Гастролеры, или Возвращение Остапа

Глава 28. Доселе не встречавшееся в природе явление – юдофилофобия

Жульдя-Бандя монументально-торжественно, с лёгким оттенком загадочности посмотрел в глаза Виолетты:

– Североамериканские масоны готовят развал империи – Союза Советских Социалистических Республик.

– Они готовят его уже полвека. Об этом государственном секрете знает всякий мало-мальски сведущий человек, – подметила собеседница, снова подперев рукою подбородок. – Этой участи не миновала ни одна из империй. – А ты, стало быть, антисемит?

– Антисемиты – это порочные дети евреев, – гость натрудил лицо умом, поскольку эта довольно щекотливая тема не предполагает нейтральных тональностей. – Антисемитов плодят сами евреи. При этом размножение антисемитов находится в пропорциональном соответствии к их численному составу…

– Так, так, так, – Виолетта воскресила указательный пальчик. – Последнее, если можно, переведи на русский.

– Чем больше евреев, тем больше антисемитов, или, правильнее сказать, иудофобов…

– Правильнее сказать – юдофобов, – поправила собеседница.

– Как сказал философ Соломон Лурье, тоже, кстати, еврей, которого за антисемитские высказывания забыли похоронить в бесе…

– В бесе? – Виолетта выказала нескрываемое удивление.

– В большом энциклопедическом словаре, – Жульдя-Бандя оставил на лице печать мудрости. – Там, где появился еврей, там появится и антисемит. Лично я, – он обозначил себя рукой, – двояко отношусь к евреям. Я ненавижу и люблю их одновременно.

– Это как понимать?!

– Это как же, вашу мать, извиняюсь, понимать (Л. Филатов). – Всё просто до изнеможения. Образно говоря, это как любящий жену-шлюху муж…

Виолетта выказала ещё большее удивление:

– И за что же, вашу мать, извиняюсь, ты в них такой влюблённый?

Жульдя-Бандя хитро улыбнулся, что предполагало разъяснение с философским уклоном:

– А как я могу не любить, например, немецкого еврея Генриха Гейне с его гениальными изречениями: «Острить и занимать деньги нужно внезапно», «Когда уходят герои – на арену выступают клоуны».

Собеседница улыбнулась:

– Но Гейне был поэтом!

– Это не мешало ему плодить афоризмы.

– Никогда бы не подумала, что он такой оригинал.

– Или взять «гарики» Игоря Губермана, который, кстати, не забывал и за единоплеменников, – философ посерьёзнел на полтона, как серьёзнеет куплетист, переходящий от юмора к сатире. – «В годы, обагрённые закатом, неопровержимее всего делает еврея виноватым факт существования его». Или вот: «Боюсь, как дьявольской напасти, освободительских забот; когда рабы приходят к власти, они куда страшней господ».

– И что – его за такие стишки не посадили?

– Увы, за свои остросюжетные откровения Губерман имел неосторожность попасть в «профилакторий» строгого режима. Власти любили «гарики» Губермана, но им не нравилось то, что их полюбил народ. Его популярность становилась опасной, и он был изолирован от общества, – Жульдя-Бандя хитро улыбнулся, что говорило о том, что последует ещё одно четверостишие диссидента. – «М-мы варимся в странном компоте, где лгут за глаза и в глаза, где каждый в отдельности против, а вместе – решительно за».

Жульдя-Бандя прочёл четверостишие в стиле еврея-шестидесятника Рождественского. Чтец, копируя заслуженного иудея, акцентировал на последнем слове каждой строки, делая при этом искусственную паузу.

Виолетта открыто и честно улыбалась: то ли от того, как было подано четверостишие, то ли от его содержимого, хотя, вероятно, от взаимосвязи этих двух величин.

– Ещё один стихирь, – молодой человек, не утруждая лицо эмоциями, начал: –

«Когда страна – одна семья, все по любви живут и ладят; скажи мне, кто твой друг, и я скажу, за что тебя посадят».

Собеседница хихикнула, близко к сердцу приняв последний из «гариков».

– Или взять братьев по перу – Евгения Катаева и Илью Файнзильберга…

Собеседница отобразила на лице немую форму удивления, слегка сморщив невинный лобик.

– Друг мой, – Жульдя-Бандя провёл рукою по её ножке, что выходило за рамки платонических отношений. – Ты не знаешь Катаева и Файнзильберга?! – он удивлённо поднял брови, вспахав морщинами широкий лоб, будто та не знала Катрин Денёв или Маньку Облигацию. – А ведь они из Одессы…

Виолетта пожала плечиками, подтвердив своё знакомство только с Валентином Катаевым.

– Завхоз 2-го дома старсобеса был застенчивый ворюга, – рассказчик таинственно улыбался, будто застенчивым ворюгой был он сам. – Всё существо его протестовало против краж, но не красть он не мог. Он крал, и ему было стыдно. Крал он постоянно и постоянно стыдился, поэтому его розовые щёчки всегда горели румянцем застенчивости, стыдливости, конфуза. Завхоза звали Александром Яковлевичем, а его жену – Александрой Яковлевной. Она называла его Сашхен, а он её Альхен. Свет не видывал ещё такого голубого воришки.

Рассказчик посмотрел на единственную слушательницу в попытке определить её реакцию, судя по которой, та оставалась в неведении относительно сказанного. Тот продолжил, оставив на лице тональность насмешливого пренебрежения, с коим дантист общается с гинекологом…

– …В уездном городе N было так много парикмахерских и бюро похоронных процессий, что казалось, что в уездном городе N люди рождались лишь для того, чтобы подстричься, побриться, освежиться вежеталем и тотчас же умереть, но… в уездном городе N люди рождались и умирали крайне редко.

Виолетта покрутила головой, потом придала указательному пальцу восклицательное положение, что предполагало какую-либо версию или вовсе отгадку:

– Это «Двенадцать стульев» Ильфа и Петрова!

– Конгениально! Как говорил великий комбинатор Остап Ибрагимович Бендер. Как я могу не любить Высоцкого, если я исполняю почти половину его репертуара! – торжественно врал Жульдя-Бандя, поскольку исполнял не более дюжины его песен. – «Мы откроем нашим чадам правду, им не все равно: “Удивительное рядом, но оно запрещено!”» – захрипел он оригинальным голосом.

Виолетта, недоумённо скруглив бровки, спросила:

– А… Высоцкий что – тоже?!

– Судя по всему – да, – Жульдя-Бандя разочарованно вздохнул, волею судеб принуждённый поклоняться великому иудею. – Высоцкие – чисто еврейская фамилия, к тому же жёны у него были иудейками, как и друзья: Кохановский, Вознесенский, Ахмадулина, Абдулов, Янклович. Скажи мне, кто твой друг…

– А я скажу, за что тебя посадят!

Рассказчик улыбнулся, по-прежнему любуясь «достопримечательностями» хозяйки, что, судя по всему, доставляло ей удовольствие, иначе – к чему бы ей, сидя на диване, вульгарненько закидывать ногу за ногу, оголяя смуглые бёдрышки.

– Вот видишь – ты уже тоже цитируешь евреев, – обвиняя собеседницу в юдофилии, ненавязчиво упрекнул гость.

– Я отношусь к ним ровно, – Виолетта, подтверждая сказанное, прочертила ребром ладони в горизонтальной плоскости воздух.

– Тебе легче прожить, – тяжело вздохнул собеседник. – А я вынужден существовать с раздирающими меня на части противоречиями. Тебя когда-нибудь терзали противоречия?!

Виолетта разрезала губами щёки, что предполагало по этому поводу разъяснение:

– Я и сейчас живу, терзаемая противоречиями: с одной стороны, мне кажется, что я приютила обыкновенного жулика, с другой – альфонса и приспособленца, а с третьей – бабника и балабола, – женщина вперилась в гостя, на лице которого, при всей видимости отстранённости и равнодушия, читалось частичное согласие с этой частью обвинительного приговора.

– Да, но эти противоречия в тебя всего-навсего закрались. Через неделю их может уже и не быть, – вполне логично оппонировал Жульдя-Бандя. – А во мне они живут, причём, не просто соседствуют – они пожирают меня.

– В половине меня приютился юдофил, – он большим пальцем правой руки провёл поперёк живота, – а в другой – юдофоб…

– В верхней или в нижней?!

– В нижней, – не ожидая подвоха со стороны столь кроткого и милого существа, поведал философ.

– Спереди или сзади?! – Виолетта захохотала так заразительно и звонко, что это уже тянуло на статью Административного кодекса «Нарушение общественного порядка», если учесть тот факт, что было уже далеко за полночь.

Глава 29. Лёгкие моральные увечья ради доступа к телу темпераментной хозяйки

Укротив эмоции, в безнадёжной попытке придать лицу парламентское выражение, Виолетта, видя постную физиономию потерпевшего, вынужденного надувать себе лежбище, поддела:

– А давай, я буду называть тебя Жульбарсом?! Жульбарс звучит намного приятней,

чем какой-то там Жундя-Бальдя…

– С условием, что ты восстановишь статус-кво и вынесешь эту субмарину на балкон, – выдвинул ультиматум новоявленный Жульбарс.

– Ангелочек ты мой, в моей квартире условия может ставить только хозяйка, но никак не дядя с подворотни!

– Ангелами могут быть только дети или покойная тёща, – напомнил гость, заметив с напускной обидой: – Мало того, что меня обозвали Жульбарсом, к тому же я, как дурак, должен надувать этот чёртов матрас, – не желая мириться со своим бедственным положением, сетовал на судьбу и на негостеприимство хозяйки гость.

– Можешь надувать, как умный, – Виолетта издевательски надула щёки, изображая этот незамысловатый процесс.

– Значит, я должен рвать лёгкие, чтобы, как бездомный, спать на полу?! – Жульдя-Бандя сиротливым просящим взглядом окинул источающую флюиды молодую женщину. – Рядом сочная, как каракалпакская дыня, вкусная, как иранский персик, – он, дабы подчеркнуть это, поцеловал объединённые в тройственный союз указательный, большой и средний пальцы, распустив их затем, как розовый бутон. – Мягкая, как шерсть мериноса, изящная, как бахчисарайский фонтан, неприступная, как статуя Свободы, женщина, а я, извините, будто наказанный…

– А ты хотел баички на кроватке?! – Виолетта, сжав губы, издевательски сощурила глазки, сокрывая накопленный в слюнных железах яд.

Жульдя-Бандя кивнул, не питая иллюзий на то, что ему посчастливится «бросить кости» в хозяйском ложе.

– Нет – ты серьёзно хочешь спать на кроватке?!

Претендент снова кивнул с ещё меньшей перспективой разделить ложе с молодой привлекательной женщиной.

– Ты хорошо подумал?!

Жульдя-Бандя машинально кивнул, и вовсе потеряв надежду.

– А ты скажи: «Я хочу спатки на кроватке», – Виолетта покинула «насест», подошла к кровати, скинула покрывало, подбивая подушки, показывая сим, что готова ко сну.

– Я хочу спатки на кроватке! – равнодушно выдохнул гость, утратив надежду окончательно.

– Нет, ты скажи с выражением, а то можно подумать, что ты всё-таки хочешь спатки на матрасе, а тебя заставляют спатки на кроватке, – Виолетта повернулась к претенденту на хозяйское ложе, дабы лицезреть унижения молодого самца.

– Я очень, ну просто очень, хотел бы спатки на этой чёртовой кроватке!

– Очень-преочень?!

– Аж в грудях печёт!

– Нет, ты скажи: «Очень-преочень, и не на чёртовой, а просто на кроватке».

У Жульди-Банди затеплилась надежда, как у хватающегося за соломинку утопающего. Он осиротил кресло: пав на колени, скрестил на груди руки, как вымаливающий прощения неверный супруг, и заискивающим голоском «запел»:

– Я очень, очень-преочень хочу спатки на маминой кроватке!

– А ты хочешь спатки на маминой кроватке один или с мамочкой?!

– От этих слов у «сыночка» в одно мгновение «проснулся» детородный орган, чего не смогла не заметить мамочка.

– Конечно, с мамочкой.

– Так бы сразу и сказал, а то всё вокруг да около.

Мамочка небрежно сбросила с себя халатик, оставшись лишь в золотой цепочке на шее. Подойдя к выключателю, который был почему-то в противоположном конце комнаты за книжным шкафом, мановением пальчика погрузила опочивальню в приятный полумрак.

Пробивающиеся сквозь гардины от фонарного столба лучи света растворяли тьму, и Виолетта уже более походила на порочную Венеру.

Обнаружив «останки» гостя под одеялом, она «нырнула» к нему, шёпотом тревожа тишину:

– А ты что здесь делаешь? А это что за безобразие?

Она сжала рукою «безобразие», к этому моменту достигшее самого безобразного состояния.

– Я надеюсь, ты не сексуальный маньяк? – вероятно, надеясь именно на это, прошипела на ухо своему постояльцу Венера.

– Нет – обнаковенный, – явно соврал тот, обеими руками с усердием массируя трепетную грудь….

Глава 30. Экскурсия в типографию

Проснувшись с первыми лучами светила, наш неутомимый искатель приключений посмотрел на спящую красавицу. Он пришёл к нерушимому заключению о том, что вечером, в сиротливом свете восковой свечи или подглядывающих сквозь шторы лучах одинокого фонарного столба, женщины выглядят привлекательнее и заманчивее, нежели утром, как в предрассветной мгле свалившаяся с насеста или жердины испуганная курица, с всклокоченными и растрёпанными волосами.

Слегка подуставший от бурной ночи Жульдя-Бандя принялся набрасывать на листке воззвание к хворым и немощным.

Виолетта, проснувшись, свершила утренний моцион. С мраморным ликом, будто прощаясь, протянула брикетик четвертных.

– Оправдаю, отслужу, отстрадаю, отсижу (Л. Филатов), – не скрывая радости, торжественно пообещал Жульдя-Бандя, определив деньги в дипломат.

Прощаясь с Виолеттой, чмокнул её в щёчку, запеленав сие в поэтическую фланельку:

– Я её целовал, уходя на работу, а себя, как всегда, целовать забывал (В. Трошин).

– Та, бедненький, – она отправила сочувственный взор своему неугомонному гостю…

Безжалостно пожирая ногами ступенки, наш неуёмный Дон Жуан скатился вниз…

…Типография была в двух кварталах от дома, куда он и направился, чтобы придать своему детищу благородные формы.

Он, насвистывая «Турецкий марш» Моцарта, грудью разверзал глупую атмосферу. Беззаботно мотылял дипломатом, в прекрасном настроении от того, что Виолетта выделила на организационные расходы целых три тысячи, которые копила в надежде приобрести подержанный автомобиль. К слову сказать, деньги до знакомства с бродячим шарлатаном были неприкосновенны. Именно по этой причине стиральную машину она приобрела в кредит, в чём отсутствовала логика.

Он упивался гостеприимством праматери городов и щедростью и доступностью одной из его дочерей. «Получил кредит вместе с кредиторшей», – радовался, как дитя, ветреный повеса.

Редактор, читая текст, с трудом справился с собой, дабы предательской улыбкой не выдать своего отношения к «потомственному магистру третьей степени посвящения», больше походившему на самого обыкновенного жулика.

Впрочем, ему было глубоко наплевать на условности, а больше интересовала сумма гонорара. По предложению редактора, в черновик были внесены некоторые изменения. Жульдя-Бандя стал «Народным целителем международного класса», «Потомственным магистром третьей степени посвящения» и «Заслуженным экстрасенсом», а не наоборот.

Размножив афишу до двадцати экземпляров, редактор, вручая заказчику, объявил, уменьшительно-ласкательно напевая, как напевают пред тем, как облапошить:

– Семь рубликов за экземплярчик. Сто сорок рубликов за заказик: афиши выполнены на лощёной бумаге, – напомнил он.

– Сто сорок рублёв?!

– Сто сорок рубликов, – согласился редактор, снова уменьшительно-ласкательно смягчая приговор.

– Сто сорок рублёв – на постройку кораблёв, – с грустью констатировал целитель. – Это же месячная зарплата целого академика!

– Мне их от всего сердца жаль! – редактор соболезнующим взглядом посмотрел на заказчика, которого ему, по всей видимости, было жаль не меньше, нежели академиков.

– Может, всё-таки попытаемся найти компромисс? – в надежде сохранить часть выделенных Виолеттой бюджетных средств, жалостливо вопрошал заказчик, которому сумма в сто рубликов импонировала больше.

– Компромисс нужен в постели, чтобы согласовать вожделения и позы, – улыбаясь, промычал редактор, крайне довольный своим остроумием.

– Одним словом – торга не будет? – с грустью заключил Жульдя-Бандя.

– Вы необыкновенно проницательны, – заметил редактор, принимая деньги. – У вас феноменальные экстрасенсорные способности. Нужно будет сходить на ваше… действо. Где оно, если не секрет, будет? В Херсоне?! – редактор с таким удивлением посмотрел на заказчика, будто тот сказал: «На Земле Франца-Иосифа».

Глава 31. Поездка в Херсон

Не теряя ни минуты драгоценного времени, магистр подался на автовокзал с целью поскорее достичь вожделенного Херсона.

В «Икарусе», который по возрасту был едва ли моложе его самого, Жульдя-Бандя, небрежно откинувшись в кресле, почувствовал, что проваливается, по причине неисправности фиксатора спинки. Обернулся с тем, чтобы определить степень возможного ущерба, нанесённого девице, бесстрашно дожидавшейся освобождения.

– Девушка, я случайно не ущемил вашего личного достоинства? – придав креслу вертикальное положение, виновато вопрошал пассажир, подозрительно осматривая внушительную величину «личного достоинства» соседки сзади.

Та хихикнула, сверкнув золотыми фиксами верхних передних зубов, прекрасно уловив смысл вопроса.

– Случайно – нет.

Жульдя-Бандя улыбнулся; пытаясь загладить вину, оросил невинное создание лёгким дождичком комплиментов, но орошать комплиментами, выворачивая голову, было несподручно, и, сетуя на судьбу-злодейку, целитель принялся вынашивать план дальнейших действий…

…В Херсоне, получив от сердобольных горожан информацию о зрелищных залах, остановился на клубе работников морского транспорта, рассчитывая на то, что в клубе, который по статусу ниже кинотеатра, будет легче договориться.

Директриса клуба – приятная шатеночка предбальзаковского возраста, сначала с недоверием отнеслась к столь необычному предложению. Она тщательно изучила документы пришельца, сохраняя, до времени, нейтральную позицию.

Бутылка семизвёздочного коньяка и коробка конфет сломили хрупкую нежную женскую натуру, к тому же, со стороны закона здесь всё было чисто, хотя она искренне сомневалась в целительских способностях молодого человека.

Условились на том, что будет проведено два сеанса, причём первый – благотворительный, с тем, чтобы население, желающее бесплатно оздоровить с успехом запущенное здоровье, успело утвердиться в экстрасенсорных способностях магистра.

Прощаясь, целитель одарил директрису комплиментиком: он искренне удивил её тем, что та похожа на Мирей Матьё, хотя у них была довольно сомнительная схожесть. Директрисе это всё равно было приятно, и, после того как молодой человек поцеловал ей ручку, она предложила помощь в расклеивании афиш.

Глава 32. Возвращение блудного целителя. Подготовка к священнодействию – первой херсонской гастроли

В Одессу Жульдя-Бандя вернулся вечером. Виолетта встретила его с оттенком иронии на лице:

– Ну что, Айболит?!

– Всё хорошо, прекрасная маркиза, всё хорошо, всё хорошо! – прощаясь со штиблетами, пропел тот.

– И кто ты у нас теперь – застуженный магистр?

– Народный целитель международного класса, потомственный магистр третьей степени посвящения и заслуженный экстрасенс, – Жульдя-Бандя сказал это с такой помпой, будто он в кадушке пересёк атлантический океан.

Виолетта хихикнула:

– Послушай, Айболит. А не лучше было бы проще и понятнее «Застуженный мастер с понтом, трижды орденопросец и великий шарлатан международного класса»?..

– Не лучше, – сухо оборвал постоялец. – Херсонцы менее восприимчивы к юмору, и это может вызвать нездоровый интерес к моей оздоровительной кампании у работников внутряных органов. Впрочем, изолировать здорового целителя от нездорового общества – много ума не надо.

– Естественно, – согласилась с железным аргументом сумасбродного постояльца Виолетта, приложив немалые усилия для того, чтобы не рассмеяться…

…Предстоящая неделя прошла в организационных хлопотах, где пришлось немало потрудиться с группой исцеляемых из семи человек, в которую входило два дублёра: на непредвиденный случай, поскольку благонадёжной была только баба Рита, из вредных привычек к старости сохранившая только курение табака, что похмельного синдрома не вызывало.

Утром, в день выезда, двое из основного состава исцеляемых прибыли явно не в форме, и в них более угадывались пьяницы, нежели хворые и немощные, коих те должны были изображать во время представления.

Целитель, как те ни обещали протрезветь к началу сеанса, был сух и непреклонен:

– У нас серьёзная фирма, и я не потерплю пьянства на рабочем месте! Вы уволены по тридцать третьей статье – за прогул! Прощайте, господа!

«Господа», более отягощённые проблемой опохмелиться, нежели несколько часов трястись в автобусе, равнодушно отбыли в сторону пивнушки, где шансов было больше.

Глава 33. Благотворительная кампания по исцелению жителей Херсона

Виолетта, искренне опасаясь потерять свои деньги, принимала самое активное участие в подборе и подготовке актёров. Среди них был и профессиональный драматический – Семён Мащенко, уволенный из театра по той же причине. Она всю дорогу переживала за исход спектакля, где могла понести значительные для её скудного бюджета финансовые потери.

Впрочем, тревога была напрасной. Хотя дублёр – дворник по прозвищу Цыбуля, по известной причине перешедший в основной состав группы, чересчур резво избавился от наследственного дрожательного паралича. Заметим, что в мировой медицинской практике это произошло впервые – в клубе работников морского транспорта города Херсона. К тому же, по контракту он должен был избавиться от трясучки только головы, а руками всё же подёргивать, но не столь интенсивно.

«Парализованный» Семён Мащенко, коего, как покойника для отпевания, не без помощи сердобольных и наивных херсонцев, доставили на носилках на сцену, напротив, избавлялся от хвори так мучительно и долго, что магистр, колдуя над омертвелым телом, незаметно ущипнул его за руку. Сеня понял это превратно и стал исцеляться ещё медленнее.

Зато он так правдоподобно, с невероятным усилием поднимал отяжелевшие от паралича руки, роняя слёзы счастья на сцену клуба, что директриса, уверовав в магическую силу экстрасенса, принялась звонить в Тернополь страдающей от бесплодия двоюродной сестре и мучившейся здесь же, в Херсоне, запорами тётке…

В конце своего оздоровительного спектакля магистр третьей степени посвящения провёл получасовой сеанс массового оздоровления.

– Я попрошу остаться в зале только тех, кто действительно хочет исцелиться, – сурово предупредил он. – Пассивных зрителей и ротозеев я покорнейше прошу удалиться.

В зале одобрительно закудахтали.

Магистр, для начала, заставил подопытных то дышать глубоко, то не дышать вовсе, то засыпать, отчего старуха на третьем ряду и самом деле заснула, и её под смех сограждан пришлось будить.

В артистическом экстазе Жульдя-Бандя и впрямь уверовал в себя как в целителя. Он стал похож на графа Калиостро, с той лишь разницей, что, по заверениям последнего, тот прожил две тысячи лет и был в близких сношениях с Александром Македонским.

Впрочем, мудрая Екатерина быстро раскусила странствующего шарлатана из Палермо – Джузеппе Бальзамо, и его с треском вытурили из Санкт-Петербурга.

Нашему целителю повезло меньше: он прожил тридцать три с хвостиком и в близких сношениях не был даже с Наполеоном, не говоря уже об Иване Грозном, разве что с сидящей рядом помощницей – Виолеттой.

Тут свет в зрительном зале померк, что было достигнуто чудотворной рукой электрика Петровича. Вдруг целитель возгорелся кровавым цветом, ниспосланным фонарями софитов. В алом перекрестье лучей от него тотчас повеяло магией. Завораживающий, интригующий запах фимиама, заполняя пространство, устремился на галёрку. Запахами, кстати, также заведовал Петрович.

Он был мастером на все руки, и директрисе не было нужды держать ни плотника, ни сантехника, ни даже осветителя сцены. Поэтому Петровичу прощались некоторые нарушения трудовой дисциплины, когда он четыре дня поминал тёщу, хотя за это время их можно было помянуть дюжину, и целую неделю кота Базилио, которого пришлось усыпить, дабы отвратить старческие мучения животного.

В молчаливой торжественности Жульдя-Бандя, подъявши руки, созерцал зал. Молчание всегда несёт величину недосказанности, интриги, завораживающей таинственности. Дабы не отставать от классических способов одурманивания, он стал аккомпанировать тишине руками, ещё больше нагнетая градус магической напряжённости, как все без исключения колдуны, гадалки, ясновидящие, экстрасенсы.

Не ведая для чего, он приказал присутствующим в зале вдохнуть побольше воздуха и произносить букву «р», начиная с пиано и заканчивая форте. Говорят, что рокот был слышен даже на пристани и многие подумали, что это американские бомбардировщики.

Но самое удивительное было в том, что дети, присутствовавшие в зале, после этого «зарррычали». «Зарычала» и Фима Чернецкая, от которой, к её 68 годам, никому ранее не доводилось услышать восемнадцатой буквы кириллицы.

Уверовавший в свои экстрасенсорные способности окончательно, целитель, мощным тенором разверзая утробу клуба работников морского транспорта, возгласил:

– Внимание! Каждый из присутствующих в зале смотрит только на меня! Я буду заряжать вас своею энергией! Внимание только на меня! – он с каждой фразой возвышал голос, с каждым возвышением усугубляя величину магической торжественности.

Тут зал вспыхнул пожаром из жёлтых фонарей рампы, что вызвало ошеломление у утомлённых мраком зрителей. Через секунду помещение вновь погрузилось в кровавую неизвестность.

В зале воцарилась гробовая тишина. Целитель поднял руки ладонями к зрителям, медленно и натруженно отталкивая энергию потенциальным её получателям.

– У меня зарядилась батарейка на часах! – донёсся из глубины зала мужской голос, что вызвало лёгкий шелест. – Они утром остановились! Они идут!

Этот голос не принадлежал ни одному из его подопечных, к тому же сие не было предусмотрено и сценарием.

Жульдя-Бандя почувствовал, что волосы на голове вздыбились, и он уверовал в свои экстрасенсорные способности с тою определённостью и окончательностью, с которой ортодоксальные евреи веруют в приход антихриста.

– Внимание! – уже воскричал целитель, имея на это полное право. – Смотрим только на меня!

Он стал с такой силой отталкивать энергию, что со стороны казалось, что он пытается сдвинуть с места бульдозер. Капли пота стекали с его благородного лба, и Виолетте, которая была помощницей, на миг показалось, что она переспала с демоном.

Директриса клуба, украдкой взглянув на часы, заметила, что те, наоборот, остановились. Она, в суете от предстоящего мероприятия, просто забыла их завести, но отнесла это в заслугу целителю. И опять начала звонить двоюродной сестре в Тернополь с обнадёживающей вестью.

После этой процедуры невысокий мужичок на первых рядах публично признался, что избавился, наконец, от алкогольной зависимости и с презрением относится к водке, которую он до недавнего времени благотворил, и пообещал приволочь на следующий сеанс собутыльников. Польщённый экстрасенс, в свою очередь, гарантировал в качестве исключения принять их бесплатно.

Мужичку подыграла баба Рита. Она, выйдя на сцену, торжественно и цинично растоптала пачку «Беломора». Рассказала душераздирающую историю о собаке, вытащившей её из горящей избы, когда она была ещё ребёнком. Вытирая нахлынувшие слёзы, поведала о том, как закурила после того, как во время второго голодомора им пришлось её съесть.

История настолько тронула присутствующих, что курить бросили все, даже директриса клуба работников морского транспорта. Но самым невероятным было то, что баба Рита и в самом деле «бросила курить», поскольку её уже третьего дня отпевали в храме Святого архангела Михаила.

В завершение целитель стал отвечать на записки зрителей, принимаемые Виолеттой. Помощница откладывала в сторону явно провокационные либо те, на которых тот, по её мнению, мог элементарно проколоться.

– Гражданка спрашивает: «Как вылечить бесплодие у сестры?»

Без сомнения, эта записка принадлежала перу директрисы клуба работников морского транспорта, но об этом целитель пока знать не мог.

– …Конечно же, всё зависит от степени запущенности заболевания… и от возраста.

Помощница, прекрасно уловив завуалированный намёк, незаметно стукнула его локтем по ноге, поскольку тот отвечал на вопросы стоя.

– Попробовать можно… Но сначала нужно исцелить душу.

– Как её исцеляют?! – годов двадцати рыжеволосая девица с первого ряда, видимо, поняв свою оплошность, осталась недвижимой, как застигнутая врасплох воровка.

– Нужно исповедоваться у пастыря, – Жульдя-Бандя косым взглядом, дабы не акцентировать на ней внимания, определил, что священник должен обладать огромным терпением, чтобы выслушать её долгое покаяние.

Виолетта, передавая целителю очередную записку, ядовито улыбнувшись, прошипела:

– Козёл, я тебе попробую! – к этому она незаметно кольнула его коготком указательного пальца в ладонь.

– Гражданин спрашивает: «Как вылечить простатит?» – как ни в чём не бывало, продолжал знахарь, знания которого сводились лишь к тому, что простатит будто бы имеет отношение к мужским болезням. – На стакан утренней мочи молодого поросёнка, желательно не старше полутора месяцев, – бесстрашно колдовал целитель, зная совершенно точно, что уринотерапия если не принесёт пользы, то и вреда тоже, – столовую ложку гречишного меда, двадцать граммов рыбьего жира, чайную ложку порошка из высушенных и перетёртых муравьев. Залить стаканом этилового спирта, заполнить перегородками из грецких орехов и настоять две недели. «Пожалуй, хватит», – решил целитель.

– А как принимать? – донёсся из глубины зала мужской голос, наверняка, родителя сего послания.

– По чайной ложке, перед едой, – пожалел подопытного Жульдя-Бандя, уловив боковым зрением взгляд помощницы, которая, не без основания, опасалась, что на очередной сеанс коллективного оздоровления явятся и работники правоохранительных органов для оздоровления самого лекаря.