Золотой козленок

Глава 4. Гастролёры в Северной Венеции − городе белых ночей

…Северная столица с южным гостеприимством встретила гастролёров. Голубое небо с редкими огрызками рваных туч, жаркое летнее солнце, с нетерпением разгорячённого любовника раздевшее холодных, меркантильных, практичных питерчанок, приняли незваных ветреных гостей.

Попутчицы, в объятиях любящих мужей, растворились в людской каше. Оставили о поездке лишь нечаянные воспоминания, чтобы в старости потчевать проклятую ненасытную ностальгию.

На выходе из вокзала на друзей напала дружная стайка пожилых сограждан с предложением гостиничных услуг на дому, при этом, непременно, в самых живописных районах города. Ушлые и хитрые квартиросдатчики умудрялись свои трущобы времён царя Гороха, с деревянными перекрытиями, сдавать, наделяя их сомнительными историческими ценностями.

Отъявленному грузину или лицу с явно выраженными коммунистическими взглядами предлагалась квартира, в которой якобы молодой Коба, а впоследствии − отец всех народов, слава богу, от любви платонической, возглавлял русское бюро ЦК РСДРП в 1914 году.

Женщины бальзаковского возраста клевали на Шаляпина, Есенина, Ахматову. Евреи, независимо от возраста, не клевали даже на Троцкого. Они с холодным равнодушием сбивали цену до пределов, ниже которых постояльцы становились уже в убыток, в отместку гарантируя чистоту и порядок…

Друзей, вклинившись, разъединил юркий старичок с маленькими хитрыми бегающими глазками. Он был высохший, как омертвелые ветви клёна. Создавалось впечатление, будто он живёт три дня в неделю: по понедельникам, средам и пятницам, остальные существует или делает вид, что живёт.

Старик никогда не был женат, и его мнение о женщинах было идентично мнению миллионов холостяков. До той поры, пока одна из них не становилась хозяйкой в его доме.

− Джентльмены обременены поисками жилья?! − взглянув сначала на одного, затем на другого, безошибочно определил он.

− Да здесь гостиниц как грибов! − сходу сбивая ещё необъявленную цену, заявил Жульдя-Бандя, кивнув в сторону дома на площади с огромной вывеской над верхним этажом – «Гостиница «Москва».

− Гостиниц?! − старик объял каждого недоумённым взглядом, будто соизмеряя величину идиотизма. При этом его маленькая хитрая головка в вопросительной тональности слегка склонилась вправо. Это был профессиональный взгляд следователя, жены, допрашивающей вернувшегося рано… утром супруга, или кондуктора общественного транспорта, поймавшего настоящего «зайца».

− Гостиниц, − подтвердил и Фунтик, утвердив взор на гостинице напротив.

− Для гостиницы, − пояснил старик, почесав тонкими сухими пальцами острый подбородок, − нужны деньги и незапятнанная биография, поскольку каждый индивид фиксируется в реестре и рискует стать… − незнакомец заговорщически хихикнул. − Сейчас в каждой каме… пардон, в номере как минимум по два жучка: один от КГБ, другой от ЦРУ.

− Нам бояться нечего, − Жульдя-Бандя честной пролетарской улыбкой обнял пожилого аборигена, запев: − Мы мирные люди, но наш бронепоезд стоит на запасном пути (М. Светлов).

− К тому же у меня дешевле, и ещё, я вам скажу по секрету, − лицо старика покрылось грифом секретности особой важности, − вы мне, конечно же, можете не верить!..

После такого монументального заявления друзья не поверить не могли, и каждый оберегал себя от того, чтобы не рассмеяться.

− Я поселю вас в апартаменты, где в одна тысяча девятьсот восьмом году…

− Родилась Клеопатра?! − предположил Жульдя-Бандя.

Старик, нисколько не смутившись, продолжал:

− Великий бабник всех времён и народов Гришка Распутин, − указательный палец, с хрустом распрямившись, восклицательно взвился вверх, − имел це-лую, − квартирный магнат с таким воодушевлением переместил руку в сторону Мариинского театра, утонувшего в грациозном великолепии каменных изваяний, словно до этого великий бабник пользовался исключительно половинками, − целую, − напомнил он…

− Марию-Антуанетту…

− Анну Павлову! − старик победоносно замотылял высохшим, как хворостина, пальцем, будто Гришка Распутин до неё имел ещё и Екатерину Великую. − Он похитил великую балерину прямо из гримёрки, сразу после исполнения ею Жизели. Но это ещё не всё…

− Короче, папаша, − Жульдя-Бандя дружески определил руку на хлипкую высохшую конструкцию пожилого аборигена, чтобы Гришка Распутин в его апартаментах ненароком не поимел бы ещё и статую Свободы, − мы почти согласны. Осталось выяснить, сколько будет стоить проживание в вашем курятнике времён доисторического материализма? Кстати, − он смахнул с руки тополиную пушинку, − надеюсь, Анна Павлова уже покинула святое ложе? Мой друг плохо переносит старух. Это перешло к нему с детства, когда его покойная бабушка безуспешно пыталась сделать из него человека…

Фунтик, адекватно нанесённому ему моральному ранению, стукнул остряка кулаком в бок.

− Не извольте беспокоиться. Отплясалась давно уже бедная, а вот ложе, на котором происходило великое соитие… − старик ощерил беззубую пасть, − удалось сохранить.

− Бельё тоже? − съязвил Фунтик, коему надоело слушать весь этот бред.

− Увы.

− Жалко. С детства мечтаю поспать на простынях из-под балерины.

− Оно у вас ещё не закончилось, − язвительно подметил старичок, моргая увеличенными в линзах очков глазами.

Жульдя-Бандя, искренне опасаясь, что хлипкая конструкция пожилого человека может в любой момент рассыпаться, вернул руку, обращаясь:

− Ну так что всё-таки нам скажет музейный смотритель относительно…

− Меня зовут Соломон Григорьевич, − представился квартиросдатчик, не желая в свою сторону двусмысленности.

− Несмотря на некоторые противоречия во взглядах на жизнь, я думаю, мы сможем найти общий язык, − Жульдя-Бандя улыбнулся, утробно обозначив: − «Иудушка Головлёв».

Соломон, всячески оттягивая нелицеприятную процедуру оглашения приговора, повёл друзей по переходам через площадь, орошая эпитетами архитектурную ценность района, будто те собирались обустроиться у памятника Екатерины Великой.

На благоприятном удалении от конкурентов, предлагавших более дешёвое и уютное жилье, хитрый еврей, не останавливаясь, дабы не дать друзьям возможности сосредоточиться, стал блеснить, ничуть не сомневаясь, что рыба уже на крючке.

− Я беру недорого − всего-навсего по десять рупий, − старик прибавил ходу до крейсерской скорости, с тем чтобы цифра не казалась столь удручающей.

− Шо?! − Фунтик остановился, удивлённо хлопая глазами. − По десять рублёв?!

Соломон понял, что молодые люди уже научились считать, и с девичьей скромностью уточнил:

− За сутки.

− За двоих! − сурово объявил Фунтик, давая понять, что другая цифра рассматриваться не будет.

– Ну, конечно, за двоих, − неохотно согласился старик, хотя за одного ему импонировало больше, на что он, чего греха таить, и рассчитывал. К тому же он знал, что не у каждого хватит мужества остаться в его апартаментах с деревянными перекрытиями, коим уже больше века.

− Мы согласны, − Жульдя-Бандя протянул руку. − А согласие − есть продукт при полном непротивлении сторон, как говорил измученный нарзанами механик Мечников, упокоившийся на страницах гениальной комедии «Двенадцать табуреток».

Глава 5. Друзья снимают комнату в квартире старого хитрого еврея

− Ну и каким образом наш музейный смотритель собирается организовать доставку тел к лежбищу Распутина? − Жульдя-Бандя весело взглянул на обречённого на старость еврея.

Тот, ухмыльнувшись, обозначил способ, перебирая в воздухе указательным и средним пальцами.

− Вы, извиняюсь, к нам по какому случаю, если не секрет? − осторожно полюбопытствовал он.

− Русо туристо. А это мой лакей. Сейчас модно путешествовать с лакеями, − Жульдя-Бандя похлопал Фунтика по плечу. Лакей отвесил своему господину мощный удар в грудину. − У меня очень вспыльчивый холоп, − пояснил он, − поэтому его иногда приходится направлять на путь истинный. − Жульдя-Бандя для этой цели занёс над головой дружка увесистую широкую ладонь.

Тот, ловко увернувшись, настойчиво порекомендовал:

− Дядя, только без рук! − он примирительно выпятил перед собою ладони, унизительно опираясь на прочный фундамент уголовного кодекса, с которым у него, как раз-таки, были диаметрально противоположные взгляды на жизнь. Собственно, по этой причине его периодически изолировали от общества, ведущего оппортунистическое соглашательство с дружным хором коммунистических проповедей…

Дом старого коммерсанта, в котором тот занимал две комнаты, переживший не одно поколение квартиросъёмщиков, утопал в глупой роскоши неполитизированных античных статуй, своей откровенной наготой пугающих старух, у которых открытые формы вызывали открытое раздражение.

Фунтик, изловчившись, подпрыгнул, шлепнув ближайшую к нему Венеру по холодным ягодицам, вызвав у гнездящихся на скамейке старух возле подъезда лёгкую степень раздражения.

− Здравствуйте, девушки! − весело поприветствовал молодой человек несколько перезревших девиц. − Женихов ждём?

Самая молодая из «девушек», разменявшая девятый десяток, криво улыбнулась:

− Женихи наши, милок, давно уже копыта отбросили.

Друзья хихикнули: из уст перезревших благочестивых аборигенок жаргон выглядел как нечто оригинальное…

Глазок квартиры Соломоновой двери был объят подковой, что, по его мнению, являлось высшим достижением дверного монументализма. Самоя дверь была окаймлена резной деревянной рейкой работы неизвестного мастера, отображающей строгие геометрические формы. В центре же математической двери − текучесть сложных криволинейных форм с мягким орнаментом буйствующей соцветиями флоры.

− Какое грандиозное сочетание стилей! Прямо-таки − декоративно-прикладная смесь эпох. Однако нет всплеска, − Жульдя-Бандя провёл рукой по позолоченным холмикам деревянной композиции. − Я бы добавил в эту дверную манускрипцию немного экспрессии. Я бы, например, вместо подковы присобачил колесо от телеги или корабельный якорь.

− А корабль бы вы не присобачили?! − отпарировал Соломон, отворяя дверь.

Квартира старого еврея более походила на свалку антикварного неликвида.

− Шикарная берлога, − неумело скрывая иронию, констатировал Жульдя-Бандя, вытирая подушечкой большого пальца пыль с почерневшего от времени медного подсвечника.

− Интэрэсная хибара, − согласился Фунтик, наивно выискивая среди доисторического хлама нечто по своей специальности.

− Эрмитаж на дому. Вы, мой юный друг, прямо скажем, музейный смотритель на общественных началах, − Жульдя-Бандя, с лёгкостью выкрав у старика как минимум полвека, дружески похлопал его по плечу. − «Царей портреты на стенах, и печи в пёстрых изразцах» (А. Пушкин). − Жульдя-Бандя провёл ладонью по запылившейся копии портрета Павла I в прихожей.

Хозяин, не чуя лести, вознёс подбородок, пригласив квартирантов в спальню − на

просмотр головного экспоната.

− Наш породистый самец, однако, находил утехи в пошлой роскоши буржуазного бытия, − трогая на спинке массивной резной дубовой кровати обшарпанный шар, заключил Жульдя-Бандя, ничуть не веруя россказням старого еврея. Напротив, как застенчивая гимназистка, к стене притулилась узенькая односпалка из прессованных опилок.

− Чудное пролетарское ложе эпохи возрождения социализма, − он похлопал ладонью по покрывалу, отображавшему в себе колорит китайской кухни в виде убиенного самураем змея. − Надеюсь, наш сырокопчёный вождь мирового пролетариата не совершал на ней с Надеждой Константиновной свои политические оргии? Говорят, он был вегетарианцем..− постоялец вопросительно взглянул на хозяина, – и исключал из своего меню женщин. К тому же запах женской плоти притупляет политические амбиции. Впрочем, всё равно: эта кровать для моего лакея.

Фунтик аккуратно сложил композицию из трёх пальцев и поднёс к носу дружка, что обнаруживало некоторые противоречия во взглядах господина и его холопа.

За окном из заблудшей тучки по жестяному отливу забарабанил дождь, выказывая меланхоличное настроение Всевышнего.

− Погоды здесь, однако, − без особого оптимизма заметил Жульдя-Бандя, выглядывая в окно.

Соломон виновато поднял брови, отчего глубина вспашки на его лбу стала более выразительной: мол, ведаю жилищно-коммунальными вопросами, а состояние атмосферы не в моей компетенции.

Заметим, что это была его любимая погода, гармонирующая с бесперспективной безотрадной старостью и одиночеством. С возрастом он стал отъявленным пессимистом, − презрительно, мрачно и безнадёжно миросозерцая вокруг.

Никому и никогда не случалось услышать от него доброго слова либо увидеть улыбку, которая бы озарила его пасмурное лицо. Любимым занятием старика было рассказывать о покойниках, в особенности, если те некогда были его родственниками.

Впрочем, солнце, выглянув в прогалину между тучами, горячим ярким ультрафиолетом обрызгало дома, бульвары, скверы, вонзившись в плечи и бледные лица людей.

Глава 6. Друзья осваивают «берлогу» старого Соломона

Остаток дня компаньоны провели в праздном бездействии, совокупляя пищу духовную с телесной: просматривали газеты, заполонённые ложью и всяческой бульварной чушью, ублажая при этом чрева пивом.

Жульдя-Бандя, сообразуясь с доктриной естественного отбора − «выживает сильнейший», завоевал царское ложе, оставив дружка влачить сон на пролетарской. Она, без сомнения, была удобнее нар, на которых Фунтик провёл почти треть своей сознательной жизни.

Одесский фармазон рухнул на кровать. Закинул ногу за ногу. Подмостил под спину подушку. Устало-жеманным аристократическим голоском промурлыкал: «Щас бы фанфурик вискасу… кралю…»

− Благоустроенные нары и Бормана, который будет читать вам сказки про девочку Машу, Иванушку-дурачка или Золушку…

Фунтик, криво улыбнулся, вспомнив начальника оперчасти Бормана из яснополянского «санатория» строгого режима, прихлебнул из горлышка пива. Потянул с тумбочки газету «Из рук в руки», углубляясь в её недра, принялся читать вслух:

− Тараканы и грызуны.

− Оптом и в розницу, − комментировал дружок, оставив на время эротический журнал с тощими девицами, во фривольных позах демонстрирующими свои мощи.

− Психоаналитик.

− В собственном соку. Срок хранения: два года.

− Бабка. Не желаете бабку? − Фунтик пытливо уставился на дружка, шириною губ отображая величину язвительности.

− Не старше сорока, − согласился Жульдя-Бандя, ещё не сгубив воспоминаний о своих похождениях на крестьянской свадьбе в Беляевке.

− Ясновидящая Меланья, − Фунтик хихикнул, что предвещало какую-нибудь пакость. − Жулик, ты бы отдался ясновидящей Меланье?!

Тот равнодушно пожал плечами, не находя принципиальной разницы между ясновидящими и остальными. Потом улыбнулся, вероятно, о чём-то вспомнив:

− Обманчив женский внешний вид, поскольку в нежной плоти хрупкой натура женская таит единство арфы с мясорубкой.

Фунтик хихикнул, продолжая:

− Устранение соперника или соперницы нетрадиционным способом. Телефон…

− Киллера.

− Тут написяно − «нетрадиционным», − воспротивился Фунтик, продолжая. − Марьяна − привороты. Сложные случаи. Это как? − он отправил вопросительный взор на царское ложе.

− Шо тут непонятного?! Это, например, когда мальчик с мальчиком.

Друзья захохотали, раздражая старого Соломона, возраст которого отвергал присущие молодости азарт и оптимизм.

Фунтик прочёсывал заросли предложений по цивилизованному способу отъёма денег у граждан:

− Так… так… во! Сверхпохудение! Не желаете сверхпохудеть?

− Погребальные услуги за счёт заведения?

− За свой.

− Тогда не желаю, − Жульдя-Бандя обозначил это рукой, другою отхлебнув из горлышка пива.

− Жулик, я не врублюсь, − какого хрена мы сюда притарахтели? − Фунтик, сменив тему, на время отложил журнал.

Дружок разверз пасть чемоданчика-дипломата из крокодиловой кожи. Принялся шарить за перегородкой. Отправил вопросительный взгляд на пролетарское ложе. Сознавая, что Фунтик, даже потенциально, не мог быть причастен к исчезновению записки, вытрусил содержимое на кровать. Проверил в карманах брюк. Отправил на шконку у окна на этот раз уже утвердительный взор.

− Малявы нету, − он без всякой надежды нырнул пальцами в кармашек футболки, − как сквозь землю провалилась, − принялся напряжённо вспоминать: − Скуридин Пётр… Алексеевич… А знаешь, Фунтик… − Жульдя-Бандя посмотрел на кореша, − это меня Степанида отвела…

− Степанида?! − Фунтик хихикнул, впервые услышав столь оригинальное женское имя.

− Бабка моя по отцу. Ей за девяносто, − Жульдя-Бандя молча принялся загибать пальцы, уточнив, − девяносто два. Её все боятся… как огня. Она ни в бога, ни в чёрта не верит. Даже дед Степан, бывало, шумнёт на Степаниду, так у него − или зуб…

Фунтик оборвал:

− Это твой что ли? − рассказчик утвердительно кивнул. − Дед Степан и бабка Степанида?

− Степан Иосифович − уже еси на небеси, − Жульдя-Бандя, разменяв четвёртый десяток, только сейчас с удивлением отметил, что не знает отчества родной бабки и никогда ни от кого его ранее не слышал.

− Степанида была богатая невеста: нанимали работников. А в вашей родословной были помещики?

− Почему были? Есть и сейчас, − Фунтик хихикнул. − Князь Юрий Поляков, − он обозначил себя рукой.

− Ветви генеалогического древа князей мира сего устремляются к звёздам, а пролетариев и колхозников − в навоз.

− Жулик, давай бомбанём упакованную фатеру! − оживился темпераментный, жаждущий действий южанин.

Жульдя-Бандя тяжело выдохнул, надувая щёки, как теряющая самообладание мамаша над корпящим над уравнением школяром:

− Вы, гражданин Поляков, типичный одесский жулик, но тута вам не там. Здесь вам не Одесса. Здесь вам культурный цивилизованный город − историческое наследие России. Здесь ваши бульдожьи манеры мирное население просто-напросто не поймёт, − Жульдя-Бандя вскрыл очередную бутылку «Ячменного колоса», дабы процесс просвещения не казался столь утомительным.

В нём проснулся философ:

− Сейчас это не модно. Время хамов, бандитов и хулиганов уходит в прошлое. Здесь люди желают быть ограбленными вежливо, красиво и интеллигентно: «Сударыня, извините, пожалуйста! Вы не могли бы одолжить мне содержимое вашей сумочки? А ещё − вот эти изумительные серёжки и колечко с бриллиантиком. Я подарю их маме на день рождения. Премного благодарен. Привет родителям. Всех вам благ, счастья, здоровья и т. д. и т. п.». Никакой суматохи. Никто не визжит: «Держи вора!» Всё культурненько. Никакой паники. Люди без особого сожаления расстаются со своим прошлым. Им даже немного жаль прощаться с такой порядочной высокоинтеллигентной сволочью…

Фунтик, в это время сделавший очередной глоток, прыснул, оросив «усыпальницу» пивным аэрозолем. Дружок, решив придать сказанному поэтической окраски, запел словами известного питерского барда:

− Пардон, мадам, снимите ж ваше ожерелье, ну-ну, не плачьте, я ж вас до смерти жалею! Снимите ж, будьте так добры, вас умоляю, прошу учесть, шо два раза не повторяю…

Смех снова нарушил патриархальную тишину утлого жилища старого еврея.

− Так вы, гражданин Поляков, предлагаете бомбануть хату? − Жульдя-Бандя с прокурорской строгостью взглянул на собеседника. − Упакованные хаты сегодня как минимум снабжены сигнализейшн и видеокамерами. И этот крохотный огрызок человеческого гения мгновенно зафиксирует вашу глупую рожу на плёнку, которая будет служить основным аргументом для изоляции вас от деградирующего общества. Общество..− он предупредительно возвысил указующий перст, − не любит дураков…

− Дюже умных, кстати, оно тоже не любит, − вполне логично заметил Фунтик, разумея, естественно, дружка. Он вперил взгляд в глобус на тумбочке, у изголовья, изучающе, стал вращать его то в одну, то в другую сторону, будто подыскивая место для эмиграции…

− Вы не читали «Гарики на каждый день»? − Жульдя-Бандя отправил на модернизированный топчан вопросительный взгляд, зная наверняка, что тот не читал: − «Не в силах жить я коллективно, по воле яростного рока: мне с идиотами противно, а среди умных − одиноко». Вполне с вами согласен, дитя моё, но смею заметить, что умных оно вынуждено терпеть, поскольку умные нынче относятся к исчезающему подвиду. К сожалению, сударь, вам никогда не удастся переступить эту тонкую грань.

− Это ж почему же? − совершенно искренне поинтересовался обладатель пролетарского ложа.

− Если ты не поумнел до сорока, то вероятность того, что ты вообще когда-нибудь поумнеешь − катастрофически мала, − Жульдя-Бандя натрудил лицо умом, что предвещало очередную тираду. − Фунтик, вероятно, вы не читали роман «Двенадцать табуреток» великого советского еврея Ильи Арнольдовича Файнзильберга и простого советского парня Евгения Катаева?.Не читали.

− По кину смотрели, − педерастическим голоском пропел тот, отправив на княжеское ложе жалящий ядовитый взгляд.

− Вам это нэпонятно и нэинтэрэсно. Потому что там − ни одиного слова по фене, − кореш укоризненно покачал головой и, приготовившись цитировать, направил победоносный взор в сторону рабоче-крестьянской «усыпальницы»: − «Клавдия Ивановна была глупа, и её преклонный возраст не позволял надеяться на то, что она когда-нибудь поумнеет…»

Фунтик, уже научившийся сносить поддёвки своего темпераментного дружка, равнодушно отхлебнул из горлышка пива….