Горон. Отель

© Евгений Горон, текст, 2019

© Дина Данилович, фотографии, 2019

© ООО «Издательство «Эксмо», 2020

Строгий юноша

Евгений Горон не похож на своих ровесников. Его голос, движения, выправка – тоже отдельно. Таким должен был видеться Строгий юноша, герой пьесы Олеши – ее в свое время любило поколение, которому сейчас около пятидесяти: новый, непонятный, выдержанный, металлически-светлый.

Мы помним слова Цветаевой о том, что «все поэты всех времен говорят одно. И это одно так же остается на поверхности кожи мира, как сам зримый мир на поверхности кожи поэта».

Но иногда кажется, что чем моложе и новее поэзия, тем более в текстах молодых авторов ощутим груз предыдущих опытов, поэтому от них ожидаешь либо эпигонства, либо нарочитого новаторства. Но в случае Горона это опасение напрасно. Это очевидный пример самостоятельного голоса, говорящего, конечно, о том же, но так сильно и коротко, а иногда и так отчаянно, что кажется, будто он физически страдает от вербализации того напряжения, которое и делает его поэзию столь интенсивной:

 
Вытяни из меня,
Я прошу тебя, Боже, вытяни,
Эту струнную тишину,
Неживую усталость – нитями.
 

Горон работает с ритмом, подстраивая его под свой собственный голос более, нежели под современную скорость жизни, в которой каждый человек поспешен. Он боится остановиться, скорее всего, от страха перед рефлексией, которая может затянуть в депрессивность и бездействие, а наш поэт, как мы уже говорили, интенсивен и деятелен даже в душераздирающих лирических стихах. Здесь же нужно услышать и особое сочетание сонорных и гласных звуков, а это тоже хороший проводник смыслов. Он пишет так, чтобы мы могли ощутить энергию звука и стопы, еще до того, как они сложатся в образ:

 
Будто лев,
Цирковой и косматый,
Что чует свободу
Меж прутьями,
Стоя в клетке,
Вынюхивал
 
 
Верхние ноты,
Тонкие запахи:
Мяту,
Корицу,
Плющ.
 
 
Каждый звук
 
 
В этой черной,
И синей,
И серой,
И сущей,
Что после сгорит в кармин,
 
 
В еще одну горькую астру
Угрюмого дня, —
 
 
Принимал
За свидетельство,
 
 
Знак
Твоего
Присутствия.
 

Таковы острота, пряность и цвет состояния, но они могут быть поняты только будучи проводимыми этими ритмами. В его любви есть особый вкус, этот немногословный лиризм перенаселен нечитанными прежде ощущениями. Горон не сентиментален, но поэтически нервен, жаден, напряжен, и потому чаще находит животную, биологическую метафору.

Бродский писал о том, что у всякого поэта есть свой собственный излюбленный идеосинкратический пейзаж. Горон, пока еще чистейший лирик, видит идеальный пейзаж таким образом, что главным его показателем является пустота, поскольку с населенностью людьми, строениями или перспективами он не должен резонировать:

 
Эта долгая страсть —
Все равно что зависимость,
Личная форма риска,
 
 
Драма бабочки и огня.
 

Или:

 
Останься со мной.
Здесь, в этом городе,
Есть все, что нам нужно.
 
 
Никаких людей,
Никакой смерти —
Лишь звезды,
Чьи падшие души пьем,
Принимая их за росу
После ночи любви.
 

Драма бабочки и огня, Эрос и Танатос – это и есть то главное, о чем пишут и будут писать всегда. Ритмы и образы, в которых эта тема разрешается в стихах Евгения Горона, представляют собой свидетельство совершенной новизны его таланта.

Елена Пастернак

Персонаж

 
Никакого трагичного персонажа,
Лирического героя,
Как, собственно, и геройства,
В сказанном ниже
Нет.
 
 
Да и быть не может.
Прочитай и представься,
Пожалуйста,
В этот хотя бы раз
Уже только собой.
 
 
Выпускай из себя
Этих гладких
Жеманных мальчиков,
Восстающих из красоты:
 
 
Свежих,
Срезанных, как цветы,
Вид которых —
Отнюдь не щедрая радость глаза,
Но попытка заполнить пустошь
Тех самых глаз.
 
 
В тот же час,
Как только они увянут,
Опустив пред тобой
Свои блеклые хрупкие головы,
 
 
В самый последний раз
 
 
Присягая тебе
На ненужную больше верность
И простивших бы все —
Ты только добавь воды…
 
 
Констатируй —
Себе —
Пришедшую в пору зрелость,
 
 
Им —
Засохшим —
Что это
Уже не ты.
 

февраль 2016

«Так начиналось…»

 
Так начиналось:
Было не то чтобы очень горько,
Но вязало, как от хурмы.
 
 
Время, сужаясь,
Медленно вырастало
Из нас.
 
 
Я когда приезжал
В этот сонный военный город
Посмотреть на тебя
(Так же смотрят на свет из тьмы)
В первый раз,
 
 
Мне казалось,
А уж сердце знало наверняка,
Что отныне и впредь
Ему будет ничтожно мало
Этих скромных, скупых визитов издалека.
 
 
Сердце знало о том,
Чего люди не говорят
По ошибке и просто так.
 
 
То, с чего начиналось, —
Воспаленные чувства, перрон вокзала,
Твой эмалевый взгляд (опалы и синий Кляйн),
 
 
А в моем —
Не хочу назад.
 
 
Никогда не хочу назад,
Ни на шаг.
 

декабрь 2014

Грета

 
И любой потерпевший
Расскажет тебе о том,
Как любую историю
Двух пострадавших
 
 
От рук,
И сердец,
И поступков
Друг друга
 
 
По прошествии времени
 
 
Можно рассматривать
Либо
Как нечто прозрачное,
Ценное,
Хрупкое:
 
 
Бабочку Грета Ото
И ее стеклянные крылья,
Горный хрусталь
И фиал
С заточенной в нем кровью Христа,
 
 
Либо
Как нечто стихийное,
Рвущее с жизнью,
Фатальное:
 
 
Гибель «Титаника»,
Бхола-циклон с волной в миллионы жизней
И еще с десяток природных бедствий,
Названных женскими именами.
 
 
Но, увы
Или к счастью,
Ни то,
Ни другое
 
 
Абсолютно
 
 
Не наш
Случай.
 

март 2016

Поддавки

 
Грех – сливать в поддавки унынию;
Днем отлынивал от всего:
Раздражался словами, ныл,
Что порезом – кожа.
 
 
Без тебя – ничего —
Решительно невозможно:
Ни еда, ни питье,
Ни усвоенный прежде опыт.
 
 
Я попробовал – не идет.
 
 
Все равно что жилой аварийный дом:
Света нет, коротит проводка, давно не топят —
Говорят, что снесут вот-вот.
 
 
А теперь расскажи: какой у тебя секрет?..
 
 
Я бы мог – про центральный Питер,
Стук в одиночный, в «Solo»…
О нелепом стыде дебютного разговора
(Точно школьник рифмует первый влюбленный стих).
 
 
Ветер выманил шторы —
Мы знали: уже не стихнет.
 
 
Вспоминая теперь, навряд ли бы что-то вытер.
Даже ложный финал: «Провожающие, покиньте…»
И как брел по проспекту – мнимый, худой родитель —
С опустевшей коляской в бледной худой руке…
 
 
А бездомный звенел стаканчиком вдалеке,
Сокрушенно просил: «Пожалуйста, помогите…»
 

август 2017