Ольга: Ну не знаю. Ничего тебе сказать не могу, но лично я вряд ли бы такое выдержала.
Люба: А я пытаюсь. Зачем?
Ольга: Может, это любовь? )))
Люба: Не знаю ))))
***
– Мама, привет, ну что, как вы там?
– Люба, бабушке стало получше. Она уже капризничает. Ах, капельницы долго ставят, и укол этот в… пятую точку… Хи-хи!… Такой болезненный! Это она уже хихикает. На медсестер жалуется. Всю руку, говорит, искололи, и посмотри, какой у меня синяк! И никаких больше сухлых ежиков.
– Ну и слава богу.
– Только я думаю – может, все же надо было ее в больницу?
– И что? Ты же ведь, когда ей стало плохо, вызывала врача из поликлиники?
– Вызывала…
– Ну, и он не пришел, так?
– Не совсем так. Может, он и приходил, только у меня домофон не работал. А дозваниваться он не стал.
– Угу. Теперь я понимаю, почему у нас одиноких стариков спустя две недели находят. Вызвал врача – дверь ему никто не открыл – врач ушел. И привет.
– Как-то так, да…
– Так что насчет больницы я считаю, что все правильно. Мы ей таких же врачей обеспечили, капельницы, уколы. Так что думаю, нормально.
– Ага. Она меня сегодня уже спрашивает, а когда ей на улицу можно. Я орать начала. Что врач ей на две недели прописал постельный режим, и чтобы она даже не думала!
– И правильно. Гулять она собралась. Самое время.
– Я ей так и сказала. Она обиделась. Поеду, говорит, на кладбище.
– Боже. Но, в общем, это говорит о том, что она неплохо себя чувствует.
– Что, мама? Что? Нет, сегодня медсестра уже была. Она еще раз придет завтра. Нет, мама, я не знаю, во сколько. Она обещала позвонить завтра утром. Ох. И вот что я думаю: когда мы все эти капельницы закончим, надо будет снова вызвать врача. Мне понравилась эта невропатолог.
– Да, мне она тоже показалась толковой. И назначения все вроде грамотные.
– По Сашуне видно. Мама, сейчас я закончу разговаривать и все тебе сделаю! Полежи! Нет, она не может лежать. Бегает и бегает. И, главное, ведь забывает – или нарочно? – встанет у меня за спиной и молчит. Я же ее не вижу! Зашибу ведь ненароком. И когда у нее давление тогда поднялось, из-за которого инсульт был – ведь не уговорить лечь! Начинает ходить, что-то делать, суетится, просто ужас какой-то. Мама, я тебе говорю – ляг! Не шатайся по квартире! Тебе доктор запретил!
– Ладно. Иди ее укладывай и давай ей то, что она хотела.
– Да ничего она не хочет. Все ей не так. Хотя после капельниц вроде получше стала есть. А до этого совсем не хотела ничего.
– Вот иди и корми ее. Целую.
– Целую.
***
Ольга Степанова online
Ольга: Ну что, как бабушка?
Люба: Да слава богу. Доделали Сашуне курс капельниц, врач сегодня приходила. Говорит, все ничего. А главное, она ее память и соображение проверяет. Знаешь, как обычно – какой сегодня день недели, какое число, что вы ели на завтрак? А что вчера ели? А это кто? – показывает на маму. Это моя дочь, отвечает Сашуня. А это кто? А это моя внучка. А я кто? – спрашивает врачиха. – А вы – никто! – без тени сомнения отвечает ей Сашуня. Бедная врачиха опешила. Ну как же, говорит, мы с вами две недели назад виделись, разговаривали. Я вам лекарства назначила. Кто я? – Никто! – Сашуня умеет настоять на своем. Я врачихе говорю: в следующий раз надо в белом халате приходить. Раз вы без халата, да еще и в квартире – то что ж вы хотите? Вот в поликлинике – это врачи! Тетка поржала, слава богу. У нее, как я поняла, у самой то ли мама, то ли бабушка в таком же состоянии. Так что она себе представляет всю красоту.
Ольга: Ой, ржунимагу. Хорошо, что с бабушкой получше. Ну а ты как?
Люба: Ну и я ничего. Ношусь туда-сюда, то к маме с бабушкой, то на работу, иногда с Никитой встречаюсь. Но что-то не так, подумал Штирлиц.
Ольга: А что не так?
Люба: Я не знаю. Но есть странное ощущение, что эта история близится к концу. Хотя я полна чувств и энергии, а с другой стороны – какие-то мрачные предчувствия. И он со своей этой Анечкой бесконечно… Не знаю.
Ольга: Но о любви говорит?
Люба: Говорит. Понимаешь, был момент, когда можно было все закрутить и порушить. Был. Но, видимо, он прошел. Не знаю только, хорошо это или плохо.
Ольга: Ну а кто знает?
Люба: Никто не знает. Поживем-увидим. Знаешь, странное такое состояние… Когда я была маленькой, отец рассказывал мне много разных историй. И вот вчера я почему-то вспомнила одну, всем известную. Про мальчика из Спарты. Который подобрал лисенка, сунул его себе за пазуху и виду не показывал, пока лисенок грыз ему внутренности. Я почему-то сейчас себе напоминаю того мальчика из Спарты. Меня грызет, грызет изнутри, а я хожу, улыбаюсь, решаю какие-то вопросы, больницы, капельницы, Никита, Вова, Ленка, мама, и виду не показываю. Должен же кто-то этим заниматься. До сих пор не понимаю, зачем отец мне это рассказывал? Где я, а где Спарта. Но засело в башке, а лисенок грызет и грызет…
Ольга: Ну ты даешь. Все наладится. Так или иначе. Вот увидишь.
Люба: Будем надеяться…
***
Дорогие мои родные, женушка, доченька и отец. Пишу Вам может быть в последний раз. Как видно по всем признакам нас всех сегодня отправят на фронт куда не известно. Если буду жив то напишу, а если нет так значит уж моя такова судьба. Целую крепко крепко всех. Будьте здоровы мужайтесь, берегите себя. А пока прощайте. Остаюсь любящий Вас Ф. Ивановский.
12 сентября 1941 года
***
Дед умер в начале войны.
Папа ушел на фронт добровольцем от своего завода. Мы с мамой провожали его чуть не до самой линии фронта, мама все бежала за ним – они уходили на фронт в опорках, без оружия, в своих сапогах… и погиб под Ленинградом.
Я уехала на Удельную к тете Тоне, а мама работала на "Светлане", на заводе.
В Новый год умер дядя Костя, муж тёти Тони. Работал на Васильевском острове, пришел домой и умер. Хоронили – было большое кладбище, были окопы канавные, его привезли на санках и сбросили. Еще был мамин брат, дядя Коля. Не был на войне, был больной, поэтому и умер. Хоронили его. Везли на Скобелевский проспект к железной дороге, там сбрасывали всех покойников.
Мамин начальник сказал: "Зоя, надо уезжать!" С маминого завода все ехали, но мама с ними не поехала. 8 марта мы уехали с дяди Колиной женой Варварой и Иркой. Доехали до Финляндского вокзала и там в эшелон сели. И через Ладожское озеро перебрались на другую сторону. Была страшная погода, 40 градусов мороза. Немцы летали, куда попадет – вода там и машины тонули. Одна машина прямо рядом с нами под воду ушла, но мы как-то проехали. Переехали озеро. Там нам дали немного хлеба и шоколадки. Есть-то нечего было. Там эшелон. Вагоны были… теплушки. Сели с мамой и с Иркой. И поехали в Тамбовскую область – там жил дядька Варвары. Вначале ехали до Вологды, где мама и тетя Варя чуть меня и Ирку не потеряли. Остановились на станции, мамы наши вышли, чтобы тряпки поменять, и вдруг поезд пошел. Мамы еле добежали, искали нас по вагонам. Потом на Ярославль, дальше на Мичуринск и Тамбов. Потом пересели на поезд в Балашов, и из него уже вышли на станции Мучкап. И уже от Мучкапа на телеге двадцать километров до колхоза "Победа", где жил дядька тети Вари.
.
***
– Все, я доехала.
– Что так долго?
– В магазин еще заходила. У меня ж эти, оглоеды. Вовка и Ленка все время что-то жрать хотят. Мама, купи вкусненького. Вот я и зашла в магазин, конфет каких-то купила. Мне понравилось, что врач сегодня сказала.
– Да мне и врач сама снова понравилась. И то, что она сказала через полгода капельницы повторить. Мы и повторим. Только мама жалуется, что у нее за грудиной болит все время. И я не понимаю, что это – сердце или действительно изжога. Надо бы ей еще и кардиолога вызвать.
– Ну, с невропатологом покончили – можно и кардиолога.
– Главное, чтобы она до этого в поликлинику не рванула. А то она уже рвется. То ли к лору, то ли к терапевту. Сама не знает, чего хочет. А потом они ведь ей назначат какие-нибудь лекарства, она помчится в аптеку их покупать, а они уже либо дома есть, либо не нужны вовсе.
– Скажи ей, что врач запретила в поликлинику ходить. Только гулять на свежем воздухе.
– Так я так и говорю! Но она все равно хочет в поликлинику.
– Ну пусть еще хотя бы недельку подождет. А то потом же мы замучаемся ее от этих врачебных назначений отговаривать. И вот я не понимаю – она ведь была у врача незадолго до своего инсульта. Неужели врач ничего не заметил? Неужели не обратил внимания на ее состояние, оно ведь уже в тот день, как я понимаю, было не супер?
– Да она замучила их уже своими визитами. Приходит – и ведь не говорит, что у нее болит на самом деле. Только про голову свою больную говорит. Как врач может разобраться?
– Вопросы надо задавать. И ответы слушать. Ладно, у меня Вовка пришел, пойду я все же ужин готовить. Целую.
– Целую.
***
– Привет. Ну что хорошего?
– Да все отлично. Сашуня вроде ничего, ходила сегодня погулять. Посидела на скамейке около парадной, поболтала с соседом нашим, Петром Степановичем. Разговаривать с ним, конечно, невозможно, он глухой совершенно, но как-то они коммуницировали. И погода вроде была приличная.
– Да, погода ничего. Даже тепло было. А у тебя что?
– Ты удивишься, но я почему-то последнее время думаю о вопросах морали. Про моральное и аморальное. Что есть моральное и что есть аморальное.
– Что вдруг? Почему?
– Ну вот смотри. Бабушка Зоя была аморальна.
– Что за глупости? Почему?
– Да потому, что она переспала ведь с каким-то своим начальником, отправив мужа на фронт.
– Категорические глупости. Она это сделала, чтобы уехать из блокадного Ленинграда и спасти своего ребенка. Я вообще считаю, что категории моральности-аморальности тут не применимы.
– Ты думаешь?
– Да я совершенно в этом уверена. Как и в том, что никакой морали не существует. А это, знаешь, как религия – ее придумали, чтобы управлять народом. Народ ведь не знает, что хорошо, а что плохо. И тут – бац! – вот тебе мораль. Получи, фашист, гранату.
– Ну а как же общечеловеческие принципы? Ценности гуманизма?
– Это же другой вопрос. Ты можешь их принимать, можешь их не принимать. Но мораль уж тут точно ни при чем. Я вот совершенно аморальна, и я четко это знаю.
– Почему это?
– Да потому что "уже прелюбодействовал с нею в сердце своем". Вот почему. И не вижу в этом ничего плохого.
– Ну а как же верность?
– Фигня. И твоя идея, что всегда надо говорить правду – тоже фигня.
– Ну уж нет. Я так всегда считала и буду считать.
– Да это бредни моего папаши. Только вот с течением времени я думаю – а много ли он сам говорил правды? Или это тоже было из области морали? Для других, но не для себя?
– Ты отца своего не трогай. Он прекрасный человек. Хотя и алкаш.
– Вот-вот. Не вынес груза правды, ага. И ушел в амораль.
– Не смеши меня.
– Да я и не смешу. Я просто считаю, что ерунда это все. И мы сами выбираем, что для нас морально, а что – нет. Аморально кошек на улицу выбрасывать. А все остальное – вполне себе. И зависит от контекста. Так что, возвращаясь к бабушке Зое, я считаю, что она абсолютно моральна.
– Мне надо об этом подумать. Но я вряд ли изменю свою точку зрения.
– Да и не меняй. Бог с ней, с твоей точкой зрения. Главное, что Сашуне стало получше, и тут мы сделали все настолько морально, насколько смогли. Целую.
– Целую.
***
Ольга Степанова online
Ольга: Я тут вот что подумала, насчет развода. Мне кажется, мужики не разводятся. У меня есть одна знакомая, так она развелась. Нашла себе какого-то таджика – двор у них убирал. Молодой, красивый, заботливый. Плюнула на все и развелась. Муж потом офигевал – весь двор знал, все окрестные таджики знали, все наблюдали, как они шашни крутят – но никто ему ничего не сказал. А у них двое детей… но это ее не остановило. Она ушла.
А мужик бы не ушел. То есть такие существуют, конечно, но чисто теоретически. Я о таких не слышала. Только женщина, когда ей все надоедает или опостылело, разводится. Мужики – нет. Так что ты смотри, не торопись. Не остаться бы у разбитого корыта.
Люба: Да вот я и не тороплюсь. Думаю. Странные это все истории. Сегодня договорились встретиться, ну просто кофе выпить. Я стою, его жду. Пять минут, десять минут. А ведь он обычно не опаздывает – что меня, в частности, в нем и подкупило. Знаешь, бывают мужики – договорилась с ним встретиться, ждешь его потом на свидании двадцать минут или полчаса – как красну девицу. А Никита – всегда раньше приходил. Я ж тоже на всю голову больная – прихожу раньше. Нормальные женщины на свидания опаздывают. А я раньше прихожу. Но суть не в этом.
Звоню я ему через двадцать минут, он трубку снимает, говорит "привет. Прости, я проспал". А голос такой, что мне показалось, что он вообще забыл о нашей встрече. И я прям в печали такая оттуда ушла – а ведь дома сказала, что вернусь поздно. Пришлось шляться по магазинам до полного одурения. Надо ж подтверждать легенду.
А ты говоришь – разводиться. Я еще стопицот раз подумаю, прежде чем разводиться. Да и вообще я, может, уже не собираюсь этого делать. Хотя и надо бы. И совсем не из-за Никиты, а по другим причинам.
Ольга: Не гони лошадей. Чем тебе плохо? Вовка тебя любит. Делает, что может.
Люба: Это он в своем понимании делает, что может. Хотя вот сейчас с Сашуней помогал как-то, даже на машине туда меня возил. Зачем человеку машина, спрашивается, если он на ней не ездит?
Ольга: Ну, это вопрос не ко мне ))))
Люба: Это да. А Вовку об этом спрашивать бесполезно.
А с Никитой договорились встретиться через неделю. Раньше мы как-то чаще встречались… Ладно. Не хочу об этом ни думать, ни говорить. Спокойной ночи )))
Ольга: Не переживай. Спокойной ночи!
***
Не может человек проспать свидание, которое ему дорого. Что-то не складывается в моей голове. И лисенок этот грызет меня и грызет с утроенной силой. Потому что зачем все это было? Любви есть оправдание, когда это любовь. Черт. Не любви, сексу. Сексу есть оправдание, когда это любовь. А если это не любовь? А если это просто секс? Это аморально? Или зря я доказывала мамочке свою аморальность?
Я понимаю, что из одного ничтожного факта я раздуваю черт знает что. Делаю из мухи слона. Но ведь если я загляну в себя, вовнутрь, все глубже и глубже – то я знаю правду. Я не хочу ее видеть, я не хочу ее знать, потому я всегда и выступаю против знания правды, потому что я не хочу этого знания, но от него же не деться никуда. Кишки уже выгрызены, вываливаются наполовину из живота, но я еще пока живая и шевелюсь. И я не хочу знать правду, потому что это слишком больно. Лисенок наматывает кишки себе на морду и вытягивает их, чтобы было удобнее есть. Метр за метром, сантиметр за сантиметром.
Мы увидимся через неделю. Хотели через пару дней, но у него не получается. Он не может. Раньше он всегда мог. Но я должна его увидеть. Потому что, когда я его увижу, я узнаю эту правду. Хоть я и не хочу ее знать.
***
А до войны жили очень хорошо. И папа, и мама, и дедушка – папин отец. Бабушка умерла раньше, у нее эпилепсия была.
Училась в школе, семь классов закончила, 14 лет. Занималась музыкой, ходила к учительнице. Поступала в музыкальную школу и прошла. Война началась – все закончилось. И танцами занималась. Я танцевала. И даже из балета «Лебединое озеро» выступала. У нас был хороший учитель танцев.
Ира моя, подруга, занималась в параллельном классе. Дружили с ней. Она осталась в Ленинграде. Ее мама работала на Финляндском вокзале, шила.
Папа мой работал, а еще пел. Пел хорошо, выступал даже, занимался с учительницей. Оперный певец был, тенор.
А вот дедушка гулял, другой раз выпивал. Работал у Невы в сарае каком-то, чего-то караулил. Гулял с собакой, была собака – сеттер. Рыжая такая собака. И кот был. Дедушка хорошо готовил, борщ, щи – мы с удовольствием ели. И жила у нас еще одна жиличка – квартира трехкомнатная была. Мы ее звали Кукарача – пьяница баба была. Еще нога у нее больная, все деда соблазняла выпить. Я была девчонкой, прихожу: они сидят в маленькой комнате, и Кукарача деда напоила. Я так разозлилась! Кукараче надела на башку сковородку, а деда отвела в комнату.
А жили мы на четвертом этаже, и я с лестницы спускалась на перилах.
Хорошо жили до войны.
***
Никита просто перестал писать и звонить. Понятно, что трусость – самый худший из пороков. Но я никогда не думала, что это настолько правда. И тут – странное дело! – я просто уверена, что он испугался. Вот несмотря на всю свою мужественность, смелость и красоту. Пройти ночью по улице, встретиться с гопотой, не отдать кошелек или защитить любимую женщину – это не проблема. Тут трусость другого рода. Человек боится изменить ему же самому опротивевшую жизнь. Боится, потому что хорошо известное, знакомое старое теплее и ближе, чем это неизвестное новое, которое еще непонятно, выйдет или нет, получится или нет. Лучше прожить остаток жизни с нелюбимой женой, называть тещу мамой, чем променять это на что-то другое. А ведь я была готова все бросить. Была. Возможно, дело было в сексе – ну и что? Я все же считаю, что рискнуть стоило. А он – побоялся. Струсил.
Жаль.
***
– Мама? Мама? Алло?
– Люба.
– Мама, что случилось?
– Бабушка умерла.
– Как? Когда?
– Люба, я сейчас встала, проснулась, а она не дышит. Люба…
– Ты скорую вызвала?
– Да вызвала. Они приедут. Только не знаю, когда. Я им сказала, что уже все.
– Мама, я сейчас одеваюсь и приезжаю. Скоро буду.
– Жду.
***
Ольга Степанова online
Люба: Вчера умерла Сашуня. Я вчера просто не могла ни о чем писать и говорить тоже не могла.
Ольга: Как умерла? Ей же было лучше?
Люба: Видимо, второй инсульт. Или я не знаю что. Мама мне утром позвонила – говорит, проснулась, а Сашуня не дышит. Она скорую вызвала, все, что положено. Я к ней помчалась тут же. Врачи, справки, какая-то беготня ненужная, или нужная, помчалась деньги снимать со всех книжек, ты представляешь себе. С мамой – нормально, а как выхожу за порог – начинаю рыдать. Просто кошмар.
Ольга: Очень тебе сочувствую.
Люба: А главное – даже еще не знаю, когда похороны. Должны делать вскрытие, после этого только можно назначать дату. Когда, где… Не знаю. Надо это как-то пережить. Мама мучается, что надо было Сашуню в больницу отправлять тогда. А смысл? я пытаюсь ее как-то утешить и успокоить, ведь возраст у Сашуни был уже слава богу, 85 лет, немаленький.
Ольга: Тебе надо чем-нибудь помочь?
Люба: Да нет пока. Мне Вовка помогает, с работы отпросился, бегает вместе со мной зачем-то. С другой стороны – поддержка. И приходишь во все эти конторы – а вы кто? А я внучка. А почему не дочка? Блин. Ваше какое дело, кто пришел? Кто смог, тот и пришел. Хотя я зря на них наезжаю. Они, в общем, очень любезные и входят в ситуацию. Видимо, это профессиональное. Ладно, пойду я спать. На ногах уже еле стою, рожа опухшая, глаза красные. Хочется сказать – краше в гроб кладут, но не буду. Хорошо хоть, на работе тоже с пониманием отнеслись. Отпустили без проблем. Сказали, пока не решишь все. Спокойной ночи.
Ольга: Спокойной ночи.
***
Я не хочу умирать, мама. Я не хочу жить вечно, но я не хочу умирать. Не сейчас. Не в это время. Еще столько несделанных дел, незаконченных, даже не начатых. Умирать страшно, мама. И одиноко. Смерть – дело одинокое. Это крутится у меня в голове, и крутится, и крутится, и я понимаю, что это правда. Что настает момент, когда ты остаешься со смертью один на один, только ты, она и больше никого. Кто бы ни был вокруг. Она и в жизни всегда здесь, со мной, она стоит за левым плечом и ждет. Терпеливая. Человек смертен и иногда внезапно смертен. К этому невозможно быть готовым, но… Мне страшно, мама. Помнишь, в детстве? Когда снится страшный сон – добежать, прижаться, заплакать. Этого хочется, хочется невыносимо, сколько бы лет мне ни было. Объятия, тишина и безопасность. Позже уже не получается, позже уже ты взрослая, и кто обнимет тебя? Кто спасет тебя от того страшного, что есть в мире? И ты остаешься один на один с этим миром и со смертью, которая стоит за левым плечом и ждет, чтобы обнять тебя. Ведь когда ты умер, ничего уже не страшно, мама. Правда?
***
Ольга Степанова online
Люба: Привет. Похороны завтра, в два часа, Никольская церковь. Приходи. Будет отпевание, а потом на кладбище поедем. Туда же, где дед.
Ольга: Приду.
Люба: До завтра.
Ольга: До завтра.
***
– Люба, я звоню спросить – скоро ведь сорок дней? Что мы будем делать?
– Ну как что. Все, что положено, и будем делать. Вопрос только – где лучше? У меня, наверное, надо делать.
– Сколько народу-то будет? Или мы никого не зовем?
– Ну сколько. Я, ты, Иваныч… А кто еще?
– Ну я не знаю. Может, соседей каких бывших надо позвать, или кто из родственников хочет.
– Надо позвонить всем…
– Ты же позвонишь?
– Ну да, позвоню, уточню.
– Ну давай. А когда выясним, сколько народу – тогда и решим, что делать. У нас же время еще есть.
– Мало совсем времени остается.
– Разберемся. Целую.
– Целую.
– Пока.
***
Ольга Степанова online
Люба: Оля, спасибо тебе за все. Ты меня очень поддержала, поддерживаешь и, надеюсь, будешь поддерживать.
Ольга: Да, собственно, не за что. Всегда готова, тсзть. Случилось что?
Люба: Да ничего не случилось. Никита пропал. Вот тогда я тебе писала, что он свидание проспал, и он с тех пор исчез. Уже больше месяца. Впрочем, я его вижу онлайн, так что, видимо, жив-здоров.
Ольга: И? Ты не хочешь ему позвонить и выяснить, что случилось?
Люба: Не хочу. Слишком много всего произошло. И то, что он исчез… Ну к черту. Хотя, конечно, я бы с ним увиделась. Просто понять. Хотя чего там понимать? Я и сама все знаю.
Ольга: Понимаю. Ну подожди. Может, и проявится как-нибудь.
Люба: Да. Может, и проявится. Не знаю.
***
– Привет!
– Привет!
– Как дела?
– Дела нормально. Ты не писал и не звонил мне почти два месяца, хотя мы с тобой договаривались встретиться. Ты ничего не хочешь мне сказать?
– Я не хочу писать. Может, встретимся?
– Ну давай встретимся. Где, когда?
– Завтра или послезавтра. Где обычно.
– Во сколько?
– Ты можешь завтра в шесть?
– Могу. Договорились.
– ОК.
***
– Олька, привет, ты где сейчас?
– Я с работы ползу. Что случилось?
– Ничего. Все в порядке. Я с Никитой встречалась.
– Аааа…
– Ты в каком районе? Около Невского?
– Ну да.
– Давай я к тебе сейчас подойду. Я около Михайловского, но я сейчас развернусь.
– Конечно. Давай. Где встретимся?
– Давай в том маленьком кафе, где обычно. Там народу немного.
– Хорошо.
– Я там буду через полчаса.
– Ну и я где-то так же.
– Договорились.
– Договорились.
***
10 пропущенных вызовов от абонента ВОВА
– Вова, привет! Ты звонил. Что случилось?
– Я тебе двадцать раз звонил, не мог дозвониться. Ты где?
– Я с Олей кофе пью. Извини, забыла включить звук.
– Мама сломала ногу. Я сейчас в больнице, в приемном покое. Приезжай. Святого Николая, знаешь, где?
– Да, знаю, конечно. Доеду – позвоню. Выезжаю.
***
Ольга Степанова online
Люба: Олька, спасибо за вчерашнее. Мне казалось, что я сдохну, хоть и время уже прошло. Но так мне хотелось расставить все точки над и. Расставила. Спасибо тебе еще раз.
Ольга: Да не за что. Обращайся ))) Что со свекровью-то?
Люба: Что… Свекровь сломала бедро. Теперь у меня новая головная боль. Пока она в больнице, но там же надо кучу всего. Врачи говорят операцию надо делать, пластину вставлять, как она потом ходить будет? И будет ли? Так что про всякую ерунду типа разводов можно забыть теперь совсем. Никуда я не денусь. Да теперь уже и незачем. Все это такая ерунда, эти романы, любови. Но больно ведь, все равно больно.
Ладно. Понеслась я в сторону больницы, вещи всякие надо привезти – вчера ничего не собрали, не успели.
Ольга: А Вовка как?
Люба: Ну как. Переживает, ясное дело. Его перспектива жить с мамочкой в ближайшее время тоже не радует.
Ольга: А где она будет?
Люба: Ну где, отгадай с трех раз. У нас, конечно. Я же не буду ездить к ней на квартиру, чтобы за ней ухаживать. Так что будет у нас… Страшно представить.
Ольга: Да ладно, не так все страшно. Наверное. Привыкнете.
Люба: Ты, я смотрю, оптимист.
Ольга: О да.
Люба: Ладно, я понеслась.
Ольга: Вовке привет.
Люба: Хорошо.
***
Никогда мой папа не простил мне того, что было на суде. И потом, когда я приезжала его навестить, и потом, когда я приезжала к нему с маленькой Любкой, он принимал нас холодно. Он не простил.
Спустя три года после того, как я привозила к нему Любу, до меня дошло, что надо поехать и попросить у него прощения. И я решила, что сделаю это в его день рождения. Я так была рада, что наконец я, тридцатилетняя тетка, догадалась, что надо просить прощения. Но прощения не было. Мой папа умер за девять дней до того, как ему должно было исполниться шестьдесят пять лет. А дня за три-четыре до своей смерти он звонил моей тетке, маминой двоюродной сестре, и сказал ей: "Нет у меня дочки!"
Что надо сделать, чтобы получить прощение? Или надо с этим жить? Я с этим живу, и недавно мне приснился мой папа в белых одеждах: белые брюки, белая рубашка. Я проходила мимо каких-то парней, которые готовы были за мной увязаться. А когда оглянулась, то увидела, что мой папа идет следом за мной. Он был очень красив, мой отец. И во сне он был очень красивым. Может быть, он все-таки меня простил?
***
Ольга Степанова online
Люба: Оль, я вдруг вспомнила. Я ведь со всеми этими своими делами совсем забыла тебя спросить. Как твое свидание-то? Состоялось? Ну, с этим, одногруппником?
Ольга: Лучше не спрашивай. Я тебе все при личной встрече расскажу.
Люба: Что, все так плохо?
Ольга: Да не так чтобы плохо. В ресторан сходили, поели, букет цветов на столе, все как надо.
Люба: Ну хорошо, ты вот с подарком мучилась, а он-то тебе что привез из Израиля?
Ольга: Ооооо… Он привез мне из Израиля связку свечей из Иерусалима. Такое вот кольцо с бриллиантом получилось.
Люба: Нет слов.
Ольга: И теперь я думаю, что мне с этими свечами делать.
Люба: Гусары, как ты понимаешь, молчат.
Ольга: Это единственная мысль, которая пришла мне в голову.
Люба: Понимаю.
Ольга: А главное, он ведь потом захочет со мной снова встретиться.
Люба: В этом-то я не сомневаюсь )))
Ольга: И я )))
***
Я же говорила, что мой папа работал в Эрмитаже? И я вместе с ним гуляла по залам со своим медведем Лешкой, и смотрела на картины – но как смотрит ребенок, не замирая и не понимая. С тех я не могу ходить в Эрмитаж. Мне кажется, что там все не то и не так, картины поддельные, а интерьеры фальшивые. Я не замираю перед картинами и пресловутые мурашки не бегут по моей спине, даже от Рубенса. Папа мне писал во Псков, когда Данаю облили кислотой. Это была страшная трагедия для него – я по малости лет не понимала ее масштабов. Теперь, когда мне все же доводится зайти в Эрмитаж, я понимаю. Я все думаю, что реставрация что-то убивает в произведениях искусства. Или они действительно уже не те, а подлинники давно утеряны и проданы? Не знаю.
Папа водил меня на экскурсию в «Золотую кладовую». У нас дома был альбом со скифским золотом, и я его подолгу рассматривала. Листы формата А4, прекрасный золотой скифский олень. Как я удивилась, когда увидела, что на самом деле он совсем маленький, и его можно рассмотреть только сквозь лупу, вмонтированную в музейную витрину.
Папа как-то записал меня на экскурсию посмотреть павлина. Эрмитажные часы-павлин. Часы заводят, петух кукарекает, павлин раскрывает клюв. Дорогая механическая игрушка, так и хочется сказать – подарок японского императора. Нас долго водили по залам, что-то рассказывали, а потом привели к павлину. В огромном зале, под стеклянным колпаком стоял павлин. Прекрасный, сверкающий, золотой. Он поразил меня в самое сердце. Стоит неподвижно, а потом – раз! – и двигается. Вначале вращается сова в клетке, потом павлин начинает раскрывать свой золотой хвост. Медленно, завораживающе. Перо за пером, постепенно хвост открывает все свое великолепие. Павлин раскрывает клюв, поворачивается спиной, сзади хвост уже не золотой, а серебряный, павлин разворачивается обратно, складывает хвост. Все застывает. Мастер завел часы и ушел. Волшебство закончилось.
***
– Вова, привет! У меня есть идея. Нам надо съездить в строительный магазин и купить ручки.
– Какие ручки?
– Ну такие ручки… В туалет. Как в больнице. Планируй – в воскресенье поедем.