Повседневная жизнь американцев во времена Джорджа Вашингтона

Выборы

И в колониальной, и в революционной Америке выборы были важным, а иногда и весьма бурным мероприятием. Так случилось в 1742 г. в Филадельфии. В это время пенсильванская политика определялась столкновением двух сил: правящей партии квакеров и оппозиционных англикан. В 1742 г., на выборах в колониальную ассамблею, политическая борьба между ними обернулась мордобоем. И квакеры, и англикане были настроены на победу. Правящая партия привезла голосовать в Филадельфию немцев-мигрантов (прием, известный и в наши дни!). А оппозиционеры наняли вооруженных моряков, чтобы то ли контролировать избирательные участки, то ли запугивать всех, кто голосует «неправильно». (Голосование было открытым.) 1 октября 1742 г., в день голосования, после небольшого спора о том, кто именно должен быть наблюдателем на выборах, моряки пустили в ход дубинки. Немцы начали отбиваться чем попало и в конце концов загнали противников на корабли. Дубинки не принесли англиканам и электоральной победы: шокированные избиратели в массовом порядке проголосовали за правящую партию¹⁸⁸.

Революция расширила сферу выборов. Выборными стали, например, должности губернаторов, которые до 1776 г. в королевских колониях назначались королем, а в собственнической колонии Пенсильвания – семейством Пеннов. Расширилось избирательное право. Традиционные имущественные цензы уже не воспринимались как нечто естественное. Франклин, по слухам, однажды рассказал такую притчу: допустим, у человека есть осел стоимостью 50 долларов, и он имеет право голосовать; но накануне следующих выборов осел умирает. Его хозяин, быть может, за это время набрался опыта и знаний, но осел мертв, и человек голосовать уже не может. А теперь, джентльмены, прошу вас, скажите, кому было предоставлено избирательное право? Человеку или ослу?¹⁸⁹ Отменить у себя имущественные цензы в это время смог только Вермонт, но их снижение произошло почти во всех штатах. В 1787 г. избирательное право для всех мужчин-налогоплательщиков существовало в Нью-Гэмпшире, Делавэре, Джорджии, Северной и Южной Каролинах, Пенсильвании. После революции до 90% белых мужчин имели право голоса¹⁹⁰. Нью-Джерси изумлял современников тем, что дал избирательное право женщинам¹⁹¹.

Неудивительно, что избирательные кампании требовали от политиков много времени и внимания. При этом традиционная «охота за голосами» (electioneering) была рассчитана на ограниченный круг избирателей. В середине XVIII в. виргинские графства в среднем располагали 350 избирателями, редко их число достигало тысячи. Джеймстаун, старейший город колонии, и вовсе превратился в «гнилое местечко»: он по старинке выбирал своего представителя в Палату бургесов, но там было только 25 человек с правом голоса¹⁹². Соответственно, колониальные предвыборные кампании были камерными. Кандидат мог навещать наиболее влиятельных жителей своего округа. Небогатым избирателям он помогал добраться до избирательного участка. Центром пиар-кампании было угощение избирателей. Существовала даже особая выпечка для таких случаев. Избирательный пирог – массивный, сладкий, с изюмом, инжиром и специями – был распространен во всех колониях с 1660-х гг. Деликатес со временем стал ассоциироваться прежде всего с Хартфордом, где им угощали избирателей, приехавших в коннектикутскую столицу издалека. И конечно, рекой лилось спиртное: ром, виски, пиво.

Угощение было обычной практикой, но на него рано начали смотреть косо. Письмо, опубликованное в 1769 г. в «Boston Evening-Post», звучало безапелляционно: угощение избирателей – низко и подло и заслуживает презрения каждого человека. Ужасно «продавать голоса за глоток пунша»¹⁹³. Некоторые колонии еще до революции пытались искоренить «покупку голосов». В 1751 г. выборы в графстве Балтимор (Мэриленд) были оспорены на том основании, что кандидат «раздобыл столько крепких напитков для раздачи народу, что многие из них (избирателей. – М.Ф.) были пьяны и не могли отдать свои голоса благоразумно и осмотрительно или согласно с тем, что они бы сделали, будучи трезвыми»¹⁹⁴. Виргинский закон 1705 г. запрещал кандидатам угощать избирателей, дарить им подарки и даже делать предвыборные обещания¹⁹⁵. Однако закон не соблюдался. Кандидаты обходили его ограничения, например, устраивая угощение не от собственного имени, а от имени какого-нибудь приятеля или собственной супруги. И Вашингтон, и Джефферсон избирались в Палату бургесов, обильно угощая избирателей. Вашингтон даже устраивал для своих сторонников балы.

В больших (по американским меркам) городах кандидаты организовывали предвыборные парады. В колониальном Нью-Йорке это могло выглядеть так: во главе колонны шли трубачи и скрипачи, за ними – фригольдеры¹⁹⁶ со знаменами, на которых красовалось имя короля Георга и девиз «Свобода и закон». Далее следовал кандидат, а дальше – три сотни всадников. По окончании парада все они направлялись в близлежащую таверну, где им было приготовлено угощение. В адрес соперников выкрикивали предвыборные лозунги вперемешку с оскорблениями¹⁹⁷.

Революция предприняла новую попытку устранить из избирательного процесса манипулятивные технологии. Пенсильванцы внесли соответствующее условие даже в конституцию своего штата. Избиратель, получивший за свой голос «какой-либо дар или вознаграждение в виде мяса, питья, денег или иным образом», лишался права голосовать на соответствующих выборах. Кандидат, обещавший вознаграждение избирателям, на год отстранялся от выборных должностей¹⁹⁸. Насколько это действовало, сказать трудно.

Так или иначе, «отцы-основатели» сознавали, что манипуляция выборами может превратить их республику в фарс. Поэтому идеальный кандидат на должность в революционной Америке старался подчеркнуть отсутствие стремления к власти. Он мог, например, заявить, что выдвинул свою кандидатуру, только уступая уговорам друзей. Довольно типичным было поведение Роулинса Лоундеса, избранного в 1778 г. губернатором Южной Каролины. Он театрально умолял отдать голоса кому-нибудь более достойному и лишь после того, как вторичное голосование вновь принесло ему большинство, согласился стать губернатором¹⁹⁹. Разумеется, кандидат ни в коем случае не мог голосовать за себя самого.

В избирательных кампаниях 1790-х гг. наметились определенные изменения, связанные с расширением круга избирателей и формированием двухпартийной системы. Все чаще партии брали на себя выдвижение кандидатов, организацию предвыборных митингов и прочих мероприятий, которыми прежде занимался сам претендент на должность. Все чаще к предвыборной агитации подключались газеты.

Голосование в ранней Америке было целым церемониалом. Невозможно было просто забежать на участок, получить бюллетень и бросить его в урну. Голосование было менее обезличенным, чем сейчас, и превращалось в ритуал, включавший общение между избирателем и кандидатом.

Для большинства день выборов начинался с поездки, возможно, длительной: в каждом графстве было только одно место, где проводилось голосование. При этом формального запрета голосовать сразу на нескольких избирательных участках не существовало: избиратель мог голосовать где угодно, лишь бы только у него было все в порядке с избирательными цензами – в частности, была собственность в том графстве, где он вознамерился отдать свой голос (в Виргинии это условие сохранялось до 1851 г.). От «каруселей» защищало расстояние и плохие дороги: добраться от одного избирательного участка до другого достаточно быстро было непросто. Но у некоторых получалось. Говорили, что один виргинский избиратель XIX в. поставил рекорд: за день он проголосовал в четырех графствах сразу. Провернуть такую авантюру он смог, нещадно загоняя лошадей и меняя их в заранее приготовленных местах²⁰⁰.

Избиратели съезжались в место проведения выборов из ближних и дальних городков, с плантаций и ферм. В Нью-Йорке, например, кандидаты и их сторонники арендовали таверны и устраивали масштабные пьяные вечеринки. Как уже говорилось, кандидаты заботились о транспорте, и поездки к месту голосования часто принимали вид нового шумного парада, сопровождаемого драками, насмешками и восхищением зрителей. Предвыборная «обработка» избирателей продолжалась. Кандидаты и их сторонники уговаривали и запугивали каждого, кто шел на избирательный участок. Аплодисменты и крики, казалось, только усиливали праздничное настроение.

Подача голосов осуществлялась открыто. Во время Войны за независимость предпринимались лишь первые робкие попытки ввести тайное голосование. Обычный же ритуал был таким: «Когда подошел следующий избиратель, шериф спросил: “За кого вы голосуете, мистер Бьюкенен?” “За мистера Клоп-тона”, – был ответ, и Клоптон, сидящий в конце стола, откликнулся: “Мистер Бьюкенен, я сохраню этот голос в памяти. Он навсегда станет для меня знаком отличия”»²⁰¹. Вся процедура затягивалась на несколько часов, а иногда и в один день не укладывались. Победившего кандидата приветствовали криками «ура!», а то даже устраивали в его честь фейерверк. Кандидат, в свою очередь, должен был еще раз угостить избирателей – и тех, кто голосовал за него, и тех, кто был против.

Хотя чернокожим американцам не всегда и не везде разрешалось голосовать, они тоже участвовали в выборах. «Негритянский день выборов» – праздник, распространенный в Новой Англии с середины XVIII по середину XIX в. Черные новоанглийцы избирали своего собственного «губернатора» и шествовали с ним по улицам. «Губернатор» ехал впереди процессии с «короной» на голове, с «адъютантами» по бокам. Затем он руководил общей пирушкой и танцами, подобно «бобовому королю» европейских праздников²⁰².

Конгресс и восемь столиц

В 1783 г. «Boston Evening Post» не скрывала иронии: «Высокое, могущественное и всемилостивейшее величество К[онгрес]с, не будучи звездой первой величины, но скорее обладая природой светил низшего порядка или блуждающих комет, вновь следует своей эксцентричной орбитой, выбирая различные направления»²⁰³. Местопребывание Континентального конгресса менялось довольно часто, и виной тому обычно была война. Конгрессменам не раз приходилось срочно эвакуироваться, спасаясь от наступающих англичан. Город Вашингтон стал, собственно, девятой по счету столицей США. До него в этой роли успели побывать восемь городов: Филадельфия, Балтимор, Ланкастер, Йорк, Принстон, Аннаполис, Трентон и Нью-Йорк.

Но начиналось все в Филадельфии. Именно здесь в 1774 г. собрался Первый континентальный конгресс. Среди конгрессменов возникла небольшая дискуссия: где заседать. Пенсильванские власти готовы были уступить Конгрессу свой собственный элегантный стейтхаус²⁰⁴, и на этом варианте настаивал консерватор Джозеф Гэллоуэй. Однако Первый континентальный конгресс предпочел более скромный Карпентерс-холл, где собиралась гильдия плотников. Увидев его, делегаты дружно закричали, что помещение прекрасное, и без дальнейших прений проголосовали за него²⁰⁵. Двухэтажное здание из красного кирпича само по себе было намеком на такие добродетели, как умеренность и трудолюбие. Второй континентальный конгресс заседал уже в пенсильванском стейтхаусе. Именно там была принята Декларация независимости, откуда и современное название здания – Индепенденс-холл. Там конгрессмены задержались примерно на полтора года: уже зимой 1776 г. пришлось временно эвакуироваться в Балтимор.

Самой короткой оказалась «столичная» жизнь Ланкастера (Пенсильвания)²⁰⁶. 19 сентября 1777 г. конгрессмены получили предупреждение от Александра Гамильтона, тогда адъютанта Вашингтона. Гамильтон сообщал, что англичане пересекли реку Скулкилл и могут быть в Филадельфии со дня на день, так что Конгрессу нужно уезжать, не теряя времени. Конгрессмены последовали доброму совету. Джон Адамс, например, записал в своем дневнике, что уехали они уже за полночь²⁰⁷, но перспектива попасть в плен была еще менее привлекательной, чем ночная дорога. Нью-йоркский делегат Джеймс Дуэйн ворчал на вынужденное странствие: «Я утешаю себя удовольствием повидать большую часть страны в этом долгом путешествии»²⁰⁸. С собой конгрессмены забрали самое ценное: оригинал Декларации независимости и Колокол свободы (последний, правда, до места не довезли, и его пришлось припрятать в одной из церквей по дороге). Место новой встречи было выбрано заранее: городок Ланкастер в 65 милях от Филадельфии. 27 сентября конгрессмены собрались на заседание в местном здании суда. Но почти сразу выяснилось, что жить в маленьком городке им будет негде, да и появление английских разъездов было более чем вероятно. Чтобы разместить самих конгрессменов и технический персонал, не хватило всех домов маленького Ланкастера. Так что городок был столицей в течение ровно одного дня. На следующий день Конгресс переехал в близлежащий Йорк. В Йорке было 210 домов и центральная площадь с недостроенным зданием суда (оно так и оставалось недостроенным до 1841 года!). Зато между Конгрессом и англичанами текла широкая Саскуэханна, так что федеральная власть готова была ютиться в городишке до освобождения Филадельфии. В июне 1778 г. конгрессмены получили известие о том, что Филадельфия освобождена, и с облегчением вернулись в большой город. Оккупация не лучшим образом сказалась на пенсильванской столице. Конгрессмен Джозайя Бартлетт писал: «Конгресс собирается в зале колледжа, поскольку стейтхаус оставлен врагом в самом грязном и отвратительном состоянии, как и многие общественные и частные здания в городе. Некоторые из жантильных домов использовались под конюшни, в полах гостиных проделаны дыры, а навоз сгребали в подвалы. Местность к северу от города на протяжении нескольких миль представляет собой сплошную пустошь, дома сожжены, фруктовые и другие деревья порублены, заборы снесены, сады и огороды уничтожены»²⁰⁹.

В 1783 г. пришлось бежать снова. Эта эвакуация была еще более унизительна для Конгресса, чем предыдущая, поскольку спасаться приходилось от собственных солдат. Конгресс перебрался в Принстон, затем в Аннаполис и Трентон, чтобы наконец обрести более-менее постоянное пристанище в Нью-Йорке. Мятеж произошел 17 июня 1783 г. Солдаты требовали платы за свою службу во время войны. 20 июня 400 солдат взяли в кольцо Индепенденс-холл, где шли заседания. Делегат Бенджамин Хокинс не скрывал растерянности: «При таком положении вещей, что может Конгресс, не имея средств для выплаты долгов… ответственный за все и неспособный что-либо сделать?»²¹⁰ Опасались, что бунтовщики разграбят Банк Северной Америки. Конгресс просил пенсильванские власти вмешаться, но получил унизительный отказ. Солдаты потрясали кулаками и глумились, а то и целились в окна из мушкетов. Во второй половине дня местные владельцы таверн, пытаясь успокоить и подбодрить солдат, раздавали напитки – тактика, которая заметно нервировала Джеймса Мэдисона, находившегося в «осажденном» здании²¹¹. Через три часа делегаты все же смогли уйти, пробираясь сквозь толпу буйных солдат. После отъезда Конгресса из города мятеж затих сам собой. Но событие помнилось долго; в частности, именно из-за него Конституционный конвент принял решение создать столичный округ, где федеральная власть могла бы распоряжаться по своему усмотрению и в тяжелых ситуациях не зависеть от милости какого-либо из штатов.

Сама структура американской Конфедерации ставила Конгресс в уязвимое положение. Делегат Уильям Генри Дрейтон объяснял: «Конгресс не имеет власти сам по себе: его власть проистекает из поддержки народа. Пока у него есть эта поддержка, он держит бразды правления; в тот миг, когда он ее потеряет, в то же мгновение он перестанет руководить делами континента»²¹². Так оно и было. Конгресс мог взять на себя ответственность за организацию Континентальной армии, но набором солдат занимались штаты. Конгресс мог вводить налоги (они назывались «реквизициями»), но сам не мог собрать ни цента – он получал лишь то, что ему пересылали штаты (ну, или печатал ничем не обеспеченные доллары).

Поначалу Конгресс держался на всеобщем энтузиазме. Одна из американских газет позже впадала в ностальгию: «Во время недавней войны стоило Конгрессу только порекомендовать сделать или не сделать что-нибудь, и все легислатуры были сама покорность и немедленно слушались, и все (кроме коварных тори) говорили “Аминь!”»²¹³ Делегатов, едущих в Филадельфию, всюду ждал радушный прием. Джон Адамс вспоминал, как в Нью-Хейвене встречали массачусетскую делегацию, направлявшуюся на Конгресс: «Когда мы въехали в город, зазвонили все городские колокола, и мужчины, женщины и дети столпились у дверей и окон, как будто хотели увидеть коронацию… Ни с одним губернатором провинции, ни с одним генералом никогда не обращались так церемонно, как с нами»²¹⁴.

О том, как проходил обычный день конгрессмена, можно узнать из письма делавэрского делегата Джорджа Рида: он брился, умывался, завтракал, затем часа полтора тратил на ожидание цирюльника и сложный ритуал ухода за париком. После этого Рид шел на заседание и работал до трех часов. После заседания его обычно ждало приглашение к кому-нибудь на обед²¹⁵. Когда была возможность устроиться со всеми удобствами, Конгресс выделял каждому из делегатов кресло, письменный стол, а также вдоволь перьев, чернил и бумаги. Для делегатов также печатались журналы с рабочими материалами Конгресса и выписывались газеты (до семнадцати в неделю – не шутка!)²¹⁶.

Американская революция так и не определилась с концепцией внешних проявлений власти. Должны ли должностные лица вести подобающий их статусу жантильный образ жизни? Или же им пристала скромность, достойная «христианской Спарты»? Верх брало то одно, то другое убеждение. В 1765 г. резолюции митинга в Плимуте (Массачусетс) рекомендовали депутату в Генеральной ассамблее «соблюдать во всех случаях подобающую умеренность и экономию в государственных расходах», ведь люди и так задавлены тяжелыми налогами²¹⁷. В мае 1775 г. делегаты Конгресса из Нью-Джерси и Джорджии так и поступили. Они явились на заседание в патриотических домотканых костюмах²¹⁸. Кажется, этот случай так и остался исключительным. Дочь Сэмюэля Адамса рассказывала забавную историю. Как-то, когда семья Адамсов сидела за обедом, раздался стук в дверь. Нежданным гостем оказался известный бостонский портной, который учтиво просил сообщить ему мерки м-ра Адамса, но при этом упорно отказывался признаться, по чьему поручению это делает. Когда портной получил необходимые мерки и ушел, столь же нежданно появился шляпник, за ним – сапожник и мастер по изготовлению париков. Никто из них не ответил на вопрос, чьи распоряжения выполняет. Через несколько дней к дверям Адамса доставили большой баул, в котором обнаружился полный костюм, две пары туфель с серебряными пряжками, шелковые чулки, новый парик, шляпа-двууголка и трость с золотым набалдашником. Отправитель был неизвестен, но Адамс мог не опасаться какой-либо провокации: на пуговицах нового костюма красовался символический фригийский колпак, эмблема вигов. И действительно, впоследствии выяснилось, что подарок пришел от бостонских «Сынов Свободы». Сэмюэль вечно пренебрегал элегантностью, и друзья хотели, чтобы он достойно смотрелся на заседаниях Конгресса²¹⁹.

Время от времени и сам Конгресс пытался определить, в каком костюме следует появляться его делегатам. В октябре 1775 г., например, прозвучало предложение конгрессменам одеться в «дорогие кожаные жилеты и бриджи», чтобы ввести их в моду и тем поощрить их производство²²⁰. Еще было предложение ввести особый дресс-код, без которого нельзя было появляться на заседаниях: «простое пурпурное одеяние с открытыми рукавами, со складками на локте»²²¹. Из этой инициативы, кажется, ничего не вышло. Пейн Уингейт, конгрессмен из Нью-Гэмпшира, подсчитывал со всей скрупулезностью бережливого янки: «Меня не выставят из-за отсутствия кружев, так как многие делегаты одеты так же просто, как и я, в то время как некоторые молодые джентльмены одеваются очень ярко. Моя лысая голова очень хорошо выглядит, когда покрыта [париком], что стоит мне шесть пенсов в день. Стирка обходится в полдоллара за дюжину больших и маленьких предметов вместе взятых. Я считаю, что это недорого»²²².

Часть расходов брали на себя штаты, и стоило это по тем временам немало. Так, в штате Нью-Йорк содержание правительственных чиновников, депутатов легислатуры и делегатов Конгресса составляло самую большую статью расходов. В 1784 г. на них было потрачено более 15 тыс. фунтов²²³. Но конгрессмены-ньюйоркцы все же жаловались. Один из них сетовал: «Позвольте заметить, что маленький штат Нью-Джерси выделяет своим делегатам по двадцать долларов в день, Виргиния – сорок. Массачусетский залив оплачивает стол и все другие расходы. Нью-йоркский делегат не может обеспечить себе обед и чистую рубашку за свои двенадцать долларов по нынешнему обесцененному курсу наших денег»²²⁴.

С течением времени авторитет Конгресса падал. Виной тому были не слишком скромные или же слишком роскошные одеяния конгрессменов. Скорее длительная война, галопирующая инфляция и неспособность Конгресса справляться с текущими проблемами. Попытки укрепить центральную власть разбивались о стойкое сопротивление штатов. Американский Союз после Войны за независимость многим казался «веревкой из песка». Чтобы подчеркнуть свою значимость хотя бы символически, Конгресс задумал масштабную пиар-акцию. Поводом послужило возвращение главнокомандующего Джорджа Вашингтона к частной жизни. В декабре 1783 г. он явился в Аннаполис, где заседал в это время Конгресс, чтобы официально просить об отставке. В Аннаполисе Вашингтона встретили со всей возможной любезностью. Конгресс устроил в его честь торжественный обед в таверне Манна, а мэрилендский губернатор дал бал, где присутствовало шестьсот гостей. Превосходный танцор, Вашингтон поразил всех своей грацией в менуэте. Церемония в Конгрессе состоялась 23 декабря. Мероприятие планировал комитет из трех конгрессменов, включая Томаса Джефферсона.

Местом действия стал старый сенатский зал мэрилендского стейтхауса (его интерьер ныне воссоздан в том виде, в каком он был в 1783 г.). Президент Конгресса сидел на небольшом возвышении, фланкированном ионическими колоннами. С балкона смотрели зрители. Сцена была тщательно выстроена. О прибытии Вашингтона должен был оповестить гонец Конгресса. Затем генерал входил в зал заседаний в сопровождении своих адъютантов. Он должен был ждать, пока президент Конгресса от лица Соединенных Штатов заявит о готовности его выслушать. Тогда Вашингтон должен был подняться и отвесить конгрессменам поклон. Те не кланялись в ответ, а лишь вежливо снимали шляпы. Главнокомандующему вначале предложили сесть (адъютанты стояли по бокам), но свою речь он произносил стоя перед сидящими конгрессменами. Вашингтон принял предложенную ему роль. Он демонстративно начал с признания верховенства власти Конгресса. Он сказал: «Теперь я имею честь выразить свои искренние поздравления Конгрессу и предстать перед ним, чтобы передать в его руки то, что он мне доверил, и попросить дозволения уйти со службы моей стране». Президент Конгресса в ответ превознес мудрость и силу, проявленную главнокомандующим во время войны, и заявил: «Вы удаляетесь с большого театра военных действий, сопровождаемый благословениями ваших сограждан, но ваша слава, слава ваших добродетелей не прекратится вместе с вашей общественной жизнью»²²⁵. После этого Вашингтон удалился, чтобы встретить Рождество у себя в Маунт-Верноне. Церемония вышла предельно эмоциональной. Главнокомандующий не скрывал волнения. Листок с речью дрожал в его руках, голос временами срывался. Растроганные зрители плакали. По наблюдениям Джеймса Макгенри, «едва ли нашелся бы конгрессмен, который не ронял слез»²²⁶.

Если Конгресс надеялся этой церемонией поднять собственный престиж, то цели он не добился: внимание США и Европы было приковано к Вашингтону. Главнокомандующий, сложивший полномочия по первому требованию гражданских властей и даже не попытавшийся установить собственную диктатуру, удивлял всех. Ведь был уже Кромвель, обращавшийся с Парламентом совершенно иначе! По воспоминаниям художника Бенджамина Уэста, подвизавшегося при английском дворе, король Георг III, узнав об отставке Вашингтона, объявил, что этот поступок представляет американского главнокомандующего «величайшим человеком в мире»²²⁷.

Континентальному конгрессу осталось работать менее пяти лет. В мае 1787 г. в Индепенденс-холле собрался Конституционный конвент, разработавший для США их нынешнюю федеральную Конституцию. В течение лета 1787 г. «отцы-основатели» заставили добрых граждан США разрываться между надеждами и страхами. Заседания Конвента были строго закрытыми, делегаты свято блюли секретность своих дебатов. Что могло выйти? Какая-то новая, еще невиданная республика? А вдруг монархия? Ходили слухи, что Конвент уже готовит престол для второго сына короля Георга или для принца Генриха Прусского. Утопии не случилось, но страхи тоже не оправдались: итогом работы Конвента стала новая форма правления – федеративная президентская республика. В 1789 г. федеральное правительство приступило к своим обязанностям в Нью-Йорке. 30 апреля того же года в нью-йоркском Федерал-холле состоялась инаугурация первого президента США Джорджа Вашингтона. Перед новыми властями встала проблема вписывания себя в повседневную жизнь США.