Loe raamatut: «Слезы князя слаще сахара», lehekülg 2

3

Я очнулась от дремоты, когда повозка вдруг замедлилась. Впереди раздался протяжный звук открываемых ворот. Вскоре створки сомкнулись позади, и этот звук, казалось, запечатал дорогу назад.

Даже без окон было понятно, что мы приехали.

Теперь путь оставался только один – в сердце владений Князя.

Нам наконец позволили выйти наружу, и я с трудом заставила работать закоченевшие ноги. А спустившись, вдруг почувствовала, как все вокруг качнулось, будто я все еще ехала внутри. Я схватилась за колесо, чтобы удержать равновесие.

Затем подняла глаза и впервые увидела замок во всей его мрачной красе.

Здание было огромным и чем-то смутно напоминало гибнущего зверя: такое же дикое, страшное и застывшее в неестественной позе, чтобы не потревожить ран. Трещины и выщерблины были шрамами на его шкуре, а балки и выступы – ребрами. В его башенках на крыше мне почудился изломанный хребет. Главный же вход вполне мог служить замку пастью.

Ветер поднялся и завихрился в закрытом пространстве двора, сорвав мой платок. Я поймала его, однако вырвавшуюся на свободу косу уже было не убрать… Нас повели дальше.

Едва ли внутри замка было теплее, чем снаружи. Зато уж точно темнее, да намного. Тут и там горели свечи, но их слабые огоньки не приносили ни света, ни тепла, а только сильнее подчеркивали сочащиеся из каждого угла холод и тьму.

Окруженные стражей, мы с другими девушками шли по пустынным коридорам. Чем дальше заходили, тем сильнее дрожали, и вскоре сестра, которая в повозке просила не говорить о Князе, совсем обезумела от страха.

Она упала на колени, отказываясь двигаться дальше, и начала причитать:

– Нет… Я не хочу… Зачем Князь забрал нас? Именно монахинь… Мы для этого не годимся! Почему он не мог потребовать обычных женщин?..

– Женщин? – переспросил воевода удивленно, затем усмехнулся. – Князю плевать на женщин.

Он жестом приказал поставить ее на ноги, и движение продолжилось.

В глубине души я надеялась, что сперва нас отведут куда-то, где можно будет передохнуть с дороги, согреться и подкрепиться. Но зал, в который завели нас люди Князя, оказался парадным.

Воздух внутри был густой и влажный, он сразу заставил что-то в моей груди потяжелеть и неприятно слипнуться. Пахло сыростью и… травами.

В высоком резном кресле неподвижно восседал, по-видимому, сам Князь, и его окружала целая толпа приближенных. Они прямо-таки вились вокруг, пока он смотрел в пустоту, погруженный в собственные мысли и недоступный.

Я сглотнула, оглядев его наряд. Приталенный короткий кафтан, а сверху еще один, длинный, с высоким воротником. Черная ткань без отделки выглядела просто, но неимоверно внушительно. Его голову венчал серебряный обруч с редкими острыми зубцами.

Князь был молод, но его возраст я бы не решилась угадать. В этом мраморном лице не было ни времени, ни жизни.

Вспомнив разговор в повозке, я попыталась отыскать в его внешности намек на черты чудовища. Его лицо, от природы явно не лишенное мягкости, в полумраке зала выглядело угловатым, даже костистым… с высокими скулами и провалами на щеках.

Сама страшась своей дерзости, я изучила и широкий в переносице, чуть птичий нос с выраженными ноздрями. И выпуклый, темный, блестящий рот. И хмурую тень прямых черных бровей.

Волосы Князя тоже казались черными. Он давно их не стриг, и они небрежными волнами закрывали его уши, доходили до самых плеч. Но длинных когтей у него, конечно же, не было. А зубов мне было не увидеть.

Я уже всерьез задалась вопросом, какой сама нахожу внешность Князя – скорее приятной или все же отталкивающей? – как он вдруг поймал мой взгляд. Быстро, будто ощущал его все это время, только виду не показывал. Слишком долго я ему досаждала.

Не выдержала я встречи с полуприкрытыми, темными до полного отсутствия зрачков глазами. Его собственный взгляд оказался тяжелым, подавляющим, говорящим, сколь ничтожна я была. Он явно хотел мне напомнить, что являлся существом гораздо более высокого порядка.

Ругая себя за глупость, я отвернулась. Но разве меня нельзя понять? Не каждый день видишь настоящего Князя.

Мужчины, которых я запомнила всадниками, подтолкнули меня и сестер ближе к креслу.

– Вот они, как вы и приказывали, – сообщил воевода, не утруждаясь тем, чтобы представлять нас по именам.

Князь лениво обвел нас взглядом и произнес только одно слово:

– Мало.

Воевода Грай ощутимо напрягся. Похоже, его ждали неприятности. Князь же откинул голову на спинку кресла.

– Постарайтесь не умереть слишком быстро, – небрежно сказал он нам. – Это… – Князь не договорил. Его руки, покоившиеся на подлокотниках, вдруг сжались. Он резко выдохнул через зубы, и голос его прозвучал до странного натянуто: —…раздражает.

Я застыла, пытаясь осмыслить его слова. Злые. Безразличные. Непонятные. Но манера, с которой Князь закончил говорить, была уже совсем не скучающей.

Он провел по губам пальцами, усыпанными перстнями, и опустил взгляд. Лицо его вдруг едва заметно переменилось. Мне показалось, я увидела на нем… тень упрямства. Какой-то отказ.

Прислужники Князя вдруг начали метаться вокруг него еще суетливее, прилагая отчаянные усилия. Один из них склонился ближе, чтобы подать платок, но Князь резко поднял руку и оттолкнул его, точно этот жест оскорбил его.

– Убирайтесь, – произнес он жестко, будто с ненавистью.

Человек, который еще мгновение назад выглядел как неподвижная статуя, теперь был охвачен непонятным, диким помешательством. Глубокие черные глаза искрились отчаянием и яростью. Задетой гордостью.

Мы все испуганно отступили назад.

– Я говорю вам: прочь, – на этот раз он почти зарычал, и его слова прозвучали не просто как приказ, а как угроза. – Сейчас же.

Наконец, все очнулись. Мы с сестрами бросились к выходу из зала, опасаясь, как бы слухи не оказались правдой и он не превратился вдруг в зверя с острыми зубами и когтями. Даже самые верные слуги, которые еще секунду назад стояли рядом, спешно покидали своего господина, бросая на него испуганные взгляды.

Затем двери заперли. И сквозь стены и древесину дверей я услышала этот ужасный звук. Не то рык, не то карканье.

Кашель.

Надрывный, жуткий, мучительный кашель, который звучал как агония, как пытка для ушей, и от которого внутри меня самой тут же что-то болезненно сжалось.

Приступ все не заканчивался, перейдя во что-то влажное… захлебывающееся… Это вовсе не походило на обычную простуду.

Такой жестокий припадок не предвещал ничего, ничего хорошего.

Воевода Грай жестом приказал мне отодвинуться от дверей. Лицо его было суровым.

– За мной, – сказал он, обращаясь ко всем сестрам. – Вас ждет матушка Василисса.

Мы робко последовали за ним по сырым и заплесневелым коридорам замка.

В моей голове то и дело всплывали образы Князя: заостренные черты лица, тени вокруг глаз. Но больше всего – его кашель, этот душераздирающий звук. Я так и не смогла решить, что было бы страшнее: окажись он все-таки зверем или останься человеком.

Внезапно перед нами появилась женщина в полном монашеском одеянии.

– Новые послушницы, матушка Василисса, – сказал Грай. – Передаю их вам.

– Спаси тебя Великая Мать.

Голос матушки Василиссы был мягче, чем у прежней настоятельницы, но ее ласковые слова звучали как приговор:

– Добро пожаловать в дом Князя Вирланда. И ваш новый дом. Ваша жизнь здесь будет полна испытаний. Примите их с достоинством. Следуйте за мной. Я расскажу о ваших обязанностях и здешних правилах.

Мы шли дальше, пока матушка наставляла нас:

– Запомните главное: Князь Вирланд – человек огромной важности. Он работает день и ночь. Никогда не беспокойте его, если он сам не позовет. Ваш долг – молиться и ждать. А когда придет время – помочь ему. Наше княжество держится только на нем.

– Только на нем?.. – вырвалось у меня. – Он ведь сам едва держится на ногах…

Матушка Василисса остановилась и обернулась ко мне:

– Верно, дитя. Но Великая Мать даровала вам всем чудо исцеления. Ваш долг – стать его опорой, встать рядом с ним, когда это потребуется. Сегодня вечером вы впервые поможете облегчить его боль.

Она задумалась и добавила с искренней грустью в голосе:

– Хотела бы я дать вам время для отдыха, но мне не нравится его нынешнее состояние. Несмотря на все усилия, болезнь становится сильнее. Увы, Князь болен глубоко и смертельно. Он обречен.

– Так вот… – Я осеклась.

Так вот что ему было нужно от нас.

Пока в монастырях монахини избавляли от недугов всех страждущих, этот человек захотел себе своих ручных монахинь! Сразу десяток! Чтобы при необходимости использовать их как лекарство!.. Не раз в год, а когда он сам того пожелает.

Это было совсем неправильно… Во мне разлилось разочарование.

Как можно принести себя в жертву такому презренному человеку? Он открыто пренебрегал Великой Матерью и верой, но возжелал получить свою выгоду от них обеих. Я была уверена, что, заяви он о своей потребности, все церкви княжества немедленно отрядили бы ему помощниц. Но вместо этого он предпочел забрать свое так неожиданно и так подло.

Мне вспомнилось его лицо, когда он сказал, что нас ему будет мало.

Матушка Василисса заметила мое беспокойство:

– У тебя есть что сказать, дитя?

Я открыла рот, но слова застряли в горле. Мои сомнения, обида, страх – все смешалось в одно невыразимое чувство. Я покачала головой.

– Хорошо. Вы должны понимать, что выбора у вас нет, – предупредила матушка. – Ваши жизни принадлежат княжеству и его государю.

Мне стало горько от ее слов, от чувства бессмысленности такой растраты. Каждая из нас могла помочь многим людям, целым деревням, а теперь всем предстояло лечить одного мужчину. По крайней мере, это звучало несложно…

Однако я ошибалась.

Матушка Василисса остановилась перед узким окном и жестом предложила всем нам выглянуть в него. За окном открывался вид на кладбище, раскинувшееся позади замка.

Белеющая пелена снега нежно укрывала свежие могилы, и от этого вида у меня защемило в груди.

– Здесь покоятся те, кто служил Князю до вас. Да, вы верно поняли. Это могилы предыдущих монахинь. Все они погибли в попытках излечить его, и он сам велел хоронить их всех тут, под своими окнами.

Кто-то из сестер охнул, кто-то заплакал. Я лишь смотрела вниз со скорбью и жалостью. Десятки простых деревянных крестов… Даже не надгробий с надписями…

И ни единого следа на снегу, а значит, могилы никто не посещал. Их хозяин предпочитал любоваться из окна. Хороший вид, чтобы напомнить себе, что ты властен над жизнью и смертью.

Я отвернулась с горячей влагой на глазах. Все эти девушки могли, как старшие сестры моего монастыря, прожить до глубокой старости. Стать уважаемыми монахинями. Но вместо этого все безвестно сгинули в объятьях этого мертвого замка, и их мечты тоже ушли в небытие.

Мы с сестрами обменялись испуганными, обреченными взглядами и до конца пути старались держаться рядом.

Закончив рассказ, матушка Василисса отвела всех сестер в крыло для монахинь и распределила по кельям. После того, что я успела увидеть в этом месте, я ожидала, что нас отправят в подземелье, но комнатки монахинь оказались вполне приятными.

Моя собственная мне даже понравилась. Она была настолько тесной, что едва хватало места для узкой кровати, деревянного стула и маленького стола. Но это, вкупе с низким потолком, делало ее похожей на безопасное убежище среди пустынных коридоров замка.

Было видно, что я не стала первой, кого сюда поселили. На столике лежала стопка рукописных молитвословов, под подушкой я нашла чьи-то крошечные четки и решила оставить все на своих местах.

Собственных вещей у меня не было, и только теперь я осознала, почему воевода велел ничего с собой не брать. Дело не в том, что Князь собирался чем-то кого-то снабжать – просто никто не верил, что мы задержимся здесь надолго.

Я вытащила из кармана подрясника тот самый белый цветок и устроила его на столике. Завядший и сухой, он давно должен был превратиться в крошки, но чудом уцелел, а из-за сырости замка странным образом расправился… Возможно, и во мне скрывалось больше жизненной силы, чем от меня ожидали?

Снаружи замка сгущалась ночь, а вместе с ней сгущались и мои страхи. Меня вдруг охватила дрожь от мысли, что я вообще не подойду для обряда. Ведь я не стала избранной послушницей, я даже почти не бывала в храме. Вечно занятая грязной работой, я мало знала о том, как проводятся таинства, и в любой момент могла сделать что-нибудь не так.

А вдруг здесь сразу поймут, что игуменья монастыря Святых Яслей подсунула им самозванку?..

Мне показалось, будто келья стала еще теснее. Будто стены замка наклонялись ко мне, чтобы подслушать каждый мой слабый вдох и посмеяться. Будто они знали что-то такое, чего я сама еще не успела понять.

Я чувствовала невидимую нить, что связывала меня с чем-то… или кем-то, кто уже давно ждал этого обряда. Эта мысль застряла во мне, как заноза под кожей.

В дверь вдруг постучали.

На пороге появилась матушка Василисса, которая держала в руках чистую рясу и темное, тяжелое покрывало монахини. Настало время готовиться к обряду. Час навсегда попрощаться с чертами своего лица.

Матушка заметно торопилась, и в ее движениях сквозила нервозность. Похоже, ей предстояло подготовить всех нас в одиночку… А судя по состоянию Князя, обряд ему требовался срочно.

Одновременно нежно и холодно она помогла мне переодеться и заплести заново косу. Мне тяжело давалась ее помощь, поскольку я не привыкла к заботе. В конце матушка накинула сверху и приколола к апостольнику длинную непрозрачную ткань. После нескольких вдохов та прилипла к лицу и мешала дышать.

Так я стала никем, лишь силуэтом среди других подобных. Так, должно быть, ощущала себя и Симеона, когда уходила в иную, почти невидимую реальность существования под покрывалом.

Ткань казалась почти живой. При малейшем движении она скользила по коже, и касания были медленными, похожими на нежеланную ласку. Мне вдруг вспомнилось, в чем заключалась суть обряда. Как и другим сестрам, мне предстояло дотронуться до Князя. Чего делать мне, конечно же, не хотелось.

Я почувствовала странное предвкушение сердечной гибели. В этот миг моя жизнь казалась до ужаса предопределенной, словно я уже была помолвлена с тьмой. Я везде ощущала его незримое присутствие, словно он был неотъемлемой частью замка. Каждый камень казался пропитанным его волей.

– Спаси тебя Святая Мать, – сказала матушка Василисса. – Пойдем. Нам пора в покои Князя.

Необходимость идти в его личные комнаты напугала меня. Я почему-то надеялась, что мы снова отправимся в тот парадный зал…

4

Когда я вышла из кельи, то увидела других сестер, которые уже ждали в коридорах. Они были готовы. Все вместе мы отправились за матушкой.

Дорогу до покоев я не запомнила, хоть она и оказалась слишком короткой. Все это время что-то незнакомое, глубокое и тревожное, но и манящее, расцветало у меня внутри.

Матушка провела нас мимо стражи и завела в помещение, похожее на рабочий кабинет. Князь уже был там. Он сидел за столом, полностью поглощенный бумагами. Лишь когда матушка подошла, чтобы зажечь свечу в одном из высоких подсвечников, он словно проснулся и обернулся к нам.

Затем с неожиданной резкостью отбросил бумаги в сторону, словно они вдруг перестали иметь для него хоть какую-то ценность. Губы его тронула опасная, довольная улыбка:

– Наконец-то.

Князь встал и медленно шагнул к нам, прихрамывая. Теперь он не стремился скрыть шаткость походки и слабость. Он был слишком взволнован предвкушением обряда.

Матушка велела нам обступить его полукругом, и мы повиновались. Князь откинул волосы назад и нагнулся, как будто снисходя до нас. С игривой жестокостью он приказал:

– Приступайте, сударыни.

Василисса принялась читать тихую молитву:

– …от скорбей, от хворостей, от грехов и страстей, от всякой напасти, маяты, суеты. От всяких болей, от черной доли. С ясных очей, с белых костей, с красных кровей да со всего остова…

Но сестры не двигались. Ни одна не осмелилась пошевелиться, хотя приказ был ясен. Князь смотрел на нас, и его ухмылка становилась все шире. Взор, казалось, проникал под покрывала, видя страх внутри каждой из нас. Он явно наслаждался этим страхом.

– Смелее, – в его голосе зазвучало нетерпение. Даже… одержимость. – Сколько еще мне ждать?

Одна из сестер, сейчас я не видела кто, первой набралась смелости. Она приподняла свое покрывало, обнажая губы, и шагнула вперед, наклонилась к его руке, коснулась пальцев. Через минуту послышалось шелестение ряс: другие сестры уже целовали его в щеки и запястья.

Я поняла, что не должна остаться в стороне, чтобы болезнь разделилась между всеми поровну. Я не хотела заставлять сестер забирать мою долю. Но его уже так тесно обступили… Я бы уже не достала ни до лба, ни до виска. Его шею закрывал высокий воротник. Лишь середина его лица оставалась свободной.

Отругав себя за промедление, я потянулась вперед и почти почувствовала его удивление моей дерзостью. В мгновение перед прикосновением я вдруг поняла, что глаза у него были вовсе не черные. Просто очень темного оттенка зеленого, цвета елового леса.

Затем мои губы коснулись места возле его рта. Оно было чем-то слегка испачкано и пахло кровью. И, хоть лицо Князя оказалась гладко выбритым, я все же немедленно познала разницу между мужской и женской кожей.

– Вот это рвение, сестра, – отозвался он с язвительной усмешкой.

Когда он говорил, я почувствовала, как уголок его рта дернулся совсем рядом с моими губами. Но хоть он и делал вид, что забавлялся, чувство насильственности и унижения все же показалось мне глубоко обоюдным.

Князь едва стерпел то, что я сделала. Он мог бы даже меня ударить.

А я бы провалилась под землю, если бы в этот самый момент на меня не обрушилась сила обряда. Внутрь хлынули горечь и тяжесть. Плотный ядовитый туман. Будто червь, болезнь проползла в меня и зазмеилась внутри в поисках удобного для себя местечка. Все, что я когда-либо знала о боли, теперь показалось мне мелочью, ерундой.

Князь прикрыл глаза. На его лице медленно проступало выражение блаженства, пока он становился сильнее и счастливее, а я – несчастнее и слабее. Но оторваться я и сама не могла.

Наверное, я все же хорошо подходила для жизни монахини, если болезнь обращалась ко мне с таким неодолимым зовом. Я чувствовала себя уязвимо и запутанно. Это не было просто каким-то таинством – это было настоящим вторжением в мою душу.

– Вот так… – прошептал он словно сам себе и улыбнулся.

Похоже, Князь действительно упивался своим лекарством.

Спустя мгновение он отнял у сестер руку и поднял ее к глазам, осмотрел с удовлетворением. Сжал окрепшую ладонь в кулак.

– Теперь идите, мне уже лучше. В следующий раз можете прислать одну. И пусть не трясется так, а старается. Я обещал исполнить любое желание той, что сможет вылечить меня до конца, и от этого слова не отступаюсь.

Жизнь возвращалась в него, и на его щеках проступал румянец. Глаза заблестели, загорелись, и, когда он мотнул головой, его волосы взвились, совсем как у юноши.

Сестры же, напротив, потеряли силы. Они еле держались на ногах, и матушка Василисса даже подхватила одну из них. Я отчетливо увидела, что если они вернутся сюда еще хоть раз, то чьей-нибудь кончины не избежать.

Князь больше не смотрел на нас, его внимание уже целиком занимала изящная витрина у стены и покоящийся в ней длинный меч. Он вынул оружие, подкинул в руке. Крикнул:

– Грая мне!

И ушел по своим, несомненно, крайне важным княжеским делам.

Вернувшись, я обессиленно упала на кровать. Сорвала покрывало, чтобы отдышаться.

Щепотка болезни, которую я забрала, угнездилась внутри с большим удовольствием. Сперва тяжестью легла на сердце, а затем, как наглая гостья, принялась бродить по всему телу.

Что было хуже всего, так это слушать, как кашляли за стенами мои соседки. Каждый раз, как одна из них заходилась в новом приступе, я едва сдерживалась, чтобы не закрыть уши руками.

Прежде я всегда мирилась со всем, что выпадало на мою долю, но на этот раз смириться не могла, потому что беда коснулась не только меня. Я взмолилась к Великой Матери и попросила ее о помощи, ведь в глубине души знала, что одной мне не хватит ни сил, ни мужества противостоять этому злу.

Я пообещала ей, что щедро отплачу презренному Князю за ее загубленных дочерей. Что я верну ему все слезы, выпавшие на их долю. И что спасу еще живых сестер, которых он собирался уложить в землю вместо себя.

А еще… если на то будет воля Владычицы… я постараюсь и сама не лечь под окнами этого гадкого людоеда. Даже если пока не знаю, с чего начать.

С этим обещанием я пережила несколько следующих дней.

Все внутри болело без остановки, но я не жаловалась. Матушка ухаживала за всеми нами, приносила мазь от трещин и язв. Приговаривала, что покрывала – это хорошо и что теперь нам больше никогда не следует смотреть на себя. Сказала, что это только начало. Что я, к сожалению, ослабну. Голова будет постоянно кружиться. И в итоге я потеряю вес. Но сперва высохнет и истончится кожа.

Я послушно смазывала руки, шею и лицо, однако пока не находила явных отметин. И кроме постоянной боли, изменений в себе не заметила. Матушке я об этом решила не говорить.

Тяжелее всего было справиться с кошмарами по ночам. В одних мне являлись ветви терновника, покрытые кровью. В других я бродила по нескончаемым коридорам замка и все никак не могла найти выхода. В третьих Князь тянул ко мне руки и звал на помощь с взглядом, полным мольбы и безумия.

Просыпалась я в холодном поту и уговаривала себя: Мирия, успокойся. Ты все исправишь. У тебя есть время. Ты еще жива.

Но меня мучило то, что даже во сне я не могла избавиться от его образа. Лучше бы вместо этого я сострадала сестрам.

«В следующий раз можете прислать одну», – сказал он.

Я твердо решила, что вызовусь лечить его сама. Не позволю ни Акилине, ни Касинии, ни любой другой девушке угодить ему в лапы. Выиграю время для них… Что-нибудь о нем разузнаю…

Вот только Князь никого не позвал.

Ни вскоре, ни даже после продолжительного ожидания.

Использовав всех нас сразу и получив долгожданное облегчение, он, казалось, просто забыл о том, что мы вообще существовали.

Зато в остальной части замка все заметно оживилось. Он стал принимать посланников, гостей. Все прибывали и прибывали новые люди, слышались громкие голоса. Даже музыка пирушек.

Иногда он выходил во двор и бился на мечах с воеводой Граем. Его длинная фигура оказалась удивительно хорошо приспособлена для сражений… Может, он действительно был помешан на войне, как рассказывали?

В любом случае Князь вовсю наслаждался жизнью без страданий.

Он совсем не думал о том, что кто-то из нас мог настолько свыкнуться со своим одиночеством и отверженностью, что уже смирился со страхом и собственной судьбой.

И он совсем не чувствовал, как маленькая монахиня глядела на него сквозь окно с терпеливым ожиданием нового припадка.