– Женька! Это правда, что голову в автобусе нашли? – вопрошала Мария.
– Нашли, – отвечал Евгений Семенович. – В ведре была.
– Человеческую?! – усиливая эмоциональный накал, ужаснулась Мария.
– Кто сказал, человеческую? Я такого не говорил. От селедки голова была, – сказал Женя, уклоняясь от нешутливого замаха Марии.
О дружеских отношениях между Романовной и Женей свидетельствовали постоянные диалоги, в ходе которых старушка с готовностью солдата-первогодка отвечала на каверзные вопросы моего друга в духе викторины «Что? Где? Когда?».
– Романовна, – вопрошал Женя. – Если я, токарь, вступлю в брак с фрезеровщицей, кем будут наши дети?
Задумавшись на мгновение, Романовна отвечала: «Шлиховщиками».
Во время службы в армии Женя переквалифицировался в сварщика и работал по этой специальности в механическом цехе комбината до последнего дня своей жизни. В конце 80-х – начале 90-х в числе лучших специалистов края, он был рекомендован на работу в Алжир. Там, в северо-африканской стране, он течение года варил стыки труб на газопроводе, зарабатывая средства на ремонт родительского дома. Однако по возвращении в Союз получить заработанное оказалось не так просто. «Внешэкономбанк», в котором был открыт в валюте зарплатный счет, оказался фактическим банкротом. У подъезда этой кредитной организации околачивалась толпа жаждущих получить свои кровно заработанные. Какой-то клерк составлял на неопределенное будущее список очередников-получателей. Вертелись жучки, предлагавшие ускорить получение вкладов за треть или половину суммы. Их охранял держиморда в милицейской форме с погонами майора. По счастливой случайности выцарапать так необходимые семье друга деньги помог мой бывший сослуживец И. А. Щербаков, к тому времени работавший в каком-то аналитическом подразделении ВЭБа.
Кроме обязанностей на комбинате, Женя, добрая душа, безотказно выполнял все виды сварочных работ в хозяйствах земляков. По оценке Марика Глухова, он был сварщиком от бога и варил даже то, в теории вроде бы соединить невозможно. Виртуозно ремонтировал автомобильные кузова и другие детали.
В какой-то момент его сманили на станцию техобслуживания автомобилей. Однако через некоторое время он, несмотря на приличные тамошние заработки, вернулся на комбинат. В разговоре со мной объяснил свое решение просто: «Они берут с людей несправедливые деньги. Мне там работать стыдно». От побочных доходов он не отказывался. И когда его Света намекала на весьма скромную оплату таких трудов, объяснял: «Мы рассчитываемся по совести».
Помнится, в начале нашей совместной токарной карьеры свое сдержанное отношение к деньгам Женя продемонстрировал весьма неожиданным способом в день одной из получек. Отойдя от окошечка инструменталки, через которое выдавались деньги, он развернул сотенную купюру (до реформы 1961 года она была значительно больше «хрущевской»), положил ее на пол и, подмигнув стоящему в очереди «куркулю» Жоре Мавромати, вытер о дензнак подошвы. Правда, завершив это театральное действо, сотенную он все-таки возвратил в карман.
Шальных денег у него никогда не было и от возможности облегчить нагрузку на семейный бюджет за счет продававшихся со скидкой в заводском киоске субпродуктов или некондиционных (из-за мятых жестяных банок) консервов он не стеснялся. Признаком скупости такие приобретения он не считал. Однажды я увидел его с внушительным ворохом так называемой грудинки, притороченной к велосипеду, на котором он ездил на работу. На самом деле это были кости говядины (или свинины) после обвалки туш. Их можно было купить в заводском киоске. На костях оставалось немного мяса, срезать которое обвальщикам было недосуг в погоне за выполнением норм выработки. Мы с мамой тоже время от времени покупали «грудинку», но не в таком количестве. Заметив на моем лице удивление размахом приобретения, Женя выдал один из афоризмов, ныне учтенный в словарях кропотливыми собирателями народной мудрости: «Глазам стыдно, а душа радуется».
В 1998 году во время отпуска я увидел на его подворье бычка, которого он выкармливал для пополнения семейного бюджета. Игривый теленок очень понравился нашей внучке Асе.
Женя вырастил отличного сына Виталия, который после школы стал одним из лучших в Крымске специалистов по ремонту автомобильных двигателей. Отслужив в армии, Виталий окончил милицейский ВУЗ, успешно работал на оперативных должностях, а в 2014 году стал начальником районной полиции. Меня он по старой памяти именует дядей Игорем.
В дополнение ко многим особенным качествам Женя обладал удивительной способностью к дрессировке кошек. Семья Головых жила в реконструированном собственными руками домике покойных родителей Жени, впоследствии разрушенном наводнением 2012 года. На их подворье всегда было несколько хвостатых особей. Говорят, что эти существа почти не поддаются дрессировке. У Жени это было не так. Складывалось впечатление, что его котята понимают человеческий язык. Когда кто-то из них не желал выполнять прыжок на грудь хозяина с отмеренных двух-трех метров и, облегчая себе задачу, пытался незаметно сократить расстояние, Женя выговаривал ему, как напроказившему школьнику. Котенок послушно возвращался на исходный рубеж и отчаянно прыгал оттуда на пределе своих возможностей. Правда, отучить воспитанников цепляться когтями за грудь не удавалось. Были у котят и другие коронные номера. Наградой им служили плотва и красноперка, собственноручно выловленные Женей в Адагуме.
Ловлю себя на мысли, что в воспоминаниях Женя выглядит подозрительно безупречным праведником. Конечно, это не так. Я помню его довольно хулиганистым любителем подрывов гранат и мин, не отказывавшимся принять участие в групповой или одиночной драке с представителями «слободки», «скалы» или «центра». Однако это осталось в юности. В зрелые годы он мог прилично выпить за компанию. В борьбе с «зеленым змием» ему сильно мешали доброхоты из числа заказчиков. Чего в нем не было никогда – это корыстолюбия и нарушения правил неписанного кодекса чести, вынесенных из послевоенного уличного детства.
Динамику его семейного достатка можно было отследить по личным транспортным средствам. В середине 60-х – мотоцикл «Ява», в 70 – «Запорожец». Последнее приобретение в начале 80-х – ВАЗ-2105 «Жигули», «пятёрка».
Женя говорил мне, что не представляет себя без сварочного участка, запаха расплавленного металла и удовольствия от качественно выполненного шва. Он умер на рабочем месте, присев отдохнуть, 3 сентября 2003 года во время моего приезда в Крымск. Внушительную колонну провожающих его на кладбище составляли не только родные, друзья и сослуживцы, но и просто горожане, знавшие Женю как человека открытой души и безотказного мастера золотые руки.
Солоха Евгений Андреевич, крымчанин в пятом поколении, наследник одного из ста сорока солдат Крымского пехотного полка, проходивших службу в Верхне-Адагумском укреплении со времени его постройки в 1858 году, а затем по их желанию приписанных к Кубанскому казачеству.
Женя пришел в цех в 1959 году, после получения аттестата зрелости. Мы познакомились с ним годом ранее в спортзале комбината. Он неплохо играл в волейбол и баскетбол за 25-ю школу. Входил в основной состав сборной команды Крымского района по ручному мячу пять раз подряд выигрывавшей Первенство краевого Совета ДСО «Урожай» по этому виду спорта.
Пройдя курс ученичества, получил квалификацию фрезеровщика-строгальщика 4 разряда. С 1960 года в паре с ним мы работали дежурными станочниками. В мае 1960 года администрация и цехком буквально вытолкали нас в двенадцатидневный отпуск по двум «горящим» путевкам в геленджикский дом отдыха «Приморье». Ничего привлекательного там для нас не было. Дешевизна навязанного отдыха (по 80 руб. с носа при среднем заработке 700 руб.), на что напирал предцехкома Б. А. Ревницкий, не оправдывала скуку курортного времяпрепровождения. Купаться было рановато. Желающие играть в волейбол и баскетбол среди отдыхающих «Приморья» отсутствовали. По вечерам нас развлекал песнями под баян массовик-затейник из местных греков. Его коронным номером были куплеты на тему меркантилизма местных обольстительниц (фонетика соблюдена):
«Ай, палавина сахар – палавина мёд, палавина любит – палавина вирёт».
Лирико-иронические строфы перемежалось припевом, который оканчивался телеграфной просьбой с юга: «Милый мой, скучаю, вишли восемьсот!». На танцплощадке дома отдыха кружились пары категории «40+».
Геленджик представлял собой захолустье с преобладанием греческого населения. Большинство домов отдыха действовало лишь в теплое время года. Отпускники размещались в дощатых летних строениях. На этом населенном пункте заканчивалась асфальтированная дорога со стороны Новороссийска. Далее в направлении Сочи шло гравийное шоссе.
Показы фильмов в соседствовавшем с «Приморьем» летнем кинотеатре несколько раз за сеанс прерывались зычными «флотскими» возгласами типа «Капитан «Ромашки», на выход!». Название судна в каждом объявлении было новым. Мы с Женей недоумевали по поводу местонахождения столь многочисленного флота. В бухте, за исключением колхозного сейнера, не было ни одной заметной посудины. В конце концов, я обнаружил одну из «Ромашек» у пляжных мостков. Известное по выкрикам название украшало обыкновенную прогулочную лодку. Ситуацию с «капитанским» статусом ее собственника нам пояснил один из местных жителей. «Мы, греки, все капитаны, – улыбнулся он. – Особенно для отдыхающих!».
Одним из наших развлечений в «Приморье» на первом этапе стал почти ежедневный подъем на Адербиевский перевал высотой 650 метров. Мы выходили сразу после завтрака и успевали вернуться к обеду. Дорога была мне знакома с мая 1959 года, когда мы друзьями, пройдя несколько ущелий и горных массивов по маршруту Абинская – Шапсугская – Эриванская – Адербиевка, спустились в Геленджик.
Вторая половина отдыха проходила веселее. Вода потеплела и стала пригодной для неспешного купания. Это позволило совершать заплывы на середину бухты к стоявшему на якоре сейнеру. Благо, никаких спасателей в окрестностях не было. Кроме того, мы нашли волейбольные площадки в других домах отдыха и влились в стихийные команды, игравшие «на вылет».
Отдых навсегда пополнил наш словарный запас поговорками «мы, греки, все капитаны» и «скучаю, вишли восемьсот».
Согласно утверждениям ряда исследователей, Геленджик (в переводе с турецкого – базар невест) с конца XV века был местом, откуда турецкие захватчики увозили в рабство и в жены молодых красивых девушек. Это предание, помноженное на личные наблюдения, привело нас с Женей к предположению, что всех красивых девушек турки вывезли из города впрок на несколько столетий вперед. Каюсь, так это представлялось в далеком 1960 году.
Надо сказать, что город того времени мог обоснованно похвалиться мастерами портняжного и обувного искусства. Отпуск в нем обогатил меня замечательным имущественным приобретением. Совершенно случайно я заказал у портного-грека один из лучших костюмов за всю свою жизнь. Работа была выполнена за 4 или 5 дней. Материю цвета морской волны купил в магазине по рекомендации самого мастера. Свои труды портной оценил менее чем в 100 рублей (точную сумму не помню). Костюм носился много лет до рубежа неприличного истирания, однако даже напоследок он выглядел предпочтительнее новоприобретенных одежд.
Геленджикские греки, как и другие их российские соплеменники, без сомнения, унаследовали от представителей древней Эллады широкий спектр талантов, включая способность постигать скрытую суть событий и лиц. Да только на старуху бывает поруха. В марте 1991 года на Первом Всесоюзном съезде греков в Геленджике они избрали президентом своего общества Гавриила Попова. Этот демократ начальной волны, первый мэр Москвы и титулованный советскими научными инстанциями экономист, в новые времена вдруг публично заявил о пользе взяточничества для управления экономикой. Сам он тоже кое-чем разжился в ходе компании приватизации. Воззрения и дела Г. Х. Попова вкупе с его избранием главным греком СССР побудили неизвестного автора газеты «Завтра» выразить кредо демократа-экономиста емким девизом – «Из ворюг в греки». Эти слова по сей день напоминают нам с Евгением о досадной промашке, бросившей тень на проницательность делегатов Всесоюзного съезда, в числе которых были греки города-курорта Геленджик.
По возвращении из отпуска наша совместная с Женей Солохой работа продолжилась. В памяти чаще всего всплывает начало недели ночных смен. Женя, постоянный посетитель танцев в заводском клубе, проводив подругу, появлялся в цехе за несколько минут до 24-х часов воскресенья и, переодевшись, приступал к подготовке инструмента. Его шкаф занимал место за фрезерным станком, «хобот» которого периодически менял положение в зависимости от вида выполнявшихся работ. Каждая смена выставляла его по-своему. И вот, в последние минуты нетронутой воскресной тишины станочного отделения вдруг раздавался глухой стук, сопровождавшийся приглушенными высказываниями. Это Женя, привыкший за прошлую неделю к убранному «хоботу», разгибался с коробкой фрез и ключей и бил головой в коварно выдвинутую массивную чугунную тушу. Происшествию способствовал высокий рост моего друга. У его сменщика Мити Мотренко по причине низкорослости подобных проблем не было.
После службы в армии Женя перешел на работу в Крымское объединение «Сельхозтехника», где более 40 лет проработал испытателем ремонтировавшихся двигателей комбайнов и тракторов, очень неплохо зарабатывал до начала 90-х, а затем получил небольшую пенсию и статус инвалида 2-й группы по слуху в результате профзаболевания. Сейчас, вспоминая человеческие качества многонационального состава бригады испытателей, отмечает, что за 18 лет работы на единый наряд, в коллективе ни разу не возникало непонимания по поводу вклада каждого из работников в общую копилку.
Летом 2014-го он согласился с моим предложением составить его генеалогическое дерево. Решению задачи способствовала прекрасная память друга. Она в какой-то мере восполняла отсутствие семейных документов и фото, «уплывших» вместе с родительским домом во время наводнения 6 июля 2012 года. Определенное подспорье в уточнении забытых дат оказали надписи на памятниках многочисленной родни Евгения Андреевича, покоящейся на местном кладбище. В целях визуализации ветвей и персон генеалогического дерева использовалась компьютерная программа iRule. В ходе работы мне открылся неведомый ранее пласт информации не только о родословной друга, но и о множестве интересных деталей организации службы жизненного уклада казачьего сословия.
История рода начинается с прапрадеда по материнской линии – Егора Думцева, уроженца Курской губернии, крепостного, отданного барином в солдаты 73-го Крымского пехотного полка. В 1853–1856 годах полк воевал в Крыму. С 1857 года местом его дислокации стало возводимое на левом берегу реки Адагум укрепление, которое в 1862 году получило наименование станицы Крымской. По окончании срока службы «пра-пра» получил волю и был определен в казаки. В связи с переходом в новое сословие ему были предоставлены земельный надел и место для продажи произведенных продуктов.
Далее родословная плотно насыщена судьбами мужчин и женщин, участвовавших, как правило, не по своей воле в грандиозных исторических коллизиях. В их числе были участники гражданской войны, стоявшие друг против друга в рядах белых и красных войск. В близкие родственные связи вплелись исполнители и жертвы красного террора, заключенные и сотрудники Гулага, раскулаченные (в том числе дважды) земледельцы, вездесущие чекисты, офицеры Красной и Советской Армии.
Тетя Мария окончила на кошт общества казачье медицинское училище в Екатеринодаре, став по этой причине военнообязанной. Участвовала в «Ледяном походе» Корнилова в качестве мобилизованной медсестры, правда репрессиям не подвергалась.
Двоюродный дядя Петр служил по мобилизации в Таманской армии красных. Отступил вместе с «Железным потоком» под командованием Кожуха (см. одноименное произведение А. Серафимовича) в сторону Туапсе и далее, пропал без вести.
Двоюродный дядя Думцев Федор в 1921 году расстрелян ЧК у ограды винзавода станицы Крымской за уклонение от мобилизации.
Двоюродный дядя Пронов в гражданскую войну служил в ЧК станицы Крымской. Участвовал в поимке названного выше дезертира Федора Думцева. Впоследствии женился на его сестре, Думцевой Марии Федоровне, с которой прожил всю жизнь. Умер в Ташкенте.
Дядя Квитин Николай. Бывший царский офицер. В 30-е годы служил в системе ГУЛАГа. Был начальником отделения лагеря на Колыме. Умер в Москве. Жил в доме рядом с НИИ «Гидропроект».
Дядя Думцев Лука (похороненный рядом с моей мамой) с 1919 года служил по мобилизации артиллеристом в Белой армии. Воевал с красными в Крыму. Эмигрировал в Турцию. Был интернирован на полуострове Галлиполи. Бежал на шлюпке в Одессу. Трудился в Новороссийском дорожно-строительном управлении рабочим. Репрессирован в 1937 г. по обвинению в антисоветской агитации. Служба в Белой армии осталась вне поля зрения сотрудников НКВД (видимо реальные факты биографии Луки этих фальсификаторов интересовали мало). Освобожден в 1947 г., реабилитирован в 1958 г.
Дядя Тихон необычайно жадный до работы земледелец, один из немногих, кто вручную косил за день десятину (более 1 га или 10000 м2) луга или поля, был раскулачен в 1932 году и выслан на Черные земли между Ставропольем и Калмыкией. После вновь проявленного «трудового энтузиазма» отправлен в 1933 году на Урал, где остался до конца жизни. Дети и внуки вернулись в Крымск в 50-х годах (прошлого века).
Описать все уровни родственных связей Евгения Андреевича среди коренных крымчан и их жизненные коллизии задача, ожидающая своего М. А. Шолохова. По образному выражению друга, «на это и компьютера не хватит». Можно с уверенностью сказать, что его родственниками различной степени отдаленности являются не менее двух третей коренных жителей города.
К теперешним попыткам возрождения казачества Женя относится с недоверием в основном из-за лично знакомых ему малоуважаемых персонажей, записавшихся в это обновляемое сословие. Сам он от предложения пополнить ряды казачьего общества отказался.
Интересным фактом из дореволюционной жизни станицы Крымской являлось наличие маршрута конки, связывавшей вокзал с центральной площадью у винзавода, и общественной электростанции неплохой рабочей мощности. В 1913 году в расчете на ее энергию планировалось заменить конку трамваем. Намеченные работы были остановлены в связи с началом Первой Мировой войны.
Цех коммунистического труда
Начальник цеха Антонина Михайловна Сысоева была коммунистом – идеалистом «с человеческим лицом». Старательно внедряя предложенные партией формы морально-нравственного совершенствования работников, не обходила вниманием сугубо бытовые проблемы подчиненных. Правда, иногда интерес к условиям их жизни выглядел избыточным. Помню возмущение Жени Солохи, оформлявшего у цехового бухгалтера справку на приобретение в рассрочку костюма в местном универмаге. Такие покупки широко пропагандировались торговлей. Взносы за них перечислялись бухгалтерией. Подписывая документ, Антонина Михайловна спросила моего друга: «А у отца такой костюм есть?». Это был «ляп». Отношения с родителем у Жени были натянутыми. Кроме того, отец недавно ушел из семьи.
Сподвижником Антонины Михайловны на воспитательном поприще был парторг цеховой организации Е. Т. Ильин, формально числившийся руководителем несуществующей 3-й бригады слесарей. В свое время он прошел в цеху обучение специальности слесаря, однако в этой сфере не преуспел.
Увлеченность Антонины Михайловны идеей создания образцового коллектива невольно порождала у нее готовность наделять отдельных работников несвойственными им высокими моральными и идейными качествами. Таким заблуждениям способствовала однобокая оценка хороших производственных показателей подчиненных. Порой этот подход оборачивался обидным разочарованием.
В духе того времени наш цех боролся за звание коллектива коммунистического труда, которое со временем получил. Это почетное звание сначала было присвоено одной из двух реально существующих бригад слесарей. Гордостью Антонины Михайловны стали также ударники коммунистического труда – четыре токаря, значительно перевыполнявшие нормы выработки. Одним из них был мастер-наставник Г. Камышанов, над которым, по нашему с В. Дерявко мнению, висела тень «шубы». В смысле «то ли он украл…».
Возникло это представление во время выполнения заказа на полторы тысячи чугунных роликов для подвесной грузовой дороги. Работа была распределена между Камышановым, Дерявко и мною. Это была хорошая серия, без частой перенастройки станка, сулившая спокойный труд и нормальный заработок. Изготовленные детали мы складывали у своих станков, откуда их «с колес» забирали монтажники. Учет выполненной работы велся на основании наших собственных записей в индивидуальных нарядах. Это был элемент воспитания доверием. Скандал разразился при подведении итогов, когда обнаружилась нехватка 200 изделий. При «разборе полетов» Антонина Михайловна без колебаний приказала разделить недостачу между мной и Дерявко. В основе ее решения лежал вопрос-утверждение: «Вы же не скажете, что виноват Камышанов?». Мы, действительно, промолчали, хотя такая мысль у нас возникла. Прямых доказательств в то время еще не было. Обвинения в умышленной приписке нам не предъявили. Было признано, что «молодежь» ошиблась в подсчетах. Недостающие ролики мы с В. Дерявко изготовили бесплатно. От этой истории у нас остался определенный осадок, поскольку ошибиться с таким молодецким размахом мы не могли. Кроме того, работая в одну смену на соседних станках, видели примерно равный выход деталей друг у друга. Камышанов был не из нашей смены. Позже подозрение о приписке им количества готовых изделий нам доверительно подтвердил его тогдашний ученик Юра Музыченко.
Крах «ударника» произошел несколькими месяцами позже. В тот день «Антонина», как по-семейному называли ее в цехе, собрала наш коллектив на стыке первой и второй смен для обсуждения неприглядной ситуации. Кто-то украл из кладовой бухту троса стоимостью около сотни рублей. Обращение Антонины Михайловны помню дословно:
«Товарищи, прошлым вечером был украден трос. Если не вернем, Варя (кладовщица, мать одиночка с окладом 60 рублей новыми) заплатит за него из своего кармана. Что будем делать?».
Возникла тягостная пауза, которую неожиданно прервал бывший детдомовец, выпускник ремесленного училища, токарь Печёнкин: «Пусть признается, кто это сделал. Если не захочет, я его сам назову».
Опять пауза и снова Печёнкин: «Камышанов, почему молчишь? Я же видел, ты его нёс!». Камышанов залепетал о своем колодце, о случившейся ошибке, о намерении вернуть бухту и пр.
Лицо Антонины Михайловны последовательно отразило удивление, негодование и, наконец, глубокую личную обиду. С собрания расходились молча. «Ударник» рухнул. Был лишен звания, снят с отличного станка 1П611 Куйбышевского завода, временно переведен в бригаду слесарей, а затем уволился вовсе.
Печёнкин работал в цеху до середины 70-х. Его поведение на памятном собрании коллектив одобрил без громких слов.
Второй конфуз случился с А. Деменштейном, возглавлявшим бригаду слесарей коммунистического труда. Он купил при сомнительных обстоятельствах шины, как позже выяснилось, снятые с «Москвича» главного инженера комбината Чигиринского Б. Альбертом (о нем далее) и Ко. После разоблачения похитителей был разжалован за моральную неразборчивость в рядовые слесаря.
Неприятный случай иного рода произошел с ударником коммунистического труда, токарем-асом С. Д. Овчаровым. Семен Дмитриевич, согласившийся после долгих увещеваний вступить в КПСС и принятый в нее в качестве кандидата, вдруг отказался платить партийные взносы, заявив, что они без всякого проку уменьшают его заработок. Попытки устыдить отказника не помогли, и Семен Дмитриевич выбыл из числа кандидатов за неуплату членских взносов без уважительных причин. Следует отметить, что, несмотря на проявленную в этом конкретном случае прижимистость, Овчаров не имел среди окружающих репутации «куркуля», жадного, скупого человека вроде Жоры Мавромати.
Вообще, представления коллектива о справедливости отношений в сфере оплаты труда на комбинате несколько расходились с официальными установками. Особенно с решениями Н. С. Хрущева, тогдашнего первого секретаря ЦК КПСС и председателя Совета Министров СССР, стремившегося приблизить «горизонты коммунизма» путем урезания заработной платы и снижения финансирования социальной сферы.
Определенное недоумение в делах зарплатных существовало и ранее. Согласно отраслевым тарификационным справочникам изделия металлистов, трудившихся в пищевой отрасли, ценились на 1/3 дешевле, чем аналогичные детали, изготовленные работниками машиностроительных предприятий. Это объяснялось принадлежностью нашего комбината к отрасли группы «Б» (см. учебник «Политэкономия социализма»). Но ведь металл мы обрабатывали тот же, что и работники отраслей группы «А»!
А работники технологических цехов тем более не заслуживали зарплатной дискриминации, проводившейся по отношению к отрасли группы «Б». Достаточно было посмотреть на девчат, выходящих из варочных отделений цехов в санпропускник. Их короткие до колен, насквозь мокрые от пота, белые комбинезоны прилипали к телам, будто купальники отдыхающих при выходе из воды на берег. По словам мамы, температура в этих помещениях поднималась летом до 50-ти градусов. Это были «горячие» цеха, условия работы в которых были ничуть не лучше, чем у металлургов и других специалистов, имеющих право на льготную пенсию. По моим впечатлениям, эти молодые работницы приобретали профессиональные заболевания сердца и почек в течение одного сезона.
Женя Солоха вспоминал, как однажды во время школьной производственной практики, он вместе с работницами томатного цеха очищал от накипи изнутри варочный аппарат. После проникновения в неостывшее устройство через узкий люк и получасового пребывания в замкнутом пространстве мой друг выбрался на свет в полуобморочном состоянии. Сердобольные девчата почему-то отпаивали его сахарным сиропом. Вторично лезть в аппарат Женя отказался, позорно сбежав к регулировщикам закаток.
Летняя жара изматывала и нас. Плоская крыша механического была залита битумом, который в середине дня начинал стекать по водосточным трубам. Легкий охлаждающий эффект от мощных стационарных вентиляторов появлялся лишь около 4-х часов утра. Самой жаркой и тяжелой была смена с 16-ти до 24. Однако мытарства наших станочников, слесарей и даже кузнецов с литейщиками были пустяком по сравнению с парной атмосферой варочных и автоклавного отделений.
В августе – сентябре 1958 года нас, «пацанов», направили, следуя военной терминологии, на ликвидацию «прорыва» на сырьевой площадке. Удивительно, но этот термин ни у кого иронии не вызывал. В течение двух недель мы занимались внутризаводской перевозкой помидоров. Очередь машин с сырьем растянулась от заводских ворот более чем на километр. Время ожидания разгрузки вновь прибывшего транспорта доходило до 12 часов. Жалобы водителей на эту тему печатались в «Консервщике». Разгружать сырье было просто некуда. Запрудившие территорию ящики следовало погрузить на заводскую автомашину, отвезти к бункерам гидротранспортера и высыпать овощи в так называемый «баян». Освободившееся место тут же заполняли ящики из вновь въезжавших на комбинат автомобилей. Первая наша неприятность обнаружилась сразу. Из поднятых на уровень кузова ящиков по рукам, в подмышки, обильно струился сок раздавленных помидоров. Никогда ранее я не задумывался о разъедающих свойствах и об «аромате» этой влаги. За смену каждому из нас предстояло перевалить 10 тонн груза. К концу работы (с 16 до 24-х) кисти рук потеряли чувствительность, а подмышки приобрели малиновый цвет. Утром обнаружилось, что из-за «вредительской» формы внутренней части подошвы казенных резиновых сапог (в виде узкого желоба), я не смог встать на ноги от боли в ступнях.
Когда во время работы в дневную смену я, не успевая переодеться, ходил обедать домой, соседские девчонки, встречаясь со мной у подъезда, разбегались в стороны, демонстративно зажимая носы от въевшегося в спецовку запаха прокисших помидоров. После отработанных на «прорыве» 12 дней родной механический показался нам раем. Кстати, какой-либо дополнительной оплаты, кроме ученических, мы за нашу работу не получали.
Справедливости ради следует сказать, что уже в сезон 1959 года очереди на разгрузку помидоров были ликвидированы за счет постройки комбинатом пунктов первичной переработки сырья непосредственно на территории колхозов-поставщиков. С этого времени помидоры поступали в томатный цех в качестве пульпы. Таким же способом комбинат избавился от обмолота на своей территории зеленого горошка в ботве и в разы сократил связанные с этим продуктом перевозки. Теперь колхозы поставляли горошек в автоцистернах в виде обмолоченных зерен.
Особого внимания заслуживал тот факт, что все оборудование указанных выше пунктов было придумано, изготовлено и смонтировано нашим цехом.
Мало привлекательного было и в работе девчат круглый год сбивавших из шпона ящики для консервов. Они работали на дебаркадере фабрикатного цеха, защищенном от непогоды всего лишь навесом. От их рабочей площадки меня отделял тротуар перед окнами механического и рельсы заводской железнодорожной ветки. Удивляясь искусству девчат вгонять гвозди в головки (торцы) ящика со стремительностью мастеров ксилофона, я, находившийся зимой в теплом и светлом помещении, чувствовал себя белоручкой и «дезертиром трудового фронта».
Иногда на путях между мною и девчатами появлялся комбинатский паровоз серии 9-П с машинистом Славой Борисовым, приезжавшим «в гости» на время погрузки вагонов продукцией.
В первый раз я обратил внимание на остановившийся напротив окна паровик лишь после серии настойчивых гудков, дополненных жестами Славы: он приглашал меня к себе. Отлучиться от станка надолго возможности не было, однако нескольких минут хватило на то, чтобы под присмотром приятеля «порулить» локомотивом до конца фабрикатного цеха и обратно: дать «от себя» легкими толчками регулятор поступления пара (кран машиниста), вернуть его в исходное положение, затормозить, «перебросить» реверс и проделать все в обратном порядке. От приборов управления и контроля разбегались глаза. Одних вентилей было около двадцати штук. Как-то весной 1960 Слава привез трехлитровый баллон томатного сока, половину которого мы выпили, не выходя из паровозной будки.