Мертвые кости, живая душа

Глава 1

Святые не болтают попусту – это неугодно Святому небу и противоречит достоинству. Святые терпеливы, потому что бесконечны во времени.

Святые спокойны, потому что никакие земные волнения и страсти их более не задевают.

Святые совершенны, могущественны.

Но иногда даже им трудно принять решения.

Мойра, вся в корке засохшей грязи, с дорожками от слез на обеих щеках, переступала с ноги на ногу под неподвижным взглядом пятого деревенского Святого. Она старательно держала взгляд опущенным, но не в пол, а в табличку на его груди. Сверху на полированной поверхности было написано “Святой Томо-кузнец, распорядитель земель”, а снизу одной строкой появлялась его речь, обращенная к грешнице, и буквы там сейчас так быстро мелькали, что будь Святой обычным человеком, он бы, вероятно, орал.

“Как посмела ты тревожить покой мертвых? Нет у тебя ни капли почтения ни к предкам, ни к соседям, ни к Святым?”

“Кто надоумил тебя, скудоумную, раскапывать могильную яму?”

“Как посмела ты касаться костей и трупов?”

Мойра всхлипнула и вытерла грязным рукавом нос. Она и сама не знала, как так вышло.

“Как посмела ты достать из могилы труп усопшего Альдо?”

“Не думаешь о себе, о своей душе, пожалела бы его, бо теперь его посмертие нарушено и никто не знает, что теперь будет с ним, проснется ли он на последний бой и последний суд.”

“Ты прожила бы свою жизнь, и в посмертии вы встретились бы, презрев отчаяние, в жизни вечной, а теперь никто не скажет, будет ли эта встреча, бо ты навлекла проклятье на вас обоих своим неразумным.”

“Навсегда разлучены, и оба прокляты”.

– Но, – икнула Мойра и снова вытерла нос. Если ей и было страшно до того, то сейчас стало еще хуже. – Но … Он меня сам позвал. Альдо. Он позвал меня! Он сказал, что земля давит ему на грудь, что дышать нечем, и снизу костяные руки хватают и держат. Он звал меня, – девушка всхлипнула. – Святенький Томочка, я же ничего не сделала плохого! Он просто меня позвал, и я пошла ему помочь. Он сказал мне, мне сказал, сам сказал, что он живой, что его живого закопали!

“Глупая женщина, бо не понимаешь, что без слова Святых никого в землю не положат, никого не упокоят. Лично я и Святой Ляшко-мельник охотника Альдо смотрели перед похоронами, и все обряды провели. Мертв он был, женщина, мертвее некуда, упокоилась его душа и уснула, чтоб ждать очищения тела, да ты всему помешала.”

“Глупая ты, грешная женщина, бо его спасение отняла и свое, тоже”.

В душе у Мойры все переворачивалось и гудело, и ныло, как растревоженная рана.

– Но он говорил со мной! Он сам пришел ко мне, и помощи просил, как я могла не слушать его?

Святые не испытывают эмоций, их нельзя разжалобить, да Мойра и не пыталась – ей просто было больно и страшно, и ощущение, что она совершила непоправимую ошибку, нависало над ней, словно карающая длань Святого.

“То был не он, а злой дух. Злой дух тебе нашептал в уши, бо честный мертвец не говорит, не приходит к живым. И под научением злого духа ты душу свою запятнала, и посмертие у Альдо-охотника отняла. Горе тебе, женщина неразумная, большое горе.”

Мойра обхватила себя руками, попыталась что-то сказать, но горло сжало слезами, и вместо слов выходил какой-то звериный вой.

“Только что делать теперь с тобой – не понятно, бо согрешила ты так, что мне, убогому, и не определить меры вины твоей.”

Между собой Святые и вовсе не говорят – никогда и никто такого не видал, но как-то между собой они связаны. Святые в одной деревне обычно знают решения друг друга, и все, что происходит, а про соседние поселения – уже меньше. Что и говорить за дальние земли – конечно, Святым видно и слышно дальше, и какие-то отголоски до них долетают вперед обычных вестей, но все равно – не так крепка связь.

“И никому из Святых нашей деревни того не дано.”

Святой Томо-кузнец был самым молодым из святых деревни. Он встал всего-то лет сорок назад, и отец Мойры еще помнил те времена, когда Томо не было в доме старейшин. А Мойрин дед помнил его простым человеком, вот так вот, только не рассказывал ничего и никогда, только скрипел, кряхтел и приговаривал, что было же тогда времечко.

“Должна была ты сразу ко мне прийти, когда злой дух тебя позвал, ко мне или к любому из своих Святых. Но ты пошла на кладбище, и в ночи, как проклятая, раскопала могилу, тело Альдо достала и осквернила своим прикосновением. Идти тебе, женщина, к Святому Престолу, испрашивать Святого суда, молить о прощении и каяться. Бо если будешь ты искренне просить, может, отмолишь свой грех, и Альдо в посмертие счастливое отпустишь с миром.”

– К Святому Престолу? В город? – ужаснулась Мойра. Она дальше ручья никуда не ходила сама, и с отцом дальше окружной ярмарки и не бывала. – Как же я туда пойду?

“Пешком”, – ответил Святой строго. – “Бо как кающаяся грешница должна пешком идти, сбивая ноги в кровь, весь путь от своего порога до Святого престола. Собирайся и иди, и знай, что не ждем мы твоего возвращения без прощения, без покаяния.”

– Но, Святенький Томочка, – у Мойры разом ослабели ноги, и она упала на колени, глядя на бесстрастный посеребренный лик Святого снизу вверх. Дед говорил, они всей деревней тогда, четыре десятка лет назад, собирали деньги на богатое убранство для своего нового Святого. – Я даже дороги не знаю туда!

“Торный тракт выведет. Все они в город ведут. Ступай прочь, нет тебе места в Пречистом и в семье, в памяти Святых нашей земли, пока не искуплен твой грех. Ступай прочь, бо больше не вижу тебя, не слышу тебя, не знаю тебя.”

Это было настоящее проклятье. Мойра знала, что Святые иногда проклинают людей, истогают их из родной земли, запрещают им в ней лежать, ходить по ней, но никогда не думала, что такое когда-то случится с ней. Это казалось очень далеким, очень страшным, предназначенным для самых жутких из всех преступников, которых запрещено класть в землю для очищения, а теперь это она сама – грешная из грешных, проклятая, которой не будет покоя, пока вина не будет искуплена.

В деревне новости разносятся быстро: на одном конце чихнут, на другом говорят “будь здоров”. Когда Мойра шла от дома старейшин, люди, односельчане выходили из домов и смотрели на нее, молча, не решаясь говорить, и детей придерживали, чтоб не смели к ней подходить. Словно в один миг она стала чумной, заразной. Из всех них только Лантара, мать Альдо, шагнула было к Мойре, но старый Ормо придержал жену за плечи, и только тяжелым взглядом вскользь мазнул по еле бредущей по улице девушке.

Старый Ормо поздно женился, и детей у него успело народится только двое, а теперь вот и вовсе только одна дочь и осталась. Ведь говорили ему, нельзя так, надо, чтоб пять, или шесть, мало ли что? Но уж что теперь. Как есть, так и есть, хоть и неладно вышло.

Всю жизнь, с самой юности, Ормо был солдатом в армии лорда Кронде, и прошел с ним долгий путь до дальних чужих стран со Святым Маршем. Тридцать лет провел он вдали от родины, и оттуда, из неведомых земель, и привез свою Лантару.

Конечно, звали ее тогда иначе, другие имена в той стране и другие люди, и обычаи другие. Когда Ормо приехал с ней, она долго дичилась всего, и особенно боялась и сторонилась Святых. Что и говорить, она из диких людей – не чтят там, на ее родной земле, своих мертвых, и не поклоняются Святым, а каких-то ложных демонов только и почитают, от того и объявил Император Святой Марш против них.

Долго тогда, двадцать лет назад, решали Святые, как быть с хорошенький, но такой чуждой пленницей, не хотели принимать ее в деревню, как свою. Но Ормо упрямый – добился своего. Томо, Ляшко, Дягло и Бово все вместе святовали пленницу, опускали в землю, хоть и кричала она и отбивалась, и нарекли ей имя, как младенцу, приняли ее как свою, и с Ормо на следующий же день и поженили. Только самый старший, Святой Лоуно, во всем этом не участвовал – но да он и устал уже тогда от мира так, что на следующий год и ушел в Город, к Святому Престолу, чтобы навсегда влить свой голос в хор Святых.

А теперь той же дорогой пройдет Мойра, но с другой целью.

Пройдет ли, или по дороге сгинет? Скорее, сгинет, проклятая, лишенная приюта и после смерти.

И отец, и дед, и мачеха – никто ни слова Мойре не сказал. Мачеха сунула ей котомку, уже собранную, готовую. Никого из братьев и сестер не пустили к ней, и меньшую оттащили от окна, откуда она пыталась ей помахать. Из рода исторгнутая вон, вот так-то. А все из-за чего?..

Все Альдо любили. Особенно девушки – ни одна не могла оторвать от него глаз, ни одна бы не отказалась, если бы Альдо пригласил ее на танцы. Он был завидный жених – конечно, не только красавицу-пленницу Ормо привез из дальних земель, но и добычи изрядно!.. Да и сам собой Альдо всем был хорош.

Дед говорил, что он родился весь белый – белая кожа, и глаза, и волосы, и оттого Святой Томо и нарек его так, “белый”, Альдо, и только потом, через год или два белые глаза мальчика стали фиалковыми, а волосы – черными, как у матери. Мойра этого не помнила – она была немного помладше, и не застала его белым, но дед уверенно говорил, что так все и было, а дед все знал про всех в деревне. И дед же и говорил, что Ормо никак не мог решить, к кому заслать сватов за женой для единственного сына: все девицы в Пречистом были хороши, да только за рекой, в Благочинье, были еще лучше и богаче, но Святой Бово, устроитель судеб, не давал никак разрешения оттуда взять для Альдо жену.

А теперь и поздно было.

И как Мойра могла не откликнуться, когда Альдо сам ей в окошко постучал, позвал ее и стал просить о помощи? Он был белым, как дед рассказывал, и почти прозрачным, и звал ее, умолял. Какие Святые, какая подмога? Мойра встала, оделась, как получилось, и побежала через лес на кладбище, потому что Альдо было там плохо, потому что Альдо ее позвал, и земля давила ему на грудь там, где лежат мертвые.

Ни секунды сомнения у Мойры ночью не было – а сейчас все это казалось просто странным кошмарным сном, который никак не мог закончится.

– Батя, – одними губами позвала она отца, надеясь, что сейчас он махнет рукой, прижмет ее к себе и никуда не отпустит.

Но он только покачал головой, хоть и видно было, что в углах глаз блестят слезы. Никто не пойдет наперекор Святым – не даром они поставлены следить за порядком, чтобы все было верно и ладно, чтобы не было никакого греха. Даже отец ради любимой дочери от безмерно любимой первой жены, давно почившей – ни слова поперек не скажет.

– Ласочка, – прокряхтел дед, и отец вскинулся почти в страхе.

– Да ты чего, батяня? Проклянут и нас.

– Да мне скоро в землю самому ложиться, – отозвался дед и, видимо, из чистого упрямства, шагнул к Мойре, обнял ее, погладил по голове. Мойра с трудом втянула в себя воздух, пытаясь втянуть и слезы, тоже. Дед был родной, близкий, от него пахло домом и чем-то родным. – Вот как лягу, может, примет меня земля, очистит и встану я Святым из нее, вот так-то. Тогда и порядок тут ишшо наведу, по своему, по-нашенски. Ты, Ласочка, не бойся. Благословляю я тебя в дорогу, и буду ждать. Пока не вернешься, умирать не стану. Возвращайся, штоб я хоть помереть смог.

– Деда. Что я наделала-то?

– Шшо наделала, то и наделала. И шшо теперя, обосраться и не жить? Давай уж, иди и живи, и вернись, а то зажился я, а теперь вот, тебя ждать обратно ишшо.

Мойра хотела умереть и плакать, а вовсе не идти куда-то за тридевять земель, но она кивнула деду и побыстрее выпустила его, а то, неровен час, принесло бы еще кого из Святых, хоть они и только по делу и выходили из дома старейшин.

– Прощайте, родимые, – нижняя губа девушки дрожала, и выговорила она с трудом, но поясной поклон отвесила. – И вы прощайте, земляки. Дяденька Ормо, тетенька Лантара, простите, если сможете.

Закинула котомку на плечи и пошла, заплетая ногами пыль, прочь по дороге.

– В другую сторону, – закричал ей кто-то через несколько шагов. – Слышь? Святой престол в другую сторону!..

Мойра сжалась еще сильнее, с носа капнула в пыль большая соленая капля, но она послушно развернулась на дороге и продолжила идти, поменяв направление.

Глава 2

Понятное дело, что сильно далеко она не ушла. Когда окраины деревни и общинные поля скрылись из виду, она еще некоторое время двигалась вперед, крутя в голове одни и те же мысли, жалея себя, ненавидя себя, спрашивая себя, в самом ли деле она обрекла и себя, и Альдо на вечные муки. Но ответов, конечно, не было, и ближе всех к истине всегда были Святые, а Святые говорили, что да, Мойра совершила непростительное.

Земля священна: она порождает жизнь, и она же забирает то, что остается после смерти. Она очищает и освящает, и если человек был в жизни без греха, то очищать в нем нечего, и он встанет из земли целым, как новый Святой. Поэтому вмешиваться в то, что делала сама Земля, было запрещено. Поэтому для всех общих могил на деревенском древнем погосте было правило: вскрывать их для новых похорон можно было не чаще, чем раз в десять лет. А за десять-то лет земля успевала очистить всех, а тех, кому очищение не нужно – показать таковыми. Тогда и вставали те, кто плоть без греха, Святые, и ходили меж живых, и никто лучше них Святую Землю и Святое Небо не слышит и не понимает, поэтому они обустраивают мир.

Конечно, они лучше знали, лучше понимали, что натворила Мойра – ведь они лежали в земле, слушали ее, проникались ею, они знали, как черви точат плоть, как обнажаются кости тех, кто жил с грехом, как очищается тело, освобождая души для последнего суда и последней битвы.

Мойра же посягнула на священное – на свежезарытую могилу. Как положено, на старые кости, на деда Антео, помершего лет пятнадцать тому, опустили тело Альдо в сером саване два дня назад. Лантара бросилась на могилу потом, и плакала, и землю гостями прижимала к груди, причитая о чем-то на чужом языке, пока Старый Ормо не увел ее домой.

А в ночь пришла Мойра, которую Альдо позвал из могилы, и разрыла землю, чтобы ему помочь. И тело в саване вытащила наружу, только оно было мертво и неподвижно, как бы она не пыталась его разбудить.

Утром же явился Святой Ляшко со своим помощником, и там ее и нашли – в бреду возле тела охотника – и сама Мойра толком и не помнила, что делала до утра.

Да ей все и сейчас казалось отборным бредом.

Движение ее иссякло возле верстового столба на торном тракте, на котором был обозначен поворот на проселочную дорогу с двумя колеями от колес телег, на их Пречистое. Вот под этим столбом Мойра и села, прямо в пыль, колени руками обхватила и заплакала.

Она плакала по дому, который оставила; по деду, который будет ее ждать; по младшим сестренкам, которых она любила; по подружкам, которые теперь даже края одежды ее забоятся коснуться; по своему крохотному углу в доме у окна, который теперь, наверное, отдадут Таларе; по своему горькому посмертию, которое ее ждет, если она не допросится прощения у Святого престола; по любимой свинке Господарю, которого она третий год защищала от съедения – теперь, наверняка, после первого же поста он попадет на стол; по веселому, красивому Альдо, которого она теперь помнила ледяным и серым окоченевшим трупом; по его душе. Она плакала… о себе.

– Хорош сопли разводить, – негромко, так, словно слова сносил ветер, сказал кто-то над ее ухом. – Дел куча полная наложена, а ты – реветь. Вот дура-девка.

Мойра подскочила в ужасе, хлюпая носом и размазывая сопли пуще прежнего, но с первого взгляда никого не увидела.

– Кто здесь?!

– А кому еще тут быть? А, на свету не видно. В тень отойди, что ли.

– В какую тень?

– В лесочек.

– А ты кто?!

– Не узнала, что ли? Я, значит, из-за тебя в посмертие не войду, а ты меня даже не узнаешь?

– Альдо? – недоверчиво переспросила Мойра, но почти бегом затрусила к деревцам невдалеке, прижимая котомку, чтоб не хлопала. В тени смогла разглядеть – рядом с ней стояла белая смутная тень, в которой она легче легкого узнала молодого охотника.

– Чур тебя, – наконец, опомнилась она, а он только оскалился весело, как бывало, делал живым. – Святенький Томочка сказал, что ты злой дух, который меня обманывать пришел, а вовсе не настоящий Альдо! Все добрые души ждут в чистилище, пока плоть очистится, а не ходят среди живых.

– Это те, кто этой земли, – кивнул Альдо. – Я так думаю. Мать меня предупреждала, что у нас, наполовину чужеземцев, может быть все не так, как принято в этой стране. Только вот она надеялась, что умрет вперед нас обоих, меня и сестры, и мы сможем выяснить, что именно будет с ней, и заранее решить все для себя.

– Погоди, – Мойра на ощупь опустилась на сухой ствол старого поваленного дерева, очищенный от веток поколениями ходящих за дровишками детей, и во все глаза уставилась на Альдо. Вернее, на его призрак. И на всякий случай котомку перед собой выставила, словно та могла ее чем-то защитить. – Но как же так, что Святые про такое не знают?

– Или не хотят знать. Или не говорят. Мать рассказывала, что когда научилась местному языку, то пыталась говорить со Святым Лоуно, а потом и с Бово, и с остальными, о том, что ей не можно умирать, как местным, и хоронить с местными нельзя. Она потому и детей больше рожать забоялась, вдруг кто не выживет? А что делать, не понятно.

– И чем она такая другая?

– Все люди в ее родном краю посвящены Незримым. И святование, она верит, ничего не меняет, потому что метка Незримого дается до рождения. Как только она понесла мной, она говорила, она знала, что на меня посмотрел Незримый Охотник. А на сестру – Незримая Пряха. А похоронить того, кто посвящен Незримому, как хоронят тут – нельзя. Встанет и пойдет, да не как Святой, а совсем даже наоборот. Поэтому надо сжечь. Мать всегда говорила – что ее, если что, надо выкопать обратно и тело предать огню, как делают на ее родине.

– А что же она сама тебя не выкопала?

– Да отец ее запер, и сестру, тоже. С ума, говорит, сбрендили совсем от горя, кто же хоронит в огне?

– Так тогда нет чистого тела, чтобы воскреснуть в конце времен, на последний суд и последнюю битву. Если сжечь-то.

– Вот именно это он и сказал. А от меня и вовсе отмахивается, как от злого духа. Только ты не отмахнулась, так что тебе и доделывать то, что было начато.

– Это что еще?

– Выкопать меня опять и сжечь.

– Это ты сбрендил совсем. Меня уже изгнали из-за тебя!

– Так, значит, уже и бояться нечего. Самое худшее – уже случилось. Разве нет? Эй, выше нос, кусок мяса. Зато ты точно знаешь, что ни на что такое меня не обрекла, что там тебе Святой Томо пел.

– Так это что же, меня зря изгнали, что ли? – встрепенулась Мойра. – А как же быть?

– Тебе, в любом случае, идти к Святому Престолу, получать свою епитимью. А мне надо сжечься, понимаешь? Иначе я сам тебя, как пить дать, прокляну. Буду ходить за тобой и жужжать, пока ты не чокнешься еще раз.

– А я на тебя святой землей.

– А я в ней лежу! И толку никакого.

Это было правдой. Если дух Альдо в самом деле прошел сквозь Святую землю, да еще и кладбищенскую, и отправился ее донимать, значит, такие вещи на него не работают, и от этого Мойре становилось жутковато. Впрочем, выкапывать его труп во второй раз тоже было жутенько, да и вообще – во что она ввязалась то? Ни за что, получается, пострадала.

– Ты мне должен будешь, – наконец, сказала она.

– Интересно, и как это я буду это “должен” отдавать?

– Понятия не имею. Но будешь должен, – пригрозила ему Мойра. – Потому что я тут из-за тебя второй раз пойду могилу раскапывать, понимать нужно!

– Извини, – развел призрачными руками Альдо. – Я бы на тебе женился, если бы был живой, а так даже и не знаю.

Женился бы!.. Почему-то сейчас это вызвало у Мойры такой приступ отторжения, что она даже не могла нормально думать о том, что совсем недавно сама мечтала о высоком и красивом охотнике, и когда он позвал ее после смерти – бегом побежала. Хватило один раз на эти грабельки наступить, чтобы теперь подходить к ним с осторожностью.

И тут до нее дошло понемногу.

Все знали, что Святые не дают разрешения брать Альдо жену из Благочинья. Но, так получается, наверное, они ему и из Пречистого не давали брать? Получается, знали Святые, что-то подозревали? Не могли не знать!.. Значит, потому и не давали Альдо жениться, чтобы не пошла дальше никуда кровь из чужой земли, проклятая этими самыми Незримыми. Что за Незримые, еще разобраться надо, раз очищения тела не признают. Демоны, небось, какие, недаром на них Священным маршем ходили в юности Старого Ормо. И, значит, сестру Альдо тоже не дадут никуда просватать, потому что она тоже той же порченой крови, выходит.

– Щас бы ты женился. Святой Бово, небось, не давал разрешения сватать никого? Ни от нас, ни из Благочинья.

– Не давал, – ответил Альдо, помолчал и потом прищурился – это было заметно даже на его призрачном лице. – Так он, что же, знал, что ли?..

– А вот получается, так, – мрачно кивнула Мойра. – Ладно. Пойдем, как раз, пока до кладбища дойду, свечереет. Так и быть, сожгу я тебя, демона заземельного.

– Эй! Никакой я не демон. Мать говорит, это тут все неправильно.

Мойра встала, вздохнула и, прикинув направление в знакомом до последней тропки лесу, пошла к старому кладбищу, что было на отшибе от деревни, далеко, чтобы не тревожить мертвецов своими делами и живым шумом.

– С чего ты и неправильно?

– А вот что мы мертвецов слушаемся, и вся страна под мертвыми ходит. Такого у них там нет.

– Потому что они еретики проклятые. Не даром на них Император Святой Марш устраивал, и не даром наши победили.

– Победили-то победили. Ну … или это нам так рассказали.

– Да ну тебя. Демон обоссанный, – проворчала Мойра.

Пока она шла, а Альдо за ней, вокруг постепенно темнело, и к погосту они вышли, в самом деле, в густых сумерках, и белого призрака стало уже очень хорошо видно.

К счастью, среди могил царила положенная тишина.

Молча возвышалась часовня Святого Мооро, первого Святого их деревни, теснились к друг к другу вокруг нее немногочисленные могильные памятники семьи лордов Кронде, и выложенные камнями знаки отмечали общие могилы, в которых хоронили всех остальных. Камни возвещали, когда в могилу был положен последний мертвец, и от них считали, когда можно будет здесь хоронить в следующий раз.

Вздыхая, Мойра сходила в часовню за лопатой – она была в следах свежей земли, потому что Альдо перезахоранивали только вот сегодня – и снова, как в прошлый раз, принялась рыть. Альдо крутился вокруг, но, бесплотный, не мог ничего сделать, ничем помочь. Хотя – нет, мог.

– Ты хоть следи, чтобы меня не поймали, нечисть ты поганая, – вежливо попросила его Мойра.

На удивление, Альдо серьезно кивнул и отошел, начал нарезать круги по кладбищу, особенно медленно обходя ту часть, которая смотрела в сторону Пречистого. Хоть за день, наверное, никто и не умер, но кого-нибудь вполне могла принести нелегкая.

И, вестимо, принесла.