Цветение

Она повернулась к профессору, но поймав его взволнованный взгляд, быстро опустила глаза.

Голос профессора звучал мягко, но Суви слышала, как он напряжен:

– Ты расскажешь мне, что произошло? Если ты не хочешь, можешь не…

Но Суви рассказала и с каждым словом слезы покидали ее. Профессор Дюбуа слушал ученицу с таким серьезным видом, который Суви никогда не могла представить на тронутом солнцем лице. А потом он сказал:

– Что ж, ты имеешь право на него злиться, – мягко заключил профессор Дюбуа, – но ведь это могло произойти, если бы ты и знала о плане директора насчет твоих способностей. – Гаспар говорил спокойно, но внутри его трясло.

– Значит, виновата только я?

– Ты не знала, что цветок существует. Даже в образе мифа. Суви, ты не знала. – Настойчиво добавил профессор.

– Профессор Хьюз…

– Профессор Хьюз виновата лишь в том, что родила Адама, и в том, что думала лишь о себе. Профессор Ланская виновата лишь в том, что чудесные растения остались незамеченными. Адам был виноват лишь в том, что хотел жить…

Суви посмотрела на лес, над которым, вырисовывая круги, танцевали вороны. Выходя из леса, ученики направились в их сторону. До Суви далеким, нелепым отзвуком доносился их смех.

– Кого же мне тогда винить?

Гаспар Дюбуа пожал плечами. Взгляд его все еще был серьезным, хотя на губах заиграла улыбка.

– Будет легче, если кто-то виновен, верно? Ведь, если смерть случилось просто так, по нелепым обстоятельствам… это трудно понять.

– Трудно.

Суви хотела уйти, но вместо этого спросила:

– Почему Адам не такой оборотень, как вы, профессор?

– Если бы, – голос профессора Дюбуа оказался хрупким. Суви поняла, что он плакал, и от этого ей стало немного тепло на душе.

Суви посмотрела на профессора, в его глаза, похожие на молочный шоколад, на заточенную в них тоску и боль.

– Мне будет не хватать вас, профессор.

– Взаимно.

Гаспар тепло улыбнулся ей.

Суви села на ступеньки, провожая взглядом улетающих птиц. Лес стал привычно спокойным. Суви знала, что в комнате ее ждут друзья, что они обнимут ее и скажут хорошие, но такие нелепые слова. В комнате ее ждали не только они, но и Адар.

Но Суви ощущала себя лишь загнанным зверем – она металась в приделах своей души, билась о стенки себя же, пытаясь или пробиться, или найти покой. Сделать хоть что-то.

Суви в отчаянии начала рассматривать камни. Она метала по ним взгляд, как тот самый зверек. Она хотела быть с друзьями и никогда к ним не подниматься. Она думала о теле Адама. Она думала, что завтра его не станет даже так. Смерть пришла за ним. И он встретил ее, победив магию внутри себя.

Суви жадно глотнула воздух, стараясь не заплакать.

Она почувствовала, как рядом сел большой и лохматый медведь. Суви вдруг рассмеялась. Ее смех звенел полупустым и усталым, но таким искренним переливом. На время даже дышать стало легче. Суви погладила медведя по голове, и тот издал забавный звук, который Суви восприняла как ответный смех.

Винцент Вальден собрал профессоров в учительской. Такой глухой тишины, как в этот час, в учительской еще не было. Каждый думал о своем. Каждый думал об Адаме. Каждый думал о своей жизни. Винцент молчал, сам не желая прерывать своих тяжелых дум.

Рене Моен думал о том, как хоронил своих братьев и сестер, как их юные тела засыпали землей. И теперь эта участь ждала еще одного ребенка – юного Адама. Он вздрагивал, точно кто-то бил по спине плетью.

Рене не умел переживать такие дни. Когда умерли братья и сестры, никто не принимал боль Рене. Маленький мальчик остался один, погруженный в издававшееся вокруг «вот нам плохо, мы потеряли детей, нам хуже, чем тебе». Родители непрерывно давили на него, припоминая: «Ты – наш единственный сын, наша последняя надежда, ты должен быть лучшим». И Рене старался, как мог. Никогда не получая одобрения и в родительском доме всегда ощущая нависшую тяжесть давно закопанных гробов.

Гаспар Дюбуа сидел в мягком кресле, сливаясь с ним. Он то и дело бросал пугливые взгляды на то место, где сидела Уэни. Его лицо покрылось легкой шерстью, в глазах не просыхали слезы. Медведь рвался наружу, мечтая разнести все вокруг. Ему отчаянно казалось, что, быть может, он подобрал бы те самые, нужные, слова. И тогда бы Адам остался жив. Хотя Гаспар прекрасно знал, что его слова против заражения пусты и бессмысленны, но как же ему хотелось все изменить. Спасти мальчика. Как однажды профессор Вальден спас самого маленького Гаспара.

Гаспар думал о детях, которых видел каждый день, они приходили такими юными, а уходили слегка повзрослев. И все же, каждый раз, затаив дыхание, он думал, что ждет дальше этого человека, что вырастет из него, достаточно ли он вложил знаний? Но про Адама он не сможет так подумать. Выпущенными когтями Гаспар впился в подлокотники кресла.

Джасмин Блэр заботливо накрыла руку мужа своей и мягко поцеловала в плечо. Гаспар прижался к ней, жадно вдыхая ее запах. Реальность теперь казалась куда прочнее.

Джасмин нравился Адам, нравилась его волчья суть, и она не раз сообщала ему об этом. Адам отвечал взаимностью. Джасмин была первым человеком, смотревшим на Адама не с жалостью, а с гордостью и радостью видеть его. Только на ее уроках юный оборотень чувствовал себя спокойно, и хорошо учился.

Оливия Ульвен встревоженно вдыхала запах успокаивающей настойки, крепко сжатой в ее руках. Придя в Академию на острове Туле, Оливия хотела лишь одного – сбежать от нависшей тяжелой реальности, ставшей комом в ее горле. Ей уже никогда не вернуть своего сына. Он безоговорочно мертв. Мертв и мальчик Адам.

Уэни то и дело всхлипывала, теребя промокший платок. Небольшими глотками она пила настой из медуницы и боярышника, с пылью жемчуга, который ей заботливо сделала целительница.

В школе Уэни никогда не была популярна, надеясь на чистоту крови, она не выиграла с этого ничего. Она все еще была странной, и магия ее, буйная, непостоянная, то и дела сводила с ума. Больше всего Уэни доставалось за ее любовь к оборотням, как только не обзывали ее дети… И Уэни казалось, что вот оно – она доказала, что может быть великой, она поддержала жизнь оборотня-чародея, каким бы он ни был несчастным, вот только все оборвалось.

Уэни жалела, что двадцать лет назад, приехавший в Ирландию случайный прохожий по имени Винцент спас ее жизнь.

Ванда Ланская всегда мечтала быть учителем, как и ее родители, покинувшие мир, когда той было четырнадцать. Ради них Ванда училась еще усерднее, изводя себя. Иногда она врала всем, что мечтала больше всего стрелять. Все ее цели и мечты, вся ее личность, сейчас были ей же поставлены под сомнение.

Ванда ходила по кабинету, то выглядывая в окно, то прикасаясь к ручке двери, то идя за совершенно не нужной книгой. Она все чувствовала тошнотворно-сладкий запах фиолетовых цветов и точно ощущала их горечь на губах. В ее груди возрастали ярость и злоба. Ванда сжала кулаки, впиваясь ногтями в кожу, чтобы не закричать, не сознаться в своей вине.

Парцифаль Реген остановил ее, схватив за тонкие запястья. Ванда вздрогнула, смотря в его черные глаза. Еще никогда она не видела солнечного тепла и безмерного беспокойства, которые сейчас отражались в этих глазах. Парцифаль, под удивленные взгляды коллег, потянул к себе Ванду и обнял. Неуверенно, Ванда коснулась руками его спины.

С ужасом Ванда почувствовала, что Парцифаль также дрожит. Ванда не знала, что Парцифаль винил себя, что никак не предупредил Суви, не смог убедить Винцента поговорить с детьми. Точно, если бы они знали, глупой случайности могло бы не быть. Капли крови упали на его тщательно выбеленные руки. Ванда не знала этого. Все, что она поминала, Парцифалю трудно, как и ей, пережить смерть ученика.

И все же сердце его билось медленно и спокойно. Черная магия мерно струилась по венам. Ванда слушала это биение, и ее сердце начинало биться в такт. Казалось, прикасаясь к его спине, утыкаясь лицом в плечо, она отдает Парцифалю всю свою боль, чтобы этой ночью, впервые за несколько дней, уснуть.

Сигве Селланд сидел поодаль от остальных. Он все время с досадой думал, что забыл в комнате леденцы. А они в этот раз у него с шалфеем, черемухой и облепихой. Он бы мог раздать их остальным, и тогда бы, Сигве был уверен, им бы стало чуточку легче, печальные глаза посветлели бы, а губы дрогнули в улыбке. Но вот досада, совсем замотался и забыл.

А еще он тоже думал об Адаме. Он его плохо знал, и даже не обращал внимания, оборотень там или нет. Как учился Адам, он вспомнить не мог. Сигве злила смерть Адама: это заставило всех расстроиться и ходить грустными, это изменило все в выстроенном распорядке дня.

Ну и, кончено, Сигве очень сочувствовал Уэни и не мог даже представить себя на ее месте. Попытался, но ничего не вышло.

Мюге Кираз, кончено, была лично знакома с Уэни и видела ее сына, общалась с ним. Но уроков у Адама не вела. Мальчик показался ей хорошим, но замкнутым, что, думала Мюге, было не так уж удивительно. Смерть ученика в стенах Академии, как факт, случившийся, обрушившийся на ее голову, пугал Мюге. Первый раз в жизни она столкнулась со смертью ребенка и не знала, что думать, что теперь говорить.

Винцент хотел многое сказать, но не находил слов. Он смотрел на своих профессоров: сильные светлые и темные маги, талантливые дети – практически всех из них он выучил в стенах этой школы, они испуганно и преданно, как в свои тринадцать, ловили каждый его шаг, каждое слово.

Как бы он ни был убежден Гаспара, что его взяли из-за просьбы Ванды и только из-за нее держат среди учителей, он глубоко ошибался. Винцент никогда не упустил и не отпустил бы чародея с редчайшим даром – обращаться в животное. Ванду, обладающую частой способностью, он и взял, только испугавшись, что без нее Гаспар, не желавший идти в учителя, покинет Академию. И только потом оказалось, что они оба отличные учителя.

За свою способность и глубокие знания места получили и Рене с Джасмин. Но, если Рене согласился сразу, то Джасмин отказывала директору Академии десять лет.

Сигве поражал Винцента. Он отличался от других, словно жил в другом пространстве, отеленным легкой, неуловимой материей. Он знал все о горных породах, о земле, и пусть плохо учился на остальных предметах, здесь он блистал. Когда Сигве вдруг пришел пробоваться на место, другие, казалось бы, более сильные кандидаты, отпали сразу. Что-то было в нем идеальное для коллекции.

Мюге Винцент выбрал за ее заслуги в спорте, в стрельбе и плавании, она идеально подходила. Винцент долго наблюдал за ней, подбирая замену. Мюге была удивлена такому предложению, но думала отказаться, пока не приехала на остров, посмотреть. Остров Туле влюбил ее в себя.

Только Оливия и Уэни не были приняты ни за способности и знания. Оливия работала в обычной человеческой школе учителем химии, потом стала директором, вышла замуж за обычного человека и жила спокойно. Винценту очень хотелось узнать, как бы она соединила свой опыт, и есть ли разница в преподавании в таких разных школах. Но Оливия упорно отказывалась, пока ее муж и сын не погибли в аварии. В тот день, похоронив родных, Оливия пришла к порогу кабинета Винцента.

Уэни была принята, чтобы провести эксперимент.

– Простите меня, – только и смог сказать Винцент. Его голос отлетал от стен глухим отзвуком давно забытой речи.

Профессора удивленно смотрели на директора, тревожась за него. Винцент Вальден, бледный и поникший, казалось, еле держится за воздух.

– Вам не за что извиняться, – профессор, сказала Оливия. Остальные согласно кивнули.

Винцент хотел выкрикнуть ей в лицо: «Я подвел их!». Он хотел кричать, пока связки не порвутся, но лишь спокойно ответил Оливии легкой, слишком острой улыбкой и сказал:

– Всегда есть за что.

Винцент чувствовал себя так же, как триста лет назад. Он стоял перед всеми – маленький и испуганный, одинокий и бесконечно ранимый, погрязший в липком чувстве вины.

– Простите меня. – Повторил Винцент.

Они многое хотели обсудить: дальнейшие планы, похороны, но продолжали молчать. Никто не решался больше заговорить, как будто мысль, облаченная в слова, могла разрушить всю реальность.

Глава 15. Цветы мне говорят — прощай

Все уроки были отменены. Ванда нашла Оливию Ульвен в пустом кабинете. Оливия сидела на краю парты, неровно теребя в руках носовой платок.

– Мы вас везде ищем, – обеспокоенно сказа Ванда.

Оливия Ульвен напоминала потерянного, запуганного щенка. Совершенно маленькая рядом с ней, Ванда теперь казалась намного больше.

– Ох, Ванда, не только Джасмин с Гаспаром уходят, но и профессора Реген и Вальден, ни с того, ни с сего, просто решили уйти. Сигве уходит…Мюге… – Оливия попыталась выпрямиться, но снова согнулась под тяжестью разочарований, – как же я буду? Останетесь только ты и Рене. Ох, милая, оклемаемся ли к сентябрю? Как же мне быть? Я не умею так, как профессор Вальден, искать людей и…

– Оливия, – Ванда осторожно взяла за руку свою бывшую учительницу, – мы с Рене поможем. Мюге утром решила остаться. И Блумма Бьйорк возвращается, сказала, что всегда жалела о внезапном решении уйти, так что она будет тут. А главное, дети любят вас, вы будете отличной директрисой. Иначе профессор Вальден не оставлял бы вам этот пост.

Ванда вздохнула. Она искала профессора Ульвен, чтобы сказать ей первой, что увольняется. Ей стало грустно, что старый друг, который оставался рядом каждый день, теперь уходил. Но не это вызывало желание у самой Ванды уйти. Теперь же она допустила опасный цветок, не досмотрела, что с лесом что-то не то. Она не досмотрела за тем, куда идут дети. И бедный мальчик был мертв. Без шанса быть спасенным. Мертв.

Но нужно было идти на его похороны. Нужно было быть сильной. Вина все утро мешает жить, перекрывает дыхание.

– Оливия, я…

– Нет… не говори этого, – Оливия давно за тридцать лет преподавания научилась понимать, что хотят сказать ученики в оправдание, – останься со мной.

– Пойми меня, Адам Хьюз он… он мертв.

– Он не винит тебя, я уверенна. В этом нет твоей вины, – Оливия тут же перестала плакать, и стала серьезной, – останься со мной хотя бы на первое время. Ладно?

Тело Адама Хьюза положили на мягкую подстилку изо мха. Он, лишенный всяких признаков недавней болезни, был красивый и статный. Адам напоминал юного короля, безжалостно убитого в бою. Руки его точно держали меч, хотя когти были куда острее. Его глаза были закрыты. Наглые лучи солнца иногда освящали легкие шрамы.

Уэни Хьюз держалась лишь за руку Оливии. Темная магия струилась по ее венам, как лава в вулкане, вырываясь нервными всполохами. Темная ведьма так наивно верила, что ей и ее будущему ребенку удастся совершить прорыв. Уэни точно знала, что ее ребенок станет великим открытием.

– Я виновата, я… я так хотела… я думала, выйдет так хорошо, – Уэни судорожно всхлипывала, – я не думала, как ему будет жить в этом мире. Мне казалось, не укушенный, а рожденный, он станет самым великим чародеем…

– Он бы им стал, – уверила ее профессор Ульвен, – Кончено, суть оборотня мешала, и все же. Мало кто доживает до тринадцати лет, а он и их пережил… – Оливия бросила взгляд на Адама, на Суви и стоявших рядом друзей, – о нем будут помнить. А не это ли самое главное?

– Помнить, – залилась слезами Уэни.

Рене, Винцент, Гаспар и Парцифаль подняли гроб, покрытый мхом, где лежал Адам. Без магии. Ведьмаки ощутили тяжесть всей жизни Адама.

Суви услышала, как поют в траве сверчки. Они радовались солнечному весеннему дню. Их крылышки трепетали в унисон, их пение напоминало Суви смех Адама.

Тело Адама осторожно поместили в могилу. За процессией наблюдали Амарант и другие жители леса. Печально склонив голову, Амарант скрылся от чужих глаз. Никто здесь не должен был его увидеть. С ужасом для себя Амарант заметил, что ему искренне жаль.

Суви подошла к Адаму и положила в его гроб прекрасные астры.

– Я запомню тебя таким, – прошептала Суви, – нашедшим покой.

Она запомнит его таким: волком, убегающим от себя, ведьмаком, пытающимся себя победить, человеком, стремящимся познать мир, талантливым художником, честным и любимым. Суви навечно запомнит его, свою первую любовь.

Стая черных воронов взлетела вверх. Они безмолвно неслись над деревьями древнего острова. Вороны, расправляя крылья, ловили ветер. Свободные. Навсегда, каким и мечтал стать Адам.

Вернувшись в комнату, Суви села перед окном. Она взяла в руки дневник матери и крепко зажмурила глаза.

– Мама, я не знаю, услышишь ли ты так меня, но я прошу, позаботься об Адама, присмотри за ним. – Суви печально и ласково улыбнулась. – Он понравится тебе. Прошу, будь рядом с ним. Подари там ему всю любовь, которую не смогла отдать мне.

Слезы стекли по ее щекам.

Весь день по лесу разносилась музыка флейты. Адар стоял где-то неподалеку, а казалось – везде. Музыка уносилась под землю и проходила сквозь волны. Заходила в горы к цвергам и ореадам. Музыка утраты и вечной скорби.

Через день Суви устроила выставку работ Адама. Картины Адама К. Хьюза, которые он точно знал, никогда не увидят остальные, заняли свое место в главном холле. Ученики ходили мимо картин, всматриваясь в тонкие линии и силуэты. Они всматривались в его мир. Мир красивый, дикий и необузданный, но строгий, мягкий и чуткий. Мир, который видел гибрид оборотня и чародея. Такой же мир, как видят все они. Наполненный яркими красками, резкими мазками и блеском луны. Только луна его блестела особым, фиолетовым светом.

Некоторые картины навсегда останутся висеть на стенах Академии рядом с великими художниками.

Уэни решилась прийти лишь ночью. Она не выходила из своей комнаты, не прекращая плакать.

– Это очень талантливо, – заметила Иоланда. – хорошо бы смотрелось в галерее дяди. Я могу попросить его приобрести…

– Прекрасная мысль, – только и ответила Суви. Здесь не было самых любимых Адамом работ, портретов Суви. Все их она оставила себе.

Слишком личными и нежными казались ей эти картины. Зато портреты Давида и Рамуне гордо весели на стене. Именно портрет Рамуне и пару пейзажей решила приобрести Иоланда.

– Адам был благодарен тебе, – уверила Рамуне. – Он всегда говорил о тебе по-особому.

– Рами, – осекла подругу Иоланда.

Но Суви натянуто рассмеялась.

– Спасибо вам.

Вечером Инна сварила Суви зелье от кошмаров, которые все мучали ее последние дни. Но зелье не просто дарило пустой, глубокий сон. Зелье позволило Суви хоть немного расслабиться и, когда чувство вины покинуло тело с последними нотками флейты Адара, Суви увидела сон.

Она шла по лесной тропинке таким же солнечным днем, как и сегодня. Нежный ветер обдувал лицо. На поляне, куда Суви вышла, росла дикая, сладкая малина.

Ее рука оказалась в теплой руке Адама. Суви знала, что это он. Ничего не говоря, Адам потянул ведьму за собой.

Но Суви резко остановила его, уткнулась лицом в грудь и, хотя так хотела заплакать, просто вдохнула запах краски, чернил и книг. Еще он пах полынью, астрами и дерном. Он пах весенней, пробуждающейся землей и магией.

– Дикая ягода всегда вкуснее, – заверил Адам, рассмеявшись.

Его смех мягко разнесся по поляне. Суви поняла, что она дома. Это вовсе не сон, а самая нужная реальность. Так хорошо быть здесь, в его руках, окруженной его смехом.

Адам отстранил Суви и сжал ее пальцы. Сжал так сильно, точно это она могла исчезнуть, раствориться в тумане сна.

– Мне не холодно, цветы согрели. Не бойся. – Прошептал он, и по шее Суви пробежали неприятные мурашки.

Адам сел на корточки рядом с колючим кустиком малины. Он коснулся пальцами ягод и те послушно упали в его ладонь. Адам поднес сладкие ягоды к губам и съел их. Потом он посмотрел на Суви. В его серых глазах, первый раз за столько времени, Суви увидела покой.

Суви потянулась к ягодам.

– Тебе нельзя, моя ведьма, – Адам улыбнулся, и клыки блеснули на солнце.

Суви подошла к нему, так же села на корточки. Она осторожно сорвала ягоду, та с трудом поддалась. В руке, пульсируя, точно билось маленькое сердце. Суви слегка коснулась ее губами и поднесла к губам Адама. Он наклонился, прижался лбом к ее лбу, чуть заурчал.

– Я нуждаюсь в тебе, – с дрожью прошептала Суви.

Адам бережно провел пальцами по рыжим волосам Суви, потом взял из рук ягоду и тут, оцепенев от нахлынувшего ужаса, от осознанности вселенской пустоты, Суви снова прижалась к нему. Суви так ясно чувствовала его тело, теплое, человеческое.

Суви стало все равно, придумала она его во сне, или его дух как-то смог с ней связаться. Адам был тут, в ее объятиях, здесь и сейчас. И это было ведьме до боли необходимо.

– Я в тебя верю, Суви из рода Адельхейд, – прошептал Адам и исчез, оставив Суви в пустоте на залитой солнцем поляне.

Все выходные Суви провела во владениях Анемон. Она смотрела, как выселяться цверги. Как работают и живут. Тут все было другим, чужим и древним.

Но вскоре Суви стала проводить время с ши, которые решили выйти из своих укрытий. Она смотрела на их хороводы и мечтала так же танцевать, забывая имя, жизнь, свою суть.

Их волосы становились цветом под стать огню.

– Лучше бы ты у нас оставалась, ведьма, – сказала Анемон, присаживаясь рядом, – они не откажут в танце.

– Я просила уже…

Анемон выдохнула и покачала головой.

– Не пойдет так, ведьма. В замок иди, к друзьям.

– Это мне решать. И мне танцевать с ши, если я так решила.

– Ишь, какая, удумала чего!

Ничего не добившись от ведьмы, Анемон вскоре ушла. К Суви тут же подошел Адар.

– Не слушай ее. С ши можно танцевать и по-другому. Мы не заберем тебя. – Адар протянул Суви руку. Суви не стала ему сообщать, что хочет противоположного.

Хотя Адар был выше ростом примерно на две головы, это не мешало Суви с ним удобно танцевать. Адар вспоминал, как часто танцевал на родине, как жар костра, зажженного на своей земле, касался кожи. Может, это было уже и не с ним. Где-то там, под чужой луной и чужими звездами, в дурманящей терпкости чарующего вина.

Но это было с ним. Это было-где-то там. Адар был признателен ши острова Туле, за то, что они приняли его к себе. И все же сердце его рвалось.

Адар закрыл глаза и горько улыбнулся. Его волосы стали светлыми и кудрявыми, а глаза серыми.

Запах древних поверий окутал Суви. Светлячки взметнулись к кроне, точно звезды.

Дафна пела и голос ее – трепещущий, журчащий поток реки, разлился в порывах ветра, застрял в листве. В ее голосе отражались биение волн о скалы, шум южных портовых городов, разливающееся по бокалам вино и сладкие, вкуснейшие финики, падающие на жаркий песок. И это казалось таким уместным среди холодных гор и лесов Туле.

По воле Адара ветер закружился вокруг них, капельки начинающегося дождя застыли в воздухе, и своим жаром их согревал горящий вдалеке огонь. Суви закрыла глаза, а открывая, видела себя и Адара на скалистом, усыпанном темно-зеленой травой выступе, под навесом темно-серого неба. И как странно, глупо было думать, что это только иллюзия.

Все два танца Суви не переставала смотреть на Адара, на изменившийся цвет волос. Как же ши был красив и отрешен, переполнен магией, таинством лесных троп, лучами солнца над далекими островами, пряным запахом жасмина и дуба. В снова золотых глазах разрывались древние легенды и мифы, невероятная тоска по дому за бушующем морем. Там, где бродил лишь во сне. Там, куда сородичи запретили возвращаться.

Когда они прекратили танцевать и присели у костра, Адар сказал:

– Твое сердце разбито, это нормально. Я бы огорчился, не будь на твоем сердце шармов, Суви, – ши улыбнулся, – но, прошу, больше не делай глупостей. Они бы забрали тебя, не запрети я. Да и нимфы тебя охраняют.

– Я просто… я… – голос Суви предательски наполнился дрожью, потонув в мелодии арф и флейт, в мягком напеве Дафны.

Суви положила голову на его плечо. Адар вздохнул, вздох его напоминал шелест первых весенних листьев.

– Все в порядке, правда, ши Адар. Правда.

Суви рассмеялась. И за долгие бессонные часы смех этот казался единственным живым в ней.

Вернувшись вечером в Академию, Суви решила еще раз взглянуть на картины Адама. Суви закрыла глаза и очнулась в темном подвале. Вокруг мерно горели свечи. Голова гудела так сильно, что хотелось оторвать ее. Суви узнала голос матери Адама, ее смутное, расплывающееся лицо.

– Очнулась?

Суви развернулась, посмотрев на преподавательницу. Бледная, измотанная, потерявшаяся за длинными черными волосами, она что-то растирала в ступке. Суви узнала запах пажитника, диких роз и крапивы. А потом Уэни залила все темным раствором. В нос ударил едко-горький запах.

Суви попыталась встать, но не смогла. Круг из трав удерживал ее.

– Что вы сделали? Что происходит? – Сердце Суви бешено забилось.

– Я просто хочу увидеть своего сына, вот и все… вот и все, – Уэни упала на колени перед Суви. – это зелье шаманов, с его помощью они входили в транс и общались с умершими.

– Они были медиумами! – напомнила Суви, – отпустите меня! Я ничего не расскажу…

– Не расскажешь, – Уэни надломлено улыбнулась, – никому не расскажешь, – Адам любил тебя, когда говорил со мной, то только о тебе. Ни о чем другом он не хотел со мной говорить. Мой мальчик был так далеко от меня, а теперь еще дальше…

– Мне жаль, профессор Хьюз, но вы не должны делать все это. Это неправильно. Он… – голос Суви дрогнул, – он умер. Уже так поздно спасать…

Уэни лишь мотнула головой, отгоняя не прошеные мысли.

Суви попыталась сотворить заклятие, но ничего не работало, ее запястий касалась тонкая жемчужная нить.

– Я призову Адама. Дам ему твое тело. Ему будет непривычно… но, он любил тебя, он будет рад!

– Думаете, он скажет вам спасибо? – выкрикнула Суви.

– Пускай говорит, что хочет, если сможет говорить! Верно?

– Адаму будет больно. И вы не медиум, профессор, вы можете умереть сами. Или того хуже. – Уже мягче сказала Суви, стараясь подбирать слова.

– Куда уж хуже?

У ног Уэни Хьюз появился кот. Глаза ее фамильяра засветились.

– На этом острове не нужно быть медиумом, – Уэни резко схватила Суви за руку, проткнула ее палец, капля крови упала в ступку. Тогда Уэни выпила всю жидкость. Суви ощутила у губ рвоту, – Суви, хорошая моя, не сопротивляйся ему.

Уэни положила пальцы на ее виски. Пальцы засветились. Фамильяр Уэни шипел, желая кинуться на свою ведьму, но стоя на месте, продолжал выполнять работу.

Уэни выкрикивала древние слова. Суви ощутила резкую слабость и закрыла потяжелевшие веки.

Суви оставалась окаменевшей, когда внутри все билось от ужаса. Не приходя в себя, Суви пронзительно закричала. Что-то холодное и чужое не хотело покидать свой дом, вцепившись из-за всех сил в юную ведьму. То, что никогда не должно и не хотело пробираться в этот мир сквозь завесу, в истерике забилось внутри Суви.

Голос Уэни стал грубее, пронзительнее, наполняясь новыми тонами.

Все что могла Суви, это молить природу о помощи. Комнату покрыл черный ядовитый плющ¸ сделав еще щель в окне. Стебельками он потянулся к Уэни, мечтая доползти до горла. Уэни перестала читать древнее заклятие, напряглась, смотря на плющ.

– Как…

Уэни пробила крупная дрожь. Ее тело ныло, раздираемое невидимыми тисками. Кровь пошла из носа, из вдруг появившихся ран. Уэни скрутилась на полу, тяжело дыша. Но нужно было продолжать. Собравшись с силами, Уэни выпрямилась и продолжила читать заклятие. Плющ окутал ее ноги.

Вдруг Уэни отбросило к стенке. Легко разбив защищающее заклинание, Винцент кинулся к Суви. Пришедший с ним профессор Моен грозно посмотрел на коллегу и сцепил ее окровавленные руки тонкими серебряными бусинками. Измотанный кот Уэни исчез.

– Я не закончила! – выкрикнула Уэни, – что вы наделали?

Уэни четно пыталась разорвать оковы.

– Это ты что наделала? – с жалостью спросил Рене, – как ты могла так упасть?

Суви лежала на полу. Хрупкая, холодная и бледная, как первый ноябрьский снег. Не двигаясь.

Рядом с ними сел Ахон. Вскоре воронов стало больше сотни, они теснились на полу, в панике кружились над головами чародеев. Глаза размноженного фамильяра загорелись белым светом. Винцент с грустью смотрел на него.

Теперь скрытая от чародеев способность фамильяра понабилось Винценту не только для удобной слежки за миром вокруг. Винцент вздрогнул.

– Вы же не хотите забрать… – начал Рене. Голос его стал увереннее, – Все шаманы, которые практиковали это заклятие, умерли – никто не выжил, профессор!

– А есть выход? – Винцент измученно улыбнулся, – не хотел произносить этих слов. Но, вы знаете, древние заклятие должны быть озвучены. – Винцент взял Суви за руку и сжал в теплых ладонях, – Адалина, Нельке… Фрейр, Летиция, Амброс… Зузанне, Мекон, – Его голос на миг дрогнул, – Лили, Невена, Роза, Цинния, Хёнд, Мальва, Линус, Белладонна… Флориан, Туоми, Георгина, Тереза, Веса, Астрид. – Имена чародеев рода Адельхейд отзвуком стали отражались от стен, заставляя их содрогаться. Седые волосы Винцента стали медно-рыжими. – Защитите ее, прошу, – Винцент скрутился от боли, читая древнее заклятие. Сердце рвалось на части.

Он повторил это много раз. Темная сущность прошлась по руке Суви и заняла свое место в теле Винцента.

Шатаясь, Винцент встал. Внутри него клокотало, бурлило нечто холодное и обиженное. Что-то темное желало выбраться, желало отомстить. Прорвать оболочку человека.

Стремление познакомиться с этим поближе, изучить, препарировать брали внутри ученого верх. Он слышал неразборчивые голоса. Голоса эти манили сладким холодом.

Рене кинулся к Суви и поднял ее на руки. Суви все еще была холодной, но выглядела живой. А вот Винцент побелел. Он увидел Суви и твердо решил, что от знаний придется отказаться.

С трудом профессор Вальден подбирал слова, обращаясь к Уэни:

– Кто ты такая? Кто дал тебе право поступать так с другой ведьмой… с ребенком?

– Если бы вы дали мне шанс, вы бы увидели, что я могу и, как мать, имею полное право!

Мертвенно холодный голос Винцента разлетелся по комнате:

– Как мать ты не имеешь право ни на что! – Винцент начал кашлять, в горле резало и клокотало возмущение.

Вороны закричали в истерике, бились о стены, разделяя с чародеем его боль.

Винцент упал на пол, скрутился. Вороны кинулась на него, цепляли когтями, рвали кожу. Вырывая из-под нее нечто живое и черное, как сама ночь, они сгрызали это. Уэни с ужасом и восторгом смотрела на них. Рене отвернулся, подавляя отвращение.

Винценту было больно, но куда больнее оказалось прощаться с тем, что он мог препарировать и изучать, открыв много новых тайн.

– Там был Адам? Вы почувствовали его? Отвечайте мне! – до хрипа кричала Уэни.

– Нет. Его там не было. Это даже не был чародей… ах… – Винцент зажмурил глаза и на миг потерял ощущения пространства, он даже не был уверен, как долго не открывал веки.

Уэни поджала губы. Ее растерянный взгляд заметался по комнате.

– Как так… я же все правильно сделала… как же…