Милая шалунья

© Надежда Нелидова, 2023

ISBN 978-5-4496-6206-4

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

БАБЬИ ПОДЛЯНКИ

Как говаривала бабушка у Галы, мужиков «спортила» война. Во-первых, легендарные фронтовые сто грамм: без стопки за стол уже и не садились. Сколько хороших людей спилось, в мирное время оставив жён вдовами.

Во-вторых, говорила бабушка, «шибко нервенные они возвращались. Шутка ли: они убивали, их убивали. Кто слабее – у того вообще крыша ехала. Кто страдал? Да жёны с детишками и страдали, помалкивали. И не пожалуешься никому: скажут, радуйтесь, что живой вернулся. Другие бабоньки рады и тяжёлому мужнину кулаку – да вон похоронка на комоде под салфеткой…

А третья «порча», тоже по бабушкиному выражению: объявилась послевоенная «петушиная болесть».

Один мужик с фронта возвращался на деревню вдовых баб и девок-пустоцветов. Распушал хвост, как петух в курятнике. Хоть и на одной ножке прискачет, и плохенький, и хвостик щипаный – на это не смотрели. Мужчина, значит – всё.

У кого повернётся язык винить женщин? Природа властно требовала своё: любить, давать завязь, рожать деток. А гордость требовала засунуть в одно место. Вон, черёмуху никто не спрашивает: пришла весна – хочешь не хочешь, война не война: расцветай и плодоноси.

С войны прошло более полувека – а петушиные замашки у мужчин никуда не делись. По проклятой статистике, уже на десять «девчонок» восемь «ребят».

У Галиной знакомой, у тридцатипятилетнего сына-холостяка, телефон не остывает. Атакуют и дамы в возрасте, и молоденькие девицы. Переговорит небрежно, набросит на крутое плечо модный пиджак, подмигнёт с порога матери: «Кого пойти сегодня осчастливить?»

И ведь не находится такая, чтобы казаться гордою хватило сил, чтобы снять решительно пиджак наброшенный. «…а с сытенького, облизанного бабами рыльца содрать маску самодовольства», – мысленно добавляет Гала.

– Балованный он у меня, – вздыхает знакомая. – Женщины сами и распустили. Копается в них, как в корыте паршивый поросёнок.

Женщина винит женщин! Гала поняла, в чём их стратегическая ошибка. Если та страшная война закончилась, но война полов продолжается – что же они, женщины, не могут между собой объединиться? Заключить перемирие, не ставить друг другу подножки, не втыкать тайные шпильки. Выступить против мужчин единым фронтом, союзом, коалицией, заговором, как в «Бабьем бунте». Они-то против нас давно объединились в своих курилках, гаражах, стриптиз- клубах, пивных и спортивных барах!

– Отчего мы не дружные такие? – сокрушается Гала. – Это только на девичниках выпьем рюмку водки сладкой. В бабьей сырости пьяненько прокричим: «Пусть я сестры по крови не имею-у-у, тебя я буду звать сестрой своею-у-у!». Ага, не дай Бог такую сестрёнку.

Не в нашей ли газете Гала читала загадку: «Плывёт черепаха в море, на спине змея. Черепаха думает: «Сброшу – укусит». Змея думает: «Укушу – сбросит». Неужели в этом и есть суть женской дружбы?!

– У Мэрилин Монро лучшая подружка была – девичья подушка. А у меня водка – верная подруженька. С ней и поплачешь, и посмеёшься, – Гала разливает из хрустального искристого графинчика: правда, не водку – коньяк. Мрачно рассматривает на свет содержимое пузатеньких рюмок, цвета расплавленного топаза. Нет, она не прожжённая алкашка. Прожжённую алкашку не поставят ведущим менеджером в солидной фирме.

Есть фильм «Крамар против Крамара». А у Галы ворох историй на тему «Женщина против женщины».

«ПЕТУШИНАЯ БОЛЕСТЬ»

Гала вышла замуж юной девчонкой на последнем курсе колледжа. Оба студенты, только по разным специальностям. Хороший простой паренёк, на руках носил, помогал по хозяйству, по субботам пельмени вместе лепили. Двух детишек между делом «слепили».

После учёбы устроился технологом на трикотажную фабрику. Что называется, попал в малинник. И – понеслась, родимая! Не узнать муженька: закусил удила, заартачился, начал похрапывать и бить копытом.

Принялись бабы со всех сторон усердно дуть ему в уши, напевать, настраивать против жены. Пошли придирки на ровном месте.

«Не видишь, пуговица болтается – женщины на работе смеются?» – это он Гале. «Ковёр выбивать – ещё чего, женская обязанность. В магазин не пойду – женщины на работе меня уже домохозяйкой с авоськой дразнят».

И борщ-то у Галы сварен неправильно: на работе женщины угощали – вот это борщ! А Гала пирог на день рождения мужа испекла и послала на цеховое чаепитие – так все кривились, плевались в салфетку и спрашивали, как жена-неумеха его до сих пор не отравила?

И вообще?! Почему Гала за фигурой не следит? Разнесло после родов, как корову, стыдоба. Вон у них, девчата-контролёрши и секретарша Наденька – фигурки точёные, любо-дорого посмотреть, брала бы с них пример!»

Чем дальше, тем больше. Осатанело голодное бабьё. Одна подмигнёт, другая ущипнёт, третья зазывно хохотнёт, четвёртая в тёмном уголке невзначай бочком прижмётся. А все вместе – науськивают на Галу, законную молодую супругу.

Помаялась – и развелась. Нате, вороны-падальщицы, получайте. Добились своего, рвите мужика на 76 клочков – столько холостячек и разведёнок числилось на фабрике.

И отправилась Гала в свободное плавание барахтаться с двумя ребятёнками. Хлебнула сладости – быть матерью-одиночкой – по самые ноздри. И кто виноват? Гала и виновата. Соображай, прежде чем пускать козла в огород, мишку в малинник.

А В РЕСТОРАНЕ, А В РЕСТОРАНЕ…

Подруга сжалилась и пригласила Галу в ресторан. У них с мужем была дата, сколько-то лет со дня знакомства. «Что ты всё дома да дома? Может, подцепишь какого-нибудь мужичка».

Но подружкин муж выпил и повёл себя непредсказуемо. Хищно разгладил усы, глаза замаслились на Галу. А может, он перед выходом из дома с супругой повздорил и решил таким образом отомстить? Пригласил Галу на первый танец, на второй. А подруга, законная жена, сидит, нахохлившись – дура дурой.

Гала сначала резвилась: сто лет не танцевала. Но быстро спохватилась, охальную руку оттолкнула: «Хватит, у твоей жены лицо чернее тучи». Вырвалась, пошла за сумочкой, ищет в ней гардеробный номерок. А подруга так ласково мурлычет: «Куда торопишься? Сядем, выпьем на посошок».

Гала простодушно села… вернее, начала садиться. И вдруг почувствовала, что стул, как живой, медленно из-под неё пополз-поехал. Гала тоже медленно, как во сне, стала падать вверх тормашками. Упала больно, ушиблась копчиком.

Подруга вскочила, захлопотала, притворно заахала. А в холле, когда уже одевались, коварный муж ухмыльнулся и – Гале на ушко: «Видала, как моя-то? Ревни-вая! Туфелькой ножку стула тихонько подцепила – да ка-ак дёрнет! Здорово ты брякнулась – кверху копытами!» И в голосе гордость и восхищение: вот это жена, боевая подруга, вот это ценит своего муженька.

А кто виноват? Гала и виновата. Не пляши в ресторанах с чужими мужиками. И Гала с той поры, как героиня «Служебного романа», ликвидировала всех подруг.

НАШЕ ВАМ С КИСТОЧКОЙ.

Пошла однажды Гала на рынок покупать шторы. Ими торговали муж с женой, приезжие, смуглявые. Развесили своё нежное цветное, полощущееся на ветру хозяйство, разложили на раскладушках и ящиках. Но пакеты разворачивать не давали. «Вон образцы висят, смотрите, щупайте сколько хотите. А то потом замучаешься заново в пакеты укладывать».

Действительно: рюши, кружева, взбитая пенная вуаль, воланы, складки, банты… Попробуй упакуй обратно эту красоту. Женщины столбенели, не смея погрузить руки по локоть в эфемерные прозрачные, золотисто-серебристые сокровища пещеры Сим-Сим.

Гала купила шторы, повесила дома на окна. И сразу вылез наглый брак там и сям. Швы неровные, на вуали затяжки, тяп-ляп пришитые рюши обвисли. Цвет ядовитый, режет глаз – не так, как на упаковочной картинке. А тут, как назло, сынишка-сорванец схватил жирной, после котлет, ручонкой за вуаль – и отчётливо отпечаталась маленькая пятерня.

Зашла соседка. Гала поделилась своим горем. Решительно сказала:

– Сейчас аккуратненько застираю, так что и не видно будет. Поглажу, сверну, как было, и отнесу пакет обратно. Раз меня обманули – и я с ними церемониться не стану! Шторы-то дорогие!

Соседка согласно покивала:

– Правильно, так с ними и надо. Совсем эти торгаши обнаглели. Когда понесёшь сдавать? С этим делом тянуть нельзя, 14 дней по закону на обмен-возврат.

– Завтра и отнесу!

Назавтра продавец беспрекословно приняла шторы обратно. Равнодушно вернула деньги, не глядя, бросила хрустящий целлофановый пакет в кучу таких же пакетов. Галя с облегчением передохнула («А не будете кота в мешке продавать!»).

Она уже отошла, когда позади душераздирающе завопили: «Женщина, стойте! Держите мошенницу! Она постиранные шторы вернула!» Развернулась безобразная сцена с попыткой задержания Галы. Муж и жена продавцы догнали и схватили её. Добропорядочная публика шарахалась и снимала видео на телефоны… Ой вру, тогда телефонов ещё не было.

Гала вырвалась, запахивая пальто с оторванной пуговицей. В свою очередь, грозила шторным продавцам разборкой в отделе прав потребителей…

Вечером заглянула соседка и озабоченно поинтересовалась, как прошла сдача штор. И тут Гала вспомнила… Как утром на рынке за спинами мелькнула – или только показалось? – знакомая синяя вязаная шапочка с кисточкой. Такую носила соседка. И эта синяя шапочка описывала хищные и вкрадчивые акульи круги, приближаясь к прилавку со шторами. И откуда, интересно, продавец узнала о стирке штор?!

Гала пристально взглянула в бегающие глаза соседки. Та вдруг вспомнила о срочных делах и заспешила домой. Гала крепко захлопнула за ней дверь и задумалась в тягостном недоумении: за что?!

А ведь вспомнила: за что. На днях они с соседкой и её мужем шли по улице из кино. Та восторгалась одним артистом.

– Фу! – сказала Гала. – Да у него пол-лица бородавками обсыпано, как у жабы.

И – остановилась как вкопанная, прикусила язык: у соседки на левой щёчке росли две крупные горошинки. Очень она от них страдала и маскировала ляписом под родинки. Вот вечно Гала так: ляпнет не подумав. Не язык, а наждачная бумага. Да ещё при муже.

– Ах, прости! – искренно, с болью сказала Гала, заглядывая в глаза соседке. Взяла её руку и прижала к своей груди. – Я вовсе не тебя имела в виду. Ну, обзови меня как хочешь.

– Ничего страшного, – мило улыбнулась соседка. И приветливо махнула кисточкой на синей шапке.

И кто виноват? Гала и виновата.

12 РАЗГНЕВАННЫХ ЖЕНЩИН, или ИЗГНАНИЕ ИЗ РАЯ АДАМА И ЕВЫ

И последний случай, навсегда укрепивший Галу в восточной мудрости. А мудрость та гласит: хочешь поверить женщине? Но поверишь ли ты прежде гиене? Седобородые аксакалы – они не зря до ста лет сидели на корточках, цистерны зелёного чая выпивали, кумекали, пока созрели до такой блестящей идеи.

Гала директорствовала в большом культурно-развлекательном центре. Коллектив, сами понимаете, женский. Из мужчин старенький сторож да электрик. И этот электрик завёл шашни с маленькой смазливой продавщицей из «Союзпечати». Киоск находился недалеко от ДК, которым руководила Гала.

Он женатый, она замужем, у обоих дети. Но вот разыгралась нешуточная любовь – бывает. Парочка будто с ума сошла. Искала любовный альков, где придётся, как повезёт, где обломится, как птички божии. Летом в лесочке под кустиком или в гаражах, зимой снимали квартиру на час. Но у обоих слёзы, а не зарплаты. А любовь, сами понимаете, не ждёт 5-го и 20-го: дней аванса и получки.

Жена электрика узнала, пристыдила детьми и сединой, поскандалила. Муж продавщицы узнал, поколотил. Но, в общем, сор из избы не выносился, за стены квартир семейные разборки не выплёскивались. Всё сохранялось в рамках приличия.

Пока однажды Гала не вызвала электрика: начал заедать поворотный механизм, который крутил сцену с готовыми декорациями. Маленькая продавщица «Союзпечати» опустила ставенки, оставила записку: «Перерыв 20 минут». Замкнула киоск и мышкой шмыгнула вслед за электриком.

На входе заискивающе сунула вахтёрше дешёвенькую шоколадку. Пряча хорошенькие накрашенные глазёнки, пискнула: «МарьСемённа, я пройду?» МарьСемённа ехидно, многозначительно и многообещающе протянула: «Ну, проходи, проходи, голуба». Брезгливо смахнула шоколадку в ящик стола. А у самой давно уже внутри бурлило и кипело.

Едва продавщица, узко и порочно семеня, скрылась за сценой – МарьСемённа потянулась к трубке. Очень скоро вокруг её стола собралось и зашушукалось экстренное совещание ООН: Организации Объединённых Наблюдательниц. Клуб глубоко и прочно замужних, порядочных и оскорблённых женщин.

Гардеробщицы, билетёрши, уборщицы, две завотделом массово-культурной работы, библиотекарши, дирижёр хора ветеранов, медсестра-пенсионерка, танцевальная репетиторша, зам по административно-хозяйственной части, ещё кто-то. Общим числом 12.

Заглянули к Гале в кабинет, таинственно поманили пальцем:

– Айда-те ко, Галина Ивановна, айдате. Чё увидите!

Гала, не понимая, вылезла из-за стола: хоть разомнётся. Вели её по коридорам, выдвинув вперёд как боевого слона. Старались не топать ногами и не стучать каблуками, заговорщицки приглушали голоса.

– Да что такое? – хмурилась заинтригованная Гала.

– Щас увидите, Галина Ивановна! – в предвкушении обещали ей.

За сценой было пусто. Валялся впопыхах брошенный монтёрский чемоданчик, мотки проводов, ещё какой-то электротехнический инструмент.

МарьСемённа могучим плечом торкнулась в закуток, в гримёрку: заперто. Прильнула к замочной скважине: ничего не видно! Приникла ухом к двери: тишина. Поскреблась, поцарапалась как кошка:

– Откройте, будьте добренькие! Инвентаризация! Перепись мебели!

Победно оглянулась: тут они, голубчики. Попались! И, уже не таясь, загрохотала пудовым кулаком в фанерную дверку:

– Откройте! Прав не имеете запираться в казённом учреждении!

Торжествующе вытащила из кармана сатинового синего халата связку запасных ключей. А не лезут в скважину: мешает вставленный с той стороны ключ! Обернулась к сторожу: тот, из стариковского любопытства, «за конпанию» прилепился бабьему табуну. Велела:

– Тащи топор! Вскрывать будем, как консерву. Шпротов. Килек в томате.

Гала ничего не понимала:

– Воры?!

– Воры, Галина Ивановна! Мелкие шкодливые воришки семейных ценностей. Щас мы их…

Через минуту хлипкий косяк под ударами топора поддался, затрещал. Увиденная картина долго передавалась потом из уст в уста.

Всюду валялась одежда, разбросанная, что называется, в порыве преступной страсти. И прямо на полу, на старом пыльном бархатном занавесе, голые, в чём мать родила, молча трудились электрик и продавщица.

Стук и взлом, и вваливание толпы не могли срезать пик любовного экстаза. Да чего там: случись в эту минуту обвал, землетрясение, наводнение, конец света – от любовников ничего уже не зависело. Ничто не в силах было разорвать объятия и вырвать сладкую парочку из райских кущей, где она на тот момент пребывала.

И они на глазах обступивших, хихикавших, комментировавших и плевавшихся – продолжали «на автомате» совершать последние исступленные движения… Если бы по данному возмутительному факту возбудили административное дело, оно пестрело бы грубыми, сухими медицинскими терминами. Что-нибудь вроде: «Фрикции в последней, предшествующей эякуляции и оргазму фазе коитуса, продолжались в присутствии посторонних лиц…»

Вскрикнули от невыносимой сладкой муки, застонали – и расцепили объятия, раскатились в разные стороны. И потерянно, как слепые, ползали, не смея поднять глаз, шарили в поисках своих тряпочек, трусиков – а их не было!

12 разгневанных женщин жаждали возмездия, их прямо трясло от праведного возмущения. Они предусмотрительно подобрали и спрятали одежду. И, хотя одежда была чиста, и даже чище некоторых платьев и кофт блюстительниц – они всячески демонстрировали, будто брезгуют взять её в руки.

В этот момент Галу срочно вызвали к телефону. О дальнейшем она узнала из рассказов очевидцев. Что ООН погнала любовников, понукая швабрами, как двух паршивых овец. Вытолкала, выпнула из ДК:

– Вон, вон! Осквернять культурный очаг, высокодуховное вместилище цивилизации, интеллигентности, нравственности и просвещения!

Долго потом город вспоминал двух голых, прикрывающих срам людей, бегущих по улице. Камней в Адама и Еву никто не бросал, нет. И не смеялся никто. Какая-то сердобольная старушка сняла платок, накинула на дрожавшую продавщицу…

Бедняжка и раньше ходила в синяках. Но на этот раз рогатый муж перестарался и избил изменницу до черноты, так что вмешался участковый. Был суд и развод.

Через полгода наша продавщица вышла замуж за участкового, он усыновил её детей. Счастлива с ним и любима, и никто не смеет плохого слова о ней сказать: трусят иметь дело с милицией. На улице, сладенько осклабляясь, здороваются: «Здрасти, Ева Геннадьевна!». Забыла сказать: продавщицу Ева зовут. Электрик Дима (не Адам) продолжает жить с женой, которая его ненавидит и нещадно пилит наедине и принародно…

***

А Гала на следующий день после почти библейской сцены пригласила зачинщиц в кабинет. Она сидела во главе длинного полированного стола, в столешнице которого отражались могучие бюсты всей «зондеркоманды».

Гала бы с удовольствием их всех (работниц вместе с бюстами) уволила по собственному. Да только знала, что милый дружный террариум единомышленниц, сплотившись, саму её подсидит, сожрёт с потрохами и не подавится.

Она с рассеянным любопытством рассматривала, переводила взгляд с одного лица на другое. Какие угодно характеристики можно было дать блюстительницам нравственности – но только не слова «чистота», «непорочность» и «целомудрие». Важные, как надутые индюшки, восседающие кулями, с тупым сознанием собственной правоты, с брезгливо оттопыренными одрябшими губами…

По каменному лицу вахтёрши МарьСемённы читалось: будь её воля – она бы объявила собственное профсоюзное собрание. Повестка: «Борьба с чесанием похоти и слабостью на передок». Ну, Адама и Еву, из-за которых весь законопослушный людской род мается, уже проучили. Но этого мало.

Искореняла бы, распинала, выжигала калёным железом, пригвождала к доске позора персонажей из классической литературы, которую – страшно сказать – в школе преподают!

Первой, само собой, за аморальное поведение вызвала бы на ковёр Анну Каренину. Потом любительницу курортных романов Даму с собачкой. Вот чего ей не жилось: муж немец, собственный дом, зарабатывает прилично.

Эмму Бовари не забыть. Ещё тихоню Катерину из «Грозы», коварную изменщицу Аксинью из «Тихого Дона» – туды их! Не говоря о шекспировских безобразниках, а также богах из «Мифов Древней Греции» с их прелюбодеяниями, растлениями, гомосексуальными связями, инцестами… Тьфу, пакость какая, бордель развели.

«Да я бы только захотела – отбою бы не было… Да стыд есть», – читалось в тусклых глазах МарьСемённы.

«Ты-то бы захотела, – неприязненно думала Гала. – Да с тобой-то кто захочет ли?!»

***

Гала разливает в рюмочки остатки душистого коньяка. Подпирает белой рукой щёку:

– Эх! Давай, что ли, нашу фирменную…

Пусть говорят, что дружбы женской не бывает,

Пускай болтают, но я-то знаю,

Что мы с тобою ни на что не променяем

Сердечной дружбы, нам подаренной судьбой…»

КОРОЛЕВА УРОДОВ

У женщин существует три возраста.

В нежном и юном девушки с удовольствием, кокетливо озвучивают свои года. Прислушайтесь: звенят трепетно и мелодично, как струны арфы, как апрельская капель: шестнадцать, восемнадцать, девятнадцать… Веет от этих наивных звонких «надцать» горьковатой свежестью майского ландыша, клейкого берёзового листка… «Дцать» уже грубей, рубленей, вульгарней, но тоже ничего.

Второй возраст женщины стараются скрыть. И, если уж припёрты к стенке неделикатным вопросом кадровички или регистраторши в поликлинике, бубнят под нос скороговоркой.

Есть и третий возраст… Это когда уже настолько всё равно, что свои года называют внятно, бегло и равнодушно. Как будто обнажаются на приёме у гинеколога: кряхтя, деловито, не торопясь снимают пахнущие хозяйственным мылом х/б чулки и мятые старушечьи рубашки. Упругие женские прелести, как и года, увяли и высохли. Выпячивать – равно и стыдливо прятать и очаровательно при этом розоветь – уже нечего, не к чему, да и не перед кем.

Мы с Машей второвозрастные (звучит ужасно, как второсортные!), потому о годах умолчим. Расклад такой: я простая русская женщина, Маша – богема.

Она пишет эссе и художественно исполняет их со сцены. Сейчас это искусство не востребовано, а в семидесятые Маша блистала. У неё была собственная мужская группа сопровождения, плотный гастрольный график и поклонники в каждом крупном городе Советского Союза.

Успех во многом объяснялся Машиной внешностью. Большеглазое, филигранно отфотошопленное природой личико. Совершенно противоестественная, вопиющая, даже непристойная диспропорция между игольной талией и пышным бюстом и бёдрами.

Одежда и хорошая ткань были дефицитом, но Маша сама строчила на машинке платья из платков: тяжёлых вдовьих павлово-посадских, цыганских, стеклянистых с люрексом. Невесомых радужных из прозрачного шифона, простеньких ситцевых в горох и ромашку, которых брала сразу по 20—30 штук. Белые наряды шила из льняных простыней, прорезала ножницами дырочки, обрабатывала вручную, вышивала цветными бисерными цветами. Помните костюмы ВИА «Самоцветы»? Вот типа того.

Она выходила на сцену, задрапированную нежно-голубой, в цвет её глаз, подкладочной тканью. Подкладка стоила копейки – а каков эффект! Спрятанный мощный вентилятор развевал драпировку, Машины платочные одежды и длинные кудрявые волосы.

Волосы были свои, а кудри завивались на ужасных советских твёрдых бигуди. Маша протягивала кукольные ручки в зал и милым, немножко в носик, насморочным голосом читала эссе о любви… И всё это на фоне красивой музыки.

Организаторы концертов за неё дрались как львы, перехватывали друг у друга. Ни одного концертного плаката у Маши не сохранилось: ни од-но-го! Фанаты охотились за ними, вырывали с корнем с рекламных тумб, расклейщики не успевали натягивать новые.

Вся Машина молодость – это гастроли. Калининград, Сочи, БАМ, Владивосток… Поезда, самолёты, пышные встречи. Персональные райкомовские «волги», гостиничные люксы, цветы, шампанское… Мчишься с ветерком в автомобиле – а вдоль дороги транспаранты, транспаранты… «Приветствуем любимую актрису!» «Добро пожаловать, Маша!»

Были случаи: сумасшедшие поклонники подхватывали миниатюрную Машу со сцены и несли через весь город на руках в гостиницу!

В каких чудных городах она бывала. Вот чудный город – Казань, Маша мне сейчас о нём расскажет. Видела бы ты (то есть я), Машино концертное платье, в котором она выступала в столице Татарии!

Она сочинила аксессуары к нему за один вечер прямо в гостинице «Казань». Отпорола золотые аксельбанты от парадного мундира одного поклонника, татарина по национальности, и пришила вот тут и тут. Муфточку – из старой шубы… Платье сверкало, соперничало с люстрой в Казанском театре оперы и балета и имело фурор.

Нет, очень, очень чудный город Казань!

А с какими людьми она встречалась! Пила чай с легендарными дикторами ещё довоенной, дореволюционной закваски. Этот очаровательный старомосковский пришепётывающий говорок – слушала бы да слушала. «На этой неделе обещчают дощщи». «Вы так щчитаете?» «Я вас угощчу чаем. Какое щчастье слушать вас, Машенька!» Чудо!

Маленького сынка приходилось оставлять то на свекровей, то на подруг. До сих пор сын не может простить Маше, что искусство ставила выше материнства, отношения более чем натянутые. Иногда они перезваниваются, вернее, яростно переругиваются. Они обожают друг друга.

Я обычная женщина-домоседка с мужем, детьми, огородом, «Ладой Калиной», с жизнью, скудной на новые лица и события. Как выжженный песок – скупой дождик, так и я жадно впитываю Машины рассказы о прошлом: вот это жизнь – не скука да дрёма! А Маше нравится иметь благодарную слушательницу в лице меня, серой мышки.

«Вернулась домой с гастролей, час ночи, – вспоминает Маша, красиво закуривая электронную сигарету. – Мужа нет, хотя телевизор ещё тёплый – только смылся. Это он таким образом мне мстит. Ах, так?! А наставлю-ка я тебе рога, мой милый. Хватаю такси, мчусь на вокзал, беру билет обратно в Кишинёв. Там безнадёжно страдающий по мне поклонник. Звоню с автомата: „Сейчас или никогда!“. Он спросонок ничего не соображает, бормочет, заикается – от счастья, конечно. Слышно, как сонная жена что-то спрашивает, он врёт: ночной аврал на работе… Сумасшедшая ночь любви в гостинице, много вина, клятв…»

«Конечно, не всё было гладко, – вздыхает Маша. – В гостиницах не всегда был горячий душ. От недосыпа портилась кожа, от смены воды в разных городах расстраивался желудок. Приходилось возить с собой минералку. В таёжных городах летними ночами одолевали злющие, как псины, комары. А репеллентов: пластин, спиралей и этих отпугивающих ультразвуковых штучек тогда ещё не было».

Как-то Маша, измученная, искусанная, завернулась в одеяло, тряхнула головой, выбросив на лицо полог из собственных роскошных волос – как противомоскитную сетку. И дышать было легко, и уснула сном младенца под жалобный звон запутавшихся в густейшем золотом неводе комаров…

А однажды в междугородном автобусе концертная бригада ехала со знаменитым певцом К. Он сидел позади и всё трогал Машины волосы, называл их русалочьими, намекал, как бы ему хотелось на них понежиться хотя бы одну ночку.

– Это ты про какого К.? Это про того, который сегодня не сходит с экранов? – почтительно изумляюсь я.

– Ну да, – с некоторой досадой признаётся Маша. – Между нами, ничего особенного. А в своё время жеребец был ещё тот, ни одной юбки не пропускал. В гостинице не давал мне проходу, становился на колени, вымаливал хотя бы одно свидание. Всю бригаду настроил, подпоил. Мне говорили: «Да пускай отвяжется, дай ты ему, жалко, что ли?» – «Ему дать, другие захотят. А я не такая. Я воспитана на «Умри, но не дай поцелуя без любви!» из Чехова.

Утончённую чеховскую Машу убивает современное телевидение. Взять рекламу: вот в лифте едет опрысканный туалетной водой хлыщ, и туда же входит молодая женщина. Как положено современной женщине – находящаяся в активном поиске, дико озабоченная в этой жизни сексом, исключительно сексом, одним только сексом и ничем кроме секса.

У этой, по ходу, вообще бешенство матки, которая на мужскую туалетную воду возбуждается, как бык на красную тряпку. Неизвестно, что там в лифте происходит, но после пятисекундной поездки оба вываливаются из кабинки всклокоченными, помятыми, истерзанными, с плоскими от неудовлетворённости лицами. Это на каком примере воспитывают подрастающее поколение?!

Обычно мы встречаемся у Маши. У меня дома муж с дрелью, дочь с претензиями, зять с проблемами и внуки с шумом. Не уединишься и не поговоришь по душам.

У Маши тишина, которую прерывает пришепётывающее, как старомосковский говорок, тиканье советских ходиков, да ещё её молодая надрывная декламация, несущаяся со старых шипящих магнитофонных плёнок.

Всюду занавесочки, салфеточки, безделушки, засушенные цветы, фотокарточки в кружевных рамках. Гипсовые фигурки, головки, ножки, кисти рук, чаши грудок (все части тела Машины: четвёртый муж был скульптор).

В шкафу висят концертные платья, которые я снова прошу показать. Восторгаюсь, с благоговением щупаю, вдыхаю слабый аромат польских духов «Может быть», прикладываю наряды к себе, ахаю. Уговариваю Машу открыть собственный музей, на худой конец, продать модному дизайнеру Александру Васильеву, который охотится за эксклюзивом… Какая жалость, что не сохранилось ни одного плаката!

«А ведь было время, было время… Мои эссе – нарасхват! Радио «Маяк», прямой эфир, интервью. Ведущий сдуру дал мой домашний адрес и телефон. Я его потом материла. Вообрази: хлынул шквал писем, звонков! Страстные признания в любви летят через всю страну: от полярных лётчиков до чабанов, от донбасских шахтёров до сибирских геологов. Один военный чин обещает прислать вертолёт и устроить воздушное сафари на каких-то копытно-рогатых зверюг из Красной книги. Вор в законе грозит при выходе из колонии окутать мехами и осыпать бриллиантами…

Естественно, дома скандалы, угрозы, третий по счёту развод… Я потом журналистам первым условием ставила: упаси бог, никаких моих координат!»

У Маши профессиональная болезнь: надорванные связки. Она вынуждена дать им передышку и с брезгливой гримаской включает телевизор: это чудовище, этого пожирателя мозгов, циклопического монстра, который сеет безграмотность, беспринципность, разврат…

Раздаётся восторженный Машин визг, он буквально выдёргивает меня из кухни, где я ополаскиваю чашки.

– Одноклассница! Моя одноклассница Иволгина! Она новая ведущая шоу «Король уродов»! Я знала, что она в Москве, но что на телевидении и добилась таких успехов… – Маша снова визжит, забыв о надорванных связках.

«Король уродов» – это слизнутое с запада (как всё у нас слизнуто) комедийное шоу. На нём ведущий высмеивает участников, даёт обидные клички, пытается вывести из себя. Те в ответ огрызаются… Жарят, одним словом. Типа боёв без правил, только там до первой крови, а здесь до первой истерики.

Пока я добиралась до дома, Маша успела позвонить шесть раз, всё с новыми сведениями об однокласснице Иволгиной.

Что училась подружка так себе и дерзила учителям. Что когда у одной из них наступали критические дни, они щедро делились друг с другом прокладками и демонстрировали их медсестре, чтобы получить освобождение от физры.

А однажды они вместе с Машей курили под лестницей, и их засекла завуч. Маша чуть не уписалась от страха, а Иволгина, вылезая в паутине, пустила в лицо завуча красивое колечко дыма, как героиня вестерна.

С каждым рассказом Иволгина приобретала мифические, почти демонические черты. Маша заглянула в Интернет и теперь заваливала меня почерпнутой оттуда информацией.

– Представляешь, Иволгина сразу поставила условие: только прямой эфир, до неё никто не решался!

– А знаешь, на какую сумму с ней заключили контракт? Встань рядом с диваном, а то рухнешь на пол!

– Ради Иволгиной шоу переименовали в «Королеву уродов», значит, ставят на неё по-крупному!

До этого-то она припухала на кабельном, дрочила какую-то кулинарную шнягу, но по ходу накосячила, и у неё возникли тёрки с продюсером. Она забила на это дело и без базара замутила с важным ушлёпком с Музканала, и ей конкретно попёрло, стопудовый попадос! Всосала?

Нет-нет, это не Маша так говорит, это она цитирует статью.

Под утро не сомкнувшая глаз Маша слабым, томным голосом сказала, что она всё продумала и собирается в Москву. Школьная дружба не ржавеет.

Иволгина вытащит Машу из болота небытия и забвения. Машины эссе не утратили актуальности, напротив, внесут свежую струю в грубость и пошлость современного телевидения. Старые поклонники вспомнят Машу, вздрогнут, застонут, вскинутся, забросают Останкино мешками писем. Рейтинг, реклама, слава, деньги! Одним словом – пруха, ёпт! Вкурила?