– Вечная история. "Ведут междоусобные бои и не хотят унять кровопролитья". А каков финал, дамы! Но у нас с вами, кажется, уже кто-то принял яду на лестнице. И кто-то уже воет над дорогими останками. Будете вторым актом на бис?
Физик Вишневская прыснула и с задором посмотрела на химика:
– Берин, вам за ваши акты скоро больше дадут, чем Ромео вообще прожил! Вы своей поэзией вгоняете меня в краску, а тут дети, им может быть страшно за мое сердце. Давайте уже пощупаем, зачем пришли. Динара Ефимовна, вы таки знаете, зачем надрывается этот голос?
Англичанка всплеснула руками.
– Госпожа Вишневская, а похоже, что я тут сижу совсем случайно, что я в отрыве от пульса жизни? Конечно, знаю. Туда пошла Анастасия Борисовна, сейчас она либо окажет первую помощь, если этот Вый – хороший человек. Ну, либо не окажет. Если не человек. Так что все ясно, предлагаю расходиться.
– А вам не кажется, что это может быть опасно? – возразил Берин.
– Назар Никонович, если вам страшно, вы можете разойтись до моего кабинета. Я доведу вас за ручку, – проворковала Марина Тухтидзе и посмотрела прямо в прекрасные глаза химика. Назар понял, что у него отсюда две дороги: под венец с биологиней или в темные недра первого этажа на встречу с неведомым. Он был верен идеалам современного мужчины: узы брака страшили его больше мифических чудовищ и вполне конкретных преступников. Не раздумывая, педагог решился:
– Мадемуазель Марина, – с краешку пожав протянутую ему руку, химик поспешно вернул ее владелице. – Тронут вашей смелостью и заботой. Но долг призывает меня вниз, тем более, что туда уже пошла наша молодая коллега. Если с ней что-то произойдет, свидетель лишним не будет.
Марина скривила богато раскрашенные губы, но неприкрытое мужество Назара ее все же впечатлило. Женщины уже пошли провожать героя до лестничной клетки, когда вой завис на высокой ноте, резко оборвался, и всю школу заволокла плотная, осторожная тишина. В этот момент Вишневская чисто машинально посмотрела в окно и заметила канувшую в куст боярышника фигуру Поленко.
"Жив, курилка", – отметила про себя физик и тут же нашла объяснение этому странному явлению: "Дуракам везет. Не оглох, зато обосновался на природе." – а вслух просто заметила:
– Берин, вам надо было на государственной скорой работать: выезжаете, когда клиенту уже памятник успели обмыть. Но давайте таки сначала обсудим. Как вам, за что так дребезжали наши молоточки в ушах? От этого зависит, с чем идти вниз.
– Ага, ведь можно просто дождаться, когда вообще идти будет не надо, – саркастически усмехнулась Тухтидзе. – Может, там Настасья ведет неравный бой. У вас совесть есть?
Вишневская повернулась к биолгичке с видом пинчера, ужаленного клопом:
– Совесть из меня выжимать не советую. Она слишком нежная, на люди не показывается. Я о деле! Сначала поговорить, а потом пойдете делать хорошо Анастасии Борисовне.
Химик, которому не очень-то хотелось спускаться, с радостью ухватился за предложение подумать, поразмыслить, составить план кампании и перенести на никогда то, что нужно было сделать прямо сейчас. Он выразил полную готовность командовать операцией и взять на себя всю опасность принятия острых решений. Но полководцу в Назаре суждено было умереть, едва зачавшись: лестница зазвенела каскадом цокающих каблучков и с четвертого этажа на инициативную группу обрушилась истерическая лавина молоденьких преподавательниц словесности.
– Настя…Звонила…Там Настя…Тихон Гаврилович…Помощь! – наперебой загалдели девушки. – Скорей!
Назар Никонович замер, как напомаженный культурист из голливудского боевика. Положение складывалось патовое: стайка прелестниц умоляли его о спасении не пойми, чего; внизу зиял мрак неизвестности, пусть теперь и без звука, а сзади наседали гарпии. В этих случаях в американском кино на помощь приходят высшие силы, оставляя прямо под ковриком у двери героя ящик с гранатой или забывая в его авто обрывок карты с телефоном и точным адресом сокровищ. В суровых российских реалиях посланником небес стал медик Максимович, который вдруг образовался в пролете второго этажа и скучным голосом сказал:
– Там Тихон утопился. А сейчас женщина топится. Еще и говорит, помогите ей. А я врач, я клятву давал. Я в таком деле не могу помочь. Кто у вас здесь самый беспринципный?
По всему выходило, идти надо Назару. От переизбытка волнения он еще раз пожал Марине руку, что чуть было опять не отложило поход надолго, и сбежал по лестнице вниз. Шаги его оборвались где-то на первом этаже и снова наступила тишина. Прошло пять, затем десять минут, но химик не возвращался. Амалия Петровна, все это время диктовавшая в радионяню задачи своему классу, поставила рацию на подоконник, разместила напротив песочные часы и, лязгнув в динамик: "Считайте! Приду – проверю", бойко зашагала по лестнице на первый.
Прошло еще минут семь, а вестей с места событий не наблюдалось. Тут не выдержала Вишневская. Щелкнув пальцами, обширная красавица сорвалась с места и понеслась по пролету, обтекая ступеньки пухлыми в ямочку ногами. Тяжелая поступь оборвалась где-то на дальних ступенях и снова наступила тишина. Немного поколебавшись, Марина побежала вслед за физиком, перегибаясь через перила и тщетно пытаясь высмотреть, куда же все запропастились. Спустя некоторое время Кондрат, пробурчав себе под нос что-то про массовый психоз и диссертацию, тоже устремился на первый. Минуты текли, но никто не возвращался. Деятельная натура Динары Ефимовны не могла больше выносить неизвестности. Пометавшись по узкому пяточку лестничной площадки и как следует расспросив молодых учительниц русского, она принялась выяснять, зачем звонила Настя. Кое-что наковырять удалось, хотя молодежь посекундную раскладку переговоров предоставить затруднялась. Вместо этого девицы галдели, как начинающий петь, но опытный пить грузинский хор.
Связь была плохая и в трубке трещало, и ничего почти не было слышно, кроме того, что Тихон Гаврилович не дышит, и что нужна помощь и почему-то аварийная служба. А потом звонок оборвался и телефон совсем-пресовсем не отвечал, и учительницы подумали, что Тихон, пожалуй, что-то сделал Насте своими поделками, ведь взорвалась же в прошлом году его ультрасенсорная сигнализация, и незадачливые воры его сначала чуть не посадили, все-таки травма на производстве… Зато теперь они в Москве зашибают огромные деньги в мафии вокзальных инвалидов. Вроде, даже подарок Квазимодышу присылали.
Англичанка поняла, что для здоровья полезней будет пройтись, чем вникать щебет перепуганных учительниц. Она назначила прячущегося где-то историка за старшего – все-таки мужчина – и отправилась вниз. Широкие лестницы со стертыми ступенями блестели венгерским сервелатом, в большие окна лился мягкий свет осеннего солнца, а за окнами у стоянки Поленко отчитывал какого-то незнакомца. Ясно было, что жизнь школы проходит мимо него и чрезвычайное происшествие придется ликвидировать без директора. Динара Ефимовна фыркнула на этого фальшивого смельчака и открыла двери первого этажа. И ахнула: обещанный медиком психоз был в самом разгаре.
Как это сплошь и рядом случается с психиатрами, расстройство сознания захватило уже самого Максимовича. Он ползал на четвереньках вдоль плинтуса под доской почета и иногда прикладывай лицо к самому паркету. У стенки под расписанием со сложенными на груди руками лежал трудовик. Анастасия Борисовна и Кондрат елозили рядом с ним по полу и щупали досочки, с большим интересом проводя ногтем по щелям. Остальные пропавшие сгрудились у преподавательского туалета и сосредоточенно бросали в унитаз не предназначенные для этого предметы. Химик при этом простукивал санфаянс со всех сторон и возмущенно чертыхался.
– Нет, не достать! Далеко ушли, заразы, – Берин выпрямился, отер пот со лба и тут заметил испуганно вжавшуюся в стенку Динару. – О, милости просим! Нам как раз нужно подкрепление. Переведите нам, что говорит этот лишенец, – Назар указал неподвижного Тихона. Тот вдруг сразу же открыл глаза и вмешался:
– Шапи вы ышеес! Иа повхгахахший!!
Берин утвердительно кивнул и перевел глаза на англичанку:
– Ну, Динара Ефимовна, вы у нас знаток зарубежных наречий. Мне мерещится что-то индийское, "Пхай-Пхай", например. Хотя Марина утверждает, должно быть "Джими-Джими". По-вашему, что там лопочет этот Рабиндранат Тагор?
Завуч покосилась на Квазимодыша и с осторожностью спросила:
– Вообще и на "цимес" похоже. Редкий язык. Бельгийский наверное. А что это с ним? Вид вообще странный. Не настолько, как обычно, но в принципе.
– А что с ним не так, по-вашему? – химик округлил глаза в притворным удивлении. – Вы удивляетесь, почему он такой пожухлый и смирный? "Все лучшее от горя хорошеет" – вам этот рецепт должен быть знаком по работе. Как наш коллега до такого докатился, он пока сказать не может. И не сможет, если мы немедленно не найдем его зубы.
Физик Вишневская, тыкающая в недра унитаза метровой линейкой, в сердцах бросила Назару:
– Кончайте трепаться, юноша. Этот самурайский вазон легко идет один на десятерых. Он меня уже и взвесил, и шампунем облил, и дал рекомендацию чаще жить семейной жизнью против запоров. Лучше помогите. Динара Ефимовна, подрежьте его справа, когда он опять начнет в меня плеваться ландышами.
– Ганхыши, ганхыши, – затянул Тихон. – Шпо ше вы гапехахи!
– Видите, – назидательно сказал Никон Назарович, – мы на правильном пути. Ландыши ему тоже что-то сделали. Значит, зубы отобрал унитаз.
Вишневская презрительно посмотрела на поверженного трудовика.
– А лобзик, наверное, угрожал ему в подворотне и отобрал зарплату. Его этот падучий в два раза чаще вспоминает,– физик брезгливо отодвинула ногой Тихоновский башмак, валявшийся у нее на пути, и распрямилась на подиуме во весь рост: – Зачем благородному фарфору его подержанные зубы? Может, этот заморыш кому-то неудачно улыбнулся, а мы здесь нападаем на невиновного.
Тихон приподнял голову:
– Похвойте! Иа пубу шаховатша в Евгопешкий шут!
Амалия Петровна успокоила несчастного холодной улыбкой:
– Отличный выбор. Вас там давно ждут. Европейских шутов не хватает, они еще не всех мировых фриков собрали.
Тихон опять впал в состояние застывшей лужи, а Винтер поднесла ему листок и ручку.
– Вот, держите. Лежите смирно и думайте. Делите длину труб на скорость смыва, вы же всюду лезете, должны знать, сколько их. Рассчитайте, где ваша бесценная челюсть,– Тихон взял бумагу и забылся в расчетах, а математик повернулась к остальным участникам операции. – Здесь их нет. Правильно госпожа Вишневская говорит: унитаз не хранит всякую гадость. Она уже мчится где-то по сливу. Вызывайте аварийку.
– А если они не поедут? – Настя знала привычки городских коммунальщиков и поэтому в успехе немного сомневалась.
– Наша зубная фея чувствует ответственность, – в дискуссию вступила женщина–физик. – Настя, вам не кажется, что вы приносите людям падеж протезов? О вашем утреннем приключению только собаки не лают. Вот идите теперь и звоните. Заинтересуйте их как женщина, если не умеете за прямые обязанности.
Настя побежала в учительскую. С этого момента из школы на пульт аварийной службы посыпались вызовы. Звонили преподавательницы русского, звонил Кондрат, звонила администрация города, потревоженная Назаром, звонил Районо. Через полчаса мастера были на месте. Ребята в спецовках, чеканя шаг, прошли через фойе к месту событий и получили от Амалии Петровны краткую зарисовку проблемы. Сантехник, который робел строгих женщин, решил сразу смягчить ее через результат. Зубы он точно нашел бы на фильтрационной решетке, куда можно было попасть через люк на школьном дворе.
На улице выяснилось, что Поленко и здесь подгадил коллективу: прямо над люком стояла его похожая на бульдога машина. Обойдя автомобиль, ремонтники заметили владельца, вольготно устроившегося на переднем сиденье и даже ухом не ведущего на вежливые призывы убраться с технического отверстия. Главный пролетарий постучал в окно, затем дернул дверь, потому как время аварийки дорого и подороже будет этой буржуйской иномарки.
Хам за рулем не снизошел до ответа простым работягам и получил последнее предупреждение разводным ключом по коленке. Тело откинулось и на бригаду уставились два немигающих застывших глаза.
Хозяин авто был окончательно и бесповоротно мертв.
Глава 14
– Ах, я чувствовала, чувствовала, чем это кончится! Ведь он ясно сказал: "Вы увидите его труп!" – молодая, но уже в классическом пучке и очках, учительница прижимала платок к бледным губам. – Вы понимаете, Назар Никонович – он такой Мефистофель! Он, знаете, бывает, феерически так посмотрит, и все внутри прямо обмирает. И что-то трепещет там, и стучит вот так вот молоточками сердце, понимаете? Вот какую власть этот Калиостро имеет над людьми! А вы спрашиваете: мог ли он убить?
– То есть мог, вы считаете? И про молоточки поподробней, пожалуйста, – Катанин сурово посмотрел на собеседницу.
– Ой, ну что вы, про молоточки – это очень личное! – вспыхнула девица. – Это я вам, не как милиционеру говорю, а как мужчине, по секрету. А так, чтобы до смерти убить, так не мог, нет. Только страсть к нему могла быть смертельной!
Старший оперуполномоченный оторвался от протокола, где час за часом прирастало несуразицы, и пристально всмотрелся в опрашиваемую. Ему вдруг показалось очень странным, что существуют ведь люди, которым женское общество нравится. И они не сбегают в гараж, и не впадают в запой, и даже не ухудшают статистику убийств на бытовой почве. Он, Виталий Катанин, уже не так тянулся к прекрасному. Женский коллектив элитной гимназии за одно утро довел его до дрожи в совсем не слабых коленях, а впереди еще простиралось непаханое поле свидетельниц. Тридцать женщин всех возрастов, убеждений и расцветок спешили поделиться с Катаниным своим внутренним миром, ну и между делом поговорить о чудовищном, ужасном, ах, таком губительном для израненных нервов преступлении в школе.
По существу вопроса сведений поступало не больше, чем могла наплакать канарейка, да и то в ее сушеном варианте. Пересказы местных склок в индивидуальной трактовке помогли бы интерну психиатрии в будущейдиссертации или начинающему султанскому евнуху для развития интриганских качеств, но вот к расследованию их пришить не удавалось. Никто ничего не знал, либо знал, но не то; показания милых дам менялись со скоростью света – в зависимости от того, кто против кого дружит, а твердое алиби было только у самого Катанина, да и в нем опер уже немного сомневался.
Вчерашний день Виталий убил с особой жестокостью к своему психическому здоровью. Он устанавливал личность погибшего, обстоятельств произошедшего и черчение круга причастных лиц. С лицами творилась несусветная чехарда. Аварийная бригада, обнаружившая труп, укрепляла нервы спиртовыми компрессами – строго вовнутрь по пятьдесят грамм каждые полчаса! – и в полном составе ушла на больничный. Лечащий врач запретил опрос их ослабших организмов до полного просветления, а пока против них уже копились улики. Учительница младших классов лично видела, как "человек в синем комбинезоне кричал на труп, оскорблял его и даже грозил какой-то железкой".
С педагогами дело обстояло не легче: все как один ненавидели покойника и желали ему смерти. Общее ликование и энтузиазм настолько заинтересовали прибывшую по вызову скорую, что врачи даже сразу не поняли – их пригласили не к этой группе безумно мечущихся вокруг людей, а к тихо сидящему в автомобиле мужчине. Разобравшись, медики набрали 02 и пожелали всех благ стражам порядка в их нелегком труде.
Наряд людей в форме не заставил себя ждать, и к концу дня на горизонте замаячила тихоходная, но очень надежная, почти не ломавшаяся за последние двадцать лет милицейская Лада. Ребята действовали профессионально и ловко, не тратя время на сантименты: тщательно осмотрели место событий, собрали в неудобные пакетики без ручек всякие подозрительные вещи и прекрасный, крепкий шиповник со школьного двора, и долго вздыхали над облысевшими покрышками директорского авто, так и убиться не долго. А дурные покрышки на таких дорогих дисках – это вообще преступление, за которое хозяина пристрелить мало. Придя к этому успокоительному выводу, милиционеры быстро провели фотосессию водителя и очертили мелом силуэт разводного ключа, выпавшего из ослабевших рук сантехника. Затем дождались скорбной серой машины, которая увезла тело в предпоследний путь к судмедэкспертам, и сами поехали отдыхать после такого радостного, наполненного полезным трудом дня.
Настроение школьного коллектива было логичным, но по качеству уступало милицейскому. Хотя результаты первого раунда борьбы с захватчиком и восхищали, педагогов уж очень интересовало, кого они должны благодарить за это счастье. И вдруг стоит опасаться таких подарочков в дальнейшем? Учителя разбивались на группки и парочки, ожесточенно шептались и трясли друг перед другом листочками с вычислениями потенциальных подозреваемых и совершенно невиновных. Как на президентских выборах, каждый голосовал за себя, особо подчеркивая, что был всегда на виду, от себя никуда не отлучался и вообще директора не знал. По крайней мере, узнал недостаточно, чтобы захотеть с ним расстаться таким запоминающимся способом. В общем, методом самоотвода удалось установить, что педсостав и Районо к хладнокровному убийству, конечно, не причастны. Стройная версия подкреплялась железным доводом Амалии о том, что школьный двор есть двор проходной, особенно в части кустов и стоянки машин, и, соответственно, преступником мог быть кто угодно, например, маньяк-гастролер, директорофоб из Улан-Батора. Теперь его следует искать в степях среди баранов.
Неприятный диссонанс в этот клуб детективов внесли сотрудники милиции, которые как-то незаметно втерлись в толпу к дискутирующим и стали делать непонятные, как кардиограмма, пометки в блокнотах. Собрав первичную информацию о месте начальства в сердцах своих подчиненных и поняв, что Поленко при жизни здорово расселся у них в печенках, милиционеры предложили записываться в свидетели. Под тем предлогом, что это несколько отсрочит путь в подозреваемые. Если чистосердечно, подробно, с деталями и фактами все-все рассказать. Что тут началось!
Очевидцами были все, включая крепко опоздавшую на работу Неонилу Павловну, секретаря убитого: она подошла вместе с опергруппой и внятного объяснения о своем отсутствии не имела. Вроде бы что-то с внучком, у которого школа в те же часы, что и у остальных, тогда как же работать, если его надо туда водить и забирать? А после обеда Неонила готовила насыпной пирог с яблоками для своего первоклассника, да, и плита еще не остыла, можно проверить. При чем здесь насыпной? А потому как в форму просто сыпешь по стакану муки, манки и сахара, яблочки кладешь, со своего сада, а не эти польские картонные, заливаешь стаканом масла и вуаля! А, гражданин милиционер спрашивает, что еще? Так соды еще ложку, и корицы можно. Ах, что еще делала и кто может подтвердить? Вот спасибо человеку, первый оценил, как она убивается на домашнем хозяйстве! Подозревает, что не только пирогом дело ограничилось. Все правильно! Еще чего только не делала, всего не упомнишь, только разве кто это заметит? Придут, натопчут, зять опять носки разбросает…И не подтвердит потом никто, что чисто было. Так что не знает она, Неонила, кого спросить. Дома была, убиралась. С соседом поругалась, там у них такой нехристь на лестничной площадке, что его даже домуправ боится, не то что приличные люди. С директором Леонидом Серафимычем трений не было, нет. Они ж не виделись ни единого разу, потому что внучок в то же время собирался в первый класс, что и другие собирались. На собрание, значит, на педсовет Неонила не пошла. Зато теперь хорошо даже, что так вышло. В смысле, хорошо, что с директором это все произошло, пока он ей прогул не влепил. И теперь уже не влепит, Царствие ему Небесное за такую предусмотрительность. В общем, у Неонилы Павловны тоже был мотив.
Катанин пообещал секретарше второе свидание и, взяв ее на заметку, отпустил к внучку, у которого кружок был в то же время, что и его, Катанинская, по выражению Неонилы, "самодеятельность". Бабушка рисковала: будь Виталий чуть более щепетилен насчет чести мундира, сидеть бы Неониле на казенном довольствии следующие трое суток за оскорбление правопорядка. Но доставшейся от дедушки сыскная "чуйка" нашептала, что, во-первых, самые интересные свидетели еще впереди и для них надо придержать место, а, во-вторых, главная цель посадки – перевоспитание – в случае с бабулей недостижима, по крайней мере, скромными усилиями областного следственного изолятора, где с кровавого царизма не встречалось ни холодных казематов, ни каторжных гирь на цепочке.
Зов предков опера не обманул, дальше было все кучерявей и кучерявей. На призыв добровольно помочь следствию сразу же откликнулась ослепительно накрашенная брюнетка. Блеск и разнообразие ее румян и теней затмевали огни дискотек 80-х, да и в лице было что-то хищное и в то же время слащавое, как у Дитера Болена с Томасом Андерсом в одном флаконе.
– Я – Марина, – плотоядно сощурив глаза, необыкновенная женщина схватила милиционера за рукав и довольно настойчиво потащила в какой-то темный угол. Не то, чтобы Катанин боялся, но одного мужчину в соку здесь уже пристукнули, поэтому от приглашения на ночное рандеву под сенью лестничного пролета он решительно отказался. Некоторое время они бестолково топтались в холле, перетягивая друг друга из света во мрак и наоборот, но в конце концов победила молодость – все-таки Марина слишком давно застряла в двадцати девяти годах и от этой неподвижности подрастеряла тонус. Катанин выпрыгнул из сумрака, отдышался и строго погрозил второй уже подозреваемой. Дама-хищница – идеальный кандидат в преступники на нервной почве.
– Следствие разберется, какая вы Марина! Где вы находились в момент убийства трупа и в каких отношениях с ним состояли?
Вопрос про отношения как всегда задел Тухтидзе за живое. Она сразу же насупилась, напряглась и перешла в наступление.
– А с какой это стати вас волнуют мои отношения? Намекаете, он умер, чтобы со мной не относиться? Такому махровому шовинисту просто трудно смириться, что привлекательная молодая девушка могла выбрать не вас!
– Да я уже немножко видел, что с избранниками случается. Так что держите свои выборные намерения при себе! – Виталий окончательно вывернулся из цепких коготков вечной невесты. – Довольно скоротечно у вас развивалось-то, сутки знакомы – и нет человека. Я бы посоветовал более постоянные отношения. СПИД не спит, как говорится. Подумайте над этим, пока будете ждать повестку. Следующий!
Марина скривила густо подведенные губы и тихо, но внятно усомнилась в качестве современных мужчин вообще и оперов в частности. Последние заслужили еще емкую характеристику на старославянском с описанием слабости членов и пророчеством их полной неработоспособности в недалеком будущем, но до Катанина эти важные замечания уже не дошли. В это время он с напором ледокола "Ленин" крошил лед отчуждения между собой и Амалией Петровной Винтер.
– Пожалуйста, вспомните. Именно ваши показания могут стать решающими для жизни людей, – Виталий заглянул в холодный хрусталь Амальиных глаз и невольно вздрогнул. В яркой зеркальной голубизне мерещились каленая сталь, надсмотрщики на далеких плантациях и торжество кибернетики во всем мире. Сразу захотелось вести себя лучше, расти к идеалам, а на досуге решать логарифмические уравнения. Для начала Катанин вытянулся по стойке "смирно", состроив максимально умное лицо. Айсберги глаз сверкнули легким интересом к и Винтер заговорила:
– Для жизни все имеет значение только до наступления смерти. Вы даете непроверенные вводные и требуете решения задачи. Это логика, а не бабкины трещотки. Сначала следует точно установить условия, а потом формулировать искомое. Внимание, вопрос: кого и когда убили?
Такой поворот беседы застал Катанина врасплох и отозвался чем-то до боли знакомым еще с ученических лет. Тогда старенький профессор в корсете из наград и орденских планок часто вспоминал, как недобросовестно собранные доказательства и нарушения в ходе их добычи позволяли отборным злодеям избежать наказания, после чего плохие ребята не спешили попадать в лапы закона повторно. Возможно, они перевоспитывались, что хорошо, но следователи были сплошь пессимисты и отыгрывались на нерадивых операх вплоть до записи в личном деле. Такой славы не хотелось и Катанин с сожалением вздохнул:
– Мы предполагаем, уважаемая, следствие предполагает, что убит хозяин автомобиля иностранного производства черного цвета с аэрографией на капоте. Предположительно сегодня, но вскрытие покажет. Ваши показания по существу тоже очень важны.
– По этому вашему существу, по Поленке, Анапский террариум плачет! Им и показывать заранее не надо! Взяли бы без смотрин, – откуда-то сзади Виталия оглушил трубный глас. Через секунду перед его глазами колыхалось богатое тело физика Вишневской. Дама была откровенной:
– Я лично смогла бы его выносить только заочно, когда я здесь, а он на Франца Иосифа. Хотя сейчас, конечно, еще лучше. Мужчина, вы точно уверены, что он окончательно убит?
Вообще Виталий любил, когда на месте преступления сидит, а лучше спит готовенький и во всем виноватый злоумышленник, с орудием преступления в руках и паспортом в кармане. Еще лучше, если злой умысел он предварительно выкрикивал на глазах у всех соседей и даже, чтоб не забыть, записал на листочке под магнитом на холодильнике. Но такое несметное количество подозреваемых, как в этой неладной школе, ему совсем не нравилось. Каждый считал своим долгом рассказать о своей неприязни к убитому и намерении от него избавиться. Это начинало раздражать.
– Гражданка, – Катанин обратился к зарослям черных кудрей, которые буйно и неаккуратно вились вдоль физика. Куда бы она не приходила, пышные длинные волосы заполоняли все вокруг, опадая на бумаги и пол, заползая в рот к случайным прохожим и наматываясь им на пуговицы. Кудри колыхались, сбивались в целые цунами и водопады и обрушивались на собеседника, целясь прямо в глаза. Сейчас Виталий отмахнулся от вездесущих смоляных пружинок и попытался разговорить их громогласную обладательницу. – Гражданка, а почему вас интересует, убит ли потерпевший до конца?
– Тю-ю, мужчина, меня ни с какого места этот лишенец не интересует. Я только в том смысле, что мы сегодня уже пережили одно воскрешение. Вон оно с комфортом лежит у стенки, пока другие за него травят нервные клетки корвалолом. Не хотелось бы больше неожиданностей.
Опер заинтересовался:
– Значит, есть еще пострадавшие?
– Ну, если вы считаете, что от излишков внимания страдают, то есть, Вообще, я пресс-секретарем не нанималась, так что узнайте у него сами, – Вишневская схватила опера за руку и подтащила к расписанию. Под ним, доверчиво распахнув водянистые глазки навстречу гостю, по-прежнему возлежал Квазимодыш. Физик откашлялась и парадным басом прогудела:
– Это Тихон Гаврилович, наш трудовой лишенец. Восстал из мертвых, жаль только, не в полном комплекте. Сейчас он вам даст показаний на досрочную пенсию по выслуге. Дерзайте!
– Макомеш-то! Тоштахся я пхафты! – заголосил Тихон, размахивая для убедительности ослабшими конечностями и пытаясь покрепче зацепить ими милиционера. Катанин инстинктивно отшатнулся: все-таки детей у него пока не имелось, а кто знает, какая зараза перескочит с этого, как там сказали, лишайного. Глупо было бы выйти полноценным мужчиной из тяжелой свинки и сломаться на простом рабочем контакте. Контакт между тем как-то особенно болезненно трепыхался и плевался довольно обидными, на вкус Катанина, словами:
– Г-а-а-шпашин похищейкин, я шнаю, кто фигофат! Шушайте!
Таких провокаторов Виталий чуял за версту и был к ним безжалостен, Оценку своих сыскных способностей он еще смог бы хладнокровно оставить без внимания: все-таки население еще не совсем остыло после цикла вредной телевизионной фантастики про оборотней в погонах. Хотя лично опер себя фиговатым не считал, а начальство вслух об этом не говорило, Виталий не отрицал, что можно лучше. Но оскорблять память его деда-бессребреника, пришивая Виталию коррупционную составляющую в виде каких-тошепелявых хищений, не рискнул бы даже начальник областного УВД. Неподкупность Катанина была в управлении даже не легендой, а неотвратимой явью, и план по взяточникам его отдел редко перевыполнял меньше, чем на двести процентов. Виталия даже старались не пускать к особо лакомым подозреваемым, настолько те проникались честностью милиционера и совестились потом сотрудничать со следствием по хозрасчету.
И вот теперь какая-то падаль у расписания намекала, что и на Солнце есть пятна. От дальнейшей порчи организма Тихона спасла только брезгливость стража порядка, но витиеватым внушением он получил без задержки:
– Тохтамыш папильотный, ты на кого клешни свои заострил? Думаешь, отлежишься таи в теньке, пока за твой прикус здесь людей в убивают? А, может, это отвлекающий маневр такой?! Встать, я сказал! Будем составлять протокол!
От страха трудовик проделал тот же фокус, что и тропические улитки в период засухи: плотно затянул трепещущей пленочкой век голубые глазки и ушел в себя. Брутальному Катанину не удалось достучаться до свидетеля без использования запрещенных приемов, и он махнул на него рукой. Да так удачно, что крепкая милицейская ладонь натолкнулась на единственную в этом чахлом, или, по определению самого Квазимодыша, поджаром тельце твердыню в районе бедра. Ойкнув от радости за не совсем пропащего глистика, Виталий позвал понятых и в их присутствии извлек из брюк, нет, не накачанную в гирю переднюю бедренную мышцу, а пухлую брезентовую тетрадь. На обложке химическим карандашом было со старанием выведено: "Аналитическая докладная записка по проверке деятельности и прочей работы школьного коллектива на очной и заочной основе круглогодичных наблюдений за неуправляемый период без архимудрого директора и авансовый отчет по запланированным новшествам под руководством высокоуважаемого Леонида Серафимовича Поленко по его секретному поручению, далее в сокращении и для конспирации "АналДоЗ для ЛеСеПока"". Аббревиатура цвела завитушками с плодово-ягодным узором и бодро выделялась различными оттенками неона – Тихон Гаврилович при жизни не скупился на оформление. Катанин и понятые просто глаз не могли оторвать от чудесной тетрадки, и под влиянием этого необычайного момента опер впервые сделал так, как его учили в Академии: подумал. Его вдруг озарило, что форма блокнота наверняка соответствует содержанию, и последнее непременно стоит исследовать со всем тщанием.