, заменяя все существительные словом «жопа», так что у них получалось: «Начертите жопу АBСD. Проведите жопу к жопе АВ», и они ухохатывались, утыкаясь лицами в парту. На литературе Полина всегда с выражением читала стихи, что очень нравилось Ольге Борисовне, их учительнице, высокой и худой даме в черном, из-за чрезмерной экспрессивности постоянно махавшей, как мельница, тонкими руками в узких рукавах.

Когда они в седьмом классе ставили отрывок из «Ромео и Джульетты», Борисовна даже выбора не оставила, сказав:

– Полина, ты Джульетта!

Полина спросила:

– А можно, Лола тоже кем-то будет?

Тогда Полина уже дружила с толстой Лолой Шараповой (к глубокому, очень глубокому разочарованию Влада, который ничем этого не показывал, предпочитая гордо страдать молча).

– Пусть будет кормилицей.

Влад хотел играть Ромео, но Ольга Борисовна воспротивилась:

– Мелковат. Джульетта на полголовы выше. – И назначила на роль Ромео Андрея Куйнашева. Наверное, потому что у него было вечно серьезное лицо, а Ромео предстояло умереть. Так или иначе, текст он выучил, хотя читал безо всякого выражения, словно колотил палкой по пустым консервным банкам.

Все говорили, что Полина была такой милой Джульеттой, что хотелось плакать. И плакали, плакали все: и Ольга Борисовна, и Ктория Санна, и похмельный историк, и беспалый трудовик, и директор школы. Жаль только, что Полинина мама не пришла на спектакль, потому что возилась с маленькой Лизкой, очередной сестричкой, прижитой от очередного отчима. Но это ничего, Полина не обиделась. Она вообще никогда не обижалась, ни на кого.

Полина их всех ужасно любила.

«Милые, милые папа Саша, папа Коля, отчим, Егорка, Лизка, мама, Влад, Лола – и все-все. Мне так жаль, что пришлось уйти! Так бесконечно жаль! Но это было нужно. Я должна была вернуться туда, куда шла, и донести слова. Но мне так бесконечно жаль…»

И потом, когда незадолго до выпускного Полина пропала навсегда, – все тоже плакали…

Мы ищем тебя

Вечера, когда отключали электричество, запомнились Андрею острее всего; тогда, в девяностые, в Заводске это часто случалось. Людям будто давали понять, что света в мире не так много, как хотелось бы, и приучали выживать во тьме. И ее, тьму, приучали к людям, к этой странной добыче, одновременно пугливой и дерзкой. Тьма неуверенно трогала их медвежьей лапой, пока не зная, съедобны ли: вон болтают чудно и смешно ручками-ножками машут.

Главным источником света для Андрея была мама.

Со свечами не ладилось: мама, даже если покупала их, в нужный момент не могла найти, не помнила, куда положила, и металась по квартире в темноте, натыкаясь на все подряд, пока не отчаивалась. И потом: найдешь свечи – ищи спички, которые тоже, как назло, куда-то пропали…

После бесплодных поисков мама садилась к Андрею на кровать, обнимала его и начинала рассказывать. У нее был дар говорить как по писаному, легко сочинять истории, выдыхать их как воздух. А еще она читала стихи и умела петь. У нее была гитара, и хотя в темноте играть у мамы получалось плохо (да и при свете тоже), она все равно пела песни про походы, лес, елки, лыжи и всякое такое. Отец тоже любил послушать, как мама поет, и подпевал, мимо нот, как будто пытался пьяным надеть пиджак и не мог попасть в рукав. От его пения мама смеялась, и ее смех был похож на елочную гирлянду, мерцающую разноцветными лампочками.

Андрей чувствовал себя таким счастливым, что пусть бы света вообще не было больше никогда. Хотя без света не работал телик, а телик Андрей любил, особенно фильмы про приключения.

Однажды, когда они втроем так тихонько светились в темноте, к ним в дверь постучали. Мама сказала папе:

– Дима, не надо!

Ее круглые очки тревожно блеснули стеклами.

Но папа все равно пошел открывать. Не мог поступить иначе: он же мужчина. Если что, он должен был сразиться с захватчиком. Мама побежала за ним: она же женщина, и без нее захватчика не победить. И Андрей побежал за ними в надежде, что все-таки они вдвоем не справятся и тогда на сцену выйдет настоящий герой.

Но это был не захватчик, а Нелли Артамоновна – их соседка сверху. Маленькая бабулька с белыми-белыми волосами и морщинистым личиком. Она всегда и всем говорила «вы», даже Андрею, который тогда ходил в детсад; за эту честь, явно чрезмерную, он и запомнил ее на всю жизнь.

И вот тогда она сказала:

– Простите, что потревожила, умоляю! У меня беда! – Она сжала сухонькие маленькие ручки и прижала их к сердцу. – Снежок сбежал через форточку! Он замерзнет на улице! Помогите его разыскать, я прошу вас!

Папа тут же надел куртку, и мама – пальто, даже Андрей стал быстро одеваться.

– Он домашний, совсем домашний котик! Он заблудится и замерзнет!

– Особые приметы? – деловито спросил папа.

– Беленький! – выпалила Нелли Артамоновна. – Серое пятнышко на спинке.

Папа вздохнул. Весь двор был покрыт снегом, на котором белый кот особенно заметен.

– Давайте разделимся! – предложил Андрей. (Очевидно, сказалось влияние не-отечественного кинематографа.)

– Вы с мамой смотрите в той стороне, – согласился папа. – А мы пойдем в эту!.. Обойдем весь двор и встретимся у беседки, чтобы провести оперативное совещание.

Андрей с мамой пошли вдоль дома.

– Кис-кис-кис-кис! – шептала мама. – Кисонька, ты где?

Пару раз на ее зов выглянули из подвала несколько бродячих котов, но, не увидев у мамы в руках еды, оскорбленно спрятались обратно.

Андрей шел-шел, а потом взял и задрал голову, а там…

– Следы! – вдруг звонко вскрикнула мама. – Следы! Вот ты где!

Ее руки раздвигали голые ветки куста, среди которых можно было разглядеть два круглых желтых глаза и серое пятнышко.

– Иди сюда, иди! – говорила мама, но кот шипел и забирался еще глубже в куст. – Ай, чуть глаз не выколола. Очки! Упали! Где?

Тонкие черные ветви только казались слабой преградой, они кололи и царапали маму и Андрея, который пытался ей помочь.

Папа и Нелли Артамоновна подоспели вовремя. Они принялись подбираться к коту с другой стороны куста. В конце концов мама, как самая настойчивая, схватила беглеца за холку, за то самое серое пятнышко, и выдернула из веток. Кот попытался извернуться и вырвался бы, если бы его тут же не перехватил папа – и не голыми руками, а курткой, которую он накинул на кота, как мешок.

Снежок бился в папиной куртке с отчаянием плененного дикого зверя, мама смеялась, поправляя растрепанные ветками волосы (очки она уже нашла, они повисли на ветке, зацепившись дужкой), а Нелли Артамоновна повторяла:

– Спасибо! Ах, негодник, оцарапал вас!

Они зашли в дом и отправились к соседке – праздновать счастливое возвращение сокровища. Нелли Артамоновна долго извинялась, что к чаю ничего нет, только черный хлеб: у нее хватает только на хлеб для себя, а для Снежка она берет куриные лапы и головы. Андрей с родителями пили слабый старушечий чай из белоснежных аккуратных чашечек, а миленький пушистик Снежок с ужасающим хрустом разгрыз куриную голову, издавая утробное рычание. (Если вы не знаете, кого в этом мире бояться, бойтесь котов!)

Когда они вернулись домой, мама сказала:

– Какая нищета, хуже, чем у нас, давай ей чем-нибудь поможем!

Папа поцеловал ее в макушку, как делал всегда, просто потому что мама была ниже его ростом.

В ту ночь во сне Андрей увидел то, что потом ему очень часто снилось, но никогда больше не встречалось в реальности: огромную бело-голубую летающую тарелку, повисшую в черном небе над их двором.

Пока они с родителями искали кота, инопланетяне искали их.

Быть может, у них было какое-то важное послание для всего мира, но получить его Андрей не смог: отвлекся на Снежка в кусте. Слишком по-детски, слишком по-человечески…

Собрано

Кубик Рубика не игрушка, а наказание.

У Влада он был в детстве. Уже тогда Влад понимал: это подарок «на отвали», чтоб он чем-то занимался и не мешал взрослым разговаривать. Славка умел собирать кубик – он делал это легко, быстро, но всегда одинаково. Проще говоря, знал способ. А Влад никак не мог его запомнить, а никто не объяснял, наоборот, Славка собирал кубик нарочно как можно быстрее, чтоб Влад не успел сообразить, что за чем.

– Если я объясню, какой толк будет в том, что ты повторишь за мной? Свои мозги развивать надо!

Вообще, из слов окружающих выходило, что Владу надо развивать все:

– Тебе надо развивать аккуратность. И координацию, – говорили, когда Влад проливал воду, наливая из кувшина в стакан.

– Тебе надо развивать внимательность, – когда уходил из дома без ключа.

– …и чувство вкуса, – когда он искренне не понимал, почему нельзя пойти на улицу в пижаме с Микки-Маусом.

Влада поглощала черная тоска при мысли, что в нем столько всего надо развивать, а от тоски хотелось хоть чем-то себя занять – сгодился и кубик Рубика. Ну и во взрослые разговоры не лез, пока вертел.

От других детей (в частности, от Полины, своей подруги со времен детского сада) Влад слышал, что они учили стихи (и не только) и рассказывали их, стоя на табуретке. Это было так странно, что он даже не смог понять, как к этому относиться. Его мама едва ли стала бы слушать стихи – и уж тем более едва ли стала бы слушать Влада. Мама даже Славку не особенно слушала, хотя тот много читал и, если говорил, то что-нибудь умное, например про причину вымирания динозавров. Мама все время была занята: Владов отец сгинул и мама тащила семью одна, торгуя шмотками на вещевом рынке.

Кубик Рубика Владу нравился и в то же время бесил. Когда он впервые собрал одну грань, он ужасно гордился собой. Но на этом его успех закончился: Влад решился просто оборвать с граней кубика липкие квадратики и переклеить их так, как будто он его собрал. Результат надругательства выглядел ужасно, и вдобавок все пальцы стали липкими от противного белого клея.

– Мне казалось, что уж эту игрушку нельзя испортить, – сказал Славка. – Но ты справился, поздравляю!

У Влада не хватило смелости попросить у мамы новый кубик Рубика – не имея представления о цене вещей, Влад боялся, что кубик стоит целое состояние, и мама, как обычно в такой ситуации, скажет:

– Ты думаешь, я деньги печатаю?

Поэтому Влад научился представлять, как крутит кубик, собирал его в своей голове, сбивался, снова представлял и даже, ему казалось, придумывал схему сборки, но когда пытался еще раз мысленно повторить все повороты – понимал, что ошибся. В какой-то момент он стал таким молчаливым, что это встревожило маму – она стала его тормошить:

– О чем ты там думаешь? Ты хоть не с задержкой в развитии? И так проблемный! Сидит, сопит и ушами дергает – вот горюшко!

Влад только вздыхал, вращая мысленный кубик.

Через несколько лет у них со Славкой появился тетрис. Разумеется, первые пару недель Славка играл сам, не выпуская игрушку из рук, но потом ему надоело – и наконец-то возможность поиграть появилась у Влада. Но вытеснить кубик Рубика из его сознания тетрису было не дано: всякий раз, когда Влад думал о чем-то слишком сложном, в мыслях у него сам собой начинал вертеться кубик Рубика.

Потом, став взрослым и вообразив себя философом, Влад пришел к мысли, что все в мире имеет какой-то свой цвет и все события, происходящие с людьми, могут быть приравнены к сборке кубика Рубика. Может быть, вы сейчас здесь – потому что кто-то пытается собрать красную грань; и вы пока временно переброшены на другую сторону. Но в идеале однажды вы должны встать в окружении других красных квадратиков. Просто крайне сложно сделать так, чтоб совпали все грани и никто не оказался зажатым в угол на поверхности чужого цвета. Может, бог собирает мир именно так – как Влад когда-то пытался мысленно сложить кубик Рубика. Хотя, скорее всего, бог больше похож на Славку, который делает это легко и быстро, но считает, что мы должны развить свой интеллект и собрать все сами, а у нас почему-то не получается.