Пусть эта музыка стихнет

Посвящается моим друзьям и приятелям с форумов prikl.ru (prikl.org) и uteha.ru (dragonlance.ru). Вместе мы отлично проводили время.

От автора

Начитанность, насмотренность, наслушанность – керосин фантазии. Без неё не оторваться от реальности, не отправиться в другие миры, не рассказать о невероятном так, чтобы поверили.

Я сочиняю, сколько себя помню. Чаще или реже, но – постоянно, даже если нет возможности сразу записать мысли. Идеи появляются сами, хотя из сонма только часть обретают душу, перерождаются произведениями и обустраивают угол в доме моего воображения.

Такие произведения я называю «правдивыми историями о фантастическом». Они о нас, где и когда не происходили бы их события, хоть в далёком будущем, хоть в далёкой вселенной.

Любая жанровая книга – проводник в неизведанное, и фантастика уже много лет привлекает меня больше всего. В мире тысячи, миллионы разных мест: прекрасных, жутких, печальных, но только она способна завести в такие, каких не найти на наиподробнейшей карте. Произведения этого сборника – дороги в неизведанное.

Отправляемся путешествовать?

Пусть эта музыка стихнет

Эля Азова родилась глухонемой: по какой-то причине её нервная система отторгла кохлеарный имплантат¹ – акусту.

Юстас надеялся: однажды учёные придумают, как помочь его дочери. Однако время шло, и ничего не менялось. Уже три года девочка жила в дальнем крыле городской больницы, где лечили таких же, как она. В мире абсолютного молчания, в глубокой и незыблемой тишине.

Сам Юстас с рождения был окружён музыкой. Где бы он ни находился, в городе или на природе, акуста транслировала в его разум звуковой фон. Запускала бодрые ритмы во время бега; включала лёгкие композиции на досуге; подбирала музыку, чтобы окружающие лучше понимали его настроение, и схожим образом помогала ощущать эмоции других. Акусты давно заменили людям и обычную речь, позволив общаться мысленно.

Поэтому тишина всегда была для Юстаса Азова синонимом одиночества.

Стоя в больничном коридоре и смотря на дочь, он думал: «Эля одинока».

– Я скоро вернусь, – беззвучно сказал Азов, хотя знал, что девочка всё равно не услышит.

Эля достала из кармана платья бумажный самолётик и протянула отцу. Юстас осторожно снял игрушку с детской ладони.

– Я думаю, – прозвучала мысль врача, – Эля хочет, чтобы вы запустили его в небо.

Юстас кивнул. Он крепко обнял дочь, поцеловал её в щёку и, выпрямившись, помахал рукой. Эля повторила его жест.

Это была их традиция.

Доктор взял девочку за руку, попрощался с Юстасом, и они ушли.

Азов тоскливо посмотрел им вслед. Иногда ему казалось: Эля уже понимает, почему папе нельзя опаздывать на работу. Государственная служба обеспечивала Юстасу медицинскую страховку, которая покрывала не только его лечение при необходимости, но и пребывание дочери в клинике.

Акуста включила «Маленькие крылья»² Джимми Хендрикса³, песню, похожую на серые облака с редкими солнечными разрывами и напоминавшую об исчезнувшем счастье.

Мать Эли умерла во время родов, и Азов мирился с больницей лишь потому, что сам не мог ухаживать за дочерью. Здесь о ней заботились; он навещал её каждый день, а на выходные даже забирал домой.

Так они бывали вместе хотя бы время от времени.

***

Юстас приехал на электростанцию к началу смены.

Его отдел следил, чтобы энергия, поступавшая со звуковых концентраторов, равномерно распределялась по городу. Каждый диспетчер знал, откуда в действительности у них берётся электричество, но все молчали, соблюдая подписку о неразглашении. Возможно, ещё и из-за этого знания Азов верил: изобретатели акуст всесильны и однажды найдут способ вылечить Элю.

Он сделал пару дыхательных упражнений, чтобы отрешиться от мыслей о дочери, и имплантат, помогая ему настроиться на работу, включил бодрую и энергичную композицию раннего Карлоса Сантаны⁴.

Однако едва Юстас склонился над дисплеями, в диспетчерскую заглянул Яков, коллега, дежуривший по утрам.

– Привет! Слушай, нам тут от прабабки наследство досталось… Тебе старьё не нужно? Надо выкидывать, а так – вдруг пригодится? Айда на обеде глянем?

Азов посмотрел через плечо. Он не любил Якова, потому что тот постоянно трындел о своей благополучной семье, и не хотел с ним никуда идти. Но коллега, как обычно, не заметил его настроения и, видимо считая, будто Юстас всегда и заранее на всё согласен, весело добавил:

– Твои парни уже «за»!

– …ладно, – вздохнул Азов.

– Да не делай ты такую рожу! Скажу жене, чтобы готовила обед на всех!

Яков не оставил ему шансов отказаться. И, шагая с коллегами в сторону образцово ухоженного таунхауса, Юстас придумал себе причину для визита. В закромах покойной прабабки могла обнаружиться какая-нибудь приятная безделица для Эли.

Однако на самом деле там не нашлось ничего интересного, кроме пары уродливых фаянсовых статуэток, одноглазого медведя с пуговицей на животе и бумажной книги.

Не скрывая удивления, Азов взял её в руки. Сегодня в мире читали только чертежи. Остальную литературу давно перевели в удобный для доступа с акуст аудиоформат.

Ощущая, как непривычно визуально складывать буквы в значимые слова, Юстас беззвучно произнёс: «Ухов С. П. «Речевые патологии»⁵.

Хмыкнув, он погладил большим пальцем шероховатый переплёт.

– Откуда это у тебя?

– А? – оглянулся Яков. – У моей ненаглядной – целая династия врачей! Да, милая?

Она что-то ответила ему с кухни, но Юстас прослушал.

– Я возьму?

– Бери, конечно, – коллега без интереса отмахнулся. – Разобрались, парни?.. Айда обедать!

Следующие полчаса были для Азова как долгая командировка в ад. Коллеги нахваливали борщ, хозяйка – свои фиалки, а Яков, ни на минуту не затыкаясь, рассказывал, какие распрекрасные у него близнецы.

Изобразив на лице подобие интереса, Юстас попросил акусту приглушить канал беседы, поставить фоном старого доброго Нопфлера⁶ и вышел в сеть. Он хотел найти сведения об авторе книги, но с удивлением ничего не обнаружил и вернулся к разговору за столом.

Когда все отправились разгулять обед в парке, Юстас оделся первым.

Коллеги шли, обсуждая спортивные новости, а он, не вникая в их разговор, листал книгу. За последние три года Азов прослушал немало статей о болезни дочери, но отказывался сдаваться и верил, что не всё ещё потеряно.

Снова прочитав название и решив тщательно ознакомиться с текстом на досуге, Юстас убрал книгу в сумку и заметил на её дне что-то белое.

– Погодите минуту, – он достал бумажный самолётик.

– Дочь? – сочувственно спросил Яков.

Сказал бы Юстас, куда тому засунуть свою фальшивую жалость, но им ещё было вместе работать. Акуста попыталась втиснуть в его мысли мерзкое умиротворяющее позвякивание. Он попросил её заткнуться, улыбнулся коллеге и осмотрелся в поисках удобного места.

Взгляд Юстаса сразу упал на заросший мхом большой камень. Внизу текла река, а вокруг тянулись вверх чёрные сосны и зелёная осока. Подстроившись под пейзаж, имплантат включил звуки природы: шепотки ветра в игольчатых кронах, журчание воды и задорный стрёкот кузнечиков.

Юстас подошёл к валуну, запрыгнул на него, глубоко вдохнул пропитанный хвоей воздух, размахнулся и изо всех сил швырнул самолётик к облакам.

Бумажная игрушка, подхваченная ветром, унеслась в небо. А ботинки Азова скрипнули по влажному мху, и он грохнулся на спину, ударившись затылком.

Акуста жалобно пискнула.

Юстас не сразу понял, что произошло. Он помотал головой, отгоняя вспыхнувшие перед глазами яркие пятна, и порванный шнур имплантата хлестнул по шее. К нему подбежали коллеги, начали размахивать руками, что-то объясняя, но Азов ничего не услышал. Он нахмурился, пытаясь различить хоть звук, и… вдруг осознал: вокруг – тихо.

Очень, очень тихо.

Лишь непривычно, без электронного эха, бурлила на шиверах река, скрипели деревья и шуршала одежда безмолвно жестикулировавших коллег. Вдалеке надрывалась кукушка.

Азов коснулся уха и посмотрел на оставшуюся на пальцах кровь.

Яков испуганно округлил глаза. Он знаками попросил Юстаса подождать и убежал за машиной.

***

Яков привёз Азова в больницу. Медсестра отвела пациента в блок, соседний с тем, где лечили Элю. Она объяснила жестами, что доктор скоро подойдёт, и Юстас дважды кивнул ей, показав – всё понял. Потом сел на стул и прижал к уху обезболивающий компресс.

Виски ломило, в голове звенело. Азов закрыл глаза, ощущая себя новорождённым младенцем, не способным ни фильтровать шум, ни менять музыку, ни говорить с людьми.

Глухонемым.

Только мир, в котором он себя обнаружил, оказался заполнен вовсе не молчанием и глубокой тишиной, а невероятно интересными микрозвуками. Представления Юстаса перевернулись вверх тормашками. Он теперь не знал, что и думать об акустах. Мысли бурлили в голове, но Азов никак не мог составить из них цельную картину без привычного и всегда настраивавшего его, точно скрипку, имплантата.

– Та! – воскликнул детский голос. – Ты!

Чуждый звук заставил Азова открыть глаза.

– Ты! – повторил ребёнок, и, повернув голову, Юстас увидел Элю.

Она потопала к отцу, рыча, фырча, хихикая, и тот, не в силах поверить в происходящее, приоткрыл рот и уронил компресс.

Эля засмеялась, протягивая к нему ручонки, и Азов, потрясённо смотря на дочь, сполз со стула и опустился на колени. Впервые за всю её короткую жизнь Юстас услышал, как Эля «говорит»: лопочет невнятную абракадабру, стучит ножками, хлопает в ладоши.

Крепко прижав девочку к себе, он уткнулся лицом в светлые волосы.

«Эля, милая…» – подумал Азов и попробовал назвать её имя вслух.

Однако язык онемел, нёбо свело, и напряжённое горло хрипло выдавило лишь «э», «л» и «а».

У Юстаса сжалось сердце. Дочь смущённо фыркнула, смяла пальчиками юбку и затеребила подол, поглядывая на отца. Он приложил пальцы к своим губам, потом коснулся её губ и заплакал.

Позади раздались шаги. Подошли доктор и медсестра. Они остановились, недоумённо смотря на пантомиму отца и дочери. Заметив их, Юстас понял, что просто обязан всё объяснить.

Он встал, несколько раз ударил себя в грудь, показал на дочь и, широко раскрывая рот, просипел:

– Э! Л! А!

Врач удивлённо приподнял брови и, ничего не поняв, указал пациенту на процедурный кабинет. Юстас отрицательно помотал головой и яростно закивал в сторону дочери.

Эля замерла, ощутив, что происходило нечто важное, а доктор утомлённо посмотрел на медсестру. Та достала из кармана электрошприц и решительно взяла Азова за руку.

Серебристый щуп коснулся его запястья. По телу Юстаса скользнул почти неощутимый импульс, и мир поплыл перед глазами. Он зажмурился; не желая сдаваться, схватил медсестру за плечи. Доктор наверняка решил, будто у пациента срыв из-за удара головой и отключения акусты. Азов непременно хотел рассказать, как же тот ошибался.

Никакой истерики. Обыкновенные слёзы радости.

Юстас просто был рад услышать Элю.

Просто… был рад… услышать… свою дочь.

***

– Спайка… Соединение восстановлено… Акуста включена… Показатели стабильны… Источник в сети… Субъект обнаружен на общей энергетической карте…

На холодном синем фоне век мелькали тёмные пятна, и пациент улавливал то позвякивание инструментов, то писк аппаратуры, то шорохи медицинских халатов и гулкие шаги.

Потом его обволокла плотная, как вата, тишина, и приятный женский голос произнёс:

– Юстас Богданович, добро пожаловать. Начинаю настройку системы. Запуск звукового теста. Раз, раз-раз…

***

 
Мы были в ожидании лета…
Я до сих пор живу тем днём.
Хочу лететь туда, и в нём
Я до сих пор в ожидании лета… ⁷
 

Юстас проснулся под Криса Риа⁸ и заслонился рукой от лившегося в окно палаты солнца. Он лежал на удобной койке, рядом вертелась Эля, а медсестра убирала пустую капельницу.

Заметив, что пациент очнулся, сиделка улыбнулась, и акуста благожелательной трелью передала Азову её настроение.

– Добрый день, – привычно, мысленно, произнёс Юстас.

– Добрый день, как вы себя чувствуете?

– Хорошо. Когда меня выпишут?

– Завтра, – ответила медсестра. – Мы оформили больничный лист, чтобы вы отдохнули несколько дней.

Её слова вызвали у Юстаса вспышку памяти.

Он до мельчайших деталей вспомнил вчерашний день и растерянно посмотрел на Элю. Дочь открыла рот, но Азов вновь её не слышал.

Мысль, что прекрасные и мелодичные акусты, которые объединили всех на земном шаре, стали между ним и дочерью звуконепроницаемой стеной, настигла Юстаса, точно пуля, – неожиданно и пробив насквозь.

Он взял Элю за руку, посмотрел в глаза и беззвучно пообещал, что обязательно ещё не раз с ней поговорит. Та словно услышала, завертелась и заулыбалась, а когда врач пришёл её забрать, поцеловала отца на прощание. Доктор справился о самочувствии пациента и увёл Элю с собой.

Юстас подождал, пока за ними закроется дверь, и нырнул в сеть в поисках статей о звуковой речи.

Как обычно, он сразу нашёл десятки упоминаний о болезни дочери и несовместимости акуст с некоторыми типами нервных систем. Азов не единожды прослушивал эти материалы и быстро проматывал, пытаясь обнаружить хотя бы упоминание об устройстве речевого аппарата.

Ничего. Пусто.

Словно любые сведения о том, как говорить вслух, тщательно вычистили.

Мысль, которую Юстас старательно отталкивал от себя с первого дня работы на электростанции, сверлом ввинтилась в разум.

Он знал, что звуковые концентраторы собирали энергию человеческих эмоций, и понимал, насколько важно оставаться частью системы, – частью придуманного гениальными учёными вечного двигателя.

Именно поэтому людей на протяжении поколений приучали к акустам. Показывали, как удобна безмолвная речь и как легко повысить собственную эффективность с помощью музыкальных стимулов. Заставляли забыть, что раньше общение было другим. Отучили говорить, направили в будущее по пути, гарантировавшему неистощимый источник энергии на контролируемых имплантатами чувствах.

Всё ради них. Всё ради ресурсов.

Осознание, что у него отобрали возможность просто поговорить с дочерью, застряло в горле Юстаса горьким комком. Он отключился от сети, уставился в потолок и, бессильно сжав кулаки, пожелал, чтобы эта чёртова музыка стихла.

На миг акуста замерла, а потом продолжила наигрывать «В поисках лета».

Под эту песню обожала просыпаться его жена. Она не простила бы ему несчастье Эли.

***

Прошло три месяца.

Всё было почти так же, как прежде.

По будням Юстас навещал Элю, ехал на работу, возвращался домой. По выходным – забирал дочь к себе и отвозил куда-нибудь погулять. Однако Азов больше не искал способов её вылечить, поняв, что из них двоих глухонемой – только он. Акуста вернулась в его жизнь после операции, вновь поднявшись Великой звуковой стеной между ним и Элей.

Постепенно план, как разрушить эту стену, обрёл в голове Азова чёткость.

Когда-то ему доводилось прослушивать статьи о людях, которые порвали с акустическим обществом и жили вдали от городов. Бунтари, беглецы… «Преступники», – добавляли некоторые. Отщепенцев осуждали, над ними смеялись, их пытались насильно включить в систему, и лишь благодаря небольшим группам правозащитников они продолжали сохранять свою независимость как «традиционные поселения».

Раньше Юстас не понимал этих дикарей. Теперь же он видел в них единственную надежду обрести мир, где его дочь сможет говорить.

Целый месяц Азов готовился к побегу, а по вечерам учился говорить, с трудом вникая в непривычные, напечатанные, слова «Речевых патологий». Он не слышал, как звучит его голос со стороны, но болезненные ощущения в гортани приносили ему удовлетворение и всё сильнее укрепляли уверенность в принятом решении.

Никто и ни в чём не заподозрил Юстаса. Его всегда считали благонадёжным сотрудником из-за страховки, в которой нуждалась Эля. Поэтому он легко написал нужные программы и в одну из своих смен незаметно загрузил их в систему электростанции.

В день икс Юстас попросил Якова заменить его и взял отгул.

Прощаясь, Азов с сожалением подумал, что не сможет извиниться перед коллегой за свою диверсию. Юстас давно ему завидовал: благополучному мужу, счастливому отцу и просто человеку, у которого было всё, чего сам Азов лишился после смерти жены.

Стоя на пороге отдела мониторинга и распределения энергии, он какое-то время задумчиво рассматривал Якова.

Тот обернулся, приподняв брови:

– Ты что-то забыл?

– Нет. Вроде нет…

Азов вышел, расписался на КПП⁹, сел в машину, завёл двигатель, посмотрел на детскую фотографию в уголке лобового стекла и поехал в больницу.

Он заберёт радужный мир Якова ненадолго, – всего на сутки, а может, и меньше – но этого хватит, чтобы сделать Элю счастливой. В глубине души Юстас понимал, что ничего не должен коллеге, как тот не был обязан молчать о своих умницах-близнецах в его компании.

Припарковавшись у больницы, Азов вошёл в стерильно белый холл.

– Добрый день. У меня сегодня выходной, и я хотел бы забрать Элю погулять, – сообщил Юстас администратору в приёмной. – Оформите, пожалуйста, заявку. Я подпишу.

Она подняла на него глаза и несколько секунд молчала, прежде чем кивнуть:

– Да, конечно.

Азов прислонился к стене, нетерпеливо постукивая носком ботинка по полу. Имплантат заиграл «Нож с шестью лезвиями»¹⁰ из «Отчаянного»¹¹.

Зажмурившись, Юстас прервал нервирующую мелодию на середине и в тишине с трудом дождался, когда приведут девочку.

Увидев отца, Эля побежала вперёд, и он с облегчением подхватил её на руки. С души Азова словно свалились горы: ему уже начало казаться, что план полетел под откос.

– Когда вы вернётесь? – спросила медсестра.

– К шести, – легко соврал Юстас и понёс Элю в машину.

Заведя мотор, он бросил взгляд на часы. Следовало торопиться. До отключения звуковых концентраторов оставалось полчаса.

«Ещё чуть-чуть, милая», – пообещал Юстас, смотря на дочь в зеркало заднего вида. Она крутилась в автокресле и улыбалась, пытаясь дотянуться ручонками до потолка.

Мимо промелькнули дома, энерговышки и перечёркнутый указатель на выезде из города. Здесь дорога сразу ныряла в лес и асфальтовой рекой струилась под тёмными соснами.

Азов увеличил скорость, снова покосился на часы и на миг зажмурился.

В следующее мгновение мир обрушился на него водопадом звуков. Юстас услышал рёв мотора и лопотание дочери за спиной.

– Э-л-а, – тихо произнёс он и одной рукой сорвал с головы передатчик акусты. – Э-л-й-а. Эля.

Эля наклонилась к отцу, хотя ещё не знала, как должно звучать её имя, и Азов почувствовал, что готов вновь заплакать. Это было первое слово, которое он выучил по старой книге.

Имя дочери.

Юстасу на ум пришли «Маленькие крылья» Джимми Хендрикса, похожие на серые облака с редкими разрывами.

Он пригнулся, смотря на небо, и дождевые тучи начали расходиться, проливая на дорогу золото солнечного света.

Лазурные небеса, изумрудная земля

Я разрядил карабин в третью за этот день гигантскую сороконожку и без сил опустил оружие. Насекомое рухнуло на песок и тут же исчезло, словно его никогда не существовало.

– Хватило бы и одной пули, – прозвучал слева от меня высокий девичий голос.

– Да заткнись ты, – устало ответил я.

– Уже молчу.

Я замахнулся на морок прикладом. Оружие прошло сквозь зеленоглазую девчонку с русой косой, никак не навредив. Она вздохнула, убрала руки в карманы легкомысленного платья, развернулась и пошла прочь, шагов через десять растаяв в раскалённом мареве.

– Давай, чудик, блуждай тут кругами… – донеслись издалека её слова.

– Малолетка ушибленная, – огрызнулся я и уныло уставился на свой УАЗ из-под полей шляпы. Бензин кончился; теперь машина была бесполезна.

На душе стало мерзко.

Скажи кому – не поверят. Чтобы я – и застрял на Безлюдной дороге? Всегда ездил по таким местам, как по родному городу.

Что изменилось? Хотел бы и сам знать…

Я достал из багажника пустую канистру и посмотрел её на просвет в надежде обнаружить внутри хотя бы пару капель.

Пусто.

Только закатное солнце просочилось сквозь грязный пластик и грубо пощекотало мой небритый подбородок.

Придётся идти пешком.

Я взял рюкзак и проверил, на месте ли посылка. Закинул внутрь флягу с водой, сухой паёк на три дня и двинулся в сторону темневшего вдалеке города. Именно в него целился указатель, возле которого я и застрял.

Не знаю, откуда у меня взялась мысль, что мне обязательно «туда». Просто это было логично: отвезти посылку на ближайшую почту.

Наверное. Я сомневался, что поступаю правильно.

Если совсем честно, то единственное, в чём я не сомневался, так это в своей работе. Обычно меня за очень хорошие деньги нанимали куда-нибудь съездить или что-либо отвезти.

Посылка в моём рюкзаке была очередным заказом. Только вот я в упор не помнил, от кого она и куда её нужно доставить.

Как так? А почему я, по-вашему, забыл даже собственное имя?

Знаете, Безлюдные места вас выхолащивают. Отбирают воспоминания, чувства – превращают в бездушные пустышки. Морочат головы, обманывая и подсовывая иллюзии, пока вы или не сдыхаете от голода, или каким-то чудом не находите отсюда выход.

Лишь смельчаки, безумцы и профи вроде меня суются в такие дыры. Смельчаки возвращаются безумцами, безумцам терять уже нечего, а нас… нас Безлюдные дороги не замечали.

Обычно…

Где же я ошибся?

Я обнаружил, что цепочка моих мыслей замкнулась в кольцо, и усилием воли заставил себя вообще ни о чём не думать, сосредоточившись на хрусте песка под ботинками.

Ровно на двадцать шагов.

Затем мне стало чудовищно скучно, и я вспомнил свою яркоглазую галлюцинацию.

Может, стоило позвать её с собой?

Эту идею я тоже прогнал и шёл с редкими привалами до самого рассвета.

***

Когда медное солнце поднялось над безжизненными холмами и подкрасило алым прошитые зигзагами статического электричества тучи, я вновь разглядел впереди указатель, свой уазик и девичью фигурку.

Челюсти мигом свело от оскомины, и на плечи навалилась знакомая внеземная усталость.

Что произошло?

Ничего необычного. Я в который раз за последнее время – опять! – оказался у проклятого щита!

Я подавил желание расстрелять столб, подошёл к машине, бросил рюкзак на заднее сиденье и выжидающе уставился на девушку. Обычно она болтала, не затыкаясь, но сейчас стояла, пинала носком тяжёлого ботинка песок и молчала.

Русая зеленоглазка лет пятнадцати на вид. За такую мужики станут драться года через три, а извращенцы, наверное, уже начали. На её лёгком бирюзовом платье белели маленькие парусники.

Кораблики. Посреди раскалённого плоскогорья.

Сдохнуть можно.

Я насупился:

– Опять ты.

– Угу, – беззлобно откликнулась девушка и кивнула на мой рюкзак: – Есть попить?

Я пожал плечами, достал из бокового кармана флягу и протянул своей галлюцинации, хотя отлично понимал, что она даже не сможет взять ту в руки. Была в этом какая-то мелочная мстительность с моей стороны, но Безлюдная дорога бессовестно издевалась надо мной уже третий день, и мне хотелось отплатить ей тем же.

Зеленоглазка твёрдо сомкнула пальцы на горлышке фляги, сделала два глотка и вернула. Я застыл с приоткрытым ртом.

Вот и отомстил.

– Послушай, чудик, – девушка не заметила моего удивления, – я кое-что вспомнила. Мы встречаемся из-за колебаний. Люди в Безлюдных местах, прости за каламбур, создают особые возмущения. Если похожи характеры, или общее прошлое – точно не помню, – то источники начинают притягиваться друг к другу за счёт «совпадающих энергетических импульсов»…

– Ну, вроде бы так и должна работать зона Вихря, – я прислонился к машине рядом с зеленоглазкой и смолк.

Вихрь.

Короткое слово из пяти букв вызвало в памяти живой и яркий отклик. Я вцепился в воспоминание и начал разбирать его по косточкам, докапываясь до сути и быстро наполняя смыслом, пока оно не ускользнуло.

Вихри искажали пространство, создавая вокруг себя Безлюдные места. Хватали любые оказавшиеся рядом образы, приделывали одному голову второго, а третьему – ноги первого и перемешивали в случайном порядке, выстраивая такие чудовищные комбинации, что мутировавшие сороконожки могли показаться милыми пустячками к Новому году.

Я загнул?

Тогда проще. Вихри изменяли реальность и создавали её из того, что вытягивали из своих жертв.

– Ви-и-их-х-хрь, – пропела девушка, будто пробуя слово на вкус. – Ты не знаешь, как выбраться отсюда?

– Как бы тебе сказать… Вихри закручивают мир вокруг себя. Я всегда держался краёв воронки и ездил на пределе, чтобы меня, не дай Бог, не засосало.

– Ясно… – грустно ответила зеленоглазка.

Я покосился на неё и впервые подумал, что она может быть настоящей и живой, – такой же застрявшей здесь неудачницей, как дядька на уазике. Наверняка отбилась от своих и потерялась.

Интересно, какой идиот додумался притащить на Безлюдную дорогу ребёнка?

– Впрочем, есть у меня одна идейка. Попробуем после заката, – я подмигнул ей. – Есть хочешь?

– Голодная как волк, – девушка робко улыбнулась.

Мне стало стыдно. Я ведь ещё вчера гонял её прикладом.

***

До вечера мы проторчали в тени машины – никто из нас не захотел лезть в салон-душегубку. Зеленоглазка дремала на моей куртке, а я спал прямо на земле, вымотанный ночным переходом. В семь мы перекусили и, едва солнце село, пошли не к городу, а от него.

Вот и вся моя гениальная идея. Я вспомнил историю одного парня, который использовал притяжение Вихря, дошёл до самой воронки, а потом, чтобы выбраться из Безлюдного места, двинулся против направления её вращения. И, вы не поверите, у него получилось!

Нет, этим везунчиком был не я. Зато я не ошибся, решив положиться на его опыт. Если вчера меня словно тянуло обратно к указателю, то сейчас нас, напротив, непреодолимо влекло вперёд. Мы шли, точно подгоняемые попутным ветром, и первый привал сделали очень нескоро.

Моя спутница села на песок. Её ноздри раздувались, дыхание было тяжёлым, чёлка прилипла к вспотевшему лбу. Она устала, но не жаловалась, и я, доставая пайки, невольно проникся к ней уважением.

– Чудик, а что это за коробка у тебя в рюкзаке? – зеленоглазка взяла у меня флягу, смочила губы водой и ткнула пальцем в свёрток.

– Сказали доставить…

– В город? – девушка мотнула головой в сторону фиолетовой громады.

– Возможно, – я не стал делать вид, будто помню, куда мне надо. – А тебя сюда как занесло?

– Я не знаю, – ответила она и нахохлилась, принявшись теребить кончик косы.

Коса у неё была роскошная. Красивого песочно-русого цвета, блестящая и тугая, как канат.

Я понял, что расстроил девчушку, и вздохнул:

– Прости.

Зеленоглазка надула губки. Я всмотрелся в её профиль и с удивлением понял две вещи. Во-первых, ей не пятнадцать, а двадцать с приличным хвостом. А, во-вторых, мы уже встречались где-то годиков восемнадцать назад. Бард, певичка, актриска. Она выступала в баре на окраине того, что когда-то было Петербургом; потом укатила по своим делам дальше на восток.

– Малявка, ты, случайно, никогда не пела?

Девушка уставилась на меня, и я увидел в глубине её глаз то самое: воспоминание. Миловидное личико на секунду приобрело задумчивое выражение, затем озарилось улыбкой. Зеленоглазка и вправду что-то вспомнила, но я совсем этому не обрадовался.

Знаете почему?

Восемнадцать лет назад. Мы встречались чёртовых восемнадцать лет назад. Скорее всего, она торчала здесь столько же, а, значит, давно умерла.

Всё-таки я разговаривал с мороком, и наверняка сам дорисовал все нужные мне реалистичные детали. Вихрь же лишь любезно оживил мои грёзы.

Я замотал головой, отказываясь верить доводам разума.

– Эй, чудик, ты чего? – растерялась девушка.

– Н-нет, н-ничего… – я быстро придумал, что ей ответить, и махнул рукой на видневшийся слева уазик. – Он от нас то с одной стороны, то с другой, хотя мы не сходили с дороги.

– Мы движемся по кругу и приближаемся к центру. Так и должно быть, правда?

– А… ага.

– Послушай, – она подалась вперёд, и её глаза задорно блеснули, – я вспомнила, что меня называли «Птенчик». Здорово, м?

– Птенчик? – переспросил я, отстраняясь от плохих мыслей. – Тебе идёт. Ну, голосок у тебя такой прикольный. Воркующий.

Девушка весело засмеялась.

Мне же удалось выдавить из себя только кислую улыбку.

Птенчик. Да, это имя и мелькало на тех афишах. Похоже, девчушка навсегда застряла на Безлюдной дороге сразу после отъезда из Петербурга.

Обидно до слёз.

Странно, но я подумал, что без её компании мне было бы хуже. Ведь именно она натолкнула меня на мысль о Вихре.

Я эгоист? Даже не буду спорить.

Но я не мог просто сказать ей: «Знаешь, миляга, но, кажется, ты умерла».

Поэтому молча разломил плитку сухого пайка и протянул Птенчику половину.

***

Мы нашли Вихрь перед утренними сумерками. Реальность дороги закрутилась в тугую спираль и упёрлась в него вместе с нами. Казалось, мы почти не отошли от того пятачка, где были: и указатель, и уазик, и город остались на прежних местах – но всё вокруг неуловимо изменилось, и глубокий котлован впереди возник будто из ниоткуда.

Птенчик, которая развлекала меня незамысловатыми песенками с тех пор, как вспомнила капельку своего прошлого, прекратила насвистывать и выдохнула:

– Ого!..

Я, помедлив, кивнул.

Мы стояли на краю багровой впадины со спёкшимися в стеклянные бритвы блестящими краями. О чём-то таком мне и рассказывали. Внизу чернели руины раскуроченного взрывом здания. Окна щерились осколками, оплавленные арматуры напоминали скелет мутировавшего урода, и из внутренностей, из недр этого монстра, поднимался Вихрь.

Его хвост терялся на дне котлована, а раструб упирался в небеса, выплёвывая беспросветные тучи. Смерч вращался с завораживающей ленью господина Безлюдного места, перемешивая в своей туше алые звёзды песчинок, голубые снежинки электрических разрядов и высосанные из жертв воспоминания.

Каким-то шестым чувством я осознал скрывающуюся в Вихре опасность, и он, словно прочитав мои мысли, мягко и вкрадчиво потянул меня к себе.

Я попятился, Птенчик крепко сжала мою руку и крикнула, перекрывая вой ветра:

– Ну что, попробуем твой план?!

– Давай!

Я указал подбородком, куда нам идти, и прищурился, разглядывая мою зеленоглазку. Интересно, что с ней станет, когда мы выйдем? Она вернётся блуждать по Безлюдной дороге или просто растворится в Вихре и исчезнет?

Жаль, что я не мог ничего для неё сделать. Лишь похоронить заваля… нет, покоившиеся где-то в округе кости.

«Завалявшиеся», – так я сказал бы о ком угодно, только не о ней.

Мы направились против движения Вихря, согнувшись и прикрываясь от летевшего в лица песка. Я одной рукой придерживал шляпу, которую ветер так и норовил сорвать с головы и утащить в воронку, а другой – Птенчика. Она шла, прижимаясь ко мне, и яростные воздушные плети задирали ей юбку, обнажая грязные коленки.

«Ничего, прорвёмся, – зло подумал я. – Вернусь, доставлю посылку, и…»

Закончить я не успел.

Вихрь взревел, изогнул своё громоздкое песчано-электрическое тело и крутанулся в котловане, заставив стеклянные склоны пойти трещинами. Птенчик вздрогнула, прильнув ко мне ещё сильнее, а я почувствовал, как земля под нашими ногами закачалась и захрустела.