Дневник снов Симона

Глава 1

Доброе утро, дневник. Сегодня я видел во сне руки, я так и не понял мои они, или я оказался в чужом теле. Сначала все было размыто, но потом я понял, что это из-за дыма. Я или другой я сжимал пальцами сигарету и затягивался. И, в очередной раз выпустив клубы дыма изо рта, я оказался или уже был в комнате с белыми стенами и белой мебелью. Точно не могу вспомнить, что там стояло, но это явно была не спальня. Я продолжил курить, я чувствовал запах табака. Он был совсем слабым, не таким, каким должен был быть. Сигарета в моей руке не уменьшалась, казалось, что она потухла. Я помню, что фильтр был коричневым, все остальное тоже.

Внезапно где-то за спиной прозвучал неприятный женский голос, я обернулся, прямо за мной оказалась дверь. Она, как и все остальное, тоже была белой. Она была открыта, было видно комнату, расположенную напротив. В ней было не так светло, как в той, в которой я находился. Голос доносился оттуда, женщина явно была зла, она продолжила что-то говорить, но я не мог разобрать ни слова. Не знаю зачем, но я сломал сигарету и поторопился захлопнуть дверь, после чего проснулся.

Я снова оказался в своей небольшой комнате в общежитии, сразу вставать не стал, просто посмотрел на часы, которые висели над столом. Их мне подарил друг, который учился на факультете культурологии, на их кривом циферблате в форме яичницы не было и шести. После чего я перевернулся на спину, понимая, что больше не смогу заснуть, да и смысла в этом не было. Я уставился на лопасти вентилятора люстры. Увидел пыль, давно надо было их протереть. Как и многое другое в этом небольшом помещении, которое мне предоставили после того, как я потерял последнего члена своей семьи и остался совсем один.

Комната моя была на третьем этаже старого кирпичного здания, а окно выходило на трамвайное депо, за которым располагался небольшой парк. А у окна стоял старый письменный стол с тремя ящиками, он был таким же старым, как и вся остальная мебель. Как шкаф, который стоял напротив кровати, сама кровать, а также тумба и полки, которых я не мог наблюдать лежа на кровати. У комнаты не было четырех углов, а для того, чтобы стало, надо было снести две небольшие стены, за которыми располагалась ванная.

Ванная, именно ее наличие порадовало меня в первую очередь, когда я оказался в этом помещении с зеленой краской на стенах и старым деревянным полом под ногами. Дверь в нее находилась рядом со столом, и мне нравилось, когда она была закрыта, ведь прямо за ней был унитаз. А чтобы увидеть ванную и раковину, надо было пройти дальше по черно-белой плитке, что я и сделал, когда мне надоело лежать.

Зеркала там изначально не было, не было даже полок, мне пришлось приобрести их самому в магазине, где все было по одной цене. Правда, зеркало висело на крайнем крючке вешалки рядом с полотенцем, а полка просто стояла на полу.

Я почистил зубы, умылся и посмотрел на свое мокрое лицо. Первое, что пришло мне в голову, когда я увидел себя, что стоило подстричься. Мои русые вьющиеся волосы были растрепаны, я немного провел по ним мокрыми руками и поторопился к шкафу, за которым висела вся моя одежда. Вешалок было всего пять, и их занимали в основном рубашки, а остальные вещи лежали на полках. Я натянул на себя джинсы и зеленую толстовку, в кармане которой обнаружил немного мелочи, и начал искать носки.

К тому моменту, как я нашел недырявую пару, на часах было ровно шесть, у меня оставалось немного времени на завтрак. Я был голоден, не ел со вчерашнего дня, а небольшой холодильник, что стоял недалеко от двери был почти пуст, да и толка от него почти не было. Он был старым, иногда издавал странные звуки, а от странного запаха внутри него невозможно было избавиться. Поэтому в нем можно было найти максимум небольшой запас из нескольких упаковок йогурта или сока.

Я все-таки зачем-то заглянул внутрь, лампочка загорелась, осветив две полки. На двери стояла раздутая упаковка чего-то, возможно, она осталась от прежнего владельца комнаты. У меня не было желания проверять, что это было. Но если бы это был йогурт, то внутри него было даже больше жизни, чем во всем общежитии. Целый мир из бактерий.

Дверца холодильника захлопнулась, он снова издал странный звук, который мне не надо было терпеть. Я накинул на себя куртку, что висела у входа, надел старые кроссовки и покинул свое скромное жилище, закрыв дверь. В коридоре за ней было тише, чем в комнате, жизнь в общежитии еще и не начинала кипеть. Возможно, я был первым, кто проснулся в этом здании. Я спустился по лестнице на первый этаж, слыша собственные шаги, и оказался на улице.

Было холодно, весна только началась, старые деревья скрипели от ветра, листвы на кронах было мало, ветви ударялись друг о друга. Я натянул на голову капюшон и пошел дальше по аллеи, которая привела меня прямо к остановке. Уже больше года почти каждое мое утро начиналось с этой остановки, с этой небольшой платформы под навесом, где обычно утром было малолюдно. Этим утром людей тоже было мало, что было хорошо. Не было лишних глаз, которые могли бы наблюдать за тем, как я ел бутерброд с сыром и пил самый дешевый кофе из автомата.

Еще два года назад я и представить не мог, что мне придется добираться до университета на трамвае, преодолевая почти полгорода. Я был единственным на платформе и единственным в фургоне, сел у окна и посмотрел на небо. Сквозь облака пробивался солнечный свет, а под ними только начал просыпаться город. Трамвай проехал четыре остановки, и пассажиров стало больше, некоторых этих людей я точно уже видел. Это были неприметные люди, которые каждый день отправлялись на работу, но среди этих серых личностей выделялась женщина лет пятидесяти.

У нее был крупный острый нос, а глаза скрывались за толстыми стеклами очков. Из-под берета было видно волосы, чей седой цвет был скрыт за яркими красками оттеночного шампуня. Я ее видел с фиолетовыми, розовыми и красными волосами, на этот раз они были синими, а одета она была в желтое пальто с капюшоном.

Внезапно прозвучал сигнал из моего кармана, пришло сообщение. Я достал свой старый телефон и уставился на небольшой экран, который треснул в правом верхнем углу.

– Политологии не будет, – высветились белые буквы на черном экране.

Я медленно выдохнул и положил телефон обратно. Это сообщение мне пристал староста, и если бы оно пришло хотя бы на десять минут раньше, я бы еще мог вернуться в общежитие. Я бы еще почитал или принял душ, а так мне оставалось только ехать дальше, и снова я уставился в окно, за которым показался мост. Те мгновения, что трамвай преодолевал его, были самыми лучшими моментами за весь путь.

Вид с моста был прекрасен, город у воды казался не тем серым городом, к которому привыкли мои глаза. Иногда мне даже хотелось, чтобы трамвай застрял на мосту, чтобы просто посидеть и посмотреть в окно. И к тому же где-то там, среди деревьев и деревянных заборов был дом, где прошла почти вся моя жизнь.

Но трамвай не остановился, и вскоре вагон был полон пассажиров. Люди заходили и покидали его, мне же надо было ехать дальше, пока впереди не показалось знакомое здание. Я вышел на остановке, еще не придумав, как потрачу почти два часа свободного времени, но ноги как-то сами отвели меня на нужную улицу, где жил мой друг.

– Что делаешь? – написал я ему, и ответа долго ждать не пришлось.

– Ничего.

– Если ты дома, можно к тебе?

– Без проблем.

Я был рад видеть эти слова на экране и поспешил в знакомый двор к знакомому подъезду. Квартира моего друга находилась на десятом этаже, который был последним, он жил в ней вместе со своей старшей сестрой. Когда я позвонил в дверь, то вспомнил про нее и надеялся, что Серафим дома был один. Ждать долго не пришлось, за дверью послышались торопливые шаги, а потом ручка повернулась.

– Привет, – сонным голосом произнес Серафим, открывая дверь.

– Привет, – сказал я.

– Заходи.

Я переступил порог и оказался в прихожей, там, как и почти во всей квартире, были белые стены и темный деревянный пол. Серафим лениво ступал по нему босиком, и на его немного пухлом теле были только свободные оранжевые трусы и татуировки на руках.

– Недавно проснулся? – спросил я, повесив свой фиолетовый рюкзак на вешалку.

– Нет, я вообще не спал, – ответил Серафим, следуя дальше в свою спальню, где так же располагалась мастерская.

Он был художником, рисовал с самого детства, и с начальной школы в его комнате стоял мольберт, а со временем появился и еще один, но и на двух он не остановился, поэтому на балконе, в прихожей и даже в ванной стояло по мольберту.

– Если хочешь есть, можешь заглянуть в холодильник, – продолжил Серафим, крича уже из своей комнаты.

– Хорошо, – откликнулся я и отправился на кухню.

Это было единственное неуютное место в этой квартире, даже темный угол в моей комнате, где стоял старый холодильник и небольшая тумба, на которой можно было максимум приготовить бутерброд, казался уютнее, чем это помещение, где кроме холодильника и стола вообще ничего не было.

Но были и свои плюсы. Во-первых, холодильнику было где-то лет пять, а не пятьдесят пять, он был выше меня, человека ростом немного выше ста восьмидесяти. И во-вторых, он был полон еды, которую, конечно, приобрел не Серафим, а его сестра – Флора. Строгая старшая сестра, которая недавно села на диету. И я убедился в этом, когда открыл дверцу.

Казалось, что она скупила всю зелень, что была в магазине, верхняя полка была ею завалена, а ниже стояли баночки с йогуртом и контейнеры с кашей. Я опустил взгляд еще ниже, нашел морковь, перец и немного сыра, сразу же отправил один ломтик в свой рот и добрался до двух контейнеров, которые стояли в самом низу. Там за кабачками была спрятана упаковка с пирожными.

– Она же не могла это купить? – подумал я, закрывая холодильник.

– А я хотел предложить заказать что-нибудь, – сказал Серафим, который незаметно оказался на кухне.

– Так, это твое или твоей сестры? – спросил я, заметив, как он сморел на пирожные. – Они были спрятаны за кабачками.

– От меня, видимо, она же худеет. А там, случайно, за каким-нибудь салатом ветчины не завалялось?

– Боюсь, только йогурт, – сказал я и положил упаковку на стол.

– Кофе будешь?

– Да.

Серафим подошел к подоконнику, на котором стояли кружки, банка кофе, стакан со столовыми приборами и электрический чайник, который он тут же включил. Пока вода нагревалась, он насыпал немного кофе в чашки и поставил их на стол.

– Рисовал всю ночь? – спросил я, заметив следы краски на его пальцах.

– Да, вспоминал, что такое натюрморт.

– Изобразил композицию из еды своей сестры? – продолжил я.

– Нет, ее кабачки меня не вдохновляют, – продолжил Серафим, поддержав мою шутку. – Хотя можно одолжить что-нибудь.

Чайник закипел, он налил кипяток в кружки, и мы отправились в его комнату, где я увидел то, над чем он работал. На мольберте, что стоял рядом с его кроватью, был холст, на котором были изображены шары. Они были похожи на планеты, имели характерный размытый узор. И когда я заметил кольца, опоясывающие один из крупных шаров на заднем плане, я в этом убедился.

– Земля на тарелке, – произнес я, уставившись на бело-голубой шар на переднем плане.

– Да, – подтвердил Серафим и прошел дальше на балкон.

– Вселенский натюрморт, – добавил я и отправился за ним.

– Вот только ты смог это понять, но идея не совсем в этом. Я приобрел новую краску, и когда она окончательно высохнет, появится необходимый мне эффект.

– Понятно.

Мы прошли мимо еще двух мольбертов и оказались на балконе, где была поставлена палатка, а напротив нее стояла скамья для пресса. Мы разместились на полу, я положил упаковку с пирожными на нее, и мы почти одновременно отхлебнули немного кофе.

– Ты спишь здесь? – спросил я, заметив одеяло и подушку внутри палатки.

– Да, матрасу же пришел конец, – ответил Серафим.

– Удобно?

– Не очень, но я всегда хотел поспать в палатке, а теперь хочу новую кровать.

– Удивлен, что не мольберт.

Мы немного посмеялись над этим, Серафим открыл коробку с пирожными, и мы начали есть. Под шоколадной глазурью оказался шоколадный бисквит, слои которого были промазаны шоколадным кремом. По одному нам оказалось мало, и мы сразу же приступили ко вторым, забыв про кофе, кружки которого как-то незаметно переместились на пол.

– Кстати, у тебя вроде должны быть занятия, – вспомнил Серафим, когда доел.

– Первое отменили, а я об этом узнал, когда уже сидел в трамвае.

– Понятно, а у меня сегодня вообще их нет. Меня к ним не допустят, пока я работу не сдам.

– Не думал, что у тебя на факультете все так серьезно, – продолжил я.

– У нас только студенты несерьезные, хотя есть и некоторые преподаватели.

– Обычно, это самые лучшие преподаватели. У меня такой как раз сегодня будет.

– Он, случайно, не основы фрейдизма преподает?

– Нет, всего лишь философию.

– У меня тоже есть философия, философия искусства.

Серафим взял свою кружку и немного отпил, а крошки шоколадного бисквита, что оказались в его бороде, пока он ел, упали куда-то на пол. Потом он уставился на дно кружки, словно там что-то было. Вероятнее всего разводы от кофейного осадка, от которых он не мог оторвать взгляд.

Мне часто приходилось видеть его таким, он словно отключался от реальности и погружался в свои мысли, в которых происходило нечто понятное только творческому человеку. Я учился только на первом курсе и еще мало знал об этом, но это состояние явно чем-то было похоже на сон.

Прекращалось оно так же внезапно, и через несколько минут серые глаза Серафима вновь наполнились осознанностью, он поднялся с пола и отправился в ванную, а я остался на балконе и решил узнать, сколько осталось до занятий. Я засунул руку в карман и понял, что телефон остался в куртке, которая висела в прихожей. Пришлось встать и отправиться туда, но как только я покинул балкон, мой взгляд наткнулся на мольберт. На нем был холст, картина явно была только начата, еле заметные штрихи переплетались, образуя нечто напоминающее орнамент. Что-то он мне напоминал, но я не мог вспомнить, что именно.

Пытаясь забыть об этих мыслях, я пошел дальше, мимо еще двух мольбертов, холсты на которых были чисты. Я прошел мимо ванной, дверь которой была открыта, свет горел, но Серафима там уже не было. Я обнаружил его на кухне, когда доставал телефон из своего кармана. Он стоял у холодильника и смотрел в окно.

– Я могу у тебя побыть еще полчаса? – спросил я, уставившись на экран телефона.

– Конечно, только разбуди, когда будешь уходить, – сказал он.

Даже кофе не смог помочь, ему надо было немного поспать, и Серафим решил разместиться в спальне своей сестры, куда ему вообще нельзя было заходить. Он открыл дверь, которая почти всегда была закрыта, когда я приходил. Серафим сделал еще несколько шагов и упал на кровать. Мне же стало интересно, как выглядит единственное не белое помещение в квартире. Я заметил, что стены внутри другие, как только Серафим открыл дверь.

– А здесь всегда было так? – спросил я у него, когда заглянул внутрь.

Казалось, что эта комната вообще никаким образом не относилась к этой квартире. Ее стены были оклеены светло-желтыми обоями, потолок почему-то казался ниже, и даже запах был другим.

– Сам не знаю, что изменилось в этой комнате, – пробормотал Серафим, лежа на животе.

На нем все еще были только оранжевые трусы, и он лежал в них на коричневом покрывале, которое до его падения на кровать явно было идеально расправлено. Я прошел внутрь, решив воспользоваться моментом, чтобы осмотреться. Во всей квартире не было столько мебели, сколько в этой комнате. Сложно было представить, как туда влезли все эти полки. Там был даже туалетный столик с выдвижными ящиками с обеих сторон.

– Ладно, пойду допью кофе, – тихо произнес я и отправился обратно на балкон.

Когда я оказался в спальне Серафима, я в первую очередь посмотрел на кровать, которая была небрежно застелена старым бежевым покрывалом. На нем я заметил пятна краски и зачем-то подошел ближе. Не знаю, стоило ли удивляться тому, что матраса на кровати вообще не оказалось, а покрывало стало картиной, на которой был изображен целый подводный мир. То, что мне сначала показалось пятнами, на самом деле было рыбами, а в центре композиции плыла подводная лодка, формой напоминающая кита. Я потянул покрывало за один край, складки немного расправились, и мне удалось увидеть больше, увидеть на горизонте за лодкой город.

– Что же стало с матрасом? – подумал я и отправился на балкон.

То, что осталось в моей кружке, успело остыть, и у меня еще была целая половина пирожного, которое я медленно доел, разместившись на полу. А потом встал и уставился в окно, за которым был двор.

Серафим в детстве часто рисовал деревья, которые стали выше, сейчас же он потерял к ним интерес, но не ко мне. Хоть я и успел измениться, Серафим все равно иногда просил меня попозировать, но не один мой портрет так и не был завершен, а узнавался на них только мой крупный нос и зеленые глаза. На остальное у него словно не хватало терпения.

Я снова посмотрел на экран телефона, чтобы проверить время, до занятий оставалось менее двадцати минут. Постоял еще немного у окна и пошел будить Серафима, который поднялся с кровати без труда, но словно продолжал спать, пока мы шли до входной двери.

– Еще увидимся, – сказал я, оказавшись за порогом.

– Еще увидимся, – произнес сонным голосом Серафим, захлопнув за мной дверь.

Он отправился обратно в комнату сестры, где продолжил спать, а мне предстояло немного пройтись. И когда я оказался на улице, сразу почувствовал, что стало теплее, но было также ветрено. Я повесил рюкзак на плечо и пошел дальше. Мой университет находился в двух кварталах, и больше всего мне хотелось, чтобы мне не пришло сообщение об отмене занятий, когда я окажусь на его пороге.

Город, пока я был у Серафима, успел окончательно проснуться, заработали кафе и магазины. Я прошел мимо очередного светофора и повернул к дороге, которая должна была привести меня туда, куда следовало. С одной стороны была футбольная площадка, с другой уже начиналось здание университета, под деревьями стояли старые деревянные скамейки, а рядом с ними бродили стаи голубей.

Внезапно сзади меня пролетел мяч, который спугнул нескольких птиц, они поспешили разлететься в разные стороны. Мне было слышно, как воздух сотрясался от взмахов крыльев, и через секунду прямо передо мной пролетел белый голубь, который не мог не привлечь мое внимание. Он был полностью белым, белоснежно-белым, я уставился сначала на его крылья, а потом внезапно пересекся взглядом с парнем, который направлялся в противоположную сторону.

Он был ниже меня с черными кудрявыми волосами и светлыми глазами. Я не смог понять, какого они были цвета. Кожа его тоже была светлой, на ее фоне выделялись аккуратные брови и небольшие губы. Мы прошли мимо друг друга, впереди показался вход в университет, и у меня возникло странное чувство. Мне показалось, что я его уже где-то встречал, и я обернулся, но его уже нигде не было видно.

Через несколько минут, когда началась философия, я уже забыл о нем, погрузившись в лекцию, посвященную Аристотелю. Я сидел у окна, положив голову на руки, а у доски стоял один из самых странных преподавателей нашей кафедры, профессор Бродерик Рикко. Ему было за пятьдесят, а одевался он в основном в джинсы и футболки. На этот раз он был полностью в черном. Его волосы раньше были огненно-рыжими, как и борода, в которой сохранились яркие участки.

Он нарисовал на доске четвертый круг, который обозначал цель в учении о четырех причинах.

– У всего есть своя частная цель, а высшей целью является благо, – продолжил он, поправляя свои очки.

Я заметил, что он постоянно смотрел на циферблат своих часов, словно кого-то ждал, словно кто-то должен был прийти. Потом я обратил внимание на сами часы, в которых не было ничего необычного, и на браслет, который иногда выглядывал из-под них. Он был похож на толстый красный шнурок, и на нем висели бусины. Я немного отвлекся, продолжая смотреть на его руку, и вспомнил подробности сна, который видел этой ночью. Я вспомнил то, как оказался в той комнате, как открыл глаза и увидел окно, за которым был туман, что был таким густым, что за ним почти ничего не было видно. Сигарета же уже была в моей руке и горела, от нее тонкой волной струился дым.

Я с нетерпением ждал, когда у меня начнется курс, посвященный Фрейду, чтобы попытаться понять суть своих сновидений. Многие из них были странными, некоторые я вообще не мог долгое время выкинуть из головы, но все равно записывал их в толстый черный блокнот, который хранился в нижнем ящике стола. Если бы кто-нибудь нашел его и прочитал хотя бы пару страниц, у него бы точно сложилось впечатление, что это были записи какого-то ненормального. Но я и был немного ненормальным, но не в том плане, который сразу приходил в голову.

С психикой у меня было все в порядке, правда, мозгоправа мне пару раз все-таки пришлось посетить, когда умер мой дед. Вот только толком он со мной не общался, просто попросил пройти несколько тестов, задал несколько вопросов и поставил подпись под тем, что я был вменяем. Я был вменяем, и у меня была легкая депрессия из-за потери родственника. И хорошо, что к тому моменту до моего совершеннолетия оставалось всего два месяца, это меня спасло от приюта, но не от бумажных проблем, которые начались потом и продолжались и по сей день.

Ничего и не смогло спасти от того, что лекцию по политологии перенесли на вечер, и от того, что погода испортилась. Начался дождь, ветер усилился, вода хлестала сплошным потоком, и до остановки я добрался, вымокнув до нитки. Потом еще почти всю дорогу в трамвае пришлось стоять с такими же промокшими неудачниками, которые не поинтересовались прогнозом погоды и не захватили зонт. У меня же зонта вообще не было, и я добрался до остановки, когда дождь все еще продолжался. Я постоял немного под навесом и неторопливо проследовал к общежитию, мне уже было все равно, что лило. Я был таким мокрым, что уже не было смысла прятаться, стараясь не попасть под дождь.

Когда я оказался в своем скромном жилище, то в первую очередь начал снимать с себя всю одежду, которая потом висела всюду и сохла. Следом я поставил телефон на зарядку и отправился в ванную. Там я открыл кран и убедился, что была горячая вода, и уже потом залез в ванную, чтобы принять горячий душ.

Было так хорошо – просто стоять под потоком теплых капель после долгого дня, который наконец-то подошел к концу. Мне удалось немного расслабиться, но было бы еще лучше, если бы я по дороге домой зашел в какой-нибудь магазин, чтобы купить немного еды. Я вылез из ванной, вытерся и накинул на себя халат, который висел рядом с полотенцем, после чего отправился в комнату, где упал на кровать и только через некоторое время залез под одеяло и окончательно погрузился в сон.

В странный сон, который только казался сном, но и явью это не было. Это скорее был мой личный внутренний мир, где я мог делать, все что хотел. И не только я, мой дед продолжал жить в этом мире. И каждый раз, когда я засыпал, я оказывался в доме своего деда, на кухне, где пахло деревом и специями.

– Привет, как прошел день? – спросил меня дед, сидя за старым дубовым столом с кружкой чая в руках.

– Неплохо, но могло быть и лучше, – ответил я, присаживаясь за стол.

– Чай будешь?

– Не откажусь.

Рядом со мной уже стояла белая кружка, а в центре стола находился чайник, который поднялся в воздух, подлетел к ней, наполнил и вернулся в окружение вазочек с конфетами, печеньями и другими сладостями. При жизни моему деду всего этого нельзя было, у него был диабет, поэтому в мире моего сна он поглощал их в немереных количествах.

– Я сегодня был у Серафима, – продолжил я. – Он нарисовал натюрморт из планет какой-то специальной краской, и еще он теперь спит в палатке на балконе.

– Потому что променял кровать на очередной мольберт? – произнес дед и отпил немного из своей кружки.

– Нет, кровать все еще на месте, а вот с матрасом что-то произошло.

– Изрисовал во всех смыслах этого слова.

– Ну, плед точно изрисовал, но получилось очень неплохо.

– В этом я не сомневаюсь. А пейзажи он все еще пишет?

– На холстах ничего такого не видел. Думаю, он сейчас в очередном творческом поиске, – предположил я и потянулся к овсяному печенью.

Послышались торопливые шаги, и моя нога почувствовала, как о нее потерся кот. Это был Апельсин, огромный рыжий кот дедушки, он предпочел умереть вместе с ним и тоже стал обитателем этого сна. Они оба однажды просто заснули и не проснулись, оставив меня совсем одного в реальном мире. Они и перестали стареть с тех пор, у деда перестало прибавляться седых волос, а Апельсин оставался весьма энергичным представителем кошачьих.

Впервые я обнаружил, что являюсь хозяином собственных снов, когда впервые лег спать в общежитии. Я думал, что вообще не смогу заснуть, но в итоге погрузился в сон, в котором внезапно оказался на кухне, где мы с дедом часто проводили время. Все казалось слишком реальным, но этого не могло быть, я помнил, что должен был лежать на старой скрипучей кровати, но почему-то находился дома. Сначала было темно, но потом зажегся свет, а мои ступни почувствовали лапы кота, который имел привычку становиться на ноги. Я опустил взгляд вниз, и я даже не был в шоке от того, что увидел Апельсина, я просто был счастлив. Я опустился на корточки, чтобы погладить его. Он, как и всегда, был ласков и мурчал, когда мои пальцы теребили его уши.

– Как я понимаю, у нас гости, – послышался знакомый голос.

Я поднял взгляд и увидел своего деда, он стоял у плиты, на которой был почти готов омлет.

– Привет, ты голоден? – спросил он у меня.

– Дед? – неуверенно произнес я, поднимаясь.

– Я должен тебе кое-что рассказать, Симон, кое-что очень важное, – продолжил он.

Он разделил омлет пополам, следом две его порции сами улеглись на тарелки, которые поднялись в воздух и поспешили на стол, за которым мы с дедом разместились. Он при жизни часто его готовил, но я и представить не мог, что он все еще будет готовить его после своей кончины. Я сидел за столом, передо мной стояла тарелка, а напротив сидел дед. И я знал, что это был он, хоть и помнил все, что произошло в реальности.

– Где мы? – спросил я, продолжая изучать обстановку, которая и так была мне до боли знакома.

– Это место только выглядит, как наша кухня, – начал дед.

– Но не может же быть еще одного такого дома, ты же сам его построил? – произнес я, начиная переживать.

– Может, здесь все может быть.

– Это же все реально? – перебил я.

– Нет, на самом деле ты сейчас спишь, а это твой сон, – продолжил дед.

– Но все так реально? Я даже чувствую запахи, – сказал я, уставившись на омлет.

– В реальности посуда тоже может летать? – спросил он у меня, когда перед нами приземлились две чашки. – В каком-то смысле мы сейчас в твоей голове, в твоем сознании.

– Мое сознание – наш дом? – удивился я.

– Это только часть его. И так вышло, что я остался в нем.

И мы оба замолкли на пару минут, не зная, как продолжить этот странный разговор. Я помнил, как обнаружил его мертвым в собственной пастели, дед тоже понимал, что мертв. Он выглядел точно так же, как и в последний день своей жизни. На нем была даже та же одежда – черные брюки и тонкий серый свитер. У него были такие же зеленые глаза, как и у меня, а если бы он не подстригся коротко, было бы заметно, что у него тоже вились волосы. Мы были похожи, особенно крупными носами.

Я снова уставился в тарелку, омлет никуда не исчез, от него шли струйки горячего пара. Мне не хватало только вилки, чтобы начать его есть, и внезапно вилка сама прилетела и приземлилась прямо у моей руки. Я взял ее, вообще не понимая, что испытываю, что вообще делаю. Я, ни о чем не думая, начал есть, и дед тоже.

– Он такой же, как и в реальности, – сказал я, почти прожевав первый кусок.

– Рад это слышать, – произнес дед.

Мы продолжили есть, а когда закончили, нам пришлось продолжить наш странный разговор. Тарелки и вилки сами улетели в раковину, кран открылся, и вода сама начала мыть посуду.

– Почему все так? – спросил я, наблюдая за этим.

– Тебе передалась моя способность, я тоже мог скитаться по снам, – объяснил дед.

– Так это все-таки сон?

– Не совсем, обычно люди не могут управлять своими снами, а мы можем. Точнее в данный момент можешь только ты.

– Но я все равно не понимаю, как это.

– В реальности ты – обычный человек, но здесь ты можешь все, – продолжил дед. – Ты ведь и раньше управлял снами, просто ты этого не осознавал.

И первое, что мне пришло в голову после этих слов, был мой детский сон, который часто повторялся. В нем я мог летать, я и летал среди звезд, а потом падал в озеро или море. Все было таким искаженным, что сложно было понять, что именно это было, но я точно не задыхался под водой. Я мог дышать и спокойно плавать, хотя до восьми лет вообще не умел.

– Но ведь мне и снится то, что я сразу забываю? – вспомнил я.

– Обычные сны ты тоже можешь видеть, они нужны таким, как мы, чтобы восполнять силы.

– То есть, я могу здесь устать?

– Можешь, но не физически. Это ощущение больше похоже на головную боль, но до нее лучше не доводить. И сейчас тебе лучше погрузиться в обычный сон.

– Но я не хочу.

– Мы с тобой еще увидимся, и я тебе все объясню подробнее.

– И как мне это сделать? – спросил я.

– Просто закрой глаза и начни про себя считать овец, – объяснил дед.

К тому моменту у меня уже начала кружиться голова, и мне пришлось послушаться. Я все также сидел за столом, но мои глаза были закрыты, и я считал про себя, пока не растворился, и мой дед с Апельсином не остались одни на кухне.

Следом сразу же начался другой сон, о котором я ничего не помнил на утро, но вкус того омлета я не мог забыть и деда с котом тоже. И когда я ночью лег спать, я снова оказался на кухне, как и в тот раз. Дед, как и обещал, объяснил мне все, и как оказалось, такая особенность была у всех мужчин в нашей семье.

Мы могли управлять всем тем, что происходило в наших осознанных снах. И не только, мы также могли посещать сны других людей, но нам нельзя было в них вмешиваться, мы могли только смотреть за происходящим. И еще нам нельзя было ничего из них забирать, хоть мы и могли трогать все то, что в них находилось.