Рассказы

Бык

Живой мир имеет свою мелодию. Весной она особенно чувствуется. Каждое живое существо смотрит на мир по-своему, с надеждой на долгую, светлую жизнь; и по земле распространяется мелодия свободы, воли.

Солнце с любовью дарит своё тепло каждому живому существу на земле. Молодые листочки, недавно появившиеся из почек, качаются на весеннем ветру и тихонько лепечут. А ласковый и нежный ветерок катится и катится по земле тёплым комочком, даря всему живому свой свежий аромат. Слышится звук нового, недавно сплетённого пастухом кнута.

В один прекрасный летний день в деревню спускается колхозный бык… И в начале улицы слышится его немного грустное, но гордое мычание:

– М-м-м…

А сам он такой грозный и очень страшный!

Нет-нет, в день выхода стада на пастбище его ещё не выпускают из фермы. Ждут, чтоб коровы успокоились. Пока он, такой громадный и тяжёлый ходит около своего колода, гремя толстой цепью на мощной шее.

Первый день, когда уходит стадо на пастбище, выглядит радостным. Как и все люди, точно так же и весь животный мир – коровы, тёлки, овцы, тоже стремятся на волю. Коровы мычат на своём никому не понятном языке, будто медведи после долгой зимней спячки… И кажется, что вся жизнь в деревне становится взаимосвязанной с этими таинственными моментами, когда провожают и встречают стадо.

В день выхода стада моя бабушка почему-то тихонько плачет. Из её глаз слёзы так и льются. Может, радуется весне? Или думает о том, что с каждой весной проходит и её жизнь?.. Наверное, сама знает… Ведь и провожает, и встречает стадо только она.

Может быть, всё-таки радуется, что повторяется весна жизни…

Проводы домашних животных на пастбище. Первый день… Для птиц во дворе не остаётся места, они разбегаются в разные стороны. Куры с громким кудахтаньем ищут, куда спрятаться. Петух взлетает на сарай и недовольный творящимся безобразием, оповещает вокруг:

– Ку-ка-ре-ку-у-у!

Пахнет молоком и зелёной травой. Бабушка выносит корочку хлеба с солью и даёт корове. На рога завязывает красную повязку. Кудрявые и с красными бантиками барашки бегают возле бабушки. А она гладит их и бормочет себе под нос: «Прячься от медведя, от волка беги, от совы проси пух!»

– И-и, видишь, дочка, как твоя бабушка делится со всем животным миром своим душевным богатством! – мама с любовью улыбаясь наблюдает за бабушкой.

А животные, выходя со двора, сразу же наклоняются к молодой травке, принюхиваются, шумно вздыхают и медленным шагом направляются в сторону пастбища…

И вот в один из дней в деревню спускается бык с колхозной фермы… Он уже устал от жизни в грязном сарае, скорее хочет на волю. Да и кому захочется всё время жить на цепи?

Вот он, почуяв волю, гордо вскидывает голову и издаёт негромкое, но слышное на всю деревню утробное мычание. Вся улица затихает. До сих пор чувствовавшие себя хозяевами и вольно бегавшие собаки исчезают с улицы. Они узнают его голос издалека, кажется, что на деревню идёт напасть… Его никому не остановить – ни людям, ни собакам. Запираются все ворота. И когда только люди успевают прятаться…

Бык останавливается перед окнами, своими копытами роет землю, в разные стороны летят комки…

За воротами шепчутся люди:

– Смотри-ка, что делает! Сколько силы в нём! Ах, окаянный!

– Свою любовь… наверное… ищет…

Слышится смех.

– Т-с-с, не шумите. Каждую весну по два раза же спускается в деревню. Говорят же, что болезнь уходит, но привычка остаётся…

Вторит мужской голос:

– И ему хочется жить на свободе… Он же тоже живое существо. Пусть повольничает…

Несколько женщин отвечают ему:

– Ну да, пусть, пусть ходит. Но зачем землю рыть? Всю улицу испортит, бессовестный…

У нас в деревне все кусты и деревья, растущие на улице, огорожены старыми досками. Бык своим тяжёлым весом задевает их, и слышится, как они падают. А бык вдобавок эти пахнущие гнилью щепки своими рогами подбрасывает наверх.

– У него своя война против нищеты, – говорит мой дед, который воевал.

Он в своё время сам ухаживал за быками и знает их повадки и нравы. Дедушка улыбается. И смотрит на быка, открыв окно. Наверное, вспоминает свою молодость…

А бык тяжёлыми шагами направляется в сторону «пирамид» из кизяка… Самое страшное: что внутри них сидят люди, то есть дети… мы уж… Но об этом никто из взрослых не знает… Даже мамы…

У нас из навоза делают кирпичи, так называемый кизяк. Около наших деревень нет лесов. А как зиму прожить без дров? Куда денешься, мы уже привыкшие. И заготавливаем на зиму из навоза кизяки.

Папы долгими зимними вечерами для работы делают формы из старых досок. Обычно там умещается два кизяка.

Взрослые вывозят навоз на улицу, расстилают на земле кругом и обильно поливают холодной водой из колодца. Потом туда пускают лошадь, которая так и ходит по навозу, пока этот навоз не превратится в болотную жижу.

Ну а после лошади в это болото идут сами люди, в основном босоногие дети, топчут навозную жижу, взрослые всё время добавляют воду. А она холодная, и мы, вскрикивая, кидаемся в разные стороны. Жижа становится тягучей, вязкой. И вот начинается самая грязная часть работы: ты эту жижу раскладываешь в формы и тащишь по земле подальше от забора, на свет. Там уже приготовлено место, огорожено. Наши кизяки лежат рядами как домино. Тяжёлый труд, но получаешь удовольствие от того, что готовишься к зиме, что помогаешь взрослым.

Через неделю начинается самое интересное: кирпичи нужно переворачивать, потом собирать и строить «пирамиды». Это мы любим. Кладёшь кирпичи один на другой, оставляя между ними просвет. А высокую часть «пирамид» уже взрослые достраивают после нас.

Перед каждыми воротами кипит работа. Вся улица наполняется серыми «пирамидами» из кирпичей-кизяков. Меняется весь облик деревни. Она кажется великаном, который вышел воевать против нищеты, против морозов и холодов. Значит, зима нам не страшна. Значит, кирпичи, высохшие под тёплыми лучами летнего солнца, не дадут нам замёрзнуть…

Иногда мы, сидя внутри «пирамид», наблюдаем за улицей… Взрослые, конечно, не знают об этом. Нужно уметь вовремя спрятаться, пока тебя никто не видит…

А если заметят родители… то это кончается плохо. Однажды мать Расиха увидела в окно, как её сын юркнул в «пирамиду». И потом порола его розгами. Он, мужчина, во весь голос ещё и плакал…

Нет, родители нас не понимают, ведь нам же нужно быть смелыми и ничего не бояться, а как и где научиться этому, не известно. Будто бы сами не были детьми…

Меня ещё ни разу не поймали…

Эти прятки в одиночество меня делают смелой…

Сверху убираешь два-три кирпича и спускаешься вниз. Сидишь себе в тишине…

Здесь ты наслаждаешься ею, слушаешь мир… ты слышишь никому не известные голоса…

Появляются другие таинственные ощущения, чувства… Они приглашают окунуться в их мир…

А наверху между собой разговаривают тополиные листья. Они ждут дождя, воздух становится тяжёлым от невыносимой жары. Но небосвод ясный, ни облачка на нём. Только солнышко висит, похожее на рыжий апельсин. Его лучи проникают даже внутрь «пирамид». Словно и небо разделяет наши мечтательные мысли. Не хочется вылезать отсюда… Мечты, мечты, как и «пирамиды», обволакивают наши мысли и тело… мы следим за происходящим на улице, глядя в просветы между кирпичами. Просветы – это глаза «пирамид»… Смотрим вдаль, а там за околицей – большая дорога, путь во взрослую жизнь…

Вдруг доносится мычание быка:

– М-м-м…

Представляете, что творится со мной, с маленькой девочкой, которая сидит в «пирамиде» и следит за огромным чёрным быком, который рушит всё подряд на улице? Нет, наверное, не представляете. Всем своим телом припадаешь к земле, сжав кулачки, лежишь не дыша. Вот сейчас он как зарычит, все кирпичи от его громкого голоса попадают, а ты останешься под ними и умрёшь. От страха ты сильнее обнимаешь землю. Кажется, что и земной шар становится бессильным. Перед такой грозной силой весь мир сдаётся…

Вспоминается молитва «Альхам»… Но губы молчат. Бабушка говорит, что эта молитва бережёт от несчастий. А ты, хоть и знаешь об этом, но никак не находишь в себе силы, чтобы прочитать её, в душе беззвучным голосом начинаешь плакать. Без слёз. От страха…

Кажется, что много времени уже прошло, месяцы, годы. А ты одна в этой «пирамиде» так и осталась жить… Мгновения разбивают и ум, и сердце, ты это замечаешь, разум покрывается пеленой… с одной стороны, может, оно и к лучшему, что ты забываешь о чём-то страшном…

Наверное, так себе чувствует муха, которая попадает в паутину…

Бык снова издаёт утробное мычание:

– М-м-м…

Своими копытами роет землю. Комки летят в разные стороны. Да и сам становится похожим на шайтана. Задевает деревья. Молодые ветки ломаются с хрустом. Старые ветки стонут. Такое ощущение, что под землёй их корни приходят в движение. Обычно, буря их так трогает…

И бык двигается дальше, ломая на своём пути всё – заборы, деревья, «пирамиды»… Всё сломанное, развороченное остаётся лежать на земле. Его пыхтение, должно быть, слышно на том конце деревни…

После нескольких минут тишины деревня приходит в себя. Бормоча себе под нос, выходит из ворот бабушка:

– Говорила же вам, не бегайте в это время по улице. И где же они теперь, детки мои?..

Хочется крикнуть: «Бабушка, я тут!» Но не могу. Нет голоса. Губы не слушаются. Сердце всё ещё сильно стучит… Я, кажется, не умерла… Я успокаиваюсь… Если узнают, то дела плохи! Скажут: «Разве девочка должна быть такой?..»

– Вот смотри, что сделал. Всё старое, весь хлам перевернул, разбросал. Наверное, думает, что мы богатые люди… Бунтует против нищеты… А люди что, должны зимой помереть от морозов?! Ах, окаянный, окаянный! – Бабушка ругает, на чём свет стоит, быка.

Появляются соседи. Вся улица выходит на уборку…

Между собой разговаривают:

– Говорят, когда бык бывает разъярённым, то телега ломается. Тут не только телега, всё сломалось… Вот это да, субханаллах!

Мне становится тесно в «пирамиде», да и какой-то спёртый запах тут. Хочется вдохнуть грудью свежего воздуха…

Люди долго расходятся. А тебя «пирамида» всё теснее прижимает к себе, ты будто бы находишься в кольце. Одиночество разгоняет все розовые мечты. Тебе бы выйти скорее отсюда… Да, бедный бык, наверное, поэтому так и разошёлся, выйдя на свободу, почувствовал волю… Он же тоже живое существо…

* * *

Я иногда сравниваю людей с животными или зверями. В ком-то замечаю крысиное, а в ком-то заячье. Встречаются и такие, похожие на белок, которые с одного дерева прыгают на другое, ищут, где орешки крупнее и вкуснее…

Зайцы всё бегут и бегут, мягко ступая на землю…

Лисы… Ах, их так много… Пробегают туда-сюда, только хвосты и видать…

Да и свиней не мало. Они уже и не прячутся…

Ослы… овцы… лоси… Оказывается, природе нужна каждая тварь.

Люди разные. Может, поэтому и секреты бывают разными… Может, поэтому они и одинокие… У каждого человека свой мир. Там им хорошо, там всё своё. Даже самому близкому не дано разгадать внутренний мир человека…

И почему я решила писать об этом?

Оказывается, я знаю одного художника, у которого очень добрая душа. Он вырос в деревне. Насквозь видит и свой мир, и чужой тоже… Своими вечными метаниями в поисках истины, и своим видом он мне напоминает нашего деревенского быка из моего детства…

Уехать в любви…

День с утра выдался очень жарким. И этот летний зной длился уже долго. Солнечные лучи как горячие стрелы впиваются в тело, и в такие моменты хочется сбежать от этой жары на Север к белым медведям. Но приходится терпеть, моя работа требует выдержки и терпения… Не считаясь ни с чем, путешествую по этому чёрно-белому противоречивому миру, ищу правду… А к этой правде путь не из лёгких, путь к ней вымощен душевными переживаниями и тяготами…

Снова беру в руки ручку. А с тетради смотрят на меня грустные, как у марала, глаза. В ушах слышны голоса – кажется, небольшая капелька надежды мечется в море страданий: «Оставьте нашу деревню! Оставьте деревню! Вы же можете…»

Откуда-то из глубины души поднимается знакомый звук и заставляет тебя вздрогнуть от неожиданности. «А могу ли я?» – задаю вопрос самой себе. Я же всего лишь простая журналистка! Вот только поэтому редактор и отправил меня с группой депутатов в эту командировку. Естественно, как это высокие чиновники могут остаться в стороне, когда в сёлах закрывались школы? И мы всю эту правду должны отразить в печати…

С утра так и печёт. Зря испугалась жары и духоты, оказывается, у депутатов транспорт со всеми удобствами: здесь и кондиционер есть, который обволакивает тебя нежным, ласковым ветерком: да и сидения напоминают мягкий уютный уголочек рая.

Мы едем навстречу солнцу. Кажется, будто и солнце само бежит к нам…

Сказали, что в распорядке дня всего один вопрос: оптимизация. Для села эти «ция» уже давно знакомы: революция, коллективизация, конфискация, девальвация, индустриализация, приватизация – село всё это пережило, ну а против оптимизации у села не осталось сил. Так размышляет моя душа. Сердце деревни, наверное, уже превратилось в камень, пока противостояла всем ветрам современности.

Вот мы въезжаем в деревню, она как бы душу свернула в комок. Мы едем по улице, покрытой зелёной травой. Природа будто старается угодить нам, расстелила для встречи гостей роскошный зелёный палас. До нас никто не наступал ещё на него. Местами встречаются забитые досками окна, покосившиеся ворота, предвещая что-то нехорошее. Деревня кажется прекрасной только тогда, когда там всё благоустроено…

– Остановимся около школы, – предупредил кто-то водителя.

Нас встретили женщины в разноцветных платьях и фартуках, будто сошли с полотен художников. Они мигом окружили нас.

В таких местах, обычно, пока руководители думают, народ уже начинает высказывать своё мнение о происходящем. Потому что народу не нужны трибуны. И здесь получилось то же самое.

– Дочка, пожалуйста, сделайте что-нибудь, не закрывайте школу. Если школы не будет, то и деревне конец, – одна бабушка, заправляя свои волосы под белый платок, смотрела мне в глаза. Я вздрогнула, её взгляд напоминал грустные глаза марала. – Наша деревня рядом с городом. И дети когда-нибудь всё равно вернутся. Внуки подрастут, и куда им потом деваться, кроме родного, отчего дома?

Я обратила внимание на здание школы: оно было старым. Брёвна потемнели. Рядом с нашими великолепными автобусами и иномаркой – большим сверкающим на солнце джипом главы района не только старая школа, сама деревня даже потеряла свой вид. От них, казалось, пахло стариной и затхлостью…

Позвали директора школы. На все вопросы, оказывается, должен был отвечать он. Среднего роста худощавый директор погладил свои покорные волосы, помолчал и потом, стараясь не выдать своего волнения, сказал:

– Дело в том, что у нас учатся всего десять учеников, а в этом году в первый класс поступать некому. На следующий год, конечно, есть один ребёнок, а через год двое ребят.

– Если закроете школу, и они уедут в город, – все разом заговорили женщины. А стоящая рядом со мной бабушка наклонилась к моему диктофону и прошептала:

– Дочка, скажите депутатам, пусть не закрывают школу. Наших малышей не гоните из деревни!

– Скажите сами…

– Они нас не слышат. У них свои проблемы… Деревня и так уж осталась сиротой. У сирот не бывает родителей, – добавил кто-то своё слово.

Конечно, можно было понять состояние жителей, которые впервые в своей жизни видели настоящих депутатов у себя в деревне. «И не услышат, – сказала я про себя, – потому что оптимизация идёт уже давно. Она, глотая школы, с большой скоростью стремится вперёд. А в газету мы напишем, постараемся передать ваши слова. Скажем, что деревня думает так».

Пригласили посмотреть школу. За группой депутатов и мы прошли внутрь. Полы, будто эхо из прошлого, скрипели под нами. Я даже забыла, где находилась, передо мной встала картина из прошлого, из моего детства, и казалось, из всех щелей пола выглядывали мои школьные годы.

В середине большого коридора стоял бак с водой, накрытый белым полотенцем. А над ней, на стене – портрет Ленина… На всех четырёх стенах висели портреты Ньютона, Ломоносова, Менделеева и других просветителей и учёных. Я потеряла дар речи и забыла, что живу в двадцать первом веке. Это точно школа, а не музей?

* * *

Краски хоть и разные в наших альбомах, но мало рисунков. В течение учебного года мы рисуем всего три вещи: с начала сентября по новый год – рисуем листья (потому что осень – пора листопада), с нового года до самой весны – ёлочку (мечтаем о разукрашенной ёлочке уже с осени), а когда появляются на небе перелётные птицы, то начинаем рисовать скворечники. Естественно, урок рисования начинается с того момента, когда учитель вешает на доску лист большого белого ватмана с рисунком красно-оранжевого кленового листа. Картина эта уже состарилась: сколько поколений учащихся на неё глядя рисовали, и от их взглядов, наверное, она потеряла свои первоначальные краски.

– Дети, – говорит учитель, а сам кладёт на стол высохшие разноцветные осенние листья. – Обратите внимание, какая волшебница природа, вот среди этих листьев есть ли друг на друга похожие листики? Нет… Люди тоже такие разные… Вы тоже станете большими. Выберете разные профессии. Может быть, из вас получатся учителя, врачи, и даже учёные…

Мы переглядываемся. И правда, мы не похожи друг на друга? Вроде бы одинаково одеты, большой разницы нет. Тёмное платье, белый фартук, ещё и белые ленточки на волосах. На мальчиках – тёмно-синего цвета пиджаки с погонами. Одежда на нас больше на два-три размера. Матери стараются так покупать, чтобы мы могли их носить несколько лет… Мы – девочки, более-менее бережём свои формы, но мальчики… Они не оправдывают надежды мам. До конца учебного года уже появляются дырочки и на коленях, и на локтях. И большие заплатки… Но у нас у всех на груди одинаковые звёздочки с портретом юного Володи Ульянова-Ленина. Все пять уголков горят красным огнём, ни у одной не выцвел цвет. У нас даже одинаковые альбомы для рисования, потому что их достаёт и привозит сам учитель.

– И люди тоже разные, – повторяет учитель, сам одной рукой отодвигает листья на край стола, а другой рукой берёт стакан с водой и делает глоток. Он не может без воды. Из бака, который стоит в коридоре с водой, он наливает стакан воды и пьёт то ли настойку, то ли яд. По классу распространяется запах валерианы. Это у него привычка или болезнь – мы не знаем. Но он никогда не допивает воду, стакан так и стоит на столе наполовину полный.

Мы одно знаем: учитель к нам приезжает из деревни за десять километров даже в зимние морозы, на лыжах. Он иногда бывает похожим на снежного человека: сам высокий, худой, весь белый. Поверх ушанки завязан оренбургский пуховый платок. И на платке, и на ресницах, и на бровях сверкает иней, намазанное гусиным жиром лицо блестит. Мне папа сказал, что этот жир не даёт заморозить кожу лица. Иногда ребята на обложках рисуют учителя в виде снеговика с красным морковным носом. Потом хвастаются перед нами, девочками. Учитель нам ни разу не давал задания нарисовать Деда Мороза. Всегда просит рисовать ёлочку. Мальчики есть мальчики, не слушаются…

…А последний урок у нас – пение. Урок пения очень нравится и нам, и учителю. Потому что слова песни выучили наизусть, каждый день же распевали. Никаких сложностей нет!

 
Вставай, проклятьем заклеймённый,
Весь мир голодных и рабов! —
 

запеваем громко хором, в конце куплета тянем «о-о-ов». Мы все голосистые. Учитель, как только мы начинаем петь, подходит к окну и при любой погоде открывает форточку. А сам всё посматривает в окно. Напротив нашего окна – сельский магазин. Там постоянно толпятся мужики… Они или долго спорят, или их там держит какой-нибудь горький или же сладкий напиток, они всё время там… Кажется, учителю даже нравится, что около магазина всегда есть люди. Потому что он только глянет в окно, снова просит нас начинать с первого куплета:

– Так, давайте, ещё громче поём, ребята!

И мы поём, знаем же песню!

 
Вставай, проклятьем заклеймённый,
Весь мир голодных и рабов!
 

Учитель смотрит в окно и приказывает уже спеть и на русском языке:

– Поехали! Ещё громче поём!

Мы продолжаем петь. Песня с каждого куплета становится сильнее и сильнее… Люди, стоящие у магазина, поглядывают на нашу сторону. У учителя поднимается настроение.

У нас есть ещё один любимый урок: физкультура. Здесь все свободны: бегаем как джейраны, прыгаем как кенгуру, а если устаём, то можем и посидеть. Потому что это урок игр. Да и учитель ничего не говорит. Иногда нам кажется, что ему всё равно.

Но вот подходит к концу четверть. Учитель выходит перед классом:

– Дети, открыли дневники? Все по пению, физкультуре и рисованию поставьте «пятёрки».

Это предложение будто бы украшает нашу однообразную жизнь. Мы уже привыкшие к тому, что наш учитель особо не радуется, и не печалится, и не говорит лишнее.

– Фронтовики такими бывают, – говорит моя бабушка.

Вообще-то, мы очень рады тому, что в дневниках стоят «пятёрки» по пению, рисованию и физкультуре. Потому что знаем: для умения рисовать нужен дар от Всевышнего. Говорят, что это связано с построением мозга и что в мозге есть такие нервы, которые взаимосвязаны с руками и глазами. Если их нет, то не получится из тебя никакого художника. Об этом из газеты прочитал мой папа.

И для пения нужен талант. И редко рождаются, оказывается, известные спортсмены. Но мне иногда так хочется стать певицей. Хотя бы не такой знаменитой артисткой, как Альфия Авзалова, но… Душа надеется на лучшее. В день, когда у нас бывает урок пения, я стараюсь держаться ближе к бабушке. Потому что хочется петь.

А однажды взяла и сказала ей:

– Бабушка, послушай, вот какую песню разучили мы.

– Слушаю, дочка, начинай, – она обняла меня и прижала к себе.

Я, как на уроке, запела громким голосом:

 
Вставай, проклятьем заклеймённый,
Весь мир голодных и рабов!
 

Бабушка переменилась в лице, но краешками губ улыбнулась, погладила меня по волосам и сказала:

– Разве такая песня бывает? Песне не следует быть такой жёсткой. Да и мир, и людей проклинать – это грех, доченька. Иблис только проклятый. Всевышним… А песня она поётся вот так. – Она запела тихим голосом:

 
Наденут белое платье,
Опустят в землю сырую.
 

– Такие песни, дочка, называются «мунаджат»… А ты вроде бы и не поёшь, только декламируешь… И слова, и мотив выбраны неправильно, что ли? Песни бывают разные, доченька, скажи учителю, пусть научит вас. – Она снова погладила мои волосы:

 
Садятся соловьи на ивы,
Слетают с ив на тополя.
Полна головушка печали,
На сердце – грусть-тоска,
страдаю я.
 

Песня была окутана какой-то грустью, мелодия была тихая и печальная. Я стала смеяться. Учитель наш был похож на героя фильмов, в войне, гимнастёрке, в брюках-галифе, и я представила, как он поёт такую песню. Вернее, не могла даже представить. Война закончилась уже давно, но учитель всегда ходил в военной форме, которая уже выцвела и состарилась. Он, то ли войне, то ли форме, то ли родине хранит в своём сердце любовь и передаёт её через песню.

 
Садятся соловьи на ивы,
Слетают с ив на тополя.
 

Нет, не подходит такая песня нашему учителю! И как он может научить нас тому, что не подходит ему самому?

Нас подслушала мама и сказала:

– Сама же говоришь, что человека учит жить не человек, а жизнь, но сама же мучаешь ребёнка, – и отошла в заднюю комнату.

Я чуть не заплакала. Те нервы, которые находились в моём мозге, стали приплясывать. Хотелось открыть дневник и показать «пятёрку». Выдержала. Не показала. Потому что «пятёрки» были у всех, и мы все были детьми природы… По словам бабушки, божьи дети…

 
Каховка, Каховка, —
Родная винтовка.
 

Как только я запела первые строчки, мама выглянула из дверей:

– О чём ты, дочка?..

После этого я дома не пела. Когда очень хотелось петь, я пела про себя:

 
Садятся соловьи на ивы,
Слетают с ив на тополя.
 

Вообще-то, я говорила об учителе.

Он над нами любит экспериментировать. По правде говоря, его свободолюбивая душа не запрещает нам заниматься тем, чем хотим мы. Вот мы открываем учебник. Находим сказку, которая была задана на дом.

– Ну кто начинает? – спрашивает учитель.

Мы впятером поднимаем руки. Он задумывается, потом нам всем разрешает читать сказку одновременно.

Если замечает, что кто-то отстаёт, то говорит:

– Фаиль, ты отстал, присядь, – и просит ученика закрыть книгу.

Игра так и продолжается, пока не останется самый лучший.

Однажды после уроков учитель пришёл к нам домой. Похоже, ему нужен был отец. Они оба фронтовики. Отец работал на поле, косил горох в жару и недавно только вернулся. Учитель разговаривает с отцом:

– Да, было дело на дуге… Курской… железо горело… И как мы остались живы, не знаю… Вообще-то, нам не надо было возвращаться…

Я считала учителя самым счастливым человеком, и его слова меня ошарашили.

– Прошли через мясорубку, Султан, – сказал отец, – а теперь нужно жить да жить, что дал Бог… и никуда не денешься, пока живы…

– Но мы же никому не нужны, ни людям, ни стране… я только поэтому так…

– Всё равно нельзя жить с камнем в груди, родимый. По-другому никак…

С их беседы я поняла, что учитель после войны преподавал физику, потом стал заведующим роно, кто-то написал на него бумагу «служил на немцев» и его арестовали, после освобождения он много лет был конюхом в одном колхозе, а когда умер Сталин, то учителя оправдали… Потом его направили к нам учителем начальных классов.

Тогда, сидя за занавеской, я вспомнила один случай, который произошёл в школе. Моя тётя из Москвы привезла мне очень красивую тёплую кофту, на которой были вышиты розовые бабочки. От радости я и прыгала, и бегала по дому. В тот день старалась слушаться всех взрослых. На следующий день пошла в школу в этой кофте.

А в школе мы с Халимом поссорились. Не помню, что делили мы с ним? Ах, да, он сказал, что ветер не дует в сторону горы. Как только я ему ответила, что ветер дует во все стороны: и в гору, и в реку, потому что он ветер, он взял и замарал чернилами мою новую кофту. Как я плакала тогда! Учитель меня успокаивал, что завтра принесёт ацетон, и сам почистит мою кофту. На следующий день он принёс в бутылке ацетон. Потом стал тереть пятна… Чёрные пятна превратились в белые. Я тогда поняла: и белые, и чёрные пятна не хороши… что они оба смотрятся, как выпученные глаза.

– Мы выдержали такую судьбу, лишь бы дети были счастливее нас, – учитель тогда сказал отцу, – пусть уезжают отсюда. Деревни наши малые, но и мы не нашли здесь приют. Пусть уезжают в города! Там никто не знает друг друга…

Отец кивнул головой. Он тоже согласился с ним:

– Да, ты прав, Султан. Хоть бы они жили лучше нас. Пробовали жить, как приказывал Сталин… Только можно ли назвать это жизнью… – Отец замолчал, потом добавил: – Да за тобой следом пойдёт и твоя чёрная борода, родимый. На изголовье больного, говорят, всегда сидит смерть…

– Конечно, это так. Но у каждого есть в жизни своя доля и своё серебро… нам вот не хватило серебра… – стиснув зубы, выговорил учитель, в его голосе было отчаяние и сожаление.

А Сталина я почему-то представила дедушкой Лениным. Потому что на стенах нашей школы висят портреты Ленина и Хрущёва. Когда идём пить воду к баку, мы всегда читаем вслух эти надписи под портретами. Однажды сняли их и повесили другие портреты. Под ними было написано «Косыгин» и «Брежнев». Мы ещё потрогали большие брови на портрете с надписью «Брежнев».

– Не бывает таких густых бровей, он приклеил их для фото, – объяснил нам одноклассник Зуфар.

А те портреты уборщица Галия-апа, оказывается, выкинула в мусор. Учитель не дал развития этому событию: он забрал их оттуда и дрожащими руками отперев дверь какой-то тёмной комнаты вроде склада, занёс туда.

Мы учимся в доме одного богатого человека. Правда, этот богач был моим прадедом. Папа вспоминает, что внизу, на первом этаже, были валяльные, пошивочные цеха и пекарня. Но об этом он один только помнит, и просит меня, чтобы я никому не говорила об этом. За нашей семьёй навсегда осталось прозвище «мулла», хотя наши деды и прадеды были угнаны в далёкие края.

А школа, дедушкин дом, стоит. Его брёвна толстые, и всё ещё жёлтого цвета, не выцвели за долгие годы. Его ставили настоящие мастера! В нашей деревне этот перекрёсток называют перекрёстком муллы. Здесь живут какие-то тайны. Потому что мамы всегда просят нас, чтобы мы не торопясь ходили по этому месту, оказывается, если упадёшь и сломаешь что-нибудь у себя, то больше никогда не выздоровеешь. Причина в том, что, когда увозили моего прадеда-муллу, он, якобы, здесь оставил свои заклинания…

* * *

Конечно, мы в газете написали, что, мол, так думает деревня. Написали всё обо всём, не пропустили и пожелания старушек. Рассказали и о самой школе. На следующий день был звонок сверху: «Вы ещё до сих пор не понимаете политику государства, держитесь за старое», – сказали нам. Молодая девушка из информационного центра обещала свозить нас в район, где уже была оптимизация.

Был мой долгожданный выходной день, но я согласилась поехать. И мы поехали.

Легковая машина летит по асфальту. Наверное, не догнать нас и ветру. Мы едем навстречу к солнцу. Кажется, будто солнце само бежит к нам… Меня очень радует, что страна развивается быстрыми темпами. Но журналист обязан выслушать мнения людей и донести до других. В нашей стране демократия! Каждый имеет право высказать своё мнение.

Машина наша летит как птица. Из головы не выходят слова старушек. А они говорят об одном и том же: «Не закрывайте школы! Оставьте их! Не гоните наших детей из деревни!..»

По обочинам стоят молодые берёзы, но создаётся впечатление, что они тоже бегут за нами. Желтоголовые пижмы, белая полынь на толстых стеблях тоже увязались… Такое ощущение, что весь мир следует за нами…

По небу плывут тяжёлые облака, похожие на бескрылых больших птиц.

В районе встретили нас с удовольствием. Оказывается, и до нас было много желающих посмотреть на начало оптимизации. Перед нами открывались двери каждого учебного кабинета, все они были с большими окнами, оснащены мебелью, компьютерами… Вот здесь и будут учиться дети из тех деревень, где закрылись школы. Естественно, радовало, что хорошие знания – это хорошее будущее.

– Так будет лучше, вы верите?

– Да, конечно, верю, – сказала я.

Как не верить эпохе! Как не верить стране! Мы же верим всему: в людей, времени, в будущее…

– А теперь мы поедем в школу, которая закрывается, – сказал заведующий роно. В его голосе послышалась гордость.

– Лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать, – сказала и я.

Когда вышли из здания, остановились в недоумении: неожиданно пошёл сильный дождь.

– Как же нам не повезло, – сказал заведующий.

– Ничего, пыль только спадёт, – ответила я.

Он переменился в лице:

– Там около трёх километров бездорожье, как его проедем?