Дочь за отца. Зов крови

© Иван Державин, 2016

ISBN 978-5-4474-8088-2

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Вместо пролога

– Твоя мама не будет ругаться, что ты так поздно? Уже девять.

– Мама, не знаю, а папа точно будет. Скажет: «Почему не позвонила? Могла бы предупредить. Ты знаешь, какое сейчас время? Это мы могли до утра бродить». Он у меня такой. Представляешь, ни разу не ушел на работу, не поцеловав меня. И знаешь, куда целует? Ни за что не догадаешься.

Он, узкоплечий, тонкошеий, в очках, взглянул на ее губы, между которыми в лучах уходящего майского солнца жемчужно сверкали зубки, и покраснел. Она, поймав его взгляд, засмеялась и замахала головой.

– А вот совсем и не угадал. Не сюда, а в пятку. – Она огляделась и проговорила доверительно. – Я бы сюда одна ни за что не пошла. А с тобой мне нисколечко не страшно… почти. – Ей все-таки было чуть страшновато, хотелось сесть к нему поближе и прижаться, но она постеснялась.

– И с Эдиком бы не пошла? Он намного сильнее меня.

– С ним тем более.

– Почему тем более?

– У него такой взгляд. – Она съежила плечики.

– Какой такой? Нормальный. Разве у меня не такой?

– Ну, ты сравнил, – усмехнулась она. – Чтобы ты смотрел, мне хочется. А от его взгляда не знаешь, чем прикрыться. Он на всех девчонок так смотрел по очереди.

– Я не видел, чтобы он на кого-нибудь смотрел, кроме тебя.

– Сейчас – да, а раньше я для него не существовала.

Он задумался, спросил:

– Что изменилось, не знаешь?

– А ты, правда, не догадываешься?

Он опять задумался и ответил неуверенно:

– Ну, наверное, посмотрел повнимательнее и, – он улыбнулся, глядя в сторону, – влюбился.

– Хм… влюбился, – хмыкнула она. – Это Эдик-то? Он даже не имеет представления, что это такое. Так, как в меня, он влюблялся во всех подряд, начиная с Зины Пиманкиной.

– И никто из вас не захотел с ним дружить?

Она повернулась к нему всем телом, откинув назад голову, сказала вместо ответа:

– Господи, какой же ты…

Он подумал, что она добавит «глупый» и проглотил слюну. Но в ее взгляде совсем не было насмешки, а, напротив, было что-то такое, отчего радостно забилось сердце и захотелось услышать, какой он, пусть даже глупый.

– Какой? – робко спросил он.

– Какой, какой… Как будто сам не знаешь. Хороший, вот, какой. Вот, почему все девчонки в тебя сразу повлюблялись.

У него чуть не вырвалось: «А ты?», но он побоялся, вдруг она скажет, что, если уж она в Эдика, самого видного в классе, не влюбилась, то в него тем более.

– Знаешь, как тебя зовут в классе? – спросила она.

– Как? Игорем.

– Не просто Игорем, а князем Игорем.

– Почему?

– Потому что ты чем-то похож на князя. Все в один голос об этом говорят. Даже Марта сказала, что у тебя гордая осанка. А ты слышал, как она обо всех нас отзывается? Как о законченных идиотах. А тебя все в пример ставит: и вежливый, и культурный, и благородный.

Ему хотелось сказать, что его интересует не то, что говорит о нем Марта, а что думает о нем сама Лялька. А как об этом спросить, он не знал.

– Это была твоя идея устроить день рождения дома для всего класса? – спросила она.

– Нет, мамина. Я хотел позвать только тебя и Колю.

Она подняла на него глаза, тихо поинтересовалась:

– Почему именно меня? – Продолжая смотреть на него, она увидела, как напряглось его тело, а взгляд застыл, уставившись вперед. – А почему ты не хотел пригласить Зину вместо меня? Она в десять раз красивее меня. – Но в ее голосе не было зависти или печали, скорее сквозила радость.

– Кто это замерял? – быстро спросил он, бросив на нее беглый взгляд, и добавил, усмехнувшись. – Разве что по росту. И то самое большое процентов на пятнадцать. Зато у тебя глаза в три раза крупнее ее и сияют, как… – он задумался в поисках сравнения.

Она была самой маленькой в классе, а он почему-то обратил внимание именно на нее, как только вошел в класс вслед за Мартой Ивановной два месяца назад. Как сейчас, он помнил то мартовское утро. Первые лучи весеннего солнца метнулись ему навстречу, ослепив его. Он вскинул руку и прикрыл глаза ладонью, чувствуя впившиеся в него любопытные глаза учеников и чьи-то пристальнее всех.

– Нашего нового ученика зовут Игорем Гальцевым, – представила его Марта Ивановна. Она была классным руководителем класса. – Прошу любить и жаловать. Игорь, подойди к доске, чтобы тебя могли получше рассмотреть.

Он подошел, обвел класс взглядом и остановил на ней. Мало сказать, остановил, он прямо-таки уставился на нее, как будто встретил знакомую. В ее в пол-лица глазах он тоже увидел радость их встречи.

– Игорь человек новый не только в классе, но и в стране, – продолжала Марта Ивановна и обратилась к ученику в четвертом ряду, на три стола дальше от девочки. – Эдик, я бы очень хотела, чтобы Игорь первое время посидел рядом с тобой, нашим лучшим учеником. Не возражаешь?

Эдик, выделявшийся среди учеников почти взрослыми габаритами, безразлично пожал покатыми плечами и подвинулся к краю стола, за которым сидел один.

Игорь оторвал взгляд от девочки и уселся рядом с Эдиком. Марта Ивановна кивнула стоявшей у окна учительнице, чтобы та продолжала урок, и вышла.

– Какой предмет? – спросил Игорь шепотом у Эдика.

– Английский, – ответил тот, как показалось Игорю, раздраженно.

– Слава богу, не алгебра и не физика. Там я слабак.

Учительница английского языка Ксения Алексеевна, одетая, к удивлению Игоря, как на прием в посольстве, улыбнулась ему и спросила на английском языке:

– Как я поняла, ты приехал из какой-то страны, из какой?

Обратив внимание на ее лондонский акцент, Игорь бегло ответил также по-английски:

– Да, госпожа, мы неделю назад вернулись из Новой Зеландии. Папа работал там в нашем посольстве.

– Из Новой Зеландии? Очень интересная страна. Ты не против, если к нашему разговору я присоединю остальных?

– Нет, госпожа, напротив, с большим удовольствием.

– Дети! – сказала громко Ксения Алексеевна. – Игорь вернулся из Новой Зеландии, где работал его папа. Я думаю, вам будет интересно, послушать его рассказ об этой далекой и интересной стране. Вы можете задавать ему любые вопросы.

Отвечая на вопросы, очень простые: есть ли там кенгуру и видел ли он их, купался ли в океане и еще легче, Игорь видел одну Ляльку даже, когда не смотрел на нее и никак не мог вспомнить, откуда он ее знал. Ему хотелось скорее дождаться перемены и взглянуть на нее повнимательнее и во весь рост. Как раз его-то у нее совсем не оказалось. Ну, прямо Дюймовочка. Даже до плеча ему не доставала, хотя он был не самый высокий, почти, как все. Тогда ему впервые захотелось стать пониже ростом. Если бы он умел рисовать, он изобразил бы ее в виде двух огромных сияющих, как солнце, ярко-синих глаз с длинными лучами-ресницами и такой же лучистой улыбкой, глядя на которую ему тоже хотелось улыбаться. А уж талию, ноги и руки можно было подрисовать тоненькими прутиками, как в мультике.

Кроме того, что глаза Ляли сияют, как звезды, ничего больше Игорю в голову не приходило, а ему хотелось что-то пооригинальнее, например, сравнить их со светлячком в ночи или бриллиантом на мамином перстне. Но это ему тоже не нравилось, так как было длинно и не совсем соответствовало тому, что он хотел выразить.

***

Так и не дождавшись, как сияют ее глаза, Ляля повернулась к Игорю и увидела, что он вдруг отпрянул назад и исчез, словно растворился. В следующее мгновенье голова ее оказалась в мешке, грудь больно сдавили чьи-то сильные руки, и она почувствовала, что ее приподняли над скамейкой и понесли спиной вперед. Ноги ее зацепились за край скамейки, и купленные на вырост туфли соскочили на землю. Только сейчас она громко закричала, вернее, пронзительно завизжала и стала вырываться, болтая ногами и вертя головой в мешке. Но крик ее безжалостно оборвала рука, скользнувшая по груди вверх и зажавшая рот вместе с носом.

– Заткнись, а то придушу! – пригрозил ей злой жесткий голос. Такой голос, резкий, как удар кнута, и беспрекословный, бывает у главарей бандитов.

Когда она стала совсем задыхаться и судорожно забилась, рука освободила рот и ухватила ее за шею. Она стала жадно глотать воздух вместе с полиэтиленовым мешком. Она все еще не отдышалась, как следует, когда ее втолкнули в машину, которая тотчас тронулась.

Бандит держал ее за шею и больно надавливал большим пальцем на горло, когда она пыталась пошевелиться. Ни о чем другом, кроме как глотнуть побольше воздуха, она не думала и обрадовалась, что смогла сделать это, когда с ее головы сняли мешок. Но вместо него глаза ей завязали повязкой, и она никого и ничего не успела увидеть. Опять наступила темнота.

Совсем скоро машина остановилась, и ее вывели наружу, по-прежнему держа за шею и периодически придавливая горло. Спотыкаясь, она поднялась послушно по ступенькам на крыльцо и вошла в какое-то помещение. Продолжая держать за шею, бандит приставил ее к стене и спросил:

– Жить хочешь?

Жить для нее означало дышать, и она ответила поспешно:

– Хочу. – И закашлялась.

– Тогда будешь делать все, что тебе прикажут.

– Что я должна делать? – спросила она, всхлипывая.

– Все. Он тебе подскажет. Ты поймешь. Главное, ни в коем случае не ослушаться его, иначе…

Рука отпустила ее шею, и она почувствовала прикосновение холодного металла ко лбу.

– Это пистолет, – пояснил голос, – а они, как известно, стреляют. Человек, которому ты будешь сейчас принадлежать, очень меткий стрелок. Он не промахнется.

Она с трудом поняла сказанное и совсем не поняла, что означало принадлежать, но спросить побоялась, чтобы бандит не схватил ее опять за шею и не надавил на горло.

Ей показалось странным, что слова исходили от бандита снизу, словно он был ростом с ребенка или без ног.

Сзади хлопнула дверь, и послышались легкие шаги, словно кто-то крался на цыпочках. Когда шаги затихли перед ней, первый бандит проговорил голосом, каким обычно разговаривают с ребенком или с очень высоким начальником:

– Можешь приступать. Она будет послушной. А ослушается, бей ее, можешь даже убить.

Вошедший подошел к ней настолько близко, что она слышала его сдерживаемое дыхание и почти видела его взгляды на себе. Какое-то время он стоял неподвижно, затем просунул ей подмышки руки, приподнял ее и уложил на что-то, похожее на лавку. Почувствовав, что он расстегивает ей блузку, она, забыв про предупреждение, закричала «Не-ет!» и стала отталкивать его от себя, а также попыталась сорвать с глаз повязку. Ее схватили за руки и привязали их к ножкам лавки, а чтобы она замолчала, несколько раз ударили по лицу и били всякий раз, когда она так или иначе противилась раздеванию. Но замолчать и подчиняться ее заставили не столько удары, сколько ее нагота и чувство унижения и беспомощности. Почти физически она ощущала прикосновение к телу грязных взглядов.

– Позовешь, когда закончишь, – сказал все тот же голос.

И опять он был на несколько тонов ниже, в сравнении с тем, каким говорил с ней: командным, беспрекословным.

Послышались удалявшиеся шаги, хлопнула дверь, и Ляля тут же вскрикнула от щипка и укуса соска, сначала одного, затем другого, потом груди с ударами по щекам, чтобы она замолчала. Превозмогая боль, она замолчала и закричала еще громче, когда бандит рывком поднял и раздвинули ее ноги. Последовавшие за этим удары по губам и груди слились в одну сплошную боль. В сравнении с ней боль внизу живота показалась ей почти незамеченной. Она сразу поняла, отчего была эта боль, и то, что это уже с ней случилось, сломило ее окончательно, сделав покорной и равнодушной к жизни, потерявшей, как ей показалось отныне всякий смысл. Только бы не было больше боли, молила она. Лишь еще раз она ослушалась, когда толчки внизу прекратились и насильник попытался разжать ей стиснутые зубы, надавливая пальцем на скулы и водя липким членом между губ. Не добившись, он стал бить им членом по губам, еще громче скуля и повизгивая от злости. Из него раньше, как он только подошел, уже исходили какие-то писклявые звуки, но только сейчас она сообразила, что таким образом он сдерживал себя, боясь выдать голосом. Значит, она его знает? Кто он? Неужели Игорь?

Догадавшись, о чем она думает, он с силой дернул ее за волосы внизу и отошел. Она сцепила зубы и сдержала крик, боясь, что он вернется.

Намокшая от брызнувших слез повязка неприятно щипала глаза, нестерпимо хотелось сорвать ее. Услышав стук двери, она попыталась освободить руки.

Но дверь скрипнула с другой стороны, и послышались шаги нескольких человек, она вся сжалась, прижав ноги и приготовившись к новым мукам, возможно, более страшным. Она услышала натужный хрип, в нос шибанул вонючий запах смеси табака и перегара изо рта нагнувшегося над ней бандита и сиплый голос проговорил:

– Приступай, голубок. Опыту ты уже набрался.

К ней неслышно приблизился другой бандит, она еще сильнее напряглась в ожидании ударов и укусов, но он вдруг стал дуть на ее грудь и нежными прикосновениями пальцев стирать кровь, успокаивая боль. С удивлением она отметила, что ей даже приятны его прикосновения, отчего ее тело само расслабилось, а она невольно проникла доверием к этому человеку, совсем не похожему на первого бандита. А руки уже ласково касались ее подбородка и губ. И вдруг он дотронулся губами до ее крепко сжатых губ.

Сбоку кто-то насмешливо хрюкнул, и послышался звонкий молодой голос:

– Во, блябу, дает,

Тотчас раздался топот двух шагов и сиплый голос сердито спросил:

– Долго тебя еще ждать?

Руки с лица исчезли и коснулись ее ног, пытаясь медленно из раздвинуть. К своему очередному удивлению она не оказала сопротивление, совсем не потому, что побоялась побоев. Догадавшись, что он поднялся на лавку, пытаясь встать коленями между ее ног, она раздвинула их шире, приподняв колени. Когда он вошел в нее, у нее неожиданно перехватило дыхание от пробежавшей по всему телу незнакомой приятной волны. Ей хотелось, чтобы это не заканчивалось.

В этот момент повязка на секунду сдвинулась с ее глаз, и она увидела Игоря, успев заметить на его лице кровь. Он смотрел поверх ее головы, и глаза его были, как ей показалось, испуганными.

Глаза ее округлились от удивления и презрения.

– Это ты… – выдохнула она и вся сжалась, отстраняясь от него.

Он виновато взглянул на нее и затряс головой.

– Нет… нет… это был не я. Честное слово, не я.

– Ха-ха, – хохотнул со стороны звонкзвонкоголосый, и повязка опять налезла на глаза. – Не верь ему. Блябу, это он тебя трахал. Мы все видели. Правда, Си…, ой, а?

– А кто еще? – не сразу отозвался, прочистив горло, Сиплый. – Я – нет, ты – нет. Стал быть, только он один.

– Ты сама завтра увидишь на фотографиях, – продолжал молодой. – Мы засняли каждый его в тебя вход и выход. Да вы нас не стесняйтесь, продолжайте, продолжайте.

– Слазь, – приказал Сиплый.

Игорь отстранился от нее и появился у головы. Она догадалась и сжала губы. Но когда его член скользнул по ним, они сами раскрылись, и она, почувствовав во рту его мягкую кожицу, коснулась ее языком.

Он почему-то опять удалился, стукнула дверь, она услышала быстрые шаги, но не Игоря, а тяжелее, стихшие у ее головы. Она услышала звук расстегиваемой молнии, почувствовала прикосновение к губам, крепко сжала зубы и тут же их разжала от нестерпимой боли в сдавленных скулах, в следующее мгновение ее рот был заполнен до горла, отчего она чуть не задохнулась, в том числе от туалетной вони. По его хрюканью и непонятному слову она догадалась, что это был звонкоголосый бандит. Мысль, что следующим может быть сиплый мужик, сделала ее безразличной к ударам в горло, становившимся с каждым разом все сильнее и быстрее. Когда они прекратились, она с трудом закрыла рот из-за сведенных скул. Горело горло, она попыталась смочить его слюной и закричала от боли внизу живота, отчего еще темнее стало в глазах. Теперь уже там начались удары, отдававшиеся болью по всему телу. Она продолжалась, когда удары прекратились, и хлопнула дверь.

Минуту она лежала с надеждой, что все кончилось и когда-нибудь боль стихнет. Где-то вдалеке играла музыка. Вдруг она зазвучала громче, Ляля догадалась, что открылась дверь, и у нее появилась робкая надежда на помощь людей, но музыка утихла, а с ней и надежда на помощь. По шагам она поняла, что вошел не один. Послышались переходящий на писк шепот и топанье ногой, словно кто сердился. Затем кто-то подошел к ней и рывком раздвинул ноги. Внизу живота у нее взорвалось, и она услышала свой смертельный крик, заглушивший рев насильника. Уже теряя сознание, она почувствовала еще один взрыв внизу спины, но свой крик и рев уже не слышала, окунувшись в темноту.

Когда она открыла глаза, стояла мертвая тишина. Почувствовав, что руки ее свободны, она попыталась подняться и от боли внизу живота опять потеряла сознание. Очнувшись вновь, она сняла с глаз повязку и огляделась. Было почти светло. Она лежала в комнате с ободранными стенами и столом в углу. Подниматься она побоялась и осторожно протянула руку вниз. Коснувшись пальцами чего-то твердого и корявого, она дико закричала.

Послышался лай собаки, дверь скрипнула, и в комнату вбежала, часто дыша, собака, а вслед за ней появился человек с палкой в руке. Увидев и оглядев ее, он задержал взгляд на животе, проговорил испуганно:

– О, господи, помилуй! Кто же это тебя так? Потерпи, я вызову" Скорую».

Глава первая

Машина так и не завелась. Андрей Мохов оставил машину соседу Султану, пообещавшему к вечеру заменить какое-то реле, и побежал к станции метро. В час пик добраться на метро до центра можно было на полчаса, а то и больше, быстрее, чем на машине.

Пробы были не его, а его партнерши. Вот уже месяц, как режиссер и он – сценарий писался под него и с его участием – не могли ее подобрать. Такое впечатление, словно девушки с ясными чистыми глазами начисто перевелись в стране и остались одни прошмандовки. Налицо сказался результат долгожданной демократами сексуальной революции. Ну не поверит же кинозритель, чтобы эти современные подражательницы Шерон Стоун и Памелы Андерсон делали трагедию из банального изнасилования. Да из них самих похоть так и прет, без которой они ноль без палочки, как та же Памела без силиконовых сисек. А уж если совершат над ними насилие, то не станут они, право, сходить от этого с ума и считать жизнь конченой. Следовательно, не очень расстроится и зритель, не испытав жалости к надруганной героине. А вот режиссер точно расстроится, не увидев ожидаемых соплей на просмотре картины, и ему станет жалко потраченных усилий и денег. Вот и устраивает он пробы одну за другой, затягивая съемку. А еще потому он это делает, что давно была у него мечта, чтобы зритель влюбился в его героиню, как когда-то влюблялись в Целиковскую и Смирнову, даже не видя их обнаженных роскошных грудей.

А время подпирало и тянуть дальше было нельзя. Поэтому на сегодня была назначена последняя проба, и в любом случае вопрос о героине должен быть решен. А претенденток было сто-олько!: и жен, и любовниц и дочерей, и все труднее было отбивать натиск их мужей, тузов и отцов.

Его уже узнавали на улице, поэтому он старался ни на кого не смотреть, хотя и приходилось извиняться, когда толкали его, а он других. Вот и сейчас его прямо-таки бросили на девушку – подростка с роскошными светлыми волосами. Очевидно, ее больно вдавили спиной в перекладину, отчего ее хорошенькое лицо исказила гримаска. Андрею стало невыносимо жалко ее. А когда она подняла на него блестевшие от выступивших слез глаза, он чуть не вскрикнул. Она! Та, что им с Мытаркиным нужна! Огромные совсем не блядовитые печальные глаза и миленькая мордашка с нежной почти прозрачной кожей. Вот если бы к этому была еще точеная фигурка и чтобы еще и не шепелявила, тогда точно была бы она, наша героиня, размечтался Андрей.

Просунув вперед руки и скользнув пальцем по талии девушки («Как тростинка!»), он ухватился за перекладину и с силой подал себя назад. Она выпрямилась, прикрыла на секунду глаза лохматыми ресницами, выпятила бледные пухлые губы и, выдохнув воздух, слабо улыбнулась.

Обратив внимание на ее ровные зубы и на то, что ресницы и губы у нее не были накрашены, Андрей совсем разволновался и впервые пожалел, что его не узнали. А что это так, было видно по тому, как девушка нахмурила брови, чувствуя себя явно неловко в его объятиях. Другие бы уж точно не растерялись в такой ситуации, даже не узнав его. Парень он был что надо, не то что видный, а в газетах даже писали, делонски красив, а вот в ее глазах он этого не заметил. Скорее всего, она не привыкла знакомиться в метро. Если же она надумает сейчас сойти, испугался он, и я побегу за ней, тогда уж точно упущу ее.

– Девушка, – нагнулся он к ее уху. – Бога ради, не подумайте чего плохого и выслушайте меня. Чтобы вас сразу успокоить, я женат, люблю жену, она должна скоро родить, и ничего дурного я вам не сделаю. Дело в том, что я артист театра и кино и сейчас еду на кинопробы. А на метро еду потому, что сломалась машина, я опаздывал, а так быстрее. Сейчас я рад этому, потому что мы ищем девушку на главную роль и никак не можем найти, а увидев вас, я уверен, она должна быть похожей на вас. Ей богу, я не банальничаю. Ну, взгляните на меня повнимательней, может, вспомните, что видели меня в кино.

Он откинул назад голову и, поймав ее взгляд, улыбнулся.

– Теперь узнали?

Она с интересом («Еще бы – такую чушь нес») взглянула на него.

– Узнала. Если не ошибаюсь, это вы с другом убежали из тюрьмы, его ранили, вы его несли и похоронили в лесу.

– Ну вот, видите, – обрадовался он и удивился тому, насколько ее голос соответствовал облику: нежный, чистый и не прокуренный. А главное, не шепелявит.

Он опять нагнулся к ней, стараясь не касаться губами ее уха, заговорил уже по-деловому:

– Это займет у вас максимум полтора часа. Я добьюсь, чтобы вас прослушали вне очереди. Я понимаю, что вы боитесь обмана. И правильно делаете. Время сейчас такое, не бояться нельзя. Но там будет много народу. Таких же, как вы, претенденток по нашему объявлению в газетах на главную девичью роль в картине «За неделю до свадьбы». Может, читали?

Девушка подняла к глазам руку, взглянула на часы.

– Где это находится?

– В пяти минутах ходьбы от метро" Третьяковская» в клубе. Это как раз по этой линии.

– А почему бы и нет? – решилась она. – Я же никогда себе не прощу. Будет, что вспомнить.

– И рассказывать внукам, – добавил обрадовано Андрей. – Вот и ладненько.

Он выпрямился и увидел, что в вагоне стало свободней. Рыжая дылда шептала на весь вагон подруге с глазами Крупской:

– Дура ты. Я же тебе говорю, Мохов. Теперь видишь?

Увидев, что на него уставились другие, Андрей опять нагнулся к своей попутчице и повторил тихо:

– Вот и ладненько. Скоро наша остановка.

Пропуская ее вперед, он глянул на ее ноги, и они его не разочаровали. При ее маленьком росте они были довольно высокие и не спички. То, что надо. Теперь бы еще чуть таланта, ужесточил он свои требования, и фотогеничности. Бывает, в жизни глаз не оторвешь, а в кадре косорылая.

Подходя к зданию клуба, она слегка забеспокоилась, не увидев ожидаемой толпы. Но тут к его радости их обогнали три девушки, обернувшиеся, как по команде.

– Здравствуйте, – сказала одна из них, раскрыв рот в голливудской улыбке.

– Здравствуйте, – охотно отозвался Андрей. – Вы, девушки, конечно, на пробы?

– Да, да, – хором закивали они, заглядывая ему в глаза.

– Чудесно. У вас, я вижу, прекрасные шансы.

Подмигнув хитро своей спутнице, которую, как он узнал, звали Лидой, он пропустил ее перед дверью вперед, и они по лестнице поднялись на второй этаж, где находился гудевший улеем зал.

Андрей подвел Лиду к стоявшему на сцене худому лет сорока пяти мужчине в сером толстом свитере и, протягивая руку, спросил:

– Можешь ее первой прослушать? – а Лиде шепнул. – Это Мытаркин Евгений Сергеевич, режиссер.

Мытаркин пробежал оценивающим взглядом чуть выпуклых карих глаз по Лиде с головы до ног, а чтобы увидеть ее со стороны, слегка склонил на бок голову. Результат оценки он выразил словом «угу». С ударением на втором слоге его можно было понять как одобрение.

– Можно где-нибудь отдельно? – настаивал Андрей.

Мытаркин вторично скользнул взглядом по Лиде, дважды угукнул, на этот раз без ударения, и кивнул стоявшему рядом маленькому толстому человеку с камерой на плече. Вчетвером они прошли за сцену, а там в одну из комнат длинного коридора, где режиссер уселся на стул у двери и велел Лиде прочитать любой отрывок или стихотворение. Андрей отобрал у нее сумочку и, ободряюще подмигнув, подтолкнул вперед.

Она вышла на середину комнаты, какое-то время стояла, глядя на пол, затем подняла руки до уровня плеч и плавно замахала ими, словно в полете. По дороге Андрей подсказал, что ее обязательно попросят что-нибудь прочитать наизусть. Это ее обрадовало. Уж что-что, а стихов она знала не счесть сколько, уйму. Вчера она прочитала Брюсова и всплакнула, вспомнив тетю Любу, умершую у нее на глазах. Они пробыли в одной палате больше года и породнились. Тетя Люба снялась в сотне фильмов и была знакома со всеми известными артистами. Играла она в основном маленькие роли и уверяла, что играть их труднее, чем главные. В считанные минуты, а то и секунды нужно было выплеснуть больше души, чтобы зритель запомнил роль наряду с главной. Любовь Лебедеву в Советском Союзе знали от мала до велика, а умерла она в России в бедности и всеми забытая. Деньги на ее похороны собирали всей больницей. На кладбище Лиду отпустили под присмотром мамы. В автобусе она насчитала вместе с собой девять человек.

За несколько дней до смерти тетя Люба сказала ей: «Девочка моя, если, дай бог, ты решишься поступать в театральный, на прослушивании обязательно прочитай им своего „Мотылька“, как я тебя учила. Жаль, я не узнаю, как тобой будут восхищаться. Я не пророчу тебе долгую артистическую славу, но в единовременной не сомневаюсь. Ты помнишь старый фильм „Золушка“? Ее могут играть сколько угодно актрис, но на все времена останется только одна „Золушка“: в исполнении Янины Жеймо. А ведь это была ее почти единственная роль в кино. Твое очарование тоже мимолетно, еще два-три года, затем один бог знает, что станет с твоей внешностью, тем более при твоей болезни. А сейчас ты бесподобна».

Тетя Люба умерла всего год назад. Сейчас Лиде скоро двадцать. Год прошел, осталось два. Она сейчас попробует. Как ее учила тетя Люба.

Продолжая махать руками, Лида стала медленно ходить по кругу вокруг воображаемой оси и читать:

Я мотылек ночной. Послушно

Кружусь над яркостью свечи.

Сияет пламя равнодушно,

Но так ласкательны лучи.

– Стоп! – хлопнул в ладони недовольно режиссер. – Федор, встань в середину. Нет, сядь на жирный зад и води за ней. А ты, – сказал он Лиде, – поглядывай изредка в камеру. Она как бы пламя, поняла?

Оператор долго кряхтя усаживался на носовой платок. Глядя в глазок камеры, Лида продолжила читать. Когда пламя стало невыносимо и крылья вот-вот должны были вспыхнуть, она ускорила круженье и взмахи, и голос ее в последнем отчаянии зазвенел:

Хочу упиться смертью знойной,

Изведать сладости огня.

Еще один полет нестройный, И пламя обовьет меня.

Руки ее судорожно задрожали и упали, голос оборвался, а она сама опустилась на колени и склонила голову.

У нее не хватило мужества взглянуть на режиссера, а он молчал, и было слышно лишь кряхтенье поднимавшегося оператора. Держа в поднятой руке камеру, он застыл на коленях с поднятым задом. Лида вскочила и стала помогать ему. Встав на ноги, он начал шумно отдуваться. Поднимая платок, Лида наконец осмелилась взглянуть на Мытаркина. Он разговаривал с Андреем и был хмур. Она прислушалась.

– Тогда ее надо убивать, как я и предлагал вначале, – говорил Андрей. – Он ведь сгорает.

– Это с одной стороны. А с другой? – возражал Мытаркин. – Зритель поймет намек и будет уверен, что она погибнет. И тем приятнее будет для него счастливый конец. Слушай, – обратился он к Лиде, – а петь ты можешь? – и, увидев ее растерянность, пояснил. – Любое, что знаешь. Лучше бы что-нибудь грустное.

Ее папа, когда выпивал, часто пел «Гори, гори, моя звезда», и в его глазах стояли слезы. Он связывал эту песню со своей матерью, которую Лида не помнила. А теперь она сама в день его исчезновения поет маме эту песню, и они обе плачут.

Она думала, что Мытаркин остановит ее уже после первого куплета, но он не сделал это.

Тело отца так и не нашли. Только на третью годовщину исчезновения они догадались приклеить его фотографию на бабушкин памятник. Теперь им хоть есть куда ходить. Хотя бы символически. На ее глазах появились слезы, и голос задрожал.

– Угу-угу-угу, – проговорил Мытаркин, когда она закончила петь, и спросил. – Сколько тебе лет?

– Скоро двадцать.

– А я думал, ты еще учишься в школе. Лучше не придумаешь. В сцене, которую ты сейчас сыграешь с Андреем, тебе скоро будет девятнадцать. Около года назад, за неделю до твоей свадьбы, твоего жениха Сергея на твоих глазах зверски убили, а тебя изнасиловал один из бандитов в маске. Ты что побелела? Не захочешь играть в этой сцене, заменим дублершей. Это не проблема, быстро подберем. Так вот. Родителей твоих тоже убили. Типичная история в наше время. Ты осталась совсем одна, без денег, и через некоторое время, встретив богатого парня Максима, которого играет Андрей, соглашаешься выйти за него замуж. И вдруг узнаешь в нем своего насильника. Разумеется, ты уж извини, в минуту близости. По-другому она его признать не могла. Я в этом не специалист, но женщины утверждают, узнать можно. Так вот. Ничего не сказав, она убежала от него и после мучительных раздумий все-таки решила вернуться, чтобы использовать его в розыске убийц своих родителей. Вот здесь сцена вашей встречи на следующее утро. Ты вся кипишь, но делаешь вид, что ничего не случилось. Все это должно быть на твоем лице. На, почитай и попробуй сыграть.

Мытаркин протянул Лиде лист. Она взяла, отошла к окну и стала читать. А он подозвал Андрея и спросил:

– Она о себе что-нибудь рассказала?

– Когда? Скажи спасибо, что привел. Сам видишь, не секушка.

– Надо бы узнать, о ком она думала, когда пела. Видел ее слезы? Настоящие. Она о ком-то вспоминала. Я это почувствовал. Может, вставим эту песню? Как думаешь?

– Я об этом тоже подумал. У нас она родителей тоже вспоминает. Не обязательно эту песню, можно заказать.

– Не-ет. Другую песню она так не споет, а равной ей не будет. Молодежь ее не знает, а старикам будет приятно ее услышать.

Мытаркин посмотрел на Лиду. Она повторяла текст, глядя в потолок и шевеля губами. Улыбнувшись, он сказал Андрею:

– Зови и начинайте.

Андрей подошел к Лиде.

– Готова?

Она кивнула.

– Тогда начали.