Loe raamatut: «Держи меня крепче…»
Доктор Вольф
Одна моя пациентка, которая долго не хотела взрослеть и от того разучилась спокойно ходить по улицам в одиночестве, вела дневник. И когда нам пришла пора прощаться, она подарила его мне. Там было много глупостей, истерик, слезливых историй из прошлого. Но одна запись все же умудрилась пробраться в мое сознание, прижиться там и даже пустить корни. И вот теперь, когда я волнуюсь или просто ощущаю себя неуютно, в моей голове сами собой всплывают ее слова, написанные каллиграфическим, очень старательным подчерком:
«Когда нам исполняется пять лет, мир нас одаривает суперспособностью видеть чудовищ. И мы невольно засматриваемся на них, притаившихся в причудливых изгибах кряжистых, будто трижды перевязанных узлом деревьях. Угадываем в полуобсыпавшейся кирпичной кладке на боку старого нахохлившегося дома. Отыскиваем в луже, среди зыбких призраков почерневших отраженных деревьев… Да и в сотнях других мест, типа лесной опушки или детской песочницы с ржавым гулким грибом-крышей, который вот-вот скособочится окончательно и придет в негодность. Он больше не будет защитником от дождя и солнца, но переродится в прекрасный щит, за которым можно прятаться, играя в снежки.
Взрослые тянут нас за руки от чудищ, и нам кажется, что это несправедливо: не дать нам дослушать истории странствий, что те шепчут нам голосами-оборотнями. Звучать это может и как порыв ветра…, и как гудок торопящейся повернуть на перекрестке машины. Быть прикосновением холодных, плюхающихся на лицо капель дождя и дыханием спящей на наших коленях, седеющей, но все еще очень зубастой собаки.
Правда состоит в том, что взрослые чудовищ не видят. Они о них забывают. Не сразу, конечно. Но текущий сквозь них мир выгрызает из их реальности с корнем и завязанные узлами деревья, и заброшенные бомжатники крошащихся домов, и уж тем более жутковатого вида песочницы, которые все дворовые кошки считали лучшим местом для раздумий определенного характера. Вода времени проносится сквозь нас неспешным, но неизменным потоком, меняя острые яркие сверкающие грани на гладкий равнодушный покой. И со временем взгляд пытается зацепиться за пейзаж, но видит лишь пыль, что покрывает окружающие поверхности…»
– Вольф, ты в порядке?
Голос Мары звучит как теплая утренняя морская волна. Моргаю. Передо мой выдвинутая полка комода, где на бархатной, словно украденной из ювелирного салона вишневой подушечке лежит целый ряд парадных запонок.
– Да, дорогая, – улыбаюсь ей, не поворачивая головы. – Просто не могу выбрать какие надеть…
– Может, третьи слева?
– Я был в них в прошлый раз…
– Тогда… бери любые… – округло усмехается она, и по секундной паузе я понимаю, что она красит губы. – Ты ж не девушка, в конце концов, чтобы полчаса пялиться на цацки, надеясь, что сделанный выбор поможет тебе продать себя подороже….
– Я тебя обожаю… – искренне усмехаюсь и, взяв третьи слева, поворачиваюсь к жене. Мара неторопливо закручивает золотистый футляр и ставит его на подзеркальник к двум другим таким же. Ее тридцатидевятилетнее лицо уже утратило девичью дерзость подтянутых линий, налилось светлой мягкостью и неожиданно стало нежным и красивым. В безжалостном свете каких-то хитрых ламп, окружающих трюмо, ее темные гладко зачесанные в сложный, тяжелый узел волосы будто сияют изнутри. Чуть откинутая голова на длинной белой шее напоминает мне скульптуры женщин на носу корабля. Светлые глаза Мары неизменно насмешничают, разглядывая меня в отражении своего зеркала.
– Завязать тебе галстук? – она небрежно перебирает кончиками пальцев крышечки флаконов духов. В свое время я на правах психотерапевта ответственно заявил ей, что каждому создаваемому образу должен быть присущ определенный запах, иначе картина будет неполной. И с тех пор моя драгоценная, во всех смыслах, жена неустанно собирает собственную коллекцию ароматов. Мне кажется, что скоро в моем доме появится отдельная комната под эти бесконечные флакончики, пробники и крохотные бутылочки, содержимое которых я практически не могу различить. Для меня почти все ее благоухающие радости пахнут простым мылом.
– А мы точно должны ехать? – тоскливо интересуюсь я, представляя, что весь вечер придется зубоскалить с обалдевшими от собственных возможностей денежными мешками, невольно борясь с постоянной легкой тошнотой, которую у меня всегда вызывает плотно прилегающая к шее одежда.
– Вольф… – Мара перестает перебирать свои флакончики и несколько напряженно поднимается на ноги, в своем закрытом черном, обтягивающим лиф и руки платье с длинной юбкой и высоким разрезом она выглядит очень хрупкой и изысканной. – Не начинай, пожалуйста. Это твой праздник. Ваша программа «Z3X84» получила оглушительный успех и набирает обороты. Участвующие в ней люди избавляются от проблем, с которыми раньше приходилось бороться годами. Ваш институт доказал свою правоту. И да, вам нужно увеличить финансирование, иначе все так и останется на уровне экспериментальных разработок…
– Ладно-ладно… – поднимаю руки в примирительном жесте, и она ловко поправляет мне плохо застегнутую запонку на левой манжете, сухо щелкнув ее неповоротливым золотым суставчиком, и берется за концы висящего на шее галстука. – Я просто хотел предложить остаться и заняться чем-нибудь более интересным…
Под моими пальцами скользит горячая плотная ткань ее платья, мышцы ее спины откликаются на мой порыв, наливаясь силой, делая невидимую мне сейчас ложбинку позвоночника до мурашек соблазнительной.
– Вольф! – она со смехом шлепает меня по руке, но промахивается, отчего хихикать мы принимаемся уже вместе. – Иди уже в машину, нас водитель заждался. И приглашения не забудь!
– Я их положил в твою сумочку, – целую ее невесомо в висок, направляясь к выходу из комнаты. – Вместо твоих сигарет, кстати, и вульгарного мундштука….
– Эй! Так нечестно!
– Зато для здоровья полезно…
– Ага… Сказал курильщик с тридцатилетним стажем… – Мара легко подхватывает висящую на спинке стула переливающуюся блеском сумочку и, негромко цокая каблуками, устремляется вслед за мной.
Вечер пятницы похож на насекомое, пытающееся переплыть вязкую лужицу меда. Все вокруг яркое, сверкает, улицы полны веселых людей, но все вместе это еле движется из-за запруженности улиц. Вот и мы стоим в пробке. Мара, чтобы себя занять, забралась в мой карман с карточками речи, и теперь что-то сосредоточенно подправляет в них огрызком карандаша, мягкий грифель которого наводит меня на мысль, что он скорее всего имеет некое косметическое назначение.
– Тебе не нравится моя речь? – вопросительно поглаживаю ее открытое разрезом колено. Под пальцами мягким лоснящимся бугорком прокатывается короткий, широкий шрам. Лет пять назад, на невероятно скучном барбекю у новых соседей, Мара споткнулась о валявшийся в траве детский пластмассовый бластер и приложилась коленом к раскаленной жаровне. Как раз вовремя, надо сказать. Все тут же вспомнили про жарящееся мясо и успели снять его с решетки в тот момент, когда оно начало подгорать..
– М-м-м… Ну вот послушай… – она прикладывает короткий карандаш к алым губам, – «Программа «Z3X84» изначально задумывалась как эксперимент, предназначенный для людей, страдающих приобретенными фобиями и депрессиями разнообразной этиологии, призванный помочь им справиться с их ментальными и психологическими проблемами путем избавления от воспоминаний о травмирующем факторе, приведшем к появлению у них данных расстройств…»
– И что тебе не нравится?
– На мероприятии будет около трехсот человек. Я имею в виду приглашенных гостей. Из них двадцать как раз ученые и врачи, которые, собственно, и создали эту программу и произвели этот эксперимент… Ну еще можно предположить, что человек тридцать-сорок каким-то отдаленным образом причастные, в некоторой степени, к медицине и психиатрии. Итого человек пятьдесят, в крайнем случае шестьдесят тебя поймут и заинтересуются с первого предложения… А остальные умрут со скуки на середине этой фразы, ничего не поняв, и отправятся дальше пить шампанское и лопать контрабандную икру на халяву. – Мара сосредоточенно морщит нос. – Это светское мероприятие для спонсоров, дорогой, а не научный совет. Тут нужны слова попроще…
– Ты предлагаешь мне просто выйти и сказать, что мы решили посмотреть, что получится, если у относительно здорового человека, имеющего некоторые проблемы с самоопределением, страхами или травмирующими событиями в прошлом стереть всю память о нем самом. Поместить его в искусственно сформированное из ему подобных общество и дать ему возможность развивать отношения с людьми, собственные увлечения с нуля, учиться или работать в любой существующей ныне сфере. А потом вернуть ему изначальную память и посмотреть, что изменилось в нем самом?
– Ну-ну, продолжай… мне уже интересно… – жена разворачивается ко мне всем телом, прижимая мои исчирканные карточки к груди.
– Ушли ли депрессии, фобии, панические атаки, улучшилось ли самосознание…
– И что последующее ежемесячное тестирование подопытных показало?
– За три последующих года у 80% подопытных наблюдаются положительные изменения их состояния… – усмехаюсь я, бросая взгляд в окно и понимая, что за последние четыре минуты мы не сдвинулись ни на метр.
Все так же стоим перед большим, украшенным синими и красными огоньками окном кофейни с кучей уютных кресел и диванчиков внутри. Народу в ней до странного немного, хотя я точно знаю, что это место модное и недорогое, а уж кофе они готовят ну просто восхитительный. И тут в глубине зала я замечаю до боли знакомый безразмерный зеленый жилет с белым значком в виде схематичного открытого глаза в чуть сплюснутом овале.
Такие раздают тестерам, завершившим программу «Z3X84», вернувшим себе память и влившимся обратно в привычную жизнь мира. Нужно это для того, чтобы, во-первых, к ним относились с пониманием в общественных местах. Ведь за полтора года, что они проводят в программе в изолированном мирке, реальность не стоит на месте. И для обратной адаптации нужно время.
Во-вторых, положение тестера научных программ дает довольно ощутимые льготы и привилегии. Ну и в-третьих, наконец, в жилет вшит дополнительный датчик о местоположении тестера, помимо прочего содержащий всю медицинскую информацию о нем. У них, конечно, есть практически неснимаемые браслеты, дублирующие в себе все те же данные и отслеживающие их состояние, но лучше перестраховаться. Да и тестерам почему-то эти безразмерные уродливые тряпки нравятся. Они их даже зимой поверх пуховиков и пальто носят. Мои подопечные, за которыми я наблюдаю уже почти два года, я имею в виду время после возвращения им памяти, (полгода тщательного отбора перед допуском к эксперименту, да и полтора года внутри него я не считаю) признаются, что при виде на ком-то такого жилета они испытывают радость и желание подружиться. Ну или хотя бы просто угостить выпивкой.
Невольно напрягаю зрение, стараясь рассмотреть кто же там сидит, как вдруг девушка в зеленом жилете встряхивает темными кудрявыми волосами, поднятыми в конский хвост, сбрасывает обувь и боком разваливается с книгой в кресле, подтянув под себя босую ногу и свесив с мягкого подлокотника вторую в изношенном ботинке. И я ее тут же узнаю, с легкой щекоткой под ложечкой. Эрика Майер собственной персоной в ожидании своего любимого двойного эспрессо с карамельным сиропом. Этакий ящик Пандоры нашего эксперимента, который я по началу ошибочно принял за дешевую китайскую музыкальную шкатулку с распродажи на блошином рынке… Она не была уникальной. Таких как она набралось человек восемь на сотню первых испытуемых. Но с ней одной мне реально хотелось дружить и продолжать общаться не в рамках исследований… Просто хотя бы из любопытства: куда этот генератор случайных собственных возможностей занесет в следующую секунду…
Неожиданно Эрика вместе с креслом начинает сдвигаться вправо, и я не сразу понимаю, что на самом деле мы поехали, и пробка рассосалась.
Мара говорит, непривычно жестикулируя, о том, как стоит построить свой доклад и сделать акценты, но я, к своему стыду, совсем ее не слушаю. В моей голове лишь мысль о том, что придется ограничиться всего парой бокалов шампанского, чтобы завтра с утра встать со свежей головой и отправиться на работу. По идее будет выходной, но я слишком хорошо знаю Эрику. И раз она в городе, то завтра в 11 утра будет терпеливо сидеть под дверью моего кабинета, ожидая приглашения на ежемесячный отчет. Она никогда не приходит в назначенный день… Но, поклявшись отчитываться раз в месяц, не нарушает обещанного.
Эрика Майер
В такие вечера как этот я чувствую себя улиткой-марафонцем. Рюкзак так натер плечи своей тяжестью и неудобными лямками, что, зайдя в привычно тренькнувшую дверью кофейню, я просто сваливаю его со спины на пол и тремя мягкими пинками подгоняю к барной стойке.
– Одичавшего скомороха вызывали? – плюхаюсь локтями на полированную столешницу в ответ на приветственный возглас Майлза.
– Мамочки… – нескладный, похожий на скомканный зонтик, немного пучеглазый бариста окидывает меня восхищенным взглядом, от которого становится смешно. – Откуда ты, путник?
– Из леса, вестимо… – фыркаю я, борясь с отчаянным желанием почесать давно немытую горячей водой голову. – Десять дней в чаще провела. Рельеф сверяла. Растения и насекомых описывала.
– И как? Что-то интересное было? – бариста вытирает руки пушистым розовым полотенцем и вешает его на крючок под стойку.
– А то… – закрываю глаза и веду ноющими плечами, стараясь сбросить напряжение. – То, что дрон распознал как лужу, оказалось нехилым таким озером метров сорок в длину и больше сотни в глубину… У меня просто эхолот со всеми радиоусилителями только до ста метров прощупать дно может. И он его не считал.
– Ничего себе… И какие теперь планы? – Майлз так вытаращивает глаза, что мне становится неприятно смотреть на его миловидное от природы лицо с россыпью мелких шрамиков от давно сошедших подростковых прыщей.
– А так как этот участок в пять квадратных километров закреплен за мной, то ползать я по нему могу спокойно пока снег не ляжет. Это еще месяца два, два с половиной. Так что сейчас я сдала биологам привезенные образцы в размере еще одного такого же рюкзака как этот. Они меня прямо с поезда сняли, едва не уволокли не тот рюкзак. Но вряд ли им нужны мои нестиранные трусы с носками и остаток заплесневевших сухарей, которые я забыла выкинуть, и с радостными воплями исчезли в направлении лабораторий…
– А зачем им образцы новые понадобились? Ты же говорила, что по сути лес Хлони исследован вдоль и поперек всеми кому не лень…
– Ага… только они два года на снимках дрона видели лужу, и как-то никого не смутило, что она все время в одном и том же месте и не меняет форму, хотя регулярно освещается солнцем, и, по идее, должна как-то высыхать…. А еще десять лет назад там был лишь крохотный овражек глубиной четверть метра, хорошо если. Я эти снимки случайно увидела. Заброшенный участок. Никто его постоянно не исследует, потому что в обычном буреломе ничего интересного зачастую нет. Там устоявшаяся экосистема. Вот я и предложила проверить, может эта лужа не такая уж простая и смогла что-то изменить в этом законсервированном царстве…
Вздыхаю. В кофейне так головокружительно пахнет кофе, что я, недавно поужинавшая в вагоне-ресторане, чувствую приятную пустоту в желудке.
– Я новичок. Таким обычно поручают что-то несложное. Так что, когда я попросилась залезть в Хлони посмотреть на лужу, а не как остальные начинающие картографы на вновь возникшие необитаемые острова или океаническое дно после извержения подводного вулкана, ректор исследовательского центра от счастья чуть из штанов не выпрыгнул и закрепил участок за мной со словами: «И попрактикуешься, и ничего не испортишь, все равно в эти курмыши ни один вменяемый картограф лезть не хочет. Там ни связи нормальной, да и не происходит ничего…» Зато, когда я добралась до места и увидела масштаб перемен… и связалась с ректором… и показала ему, что нарыла….
– Представляю себе, что началось… – фыркает Майлз, качая головой.
– Не представляешь… – смеюсь, ощущая, что плечи, наконец, начинают утихать, и шея уже не горит от напряжения, и от этого становится легче стоять на гудящих ногах. – Картографы с ученой степенью устроили реальную драку за право исследования участка. Доктор наук Уиллс поставил фингал кандидату наук Элизабет Куини за то, что она его обозвала жирным боровом, который не сможет протиснуться там сквозь бурелом, напорется брюхом на острую ветку и породит там новую популяцию муравьев, а так же мясных мух и прочих хищников, падких на жирное воняющее мясо…
– Фу… – Майз с хохотом мотает головой, морща нос и тонкие губы.
– Но драка прошла впустую. Ректор сказал, что я первая получила право на участок, который никого не интересовал последние лет восемь. И имею полное право разрабатывать его все последующие пять лет. Тем более, что квалификация мне это позволяет. А остальные могут ко мне присоединиться только в качестве помощников при моей непосредственной просьбе об этом.
– Вот это верно! – бариста одобрительно кивает, доставая из сушилки небольшую чашку. – Не все ж тебе на подпевках бегать у больших ученых. Тебе как обычно? Двойной эспрессо? И карамельный сироп?
– Ну при учете, что я только год как обучение завершила и приступила к работе, для меня бегать помощником по земле – большое счастье. Да и не люблю я сидеть в кабинете и писать с умным видом бумажки. Я этим в прошлой жизни назанималась до тошноты… – двумя пальцами дергаю лацкан своего зеленого жилета с нарисованным на нем вечно бодрствующим оком. – Так что…
– Ну, некоторые привычки у тебя не изменились… например гастрономические пристрастия…
– Это да… – киваю, барабаня пальцами по темной столешнице барной стойки. На ней остаются отпечатки, и полированная поверхность глотает их как кофейный пар, полный воспоминаний о том, как росли и зрели эти самые горькие зерна… – Майлз?
– Что?
– Удиви меня, а?
Он на пару секунд останавливается, задумчиво глядя на меня своими влажными выкаченными глазами.
– Ладно… – он убирает чашку на место и достает другую… большую, уютно пузатую, которую хочется держать обеими руками. – А что мне за это будет?
– Хм… – поджимаю губы… – история? Нет? Неинтересно? Может подарок?
– Сделанный своими руками тогда…. Иди, садись уже… На ногах же еле держишься…
– Что есть, то есть… – отлипаю от барной стойки и плетусь к креслам. – Ты, кстати, планшет мне не одолжишь? Хочу доставку продуктов заказать.
– Держи. И заказывай прямо сюда. Все равно пока они доставят, будет пора закрываться. Я тебя провожу до дома.
– Так не терпится распаковать свой подарок? – усмехаюсь, забирая у него включенный планшет. На экране на паузе стоит какая-то игра типа сбора шариков в одну линию. – Имей в виду, я…
Дыхание спотыкается на выдохе, окрашивая действительность неестественно яркими красками. Звуки проскальзывают через испорченный динамик старого приемника, кое-где наращивая объем, а где-то теряя его вовсе. Реальность рассыпается прошлогодней скорлупой опустевшего яйца, и я вижу….
Саламандра пылает в огне, порой лениво ведя умными глазами и показывая острый темный язык из приоткрытой пасти клиновидной головы. На самом деле огонь не вокруг нее, просто она стоит на столе перед пиалой, в которой порхает жидкий свет. Мои пальцы тянутся к ее лапкам, и на ощупь они трепетные и холодные… Она охотно карабкается на мою ладонь, что явно теплее поверхности шершавого деревянного стола.
– Как ты можешь это трогать? – голос полон истерических смешливых нот, будто касается уха, заставляя его краснеть и прислушиваться… – Она же противная…
– Глупости… она прекрасна…
Саламандра кончиком языка очерчивает линии татуировки на предплечье. И мне кажется, что мой скоморох едва не вертится от щекотки. Холодные роговые пальчики на лапках чуть сильнее сдавливают кожу пытаясь утвердиться на новом месте.
– Я с тобой больше в южные страны не поеду….
– Готово. Пробуй… – картинка разбивается голосом Майлза, будто выпущенным из пращи камнем, и бесшумно осыпается искристыми осколками в моей голове, оставляя после себя подступающую тошноту и сбитое дыхание… – Эй, ты чего такая серая? Все в порядке?
– Да… – громко откашливаюсь, с трудом сглатывая несколько раз. У меня трясутся руки, и я осторожно откладываю планшет на столик, чтобы случайно не разбить. – Спасибо за кофе…
Майлз сверлит меня подозрениями, но ничего не говорит… Я смотрю на свои чистые предплечья и постепенно восстанавливаю дыхание.
– Майлз, мы ведь с тобой с детства дружим, да? – игриво улыбаюсь ему, чувствуя, как искристые осколки в моей памяти тают бесследно, оставляя только желание уютно ежиться и пить.
– Ага… с десяти лет… – он усаживается напротив и поглаживает мои успокоившиеся ладони. – А что? У тебя какие-то проблемы с памятью? Когда тебе к доктору Вольфу на отчет идти?
– Все у меня в порядке, не переживай, – делаю голос ласковым, и его плечи расслабленно опускаются, позволяя ему чуть ссутулить спину. – Завтра к нему иду. Я просто хотела уточнить один момент. У меня ведь никогда никаких татуировок не было, правильно?
Майлз молчит почти минуту, явно пытаясь что-то прочитать в моем лице… Но даже доктор Вольф говорит, что это занятие бесполезное, потому что у меня взгляд внутрь себя повернут, и понять мои эмоции и мысли, когда не слышно голоса и интонаций, совершенно невозможно.
– Правильно, – наконец выдыхает он, и я с улыбкой целую кончики его пальцев, прежде чем сделать первый глоток кофе и понять, что я пью что-то совершенно неземное, полное бережности и заботы…
Я выныриваю из сна одним плавным движением, на секунду задержав дыхание. Невесомость проскальзывает по каждой клетке узнаванием, позволяя мне собраться воедино… Прошлая я чуть поджимает губы, вплетаясь в новую, и, повозившись для порядка, передумывает читать нотации и просто пригревается в обновленных стремительных мыслях и движениях, расплываясь в улыбке.
Когда я пошла на программу, где мне стерли абсолютно все воспоминания из прошлой жизни, то предполагала проснуться испуганной и потерянной. Считала, что мне будет грустно, пока не познакомлюсь с новым окружением. Что стану бояться людей и саму себя и не знать, чего ожидать от себя абсолютно очищенной. Я гадала, будут ли мои действия приличными, правильными… Может избавившись от всех сдерживающих факторов вроде воспитания, общепринятых норм морали, я окажусь просто ужасной и непереносимой для других…
Но все, что я ощутила, став чистым листом и открыв впервые глаза в светлой палате с кучей проводов на пальцах и висках, облегчение и покой.
Суетящиеся вокруг люди смотрели на меня с тревогой. Щелкали сухими пальцами у моих ушей, светили фонариком в глаза, просили высовывать язык и повторять скороговорки. Они скребли ручками по планшетам. Переглядывались и шепотом перекрикивались друг с другом, сверяясь с мониторами и постоянно пытаясь разглядеть что-то в куче цифр, факторов, в моих сонных эмоциях. Эта стая визгливых перепелок дралась у моей кровати за корм в виде меняющихся данных, которые давали какие-то не такие результаты, которые они хотели бы видеть… Они предлагали варианты, выдвигали теории, нажимали на кнопки вызова коллег, подкручивали колесико капельницы то ускоряя, то замедляя то, что вливалось мне под ключицу, но уже ничто не могло изменить меня. Они прекрасно это знали и не могли остановиться, перестать делать хоть что-то, чтобы приблизить меня к ожидаемой ими реакции на пробуждение адекватного человека без прошлого.
А я смотрела на дождь, ползущий неровными слезами по окну, и слышала, как улыбается неспешно идущее сквозь пространство время. И это было так прекрасно, что я даже слегка огорчилась от того, что не могу взять его за руку и последовать вслед за ним. Дождь же держался за его руку и тихо жаловался на горы, что поцарапали ему его нежное детское округлое брюшко. И вот теперь время ведет его к равнине, подальше от острых пиков и холодных ветров, где на поляне рядом с ручьем растет счастливый семилистный клевер. Его надо приложить к ранке и все сразу заживет…
Я не сразу почувствовала, что меня кто-то взял за руку, и нехотя отвернулась от окна. Рядом со мной на высоком одноногом стуле сидел высокий широкоплечий подкаченный мужчина лет тридцати пяти. Его темные глаза выглядели настороженными, но мягкая тонкогубая улыбка делала его простое лицо очень красивым. Мне понравились его горизонтальные морщинки на лбу и бейджик, на котором подчеркнуто разборчиво было написано Доктор В. Баухоффер.
– Здравствуй…
Когда он говорил, создавалось впечатление, что он кивает всем телом тебе навстречу.
– Меня зовут…
– А я умею читать, – самодовольно перебила я быстрее, чем подумала о том, что, наверное, это не очень вежливо. Впрочем, мысль затухла, не успев вспыхнуть, оставив после себя мерзковатый запах тлеющей плесени. – Это ведь нормально?
– Конечно. Ты помнишь, что участвуешь в программе?
– Нет. Я слышала об этом.
– Хорошо.
Он явно собирался с мыслями.
– Вы красивый… – я вздохнула, подтягивая колени к груди и снова отворачиваясь к окну. Там капли нарисовали мятежное дерево, заслонившее своей кроной извилистую дорогу.
– Кмых… – он явно поперхнулся следующим вопросом. – Спасибо. Ты тоже очень симпатичная молодая девушка.
– М-м-м…
Его слова не вызвали у меня никаких эмоций. Это было неинтересно. А вот то, что крона водяного дерева дотянулась до трещины на оконной раме и вдруг превратилась во что-то непонятное…
– Ты хочешь узнать свое имя?
Я прислушалась к себе. Внутри ничего не дернулось. Наверное, имя, которое мне когда-то дали, мало имело со мной общего…
– Зачем?
– Ты будешь жить в обществе. Ты и сейчас в нем. Людям надо будет к тебе как-то обращаться. Ну и потом, имя помогает нам чувствовать себя полноценными. Зачастую оно влияет на характер…
Было заметно, что мой вопрос его не только удивил, но и позабавил.
– Ты, конечно, можешь придумать себе любое имя, но пока это не произошло… Неужели тебе не интересно как тебя зовут?
– Нет… – улыбаюсь его изумлению, поудобнее закутываясь в махровую простыню, которой меня укрыли на время процедуры стирания памяти. – Ведь мне дали его без моего согласия, когда я еще не родилась или только появилась на свет. Они делали это, не зная меня. Просто захотели, чтобы некий набор букв и звуков обозначал нечто живое в пространстве. Я сама должна понять, как меня зовут…
– Интересная теория…
Доктор В. Баухоффер делает пометку в лежащем на краю моей кровати блокноте.
– Мне нравится ход твоих мыслей, но имей в виду, что это может занять много времени.
– А я не спешу. Какой пароль активации моего браслета?
Поднимаю вверх левую руку, демонстрируя тонкий кусок пластика, плотно обхватившего мое запястье.
– CJ-5692. А что?
– Можете называть меня так, пока я не придумаю. Только без цифр, а то звучать будет словно я робот…
– Договорились… – он закинул ногу на ногу и чуть склонил крупную, коротко стриженную голову влево, – боюсь ошибиться, мне кажется, что у тебя сейчас довольно веселое настроение. Даже несколько игривое. Расскажешь, что ты чувствуешь?
Открываю глаза и поток воспоминаний замолкает сам собой. Небо хмурится невыспавшейся рожей мне в окно, и я не отказываю себе в удовольствии высунуть ему язык. На электронном циферблате часов, живущих на тумбочке рядом с моей кроватью, нервно мигает семь двадцать три утра. О господи, кошмарище какой…. Можно же еще спать и спать, и спать… Но раз организм проснулся, значит придется подниматься… Обратно уснуть не получится, хотя я бы не отказалась…
Откидываю руку себе за спину и нащупываю аккуратно застеленную половину кровати. Настроение сразу отращивает первую парочку цепких ножек и начинает ползти вверх.
За что я особенно люблю Майлза, так это за то, что с ним не надо просыпаться. Ему хватает такта дождаться момента, когда я усну и исчезнуть из моей квартиры так, чтобы я этого не заметила. И нет этих скомканных попыток завязать или поддерживать утренние разговоры, на которые я по большому счету совершенно не способна. Нет глупого подобия съедобного завтрака в постель. Долгих провожаний из серии: ну иди уже работай, а то я в душ хочу, покопаться в интернете, сделать кучу звонков, записаться на маникюр, посплетничать в подружкой на тему того, какие трусы удобнее носить в длительном походе по лесу, и выпросить у нее почитать интересную книгу про природу магнитных полей Юпитера, а вместо этого я тут с тобой стою, как дура, в коридоре и томно вздыхаю между пятидесятым и шестьдесят вторым прощальным поцелуем.
Телефон, стоящий на зарядке, оживает хриплым прокуренным звоном, и я невольно вздрагиваю от неожиданности. На экране высвечивается номер Майлза.
– Проснулась что ли? – веселиться он на мое мычание, которое я хочу выдать за приветствие.
– Типа того… – откровенно зеваю в трубку.
– Какие планы на сегодня?
– Занята… – с удовольствием тяну я, поджимая на ногах пальцы. – Душ, маникюр, позвонить всем, в том числе и на работу, еще Вольф…
– У-у-у-у… это надолго… – Майлз чем-то грохочет в трубке, – твои-то хоть в курсе что ты приехала?
– Нет еще… Им тоже позвоню…
– Ладно, ты на кухне была уже или еще валяешься?
– Валяюсь…
– Тогда подымайся и иди туда. Я тебе там всякой всячины оставил… поешь пока не остыло….
– А что там?
– Тебе понравится… – фыркает он и кидает трубку…
Улыбаюсь… Майлз в своем репертуаре… Обожаю его… Значит завтрак, потом маникюр… Потом Вольф… Потом…
Мысли мои машут мне ручкой, как раз на пороге моей кухни, которую переполняет аромат оладий, яблочного джема и свежезаваренного чая с мятной горчинкой.
