Tsitaadid raamatust «Девятый класс. Вторая школа», lehekülg 2
Когда идут стихи, это как карабкаешься куда-то вверх — то легкость нездешняя, то дыхание сбивается и можешь сорваться.
ночевали мы на вокзале, расстелив на полу свои спальники. Перед тем на Невском наши девчонки дарили ничего не понимавшим ментам цветы, которые накануне мы купили родителям. Это был, конечно, типичный перформанс, только слова такого в русском языке еще не было.
Двойки он ставил редко и неохотно. Когда одной девице он все-таки влепил неуд и она, вернувшись на место, еле слышно прошипела: «Дурак», Сивашинский услышал нелестную оценку и воскликнул: «Таки да! Таки дурак — раз не смог тебя научить решать такие простенькие задачки!»
Может и нет волшебных стран, кроме детства. Даже если через него проехал Ленин на велосипеде.
Сивашинский млел, когда девочка решала задачу не просто правильно, а еще и красиво. Тут он говорил: «Дай бог тебе здоровья и хорошего мужа!» И хотя сегодня его пожелание кажется весьма даже мудрым, тогдашних восьмиклассниц и особенно восьмиклассников это очень смешило.
Изредка она вспоминала, что кроме рассказа учитель должен вести опрос. Что именно с нас можно спросить, баба Ира (как ее называли) не представляла, ее вопросы заставали врасплох как содержанием, так и формой.
— Лишние хромосомы — это вам не что? — с таким вопросом однажды на уроке она обратилась ко мне.
Я не слышал, что она говорила до того, но едва ли это помогло бы. Несмотря на большой школьный опыт ответов на любые вопросы, я решительно не знал, что ответить на вопрос «Это вам не что?».
— Садись, Бунимович, медленно соображаешь, — с искренним сочувствием сказала баба Ира и уже совсем другим голосом, нежно обратилась к моей соседке по парте Марине Мдивани, любимице всей школы: — Мариночка, лишние хромосомы — это вам не что?
Озадаченная Мариночка тоже растерялась:
— Я что-то сегодня тоже медленно соображаю, Ирина Абрамовна.
— Садись, — укоризненно сказала баба Ира и с пафосом изрекла: — Лишние хромосомы — это вам не шуточки!
Одна характерная особенность нашего литератора была известна всей школе. "Отлично" он готов был поставить, пожалуй, только непосредственно Льву Толстому, себе самому — от силы четыре балла, ну а несмышленышам-ученикам...
Мы поступили все же в математическую школу, и математики у нас было очень много.Нас учили и самой что ни на есть высшей математике — согласно или уже не во всем согласно идеям создававшего математический профиль школы И.М. Гельфанда, одного из крупнейших математиков столетия. Гельфанда мы в школе уже не застали, но следы его пребывания еще были заметны.Лекции нам читал (и, кстати, неплохо) профессор-математик по прозвищу Вовуля. Приходил он на лекции в разной степени поддатости, а когда перед выпуском понадобилась его подпись на рекомендации в МГУ, Вовуля исчез вовсе. На след меня навели студенты, и я настиг его у стойки ресторана “Гавана”.
– Что это? – указывая пальцем, но не дотрагиваясь до купюры, с брезгливым ужасом спрашивает Бегемот.
– Рубль, – отвечает Зацман. Как и положено математику, он дал ответ абсолютно точный, но никак не проясняющий реальную ситуацию.
Бегемот, естественно, воспринял ответ как издевательство.
– Немедленно заберите! – грозно рычит Бегемот.
– Не заберу, – отвечает Зацман.
– Нет, заберите! – Бегемот выходит из себя.
– Не заберу, – все так же спокойно говорит Зацман и, наконец осознав, что почемуто не всем все происходящее понятно, добавляет: – Он не мой.
Его постоянно спрашивают, как сделать такую школу, дайте рецепт. Шеф отвечает односложно (отшучивается?): «Очень просто – надо собрать хороших учителей и не мешать им работать».
