Глава двадцать первая
Работа в области искусства
Света была блондинка – рослая, сочная и румяная, но без грамма лишнего веса. Ей было тридцать, но она выглядела на двадцать. С брюнеткой Иркой они должны были составлять отличную пару. Местом работы был Курсовой переулок. Мрачный охранник, предупреждённый клиентом, поднял перед «Мерседесом» Светы шлагбаум, и бизнес-леди уверенно подрулила к подъезду дома, который входил в пятёрку самых элитных жилых домов восточной Европы. Совсем не мрачные, но внушительные ребята, которые охраняли подъезд, потребовали у девушек паспорта, связались с клиентом по телефону и лишь затем пропустили к лифту, назвав этаж.
Дверь открыл клиент. Ему было лет пятнадцать. Вид он имел шпановский.
– Лёшка, привет, – щебетнула Ирка, бодро входя и за руку втаскивая напарницу, для которой возраст клиента явился таким сюрпризом, что вся уверенность с неё схлынула, – вероятно, заждался нас?
– Так, слегка, – усмехнулся мальчик, – но это ваши проблемы, а не мои. Чем позже начнёте, тем позже кончите.
Через миг стало ясно, что он имел в виду. Оглядев квартиру с порога, насколько можно было увидеть, Ирка сравнялась со Светой ошеломлением. Она даже прижала ладонь ко рту, выпучив глаза. Многомиллионные в долларах и три дня назад вылизанные апартаменты теперь представляли собой огромный свинарник. Свиньи наличествовали. Визгливый и полуголый молоднячок обоего пола, с огромным преобладанием женского, пил, курил неизвестно что, без толку мотался по всей квартире, смрадно валялся по всем углам вперемешку с мусором и блевотиной. Сигаретный дым дрожал и качался, как занавеска под ветром. Если бы Ирка всё это увидала как-нибудь походя, не имея к этому отношения, то она сказала бы: «Весело!» Но сейчас ей было очень тоскливо.
– Лёшка, зачем ты нас пригласил? – злобно повернулась она к мальчишке, – здесь ведь помойка! Самая настоящая!
– Так вот я и хочу, чтоб вы здесь навели порядок, – дал объяснение обитатель помойки, – завтра родители приезжают вместе с собакой. Сделайте так, чтоб всё здесь блестело.
Ирка и Света поняли, что попали в ад. Ирки бы мгновенно и след простыл, но ей не хотелось подводить Свету, которую привело к отпрыску судьи важнейшее дело. Переглянувшись с напарницей, пианистка с яростью посмотрела на освиневших куриц, воззрившихся на неё глазами овец, и вяло произнесла:
– Ну, ладно. Мы раздеваемся?
– На хрен надо? – брезгливо махнул рукой наследник служительницы Фемиды, – здесь голых сук – двадцать штук!
– Так выгони их, вместе с кобелями, – подала голос Света, – они нам будут мешаться!
– А больше ты ничего не хочешь? Может быть, мне ещё самому и с тряпкой поползать?
Данное замечание не было лишено обоснованности. Пришлось несчастным подругам Риты, взявшись за швабры, тряпки и порошки, начать отскабливать ад от грязи и мусора, умоляя пьяных чертей не путаться под ногами. Некоторых из них они отволакивали, взяв за ноги, иногда – ого-го какие, ибо почти все черти были чертовками. Голый Лёшка валялся с тремя из них на диване. Тот иногда скрипел очень выразительно. Комнат, к счастью, было не слишком много – всего лишь пять или шесть. Серьёзной уборки требовали четыре.
В средневековой гостиной с дубовым полом стоял очень недурной французский рояль. Решив отдохнуть минутку – другую, Ирка придвинула к нему стул, и, откинув крышку, стала играть «Вечернюю серенаду» Шуберта. Тотчас понабежали черти с чертовками. Как и Света, они уставились на изящные руки Ирки, бегавшие по клавишам. Видя, что обитатели ада впечатлены, Ирка после Шуберта им дала по мозгам таким рок-н-роллом, что штук пятнадцать чертовок пустились в пляс. Но через минуту они устали, поскольку были, что называется, не в кондиции.
– Этот рояль заколдован, – сообщил Лёшка, когда довольная пианистка встала со стула, – тот, кто на нём играет без спросу, в этот же день становится жертвой гремучих змей. Как только ваша работа будет окончена, змеи вам отомстят. Обеим. Они вас будут кусать, пока вы не сдохнете.
– Что за бред? – возмутилась Ирка, – какие змеи? И почему мне не поиграть, если я могу? Кому я мешаю?
Но Лёшка молча ушёл. Чертовки последовали за ним, тяжело дыша и еле волоча ноги. Ирка и Света опять взялись за работу.
– Я Ингу, суку, убью! – прошипела Ирка, яростно драя шваброй квадратные половицы из дуба, – это она ему засрала мозги в прошлую субботу своими змеями!
– Инга?
– Конечно, кто же ещё! Она ведь повёрнутая на змеях. У неё даже крыша съезжала на тему змей! Короче, она его загрузила ими.
– Но это бред! Откуда у него змеи-то могут быть?
– Я не удивлюсь, если они есть. Тебе должно быть известно лучше меня, что его мамаша ему достанет даже и крокодилов, если этому маленькому уроду захочется их иметь!
– Что правда, то правда, – признала Света, смахивая с рояля пыль, – так может быть, нам всё-таки раздеться, чтоб он и думать забыл про змей? Как ты думаешь?
– Это мысль.
Тут Лёшка пришёл опять – один, без чертовок.
– Долго ещё? – поинтересовался он, следя за работой притихших девушек.
– Часа два, – деловито бросила Ирка, изо всех сил показывая лицом и пыхтением глубину своего усердия. Но мальчишка уже смотрел не на лицо Ирки, а на обтянутую вельветовыми штанами задницу Светы, которая опустилась на четвереньки и тёрла тряпкой несуществующее пятно на полу. Пятно, безусловно, глубоко въелось, потому Света также пыхтела, а иногда даже и стонала. Потом она вдруг спросила, не отрываясь от дела:
– Лёшка! Ты правда, что ли, решил нас затравить змеями?
– Да, – был ответ, – змеи уже ждут.
– Приговорённому к смерти всегда дают изъявить какое-нибудь желание, и оно должно быть исполнено, – простонала Света, борясь с пятном, – я могу использовать это право?
– Это смотря какое желание, – осторожно заметил любитель змей, – ты, может, захочешь, чтоб я повесился!
– Как раз нет! Не вздумай этого делать, ты мне ужасно нужен! Короче, не мог бы ты пригласить меня в гости, когда здесь будет твоя мамаша? Мне бы хотелось с нею поговорить.
– Тебе, моя дорогая, осталось жить два часа, – напомнил юнец. А потом он дал Свете пендаля, так как видел, что занялась она ерундой, и велел ускорить работу, обосновав требование тем, что змеи уже умирают с голоду.
– Но гремучие змеи людей не жрут, – возразила Ирка, – их пища – мелкая живность!
– Где я им, тварям, мелкую живность ещё возьму? – разозлился Лёшка, – сожрут и крупную, не подавятся!
И он вновь убежал, оставив Ирку и Свету в очень тревожном недоумении. Они, впрочем, посовещались и пришли к выводу, что под видом гремучих змей их будут кусать чертовки.
К двадцати трём часам работа была окончена. Вся квартира просто сияла. Раздевшись, согласно принятому решению, догола, однако на всякий случай не расставаясь с одеждой, Ирка и Света пошли взглянуть, что делают черти. Те, к их неимоверному ужасу, выволакивали с балкона большой террариум. Он был так огромен, что его еле тащили два чёрта и три чертовки. Ирка и Света были потрясены. Они уронили вещи и замерли, побелев и похолодев, как две мраморные статуи. Нагота уборщиц не вызвала у чертей никаких эмоций. Поставив на пол террариум, они молча смотрели на двух ужаснейших змей, лежавших на его дне. Обе они были мертвы.
Двум голым напарницам замечательно удалось изобразить скорбь. Они даже прослезились – ясное дело, от радости.
– Лёшка, зачем ты их держал на балконе? – всхлипнула Ирка, утерев слёзы пальчиками, – ведь ночью был заморозок! Ты что, не читал Булгакова, «Роковые яйца»?
Но истязатель змей, как выяснилось, не читал даже «Собачье сердце», ибо повёл себя, как трамвайный хам. Он начал визжать, что не для того заплатил за змей сорок тысяч, чтоб они сдохли, а две паскуды остались живы. Все остальные черти с чертовками разделили его справедливый гнев. Они разорались так, что можно было подумать – Ирка и Света собственными руками убили этих несчастных змей и каждого чёртика обокрали на сорок тысяч.
– Ложимся на животы, – прошептала Ирка на ухо Свете, – мы, типа, умерли!
– Что за бред?
– Ложись, говорю, не то разорвут! Ты видишь – они обдолбанные!
И быстренько улеглись две девушки животами на пол, сделав упор на локти. Нечисть мгновенно стихла. К покойницам подошла босоногая худенькая чертовка с парой церковных свечек и зажигалкой. Неглубоко вставив свечки в попы Ирке и Свете, она их воспламенила – свечки, конечно же, а не попы, после чего зашла спереди, повернулась, поставила одну ногу на большой палец и пробасила:
– Я, типа, поп!
Двум дамам пришлось по очереди лизнуть её не особо чистую пятку. Кто-то включил в телефоне запись церковной заупокойной службы. Оставив воющий телефон лежать на диване, черти пошли курить на балкон.
– Что всё это значит? – спросила Света, морщась от боли – горячий воск со свечи стекал ей на задницу.
– Госпожа судья по праздникам ходит в храм на Кропоткинской, чтобы постоять рядом с мэром, премьер-министром и президентом, – тихо сказала Ирка, – сынка таскает с собой. Вот он и стебётся! А остальные – также дети чиновников, засмотрелись на это до тошноты. Несчастные дети!
– Мрази! Чтоб они провалились! – стонала Света, – убью!
Ей было очень обидно, стыдно и больно. Бедные детки, вернувшись, выключили поповский вой, выдернули свечки из попок осатаневших тётенек и велели им выметаться, пока ещё не похоронили.
– Деньги гони, недоносок! – взбычилась Ирка, шустро натягивая трусы на склеившуюся попу. Губитель змей заплатил, как было условлено, и уборщицы, торопливо одевшись, с огромной радостью убрались из адской квартиры. Было уже двенадцать часов.
– Как думаешь, Ирка, он меня всё-таки позовёт, когда госпожа судья будет дома? – спросила Света, заводя двигатель «Мерседеса».
– Это вопрос риторический, ты сама понимаешь, – вздохнула Ирка, – мне тебя очень жаль, но годика три тебе посидеть придётся.
– Ну нет, никогда, – выдохнула Света и дала старт, – пусть Ритка ещё что-нибудь придумает!
Выехав за шлагбаум, «Мерседес» плавно влился в медленную ночную реку машин. Через пятьдесят минут он остановился перед подъездом Ирки. Напарницы пожелали друг другу спокойной ночи, поцеловавшись в щёчки, и пианистка пошла домой. «Мерседес» умчался.
Выйдя из лифта, Ирка вдруг обнаружила на площадке старшую дочь Виктора Васильевича. Наташа курила, что было ей без большого стресса не очень свойственно. Её руки слегка дрожали. За дверью её квартиры слышались крики. Виктор Васильевич матерился, его жена причитала, а Дунька плакала.
– Что случилось? – с испугом спросила Ирка. Наташа, сплюнув, взглянула на неё так, будто заподозрила в краже. Потом ответила:
– Дунька водочки нажралась.
– Что ты говоришь? – прошептала Ирка, – её ведь даже от запаха алкоголя всегда тошнило!
Наташа с быстрой усмешкой ещё раз сплюнула.
– Так и есть. Но она опять застукала Лёньку с Женькой. За гаражами. Вот так.
Ирка провела ладонью по лбу. У неё внутри возник страшный холод. Она не знала, что говорить.
– А тут ещё у отца на работе начались крупные неприятности, – продолжала Наташа, – умер больной, который не должен был умереть. Папа – ни при чём. Но его хотят сделать крайним.
– Я понимаю, – тихо сказала Ирка, и, выдернув из кармана ключи, направилась к двери своей квартиры. Она решила Женьку убить. Голыми руками. Просто вот придушить к свинячьим …, и всё. А потом – повеситься. Эта мысль казалась великолепной. Ключ долго не попадал в замочную скважину.
– Ты себя плохо чувствуешь, что ли, Ирка? – осведомилась Наташа, видимо, испытав неловкость за свою холодность.
– Я никак себя вообще не чувствую. Я подохла. Меня отпели.
Распахнув дверь, Ирка быстрым шагом вошла в тёмную квартиру и пробежалась сперва на кухню, а затем – в комнату. Она всюду била по выключателям кулаком, и вспыхивал свет. Риты дома не было. Женька делала вид, что спит. Взглянув на неё – на этого ангелочка с бледной мордашкой, который сладко сопел своим тонким носиком, подложив ладони под щёчку и высунув из-под одеяла неотразимые ножки, Ирка очень отчетливо осознала, что не способна ни придушить её, ни повеситься. Тем не менее, что-то сделать было необходимо. Сбегав в комнату Риты, Ирка нашла у нее бутылку «Мартини». Высосав её всю, до последней капли, она уселась за фортепьяно. Стала играть. В без четверти три её забрала полиция. Дверь, конечно, открыла Женька.
Глава двадцать вторая
Спортивное состязание
После того, как во время дежурства молоденького Сергея Сергеевича и глупенькой медсестры в отдельной палате истекла кровью сотрудница Администрации президента, которую оперировал Гамаюнов, у Виктора Васильевича действительно начались большие проблемы. И, разумеется, не у него одного. Не только семидесятая, но и весь департамент московского городского здравоохранения был подвергнут очень серьёзным проверкам со стороны Минздрава и прочих органов. Главный врач больницы, чтоб не по самые уши во всей этой катавасии замараться, задним числом оформил больничный. Но с его замом по хирургии Виктор Васильевич имел очень длительный разговор, и ни чай, ни водку во время этого разговора они не пили. Их отношения, без того довольно натянутые, к концу беседы и вовсе сделались ледяными.
– Виктор Васильевич, – произнёс зам главного врача, когда Гамаюнов поднялся из-за стола, чтобы выйти, – я вам категорически не советую портить отношения с институтом Вишневского, подвергая сомнению сделанное им заключение относительно причин смерти. Поверьте, это – последнее, что вам нужно сейчас.
– Спасибо, Юрий Иванович, – был ответ, – но вынужден повторить, что я не испытываю сомнений. Ведь в заключении делается серьёзный упор на фактор запущенности болезни. Разве не так? Ведь вы же его читали.
– Виктор Васильевич, я вас более не задерживаю, – прервал своего коллегу доктор наук с широкими, как у кузнеца, ладонями.
Когда Виктор Васильевич выходил из административного корпуса, два врача, которые шли навстречу, приветствовали его с нотками участия. Оказавшись на улице, Гамаюнов долго стоял около бордюра. Он вдыхал ветер, глядя на солнце в яркой синеве неба, и на газон, пестреющий одуванчиками. Уже начинался май. Черёмуховое преддверие лета – более радостное и светлое время, чем само лето, звало мечтать и видеть во всём отсветы счастливых воспоминаний, которые ещё можно соединить с реальностью, если капельку постараться. Даже больничные корпуса казались благословляемыми весенним потоком солнца.
Шагая к своему корпусу, Гамаюнов решил зайти в приёмный покой. С самого начала всей этой свистопляски он с Ольгой Сергеевной не общался еще ни разу иначе как по рабочим вопросам, которые обсуждались по телефону за полминуты. И он зашёл, так как в отделении минут двадцать вполне ещё могли обойтись без его присутствия. Некоторое время ему пришлось подождать – приятельница устраивала разнос рентгенологам и медсёстрам в регистратуре. Когда она возвратилась в свой кабинет и застала там Виктора Васильевича, гневное напряжение вмиг исчезло с её лица.
– Явился, не запылился, – шутливо проговорила она, усаживаясь за стол напротив хирурга, – какие новости? Спишь нормально?
Виктор Васильевич покачал головой.
– Дуняшка шалит.
И всё рассказал про Дуньку.
– Ничего страшного, – заявила Ольга Сергеевна, – Дунька – человек твёрдый, в отличие от Наташки. Выстоит. Что тебе сейчас сказал Поликарпов?
– А что он мог мне сказать, как ты полагаешь? Самоубийство в ванной, глупая смерть кремлёвской чиновницы, и всё это – в течение двух недель. Он говорил много, и он был прав. Никто ещё при мне не был до такой степени прав, как он. Знаешь, почему?
– Почему?
– Потому, что эти события грандиозны по своему кошмару, и они оба имеют ко мне прямое касательство. Дело даже не только в том, что одна была моя дочь, а другую я оперировал. Есть ещё кое-что. Сказать тебе, что конкретно?
Ольга Сергеевна помолчала, затем кивнула.
– Ты только, Витенька, не волнуйся. Самое страшное – позади.
– Оля, эта фраза меня преследовала всю жизнь. И она доказывает, что я всё время иду назад. Ко мне привезли двух женщин. Одна была моей абсолютной духовной копией, а другая – наоборот, противоположностью. Обе они должны были выздороветь. Но умерли. По моей вине. Мистически. Непонятно. Необъяснимо. О чём это говорит? Конечно, о том, что я зря люблю и зря ненавижу. А значит, я зря живу.
– Приехали, твою мать! – вскричала Ольга Сергеевна, – ну подумай, что ты несёшь? Где мистика? И при чём здесь твоя вина? Одна совершила самоубийство, другая же умерла из-за недосмотра дежурных медиков!
– Да, всё так. Но отец не может быть неповинен в самоубийстве дочери. А заведующий отделением отвечает за своих медиков. Вот и всё.
У Ольги Сергеевны, безусловно, было что возразить, но тут телефон на её столе внезапно заулюлюкал. Пользуясь тем, что она, сняв трубку, пустилась в долгие объяснения с руководством, Виктор Васильевич встал и вышел.
Солнце уже достигло зенита. Ясное небо сделалось ослепительным. К корпусу от реанимации шла Оксана, красавица-лаборантка. Виктор Васильевич, подойдя к служебному входу первым, остановился, чтобы её подождать. Она, даром что была в фельдшерской униформе и с саквояжем, казалась странницей среди звёзд, спустившейся с синевы – столько источали её глаза чарующей тайны. Приблизившись к своему начальнику, вежливо распахнувшему перед нею дверь, она ему улыбнулась.
– Виктор Васильевич! Я так рада вас видеть!
– Врёшь, – спокойно сказал заведующий. Таинственные глаза дико заморгали.
– Зачем мне врать?
– Ну а почему бы тебе не врать? Если стоит выбор – врать или нет, женщина всегда выбирает первое. Но я вовсе не обижаюсь. Ты, безусловно, думаешь, что я – старый и ни на что не способный. Первое – верно, но не второе. Хочешь проверить? Давай – наперегонки, вверх по лестнице, на шестой этаж! А? Слабо?
Оксана задумалась. И её ответ был для Гамаюнова неожиданным.
– У меня саквояж, – сказала она, – и туфли на каблуках.
– Туфли можно снять. Саквояж возьму.
Она белозубо расхохоталась, чуть запрокинув голову.
– Может, вы и меня заодно возьмёте, Виктор Васильевич? Тогда выйдет у нас ничья. Хорошо, согласна. Пойдёмте.
Они вошли, приблизились к лестнице. Передав начальнику саквояж, Оксана стянула с белых ступней голубые туфельки. Взяв их обе в левую руку, она спросила:
– Ну, что? Вперёд, господин заведующий?
– За перила, чур, не хвататься! – предупредил хирург, – побежали!
И они разом ринулись вверх. На третьем пролёте Оксана больно ушибла палец ноги и сильно отстала. Но не сдалась. Не зная об этом, Виктор Васильевич продолжал бежать на пределе сил, держа чемоданчик двумя руками. Ему казалось, что сердце, подскакивая как мяч, подбрасывает его самого, помогая этим одолевать ступень за ступенью. И он был горд своим сердцем. Еще бы! Оно сильнее обеих ног молоденькой лаборантки! И, уж конечно, сильнее любых проклятий. Кто бы ему что ни говорил – он очень здоров. И, кажется, даже молод.
Когда Оксана, дыша во всю свою прекрасную грудь, достигла шестого, лифтовая площадка была в крови. Кровь вытекла из пробирок, которые разлетелись из чемоданчика. Тот, ударившись о зелёный кафельный пол, лежал на боку, с откинутой крышкой. Виктор Васильевич, не похожий на самого себя, цеплялся за дверь между лифтовой площадкой и коридором. Он был чудовищно бледен. Его глаза казались безжизненными. Он падал.
Именно в ту минуту из ординаторской выходили Мэри Васильевна – заведующая эндокринологическим отделением, и Лариса. Мэри Васильевна принесла коллегам торт и вино по случаю своего юбилея. Ей исполнялось сорок. Услышав крик лаборантки, звавшей на помощь, женщины побежали к лифту. По счастью, им был известен результат электрокардиограммы, которую всё же сделал Виктор Васильевич, и сомнений поэтому не возникло. Пока более опытная Мэри Васильевна делала непрямой массаж сердца, Лариса бросилась в ординаторскую. Коллеги, сидевшие за столом, стремительно поднялись. Через пять минут на этаже были все врачи кардиологического отделения. Через двадцать минут больной был в реанимации.
Глава двадцать третья
Духовная дочь
Через три дня опять заморосил дождик. Это дало Рите повод напялить курточку с капюшоном, которая под палящим солнцем, естественно, привлекла бы некоторое внимание. А вот Клер отколола номер. Она впихнула свою вихрастую голову в очень странную шапочку, ни на что не похожую. А ещё за каким-то чёртом взяла гитару.
– Ты обалдела? – ахнула Рита, встретившись с Клер в метрополитене, у эскалатора на Кузнецком мосту, – это что такое?
– Что ты имеешь в виду? – прикинулась идиотка дурой. Рита с крайней брезгливостью ткнула пальцем в её головной убор. Такая степень брезгливости соответствовала бы нелепой идее ткнуть пальцем в дохлую кошку или кота.
– Это тюбетейка, – важно сказала Клер.
– Тюбетейка?
– Да.
Сходившие с эскалатора эмоционально косились на тюбетейку, а также на глаза Клер. Внимательно приглядевшись к этим глазам, Рита поняла: героин. Сама она всего-навсего проглотила штук семь таблеточек седуксена и запила их водичкой.
– Послушай, ты не могла бы избавиться от своей из жопы вынутой тюбетейки? – резко спросила Рита, подойдя с Клер к краю платформы, чтоб сесть на поезд в сторону Пушкинской. Клер кивнула. Сняв тюбетейку, она швырнула её на рельсы, чем привлекла ещё больше взглядов.
– А от гитары? – решила Рита развить успех.
– А вот от гитары я не могу избавиться. У меня другой нет гитары.
Рита решила – чёрт с ней. Подошёл поезд. Сев в него, две подруги благополучно сошли на Пушкинской, и, осуществив переход на Чеховскую, доехали до Варшавской. Там поднялись на улицу.
По шоссе шёл плотный поток машин. Можно было сесть на автобус или пройтись. Решили пройтись. Сперва закурили. Клер, как и Рита, накинула капюшон. Убрав зажигалки, они пошли вдоль шоссе, разбрызгивая ногами лужи.
– Как там Виктор Васильевич? – поинтересовалась Клер.
– Ничего. На следующей неделе его переводят в кардиоцентр. Шансы хорошие.
– Доктора, оказывается, тоже болеют, – вздохнула Клер и глубокомысленно замолчала. Рита с досадой выплюнула окурок. Нужный им дом стоял не совсем вплотную к шоссе. Чтоб к нему приблизиться, нужно было миновать банк и два магазинчика. Он имел девять этажей и восемь подъездов. Каждый был оборудован камерой видеонаблюдения. Поравнявшись с третьим подъездом, подруги перешагнули заборчик детской площадки, которая пустовала, и подошли к беседке возле песочницы.
– Сиди здесь, – приказала Рита, внимательно оглядев беседку, затем – подъезд, – играй, если хочешь. Только не пой. И не отрывай глаз от подъезда. Ты хорошо запомнила, как он выглядит?
– Да, конечно. Как пастор баптистской церкви он и выглядит. Очки, щёки, рыльце в пушку.
– При чём здесь пушок? Что ты загоняешься?
– Если бы его не было – стал бы он приглашать к себе раздевающихся уборщиц и по сто долларов им платить? – усмехнулась Клер, устроившись на скамейке и расчехляя гитару, – тоже мне, христианский пастор! Стыд и позор!
Ещё раз призвав француженку быть ответственным и внимательным человеком, а не свиньёй, Рита подбежала к подъезду, и, набрав код, вошла. Капюшон при этом был у неё надвинут на самый нос. И не зря – от лифта шла старушонка, а на посту сидела консьержка. К счастью, они сразу зацепились очень болтливыми языками, так что на Риту даже и не взглянули. Та поднялась на четвёртый этаж пешком, натягивая перчатки. Приблизившись к нужной двери, она вдавила кнопку звонка и держала долго, потом – ещё и ещё. За дверью стоял трезвон. Реакции не было. Тогда Рита, бросив короткий взгляд на замки, которые пристального взгляда и не заслуживали, достала из внутреннего кармана куртки пару отмычек. Через минуту она стояла уже с другой стороны порога и запирала за собой дверь.
Квартира была двухкомнатная – без всяких изысков, но и без недостатков. Тёмный паркет. Добротная мебель. Особенно примечателен был старинный письменный стол с латунными ручками-полукольцами на десятке выдвижных ящиков с двух сторон. На столе – компьютер. Стационарный, старенький. Впечатляло множество книг. Они размещались на стеллажах от одной стены до другой, от пола до потолка. Рита, хоть спешила, всё же успела заметить, что в одной комнате – книги по философии, биологии, медицине, культурологии и истории, а в другой, похожей на кабинет – одни только богословские. Вот как раз этот кабинет заинтересовал Риту – не потому, что она нуждалась в духовной пище, а потому, что там стоял секретер.
Этот секретер, размером почти как письменный стол, был сделан из дуба. Дверца держалась на стальных петлях. Взломать его без помощи топора или монтировки было немыслимо. Он имел два замка: обычный, под ключ, и кодовый – но не электронный, а механический. С первым Рита справилась быстро, а со вторым предстояло биться минуты три, если не четыре. По счастью, опыт борьбы с такими замками у Риты был. Она опустилась на корточки, слегка сдвинув край капюшона с правого уха, и, приложив последнее к дверце, стала крутить первое колёсико. Ей пришлось провернуть его много раз, прежде чем она уловила звук, который ей сообщил о том, что нужная цифра найдена. Со вторым колёсиком вышло всё гораздо быстрее. Но когда Рита взялась за третье, то звук раздался немедленно, да притом гораздо более громко, чем предыдущие. Палец Риты остановился. И тут случилось вовсе невероятное: странный звук донёсся опять, потом – ещё трижды. Рита стремительно поднялась. Она поняла, что слышит щелчки замков входной двери.
Прятаться уже было поздно, а прыгать из окна – глупо, прыжок с четвёртого этажа возможен только в могилу или в больницу, притом тюремную. Мысли даже не заметались, а просто склеились, как дешёвые макароны. Сердце запрыгало. Виноваты были во всём, конечно, таблетки. Проклятая заторможенность – вот цена хладнокровию и его обратная сторона! Что делать, что делать? А дверь уже открывалась. Кто-то вошёл, и она захлопнулась. Рефлекторным движением закрепив капюшон липучками, склонив голову и нащупав в кармане выкидной нож, Рита устремилась в прихожую. И – немедленно получила удар в лицо.
Удар был отличный. Перед глазами всё вспыхнуло. Пол мгновенно выскользнул из-под ног, как будто ковёр рванули. Жалко и бесполезно взмахнув руками, Рита упала на спину. У неё из носа потекла кровь. Сознание удержалось каким-то чудом. Когда оно прояснилось – а это произошло секунды через две – три, Рита машинально вынула из кармана, где лежал нож, платочек и приложила его к ноздрям. Она всё пыталась сосредоточиться. Положение было странное. Тот, кто её ударил, более ничего не предпринимал и хранил молчание. Почему-то решив, что чем раньше она увидит его, тем больше у неё будет шансов выпутаться из этой истории, Рита медленно встала на ноги. И – застыла, приоткрыв рот.
Перед ней стояла совсем ещё молодая светловолосая девушка в полицейской форме, с погонами младшего лейтенанта и очень строгой мордашкой. Обуви на ней не было, потому что она сняла свои туфли раньше, чем Рита бросилась на неё. Взглянув на кроссовки Риты, она тонюсеньким голосочком сделала замечание:
– Вот свинья! Весь ковёр изгваздала! Снимай быстро!
Не зная, что и подумать, Рита разулась.
– Я ничего не взяла, – сказала она, опять поглядев на девушку.
– Скажи лучше, что не успела ничего взять, – уточнила та, – но если бы я пришла на минуту позже, то ты была бы взята с поличным! Правильно?
Рита молча кивнула. К чему было отрицать очевидное? Хлюпнув носом и ощутив, что кровь больше не идёт, она убрала платочек. Вместо него у неё в руке появился нож. Глядя незнакомке прямо в глаза, Рита со щелчком обнажила лезвие. Но её жалкая попытка изобразить готовность перешагнуть через труп успеха не возымела. Увидев нож, девушка брезгливо поморщилась.
– Убери! Это не поможет. Я – мастер спорта. Если ты попытаешься меня ранить, то мне придется тебя побить и скрутить, потом – посадить уже за вооружённый грабёж. То есть, за разбой. Ты этого хочешь?
– Нет, не хочу, – быстро замотала головой Рита и убрала оружие. Тогда странная незнакомка, наоборот, кивнула, и, подойдя, сняла с неё капюшон, стянутый на горле липучками.
– Без него тебе куда лучше! Твой нос уже не кровит. Пойдём, посидим на кухне. Думаю, нам с тобой придётся поговорить.
– О чём? – произнесла Рита без всякого удивления – она как-то вдруг соскочила с орбиты этого чувства. Однако, её вопрос, наоборот, вызвал недоумение.
– Как – о чём? Обо всём!
Не очень хотелось Рите такую дрянь обсуждать. Но выбора не было, и она поплелась на кухню. Младшая лейтенантиха мягко топала пятками позади. Кухня была маленькая и скромная. Сев за стол и пристально проследив, как садится Рита, светловолосая вынула из мундира очень дешёвенький телефончик, и, набрав номер, прощебетала:
– Пётр Николаевич, я застукала здесь брюнетку с довольно опасным ножиком. Нет, она не вполне похожа на Анжелику Варум. Да, нос у неё с горбинкой, но этим сходство и ограничивается, пожалуй. Скорее, на Уму Турман! Сейчас спрошу…
Держа телефон у уха, странная представительница закона вновь обратилась к Рите:
– Ты здесь была? Как тебя зовут?
– Да какая разница? – неожиданно вышла из себя Рита, – была я здесь, не была, как меня зовут! Предположим, Рита меня зовут. И больше не спрашивай ни о чём! Или оформляй меня по закону, или отстань! Ты мне надоела.
– Рита её зовут, – продолжила разговор с Петром Николаевичем спортсменка и полисменка, – вам её фоточку скинуть? Да, да! Конечно, конечно! Я с ней поговорю по душам. Всё будет в порядке, не беспокойтесь.
Оборвав связь, приверженница кулачной расправы сунула телефон в карман, и, взглянув на Риту, вдруг улыбнулась ей.
– А меня зовут Марианна. Я сейчас говорила с тем человеком, которого ты пыталась обворовать.
– Он что, тебе тоже платит по сто гринов за мытьё полов в голом виде? – съязвила Рита, – или мундирчик всё-таки оставляешь, для сексапильности?
– Как не стыдно! – обиделась Марианна, – а впрочем, что с тебя взять? Ты ещё во власти греха. Знай: те две девушки, по наводке которых ты сюда заявилась, не мыли здесь никаких полов и, тем более, ничего с себя не снимали. Они просто пили чай с Петром Николаевичем, а он за это им заплатил, как будто они проделали всю положенную работу.
Тут Рита вдруг начала понимать смысл происходящего. Но на всякий случай спросила:
– Зачем ему это было нужно?
– Он проповедовал им, пытаясь спасти их души. Это – его христианский долг, как пастора церкви. Он сразу понял, что у второй девчонки – ну, той, которую зовут Инга, злые намерения. Это было понятно по её взгляду, которым она обводила комнату. Пётр Николаевич специально сказал, что по воскресеньям, с одиннадцати до трёх, его дома нет, так как он проводит богослужения. Он, признаться, предполагал, что обворовать его попытается сама Инга. Но получается, что ошибся. Она – всего лишь наводчица.