Гастролеры, или Возвращение Остапа

– Спокойно, Ипполит. Возьми себя в руки, – Жульдя-Бандя подал знак, обозначающий полный порядок и контроль над ситуацией.

Мужичок оставил бесплодные попытки перелезть через борт своего механического питомца, но в руки себя взять так и не сумел. Он с волнением взирал за действиями неизвестно откуда свалившегося на его голову возмутителя спокойствия.

– Джентльмен справа от меня, средних лет, с будённовскими усами – двести долларов! Кто больше? – Жульдя-Бандя, как заправский аукционист, обвёл взглядом ротозеев. – Парень в клетчатой кепке Бени Крика, также справа от меня – восемьсот!

Хозяин уазика, наблюдая за стремительным взлётом стоимости своего детища, уже взял себя в руки, хотя цена ещё не переломила минимального критического рубежа.

– Тысяча двести! Господин с южной внешностью, предположительно кавказской национальности, раз! Ого! Полторы тысячи! – воскликнул аукционист, попирая неписаные законы торга, в которых тот может лишь констатировать, не дозволяя эмоциям вторгаться в процесс. Он весело подмигнул хозяину маленького Мука, цена на который неоправданно росла.

– Полторы тысячи империалистических долларов! Кто сказал полторы тысячи?! Кто сказал на папу рашпиль?!

– Я сказал! – честно признался невысокого роста мужичок с выразительным носом и ощетинившимися бровями.

– Мужчина слева, без вредных привычек – полторы тысячи империалистических долларов, плюс… кого?! Плюс годовалую тёлку, раз! Мужчина по правому борту, в штиблетах фабрики «Скороход» – полторы тысячи ненавистных американских долларов …и двадцатисемилетнюю «тёлку»…

Двадцатисемилетняя «тёлка», по правому борту, отвесила мужчине в штиблетах фабрики «Скороход» увесистую оплеуху, что вызвало бурные эмоции среди зевак. Это несколько сбило деловой ритм аукциона.

– Полторы тысячи империалистических долларов плюс годовалая телка, раз!..

Хозяин маленького Мука, не скрывая радости, кивнул аукционисту, подняв большой палец, что у проклятых североамериканских империалистов означало – всё о́ кей.

– Полторы тысячи империалистических долларов и годовалая тёлка, два! – аукционист обвёл присутствующих умилительным взглядом. – Полторы тысячи империалистических долларов, плюс годовалая тёлка, три! – он стукнул по кабине головастика… – Продано!

– Мегафон верни! – оборвал владелец рупора, стукая пальцем по часам на руке, где минутная стрелка уже давно пересекла оговоренную цифру.

– Я дико извиняюсь! – Жульдя-Бандя в последний раз окинул питомцев радушным взглядом. – Но в связи со срочным отъездом в Дели, на совещание по внедрению уазиков в качестве общественного транспорта как экологически чистых повозок к упряжи из вороных рикшей, объявляю аукцион закрытым!

Аукционист сиганул через задний борт сельского труженика и со словами: – Сенкью вери мач! – вручил мегафон владельцу. – Родина вас не забудет!

Претендент на хрустальную мечту колхозника уже стоял рядом. Заявляя о серьёзности намерений, деловито постучал рукой по борту.

– Як шо машина ходэ! – внёс поправку тот, не желая менять полторы тысячи американских долларов и рабочую тёлку на неисправный автомобиль.

– Если бы она ходила – ей бы цены не было! – Жульдя-Бандя дружески похлопал покупателя по плечу. – Шучу. Ходит – не то слово – летает!

Хозяин, для убедительности, завёл двигатель, рыкнул, утопив педаль газа….

Глава 50. Капитанская дочка

Жульдя-Бандя остался вполне удовлетворённым выступлением. Пролетарий отблагодарил четвертной, к чему присовокупил – «большое спасибо».

Виолетта уехала. Наш герой подался к выходу. Он был зол.

«Ну, погоди! – утробно пригрозил молодой человек. – Я: а) – отомщу! б) – отомщу жестоко и цинично; в)… – он вдруг вспомнил о двух партиях в тейбл пенис с ветреной блондинкой, улыбнулся: – Я, кажется, отомстил заранее». В сознании проплыла впечатляющая грудь Марины в необыкновенном поединке на теннисном столе.

Возле перекрёстка Жульдя-Бандя поравнялся с невысокой, возраста, подкрадывающегося к сорокалетию, шатеночкой со смешливой конопатой мордашкой. Назвать симпатичной её можно едва ли, однако что-то притягивающее было в этом создании.

Она, пренебрегая запрещающим сигналом светофора, пыталась пересечь дорогу метрах в десяти от перехода. Экс-дилер ульяновского автозавода, подойдя сзади, тронул незнакомку за руку, чуть повыше локтя, вежливо предостерегая:

– Девушка, я искренне сомневаюсь в том, что под колёсами грузовика вы будете чувствовать себя как дома.

Та, карими бесовскими глазами, не скрывая удивления, посмотрела в голубые очи общественного обвинителя, также в этом искренне сомневаясь.

– Я был в Мюнхене, – соврал он, – там немцы переходят дорогу исключительно по пешеходному переходу и непременно под зелёный сигнал светофора.

Незнакомка оценивающе, вероятно, с позиции самки, посмотрела на симпатичного, атлетически сложённого молодого человека:

– А что, умирать под колёсами «мерседеса» на пешеходном переходе, да ещё и под зелёный свет светофора, приятнее? – незнакомка улыбнулась, отчего её круглый нескладный рот принял более мягкие очертания, выявив, однако, небольшой дефект – верхний передний зуб произрастал с некоторым смещением.

– Один мой знакомый, кстати, оскароносец…

– Актёр из Голливуда? – молодая женщина, фальшиво улыбнувшись, покрутила головой.

– Сантехник из четвёртого РЭУ – Оскар Моисеевич. Оскара он получил вскоре после появления на свет божий. Так вот, он говорил: «Лучше «сплести лапти» под колёсами грузовика, чем утонуть в дерьме».

Незнакомка улыбнулась, по-видимому, отчасти соглашаясь с нехитрыми выводами сантехника Оскара Моисеевича.

Он на мгновенье задумался: стоит ли расходовать интеллект на нечто посредственное? Хотел было ретироваться, но непонятная притягивающая сила не отпускала его.

Молодая женщина не была внешне привлекательной, но солнечные лучи, насквозь пронизывающие шёлковое розовое платье, обозначили расщелину между ног, до самого основания. Что-то подсказывало – в этом невысоком невзрачном создании кроется дьяволица, и веснушки на лице – предвестницы провинциальной посредственности, умело скрывают кошачьи инстинкты.

– Немцы предпочитают переходить дорогу на пешеходных переходах из меркантильных соображений – чтобы получить страховку.

– А зачем покойнику страховка?

– Это вопрос принципиальный.

Светофор зелёным глазом открыл переход. Жульдя-Бандя взял даму под локоток, двигаясь по зебре к остановке:

– Вы читали Ильфа и Петрова – «Золотой телёнок»?

Незнакомка покрутила головой: – Смотрела фильм.

«Пешеходов надо любить. Пешеходы составляют большую часть человечества, причём лучшую его часть, – Жульдя-Бандя по реакции молодой женщины определил, что та благосклонно реагирует на ухаживания незнакомых самцов, что подбадривало его. – К слову сказать, автомобиль тоже изобрели пешеходы, но автомобилисты об этом как-то сразу забыли. Кротких и умных пешеходов стали давить».

Женщина хихикнула, вежливо кивнув головой:

– Спасибо, вы настоящий рыцарь!

– Печального образа, – уточнил молодой человек, отобразив на лице печаль, коей Сервантес наделил своего неугомонного идальго, – мужчины, под рыцарской маской скрывающие свои похотливые замыслы, так же прозаически доверчивы, как поэтически обманчивы женщины. – У меня такое подозрение, что ваша биография будет скудна, монотонна и однообразна без такой романтической натуры, – он невинными голубыми очами воззрился в пронзительные бесовские очи незнакомки.

– И как зовут нашу романтическую натуру?

Жульдя-Бандя протянул руку:

– Эдуард.

Незнакомка вложила хрупкую лапку в широкую мужскую ладонь:

– Татьяна. Значит, ты специализируешься на том, что предлагаешь каждой встречной девушке свою романтическую натуру? Похоже, ты профессиональный бабник.

Теперь уже бесовские очи пронзили голубой невинный взгляд романтика.

– Увы, я странствующий философ, – Жульдя-Бандя стыдливо и робко уронил взгляд, будто был оседлым сантехником. – Ещё я увлекаюсь астрономией…

– Астрономией? Хорошо. В таком случае вы должны знать, сколько спутников у Сатурна.

– Меня больше интересует – сколько спутников у моей нечаянной знакомой.

Нечаянная знакомая хихикнула:

– Первый раз вижу настоящего философа, да ещё и с астрономическим уклоном! А может, ты врёшь?! У меня был один журналист, а на деле оказался простым мошенником. У тебя, наверняка, уже есть труды?

– Никаких трудов. Боже упаси! – Жульдя-Бандя скрестил перед грудью руки. – Я не работаю философом. Философия доставляет мне лишь моральное удовлетворение. Я, как Сократ, выплёскиваю свои мысли в глупую атмосферу, не утруждаясь по поводу дальнейшей их судьбы…

– Этим занимался ученик Сократа – Платон, о котором он сказал однажды: «Платон мне друг, но истина дороже», – собеседница горделиво вознесла конопатую мордашку, будто это сказал не Сократ, а она сама. – Следуя за мэтром по пятам, тот перекладывал его мысли на бумагу.

– У меня учеников пока нет. Если только ты будешь первым, – Жульдя-Бандя одарил новую знакомую искристым сапфирным взглядом.

Татьяна раболепно склонила голову:

– Это будет большая честь для меня.

– Я – странствующий мыслитель и философствую на любую тему. Мои мысли по глубине, ширине и размаху крыльев превосходят ранее обнаруженные. К тому же я единственный в мире философ-экспрессионист. Я – ёмко, ярко и выразительно, чаще всего в противоречии с общепринятыми взглядами на те или иные вещи, выражаю свои мысли…

– Это несложно проверить, – попутчица обрушила умилительно-язвительный взгляд на самонадеянного хвастунишку. – Что ты с позиции философа-экспрессиониста можешь сказать о светофоре?

Татьяне было крайне любопытно услышать представителя нового течения.

– Светофор – это трёхглазое устройство, установленное на обочине дороги для того, чтобы нервировать неблагодарных автомобилистов.

– Дорога.

– Направление, выбранное судьбой.

– Автобус, – молодая женщина кивнула в сторону двигающегося навстречу пазика.

– Механический курятник.

Оппонентка улыбнулась довольно убедительному определению. Задумалась, в надежде повергнуть самонадеянного выскочку. Увидев в небе белый хвост от двигателей реактивного самолёта, уничтожающим взглядом окинула философа-экспрессиониста:

– Самолёт!

– Летающий саркофаг, – с лёгкостью голкипера парировал интеллектуальные атаки своей новой знакомой Жульдя-Бандя.

– Снег.

– Белая простынь… на фоне серой… Нет, – поправился мыслитель. – Белое покрывало на фоне чёрной действительности.

Оппонентка мстительно сощурила глазки, в надежде нанести смертельное ранение:

– Физика!

– Бессонница Эйнштейна.

– Африка!

– Закуска для Атлантического и Индийского океанов.

– Водка!

– Жидкость для поминовения селёдки, – молодой человек саркастически улыбался, наслаждаясь беспомощностью своей новой знакомой.

– Женщина!

– В глазах поэта, прозаика, сантехника, философа или в моих? Практические и теоретические подходы к женщине имеют весьма неоднозначную структуру, – пояснил Жульдя-Бандя. – Поэты превозносят их до небес, прозаики бесцеремонно опускают в канализацию.

Татьяне хотелось искренности, и она молча ткнула пальчиком в грудь молодого человека.

– Эмансипированная обезьяна!

Эмансипированная обезьяна хихикнула, поражённая столь оригинальным сравнением.

– Как говорил Дон-Аминадо: «Никто и никому в мире так не обязан, как обезьяна Дарвину».

– Красивая женщина! – имея в виду, по-видимому, себя, Татьяна отправила пытливый взор в голубые очи экзаменуемого.

– Красивая женщина – это рождественская открытка, прочитывая которую непременно находишь орфографические ошибки.

– Покойник! – не сдавалась оппонентка, переведя тему в диаметрально противоположную плоскость.

– Организатор пьянки!

– Человек!

– Производитель дерьма!

– Гурман! – Татьяна победоносным взглядом проткнула философа.

– Производитель изысканного дерьма!

– Сдаюсь! – женщина, улыбаясь, раболепно и восторженно сложила лапки на груди. – Сказать по правде – ты необыкновенный пройдоха.

– Отчасти вынужден согласиться с обвинительным приговором.

Глава 51. Передвижной массажный кабинет

Вдали забрезжили очертания автобуса…

– Ты едешь? – Таня посмотрела в глаза пройдохе.

– А ты?!

– Я еду.

– И я еду. Мы едем, едем, едем в далёкие края (С. Михалков), – пропел кусочек из детского шлягера Жульдя-Бандя.

– А ты куда едешь?

Любопытство спутницы наводило на некоторые мысли.

– Туда же, куда и ты.

– Да, но я, кажется, тебя в гости не приглашала? – Татьяна недоумённо взглянула на спутника. – Девушку нужно завоевать…

– Сейчас это называется – охмурить.

– Впрочем, я согласен побыть в должности непрошеного гостя.

– А непрошеный гость – хуже татарина, – напомнила Татьяна, сверля взглядом молодого человека.

– Хорошо, в таком случае я буду хуже татарина, – охотно согласился тот. – Кстати, популяция философов во всём мире катастрофически падает, – напомнил один из представителей исчезающей популяции, намекая на необходимость бережного к ним отношения.

– Ты напрашиваешься в гости, а я, кроме того, что ты умеешь кадрить наивных простушек, о тебе больше ничего не знаю. Может, ты Джек-потрошитель? – Татьяна внимательным искушённым взором посмотрела в глаза попутчику, не находя, правда, ничего соответствующего.

– Танюшка, – ловелас с материнской нежностью тронул её за бёдрышко. – Тебя я, в качестве исключения, потрошить не буду. Оставлю это неблагодарное занятие патологоанатому.

– Спасибо. Я очень признательна. А тебе знакомо произведение «Жюстина, или Злоключения добродетели»? – елейно-аспидная улыбка отобразилась на конопатом личике спутницы.

– Маркиз де Сад?

– Французский развратник, – напомнила молодая женщина. – Значит, тебе знакомо это ремесло.

– Маркиз де Сад – это просто девственник по сравнению с королевой Франции Маргаритой Бургундской. Одеваясь простолюдинкой, она заманивала к себе, на Нельскую башню, какого-нибудь глупого студента и свершала с ним очередную оргию, после чего последнего сбрасывали в Сену, – Жульдя-Бандя голубым, как морская вода, взором окинул кареглазую слушательницу.

– Это всё выдумки и легенды. Маргарита Бургундская изменяла Людовику Сварливому с каким-то нормандским рыцарем, и, замечу, не я тебя заманиваю, а ты сам заманиваешься, – канапушки заиграли на её лице. – И сбросить я могу тебя только со второго этажа, и не в Сену, а в кусты роз под балконом.

– Хрен редьки не слаще, – выразил лёгкую степень огорчения странствующий ловелас.

Татьяна вопросительно задрала головку: – А где ты живёшь?!

– На пляже «Аркадия», под семизвёздочным навесом. Третий ряд снизу, вторая лежанка слева.

– А может, мы пойдем в гости к тебе? – насмешливо поинтересовалась спутница.

– В другой раз, – пообещал новоявленный Эдуард, поясняя причину. – Я уже два дня не убирался.

– Ну, хорошо, – сдалась на милость победителю молодая женщина. – Я приглашаю тебя в гости, но с одним условием. Ты будешь вести себя прилично.

Жульдя-Бандя многозначительно улыбнулся:

– А прилично – это как?!

– Нахал! – определила статус гостя Татьяна, отчётливо понимая тонкий намёк. Она ущипнула его за ягодицу. Приглашения, однако, не отменила.

Ущипленный почувствовал прилив сил к средней конечности. Он посмотрел на попутчицу пожирающим взглядом корейца на полугодовалого чау-чау.

– А ты кто по гороскопу? – по-видимому, пожелав провести решающее, астрологическое исследование, Татьяна окинула смешливым взором философа.

– Рыба.

– А я – Овен.

– Заблудшая овечка. Астрология – это один из способов оболванивания людей и, собственно, средство обогащения, – Жульдя-Бандя навеял на себя печать философского начала. – Недаром в Древнем Риме астрологами вплотную занимались органы безопасности – инквизиторы. Их сжигали на кострах, чтобы не пудрили мозги населению…

Подошедший маршрутный автобус с лёгкостью вдохнул в себя полдюжины пассажиров. Через время в динамиках послышался треск. Водитель кашлянул в микрофон:

– На кладбище выходим?

– Дураков нету!

– Только после тебя! – дружно откликнулись словоохотливые аборигены.

– Тогда выхожу я! – шофер заржал жеребцом, поверженный собственным остроумием.

Татьяна улыбнулась, отчего разбросанные по лицу веснушки фривольно заиграли.

– Остановка «Сельские зори», – объявил водитель, хихикнув в микрофон. – Бережите яйца и примите моё искреннее соболезнование.

– Весёлый дятько, – пояснила пожилая пассажирка в синем платье, – он всегда такой.

На остановке – около двух десятков дачников с авоськами и корзинами дожидались автобуса.

– Сейчас будет Армагеддон, – сметливый парнишка заблаговременно устроился в безопасное место, за стойкой.

Толпа молча хлынула в разверзнутое чрево механического курятника, ставшего таковым с лёгкой руки нашего неугомонного героя.

В конце посадки произошёл конфликт интересов между представителями обоих полов. Победил сильнейший. Немолодая дамочка в соломенной шляпке была торжественно и цинично выдавлена из автобуса, но не сдавалась. Она висела, держась рукою за створку двери. Водитель покинул насест, чем удивил пассажиров.

У задней двери – с усердием надавил на хрупкое создание. Дверь со стоном закрылась. Он снова возгнездился в кресле. В динамиках послышалось шипение:

– Муниципальное управление пассажирского транспорта приносит вам большое сэксюзми за временный дискомфорт. Господа! Следите за тем, чтобы нечаянно не перепутать карманы, – порекомендовал водитель, с трудом трогая натруженный автобус.

– Передаем деньги на билеты! – сурово возвестила кондукторша, восседавшая на своём почётном месте перед стойкой задней двери.

– А за шо – за то, шо я висю?! – пропищала старуха, неизменно находившая повод не платить.

На призыв откликнулись лишь самые честные, коих набралось не более десятка. Жульдя-Бандя сделал несмелую попытку оплатить проезд.

– Идиот, – прошипела на ухо Татьяна, из чего выходило, что за дискомфорт в общественном транспорте платят только идиоты.

– Мущина, не прижимайтесь ко мне! Ви, таки, не хотите стать папой?

– Он уже стал мамой, – предположил мужской голос и заржал жеребцом, увлекая добродушных соотечественников.

– Передаём деньги за проезд, товарищи! – продублировала требование кондукторша в бесплодной попытке пробудить в соотечественниках гражданское самосознание.

Пассажиры оставались глухими к её взываниям: в такой толчее она не представляла ни малейшей угрозы.

– Да где ж ваша совесть?! – скандировала кондукторша, в безнадёжной попытке проникнуть в души безбилетников.

– Ушла в монастырь! – нарочито громко пояснил мужской голос у передней двери.

– Обещала вернуться, – дачница с авоськой огурцов, накрытых листьями укропа для засолки, покрутила головой, дабы определить реакцию пассажиров на свою шутку.

– Просрали и совесть, и страну! – заключила пожилая сталинистка, откровение которой вызвало улыбки на лицах соотечественников.

Кондукторша махнула рукой, понимая бессмысленность притязаний к безбилетникам.

Жульдя-Бандя, объявивши себя философом, не мог оставаться в стороне от столь насыщенной темы. Сосредоточиться, однако, мешала спутница, которую дачники с таким усердием прижали к его благородному телу, что он, казалось, на четверть вобрал её в себя. Это чувствовала и Татьяна, нисколько не стесняясь восставшей средней конечности нового знакомого, к которой, будто невзначай, касалась её верхняя.

– Совесть – это пережитки прошлого, – внёс свою лепту философ.

– А у тебя есть?! – кондукторша, поскольку была в досягаемой взору близости, вонзила взгляд в умника.

– Шо есть – совесть?! – Жульдя-Бандя научился шокать, выдавая себя за одессита.

– Билет!

– А шо, я похож на зайца?!

– На кролика! – предположила стоящая рядом молоденькая русоволосая хохлушка, в улыбке растянув пухлые губы.

Автобус пересёк городскую черту, кланяясь бесчисленным светофорам.

– Мущина, мне ваша нога уже поперёк горла стала! – возмущённо декларировала дачница в красном сарафане, которую немилосердно вдавили в сиденье.

– На следующей выходим, – предупредила спутница, поражаясь своему легкомысленному поведению: привести домой, по сути, незнакомого мужчину. Раньше такого с ней не случалось.

Глава 52. В гостях у капитанской дочки. Музей океанографии на дому

– А ты всё-таки бабник, Эдуард, – высказала свою точку зрения спутница, направляясь в калитку огромных ворот под кроной разухабистого каштана.

Она подняла голову. Играя лукавыми веснушками, бесовскими глазами пронизала нового знакомого в ожидании опровержения.

– Танюшка, – Жульдя-Бандя ненавязчиво положил руку ей на талию, – нормальные мужики все бабники, хотя это менее романтично, чем быть педиком.

Спутница прыснула, отчего веснушки рыжими беспокойными чёртиками запрыгали по лицу. На радостях она позволила чужой конечности пребывать на её талии, хотя рука силою земного притяжения норовила опуститься ниже.

Молодые люди вошли в подъезд четырёхэтажного дома из жёлтого ракушечника, желтизну которого безжалостно сожрали годы. Дом – бледно-серым изваянием напоминал древнего мудрого старика. На третьем этаже у квартиры № 29 Татьяна извлекла из сумочки ключи. Отворила дверь, приглашая:

– Заходи.

Гость, не скрывая радости от маячившей перспективы очередной любовной интрижки, бесстрашно ступил внутрь. Расстался со штиблетами. Следуя за хозяйкой, прошёл в зал большой квартиры.

– Мама-мия! – он стоял среди комнаты, более похожей на музей океанографии, чем на людское жилище. – Шоб я так жил!

Хозяйка улыбалась, с интересом и гордостью наблюдая за реакцией гостя.

– Это квартира моего отца, – пояснила она, – он четверть века бороздит моря и океаны. Тринадцать из них в должности капитана сейнера. Мать, уставшая от бесконечных ожиданий, эмигрировала с каким-то дантистом в Феодосию.

Жульдя-Бандя улыбнулся от столь оригинальной эмиграции её мамаши.

– Сначала она ждала его, как второе пришествие, – Татьяна тяжело вздохнула, – потом стала изменять оптом и в розницу. – А какая была любовь… до гроба!

– По заявлениям французских исследователей, вечная любовь длится, в среднем, три месяца.

Собеседница кивнула, соглашаясь:

– А какой был умопомрачительный роман. Отец несколько раз дрался за мать. А у тебя был когда-нибудь роман? – она устремила таинственно-любопытный взор на гостя.

Тот поднял глаза, будто вспоминая о чём-то:

– Марина была, Наташа, Виктория, Ирина – две, – уточнил Жульдя-Бандя, – Светлана, Татьяны – две, нет – три. Романа не было.

– Ты в эту тройку и меня приписал? – Татьяна скрутила смачную фигу и поднесла к самому носу странствующего ловеласа… – Отец собирает эти экспонаты уже давно, – как ни в чём не бывало, продолжала она; сняла с полки огромную раковину, подула в неё и приставила к уху гостя. – Слышишь шум моря?

Тот, откровенно говоря, не слышал ни черта, но, в надежде за свою лесть получить дивиденды, согласился:

– Слышу! Море шумит, чайки летают.

Татьяна улыбнулась. Отняла раковину, водрузив её на место. Полки сервантов были заставлены чучелами морских ежей, звёзд, крабов, рептилий. На треногах из стальных нержавеющих трубок покоились два человеческих черепа.

– Настоящие? – Жульдя-Бандя с материнской любовью погладил сначала один, потом другой череп.

– Игрушечные, – съехидничала хозяйка. – Это черепа латиноамериканских индейцев. Отец привёз из Коста-Рики.

– А он их что – того?! – экскурсант провёл большим пальцем по шее, чуть ниже подбородка.

– Выменял на пьезоэлектрический пистолет-зажигалку и японский магнитофон.

– А это акула?! – молодой человек указал на огромную оскаленную пасть с множеством острых, загнутых назад зубьев на полке серванта.

– Это череп трёхметровой барракуды, выловленной в Индийском океане.

– Рыба-пила! – выказал недюжинные познания в этой области гость, глядя на покоящийся на стеновом кронштейне длинный плоский отросток верхней челюсти морского монстра. Он провёл пальцами по острой, как бритва, окостенелой передней конечности рыбы-пилы.

– Это болотная черепаха? – Жульдя-Бандя кивнул в сторону небольшого сосуда на окне, с заспиртованной черепашкой.

– Морская. У неё мордашка удлинённая, – Татьяна изобразила это на своей, от носа конусообразно воссоединив большой, указательный и средний пальцы. – Они вырастают до 500 килограммов…

– До 500 килограммов?! – выказал удивление, никак не меньшее, нежели если бы увидел соитие овцы с гиппопотамом, экскурсант. – Это ж полтонны экологически чистого мяса! А они съедобные?

Хозяйка кивнула:

– Деликатес.

– Сколько ж нужно времени, чтобы из такой крошки выросла такая махина?

– Ну и?..

– Ну… ну… ну… думаю, не меньше полувека.

Экскурсовод опустила палец.

– Восемьдесят?!

– Больше!

– Сто?

– Больше!

– Сто двадцать?

Татьяна в очередной раз опустила палец.

– Больше?! – молодой человек недоверчиво поднял глаза. – Так шо – эти плавающие сковородки живут больше, чем прожила моя бедная бабушка?!

– Твоей бедной бабушке крупно не повезло, – посочувствовала собеседница. – А эти, как ты выразился, «сковородки» живут до 150 лет!

– Мама мия, полтора века! Шоб я так жил, как завещал великий Ленин!

– Успокойся, душа моя, философы столько не живут.

– Так им и надо! – отомстил собратьям по жанру скромный служитель культа.

Он подошёл к сосуду побольше, в котором в спиртовом растворе упокоилась скрученная кольцами змея:

– А это что за пресмыкающееся?

– Эта крошка! – хозяйка поцеловала стенку сосуда, выказывая самые нежные к ней чувства. – Морская пёстрая змея. Обладает самым сильным ядом среди пресмыкающихся чешуйчатых!

– Сильнее, чем у гремучей змеи?!

– У гремучей змеи? Ха, – она сморщила носик с таким видом, будто гремучая змея не опаснее пчелы. – Вот такие пёстрые красотки обитают у берегов Австралии.

– У берегов Австралии? – с горечью в голосе констатировал экскурсант. – А я как раз собирался поехать поплескаться в Коралловом море.

– Это ядовитая жаба-яга, уроженка Южной Америки, – пояснила Татьяна, указывая на квадратный сосуд со светло-серой амфибией с большими тёмными пятнами на теле. С удовольствием пожирает своих собратьев.

– А философов она случайно не пожирает?

– Случайно не пожирает, – капитанская дочка улыбнулась, фривольно играя рыжими веснушками.

– Это – угорь. Это – осьминог. Это – электрический скат. Это, кажется, морской клоун, – тыкая пальцем в колбы, выказывал познания в данной области экскурсант.

– Когда кажется – крестятся. Это пиранья, – съязвила Татьяна, что наталкивало на мысль, что в постели она такая же пиранья. – Морской клоун по сравнению с этой рыбкой – ангел во плоти, а стайка таких симпатичных рыбёшек способна за полчаса от попавшего в воду буйвола оставить один скелет.

– Очень симпатичные, – согласился собеседник, с презрением взирая на широкие, острые, как бритва, зубы хищницы. – Рыба-меч, – судя по мечевидному отростку, заключил он, указывая на рыбу, упокоившуюся в длинной, около полутора метров,

прямоугольной стеклянной гробнице.

– Да, это рыба-меч из отряда окунеобразных. Самое быстрое существо на планете, – рассказчица оставила на лице печать загадочности. – При длине до четырех с половиной метров рыба-меч может развивать скорость до ста тридцати километров в час!

– Бре-е-хня! – выказал сомнение экскурсант и попытался научно обосновать: – При таком сопротивлении воды?!

– Именно. Она своим носиком способна пробивать дубовую обшивку судов до полуметра. – Жульде-Банде стало жутко от одной только мысли быть нанизанным на такой оригинальный носик.

Татьяна горячо и вдохновенно рассказывала об экспонатах своего папаши, после чего многозначительно улыбнулась:

– А сейчас – сюрприз!

Беззастенчиво виляя задком, подошла к двери спальни, обернувшись, потикала пальчиком, что означало – «никаких фокусов». Моргнула левым глазом, вселив надежду, и загадочно исчезла.

Жульдя-Бандя, окрылённый представившейся перспективой исследовать более детально, пожалуй, самый достойный экземпляр музея, мечтательно вырисовывал сюжет, действие которого в ближайшее же время будет происходить в спальне.

Не испытывая недостатка воображения, представил себе шикарную кровать с резными спинками, на которых – изображения морских баталий. У изголовья, на тумбочке – зажжённая свеча в старинном медном подсвечнике. На трюмо, на серебряном подносе – бутылка «Абрау-Дюрсо», две рюмки на высоких тонких ножках и коробка конфет….