Старомодная Натали

© Надежда Нелидова, 2021

ISBN 978-5-0050-6074-7

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

АПЕЛЬСИНОВЫЙ СОк

Меня зовут Юра (вы не ослышались), я женщина нормальной ориентации и живу с мужем девяносто лет. Ско-олько?! Ну ладно, двадцать с лишним, но, как я говорю, один год моей жизни идёт за четыре. У меня не муж, а вечный источник тупого, краснощёкого, брызжущего оптимизма.

– Хороше-ечно!

Вот что за манера тащить в жизнь рекламные мемы. Пропылесосил ковёр, обвёл взглядом комнату: «Хорошечно!» Скинул ботинки, рухнул после работы на диван – и снова: «Хорошечно!»

– Ты ведь тоже любишь цитировать женские шоу, – оправдывается он. Ничего себе, сравнил. Я-то смотрю с пользой, черпаю житейские мудрости. Живи одним днём! Цени себя, единственную и неповторимую! Жизнь – это апельсин, из которого следует выжать сладость до последней капли!

Ещё: держи мужа в тонусе. Время от времени перетряхивай и освежай залежалые, нафталиновые супружеские отношения лёгкими интрижками». Но лучше всех выразилась моя любимая, острая на язычок ведущая женской передачи:

«Прежняя Красная Шапочка, кисейная барышня, позволила себя съесть Серому Волку. А современная Красная Шапочка сделал из Серого Волка горжетку. В нынешнем сезоне серое очень идёт к красному».

***

Муж поел, отдуваясь, борща, поглаживает живот: «Хорошечно!»

А животик у нас того… Весим 120 килограмм.

Предлагала ему эффективный метод «минус одна чайная ложка в день». В итоге получалось, что… что через две недели я поставлю перед ним пустую тарелку! «Давай лучше минус одна макаронина или крупинка, или минус зёрнышко риса в день», – жалобно предлагает он. Сейчас всё брошу и буду считать крупинки и зёрнышки.

Муж любит вредное, жареное, жирное. При случае может прекрасно поужинать батоном и банкой майонеза. В стакан кладёт четыре ложки кофе и шесть песка. При этом у него крепкий сон, холестерин в норме и сахар как у младенца. Давление – хоть сейчас в космонавты. Он невозмутимый и жизнерадостный толстяк-крепыш.

А у меня, при моей худобе и неукоснительном соблюдении ЗОЖ, эти опасные показатели зашкаливают. Мучает хроническая бессонница, липнет любая хворь. Самая малая простуда надолго укладывает в постель. Муж трогательно ухаживает, бегает в аптеку, заваривает ромашку. Предлагает запузырить меня от микробов в герметичную капсулу, как Майкла Джексона. Господи, как же он меня бесит своим дурацким юмором. Ставя горчичники, он не удерживается и покрывает мою спину поцелуями: «Какая она гладенькая, узенькая!» – «Ну Ви-итя, прекрати».

При своей толщине, он прекрасный любовник: нежный, чуткий и неутомимый. Тюлень тюленем, но стоит попасть в воду (в постель) – держись, откуда берётся!

Вы разве не замечали: толстякам свойственна особая упругая, гуттаперчевая пластика – Камасутра отдыхает. Он грациозен, резов, неистощим на выдумки: «А давай это попробуем. А давай так. А давай навыворот». Я уже выдохлась, косточки ломит, а ему хоть бы что. Даст фору десятерым ловеласам. Так что в данном случае анекдот про арбузную болезнь (пузо растёт – кончик сохнет) не срабатывает.

Подруги задумчиво соглашаются: да, внешность обманчива. Сколько в их жизни попадалось многообещающих, с волосатой грудью, атлетически сложённых красавцев, и – какой конфуз, какое горькое разочарование! – оказывались вот с такусенькими, а то и вообще с безнадёжной «половиной шестого».

А женские шоу грозят пальчиком: не балуйте мужей – наглеют. Держите на голодном пайке. Я откровенно, злостно манкирую супружескими обязанностями. Заявляю: «У нас самообслуживание», – поворачиваюсь спиной и засыпаю. «Сон – эликсир красоты, и я стараюсь его принимать большими дозами», – говорит старая графиня в английском детективе. Я следую её словам.

***

Муж выходит из положения как может. У нас с ним параллельные компьютеры. То и дело мой комп зависает: ясен пень, опять муженёк сидел в сайтах «для мальчиков». Потея и вороша волосы, бормочет про внутренние неполадки, конфликт оборудования. Ах, говорю, конфликт оборудования, это так нынче называется?! С другой стороны, сама виновата. У нас самообслуживание.

– Ира, как ты с ним живёшь? – удивляются одни. – Такая милая, интересная, стильная – рядом с этим бегемотиком?

– Радуйся тому, что имеешь, – говорят другие. – В нашем возрасте фыркать и копаться в женихах не стоит.

Да, а мы с мужем не расписаны. У нас гражданский брак. Я бы вообще предпочла гостевой, ибо известно: «Ничто так не разрушает чувства, как общий ночной горшок». Он при каждом удобном случае канючит о штампе в паспорте, «чтобы как у людей». Я, абсолютно по-мужски, искусно избегаю этой щекотливой темы, всячески отбрыкиваюсь от перспективы затащить меня в загс. Мы поменялись ролями, не зря же я Юра.

В Юру меня переименовали в день нашей маленькой вечеринки. Тогда прямо к столу принесли от тётки из Лебедяни телеграмму: «Дорогие Витя и Юра, поздравляю!» Не знаю, на каком этапе Ира превратилась в Юру. Подслеповатость тётки тому виной или тяп-ляпство почты России? С тех пор муж ко мне только так и обращается, похлопывая и обнимая: «Ну что, брат Юра?» Или: «Держись, Юрок, ты же у нас мужик».

Тупые шутки плохи не тем, что тупы, а тем, что назойливы.

***

Всё началось с того, что я пролила сок на чужие брюки. Нет, всё началось с того, что мы поехали на тёплое море… Тогда уж с самого начала: у мужа случился отпуск.

На юг поехал с тоской: лучше бы он посидел на сыром бережке с удочкой, покормил комаров в клюквенном болотце, побродил в грибном леске. Но, как советуют женское шоу, «держи мужа в голоде, активы в золоте, сердце в холоде, а ножки в тепле». В смысле, где-нибудь на Таити или, на худой конец, на Черноморском побережье. Там, где не смолкает вечный праздник, отовсюду слышен лепет на десятках языках, весёлый смех, плеск бирюзовой волны, музыка. И непременно задыхается эта состоящая из вздохов, старомодная тягучая, липкая: «Эмманюэль, Эмманюэль…»

Муж сразу плюхнулся в бассейн, подняв тучу брызг и заставив вскочить и завизжать загоравших шоколадных дам. Махал рукой, приглашая меня, но я холодно отказалась. В женских журналах пишут, что каждый входящий в бассейн человек непроизвольно выпускает до 2-х столовых ложек мочи. Умножьте ложки на сутки и на сотни барахтающихся людей…

За крайним столиком у бассейна сидел парень в светлом, лёгком, трепещущем на ветерке костюме. Волнистые волосы даже на вид были тяжелы и жёстки, цвета пережжённого угля. Хотелось приподнять их и удостовериться, что они не осыпали угольной крошкой белоснежную ткань.

Идя мимо, я плеснула несколько капель апельсинового сока на его кипенные, белые брюки. Случайно или нет – какая разница. Он усмехнулся и поднял тяжёлый взгляд.

Я без ума от восточных длинных, утопленных в скулах глаз – будто косые глубокие разрезы кинжалом. В них южная ночь и дразнящая тайна. Медленно, царственно, сквозь опущенные ресницы взгляд поднимается по мне снизу вверх: от ступней в сабо к бёдрам и выше.

Я поджимаюсь, кожа стягивается как от озноба. Вот так с нами, бабами, и надо. Я вся подаюсь ему навстречу. С неприличной поспешностью мысленно помогаю снять с себя одежду. С готовностью закидываю загорелые руки… Нет, пускай он сам расстегнёт и сзади охватит, и пропустит сквозь пальцы мои ничем не стеснённые, почти прохладные тяжёленькие чаши… У меня в горле пересохло.

– Ах, простите! – я наклоняюсь, чтобы он мог как следует рассмотреть эти позолоченные солнцем чаши. – Чем мне загладить вину? Принесите брюки в номер тысяча двести восьмой. Застираю так, что пятнышка не останется, – вообще-то в отеле полно обслуживающего персонала, в том числе прачек. Дураку ясно, что это игра. Только дураки не услышали бы в моём голосе кошачьих многообещающих, призывных ноток. Дураки и ещё муж Витя.

– О, если такая женщина постирает брюки своими ручками, – засмеялся он, и зубы влажно сверкнули, – разве не кощунство их потом носить? Только повесить на стену и любоваться всю оставшуюся жизнь.

По-русски он говорил прекрасно. Надеюсь, это не гостиничный альфонс, как в фильме «Плащ Казановы». Да и я мало похожа на простушку Хлою.

– Под стекло, на бархат и в рамку! – изо всех сил захохотал вылезший мокрый муж, напоминая, что он тоже тут оживлённый предмет. Он весь был в горошинках воды, как в прозрачных бородавках. Что ж, где у любимого родинка – у нелюбимого бородавка.

– Вот ты никогда не умеешь говорить таких комплиментов, – упрекнула я его.  (Не помню, в каком романе читала).

Уходя, незнакомец задержал пальцы на моём запястье. В коридоре я подняла руку и коснулась губами горящего места.

– Часы натёрли? – озаботился муж.

Да, часы. Часы и минуты отделяли нас от свидания. Хотя ведь можно было заскочить в какую-нибудь подсобку или запереться в туалете, где я вознесусь в его руках, как Эмманюэль, упираясь и царапая шпильками противоположную стену… Желательно зеркало, чтобы «в нём отражалось моё запрокинутое лицо с закушенными губами и его стянутый затылок, и поджарые, эротично сжатые смуглые ягодицы в глубоких продольных ямках… Я – по французскому выражению – облачена лишь в капельку духов… Вкрадчиво, грубо и нежно он вспорет розовую плоть, погружаясь во всё более сочные и тесные, сокровенные глубины…»

Это отрывок из эротического романа, частями печатающегося в женском журнале… Бульварщина. О. настоящему вину нужно выстояться и набраться крепости, а не выдыхаться лихорадочно, наспех: где попало, пых-пых – в антисанитарных условиях.

– Встретимся ночью, – успела сказать я.

Он нежно и сладко шепнул:

– У нас на Востоке последнее слово всегда за мужчиной. И слово это – «слушаюсь».

Кривляющийся, как обезьяна, чернявый аниматор подсовывал нам всё новые препятствия в виде игр и мероприятий. Они отдаляли наше свидание – и лишь разогревали нас. Всюду в толпе я ловила на себе мрачный, подхлёстывающий тёмный взгляд незнакомца. Я сладко вздрагивала, как под ударами плётки.

***

Только идиоту могло придти в голову устроить в знойном южном отеле зимнюю русскую забаву: блины с икрой, водка, лазанье по столбу. Не хватало ряженых и цыган с медведем. Но утомлённые солнцем постояльцы и местный персонал хлынули вниз, в зал для дискотек. Там в центре была водружена колонна, скорее фаллических очертаний, чем привычный масленичный столб. Далеко вверху, под потолком, висел приз – кинокамера. Столб был покрыт не льдом, а гелем, густым, прозрачным и скользким, как… Ну, вы сами догадались. Храбрецы, один за другим, корячились, сползали и шлёпались на пол как переваренные пельмени.

Муж опрокинул запотевший стакашек с подноса, закусил блинным фунтиком, роняя вокруг оранжевые икринки. Глаза у него были отрешённые, смотрели в никуда. Я хотела его остановить, но передумала. Пусть будет как будет.

Тем временем муж разошёлся. Скинул с себя всё до семейных трусов, вывалив за бельевую резинку свою белую, на восьмом месяце пузеню, вызвав рёв и улюлюканье. Девицы визжали, совали в трусы купюры, щипали живот…

Не могу объяснить дальнейшее, ибо оно не поддаётся здравому смыслу. Мой немолодой муж, весом больше центнера, обошёл спортивных парней. Все вдруг смолкли, и в полной тишине он допрыгал лягушачьими прыжками до верха. Тяжело съехал и потребовал ещё рюмку водки. Со всех сторон лезли сниматься с ним, просили продать камеру, кричали, что он проснётся звездой Ю-тьюба…

Я хотела повести его в номер, но он упрямо буркнул, что поедет со всеми смотреть морской закат. Будто что-то чувствовал, держал мою руку крепко прижатой к себе, как потерявшийся в толпе ребёнок.

Желающих полюбоваться закатом набилось как шпрот в коробке. Масса разноцветной воды за бортом тяжело перекатывалось, как будто слегка покачивали безбрежную кастрюлю с жирным бульоном. Оранжевые, розовые, фиалковые полнеба, слишком яркие, чтобы быть настоящими… Гигантское распухающее и разбухающее на глазах солнце, возжаждав за долгий знойный день, приникло к кромке и жадно насыщалось морем…

Эта картина не для стиснутой потной, гомонящей толпы – она была создана для кисти живописца и пары одиноких романтических сердец. Для нас с незнакомцем. Он стоял сзади и внимательно смотрел в море, а рука хозяйничала под юбкой. Нежно и властно, как в эротическом романе.

Юбочка была морская, плиссированная, встопорщилась будто на пупсе. Трусики комочком упали к моим сабо, я переступила, поддела их каблуком и незаметно сунула в пляжную сумку. Хорошо, что солнцезащитные очки скрывали мои глаза. Для удобства я слегка облокотилась о перила, как бы засмотрелась на кипящую за бортом пену. Из такой зародилась пышная, жемчужно-розовая Венера…

– Дельфины! – крикнул кто-то с противоположного борта. – Стая дельфинов с детёнышами, играют!

Толпа отхлынула, открыв преступников-любовников. В радостных криках никто не слышал, как капитан, надрываясь, с красным злым лицом орёт в мегафон со своего мостика.

Палуба подо мной превратился в горку, и не за что было ухватиться. Я покатилась, покатилась – и вот уже ноги, в поисках опоры, взбили бездонную холодную глубь. Жгучая вода во рту, в ушах, в носу, вода заливает глаза. Чьи-то локти и сандалии больно ударяют со всех сторон, для чьих-то рук моя голова и плечи – спасительный поплавок. Я погружаюсь в водяную толщу, отдираю чужие закоченевшие руки вместе со своими волосами, всплываю в крики и вопли, хрипло фыркаю… На меня снова наваливаются, и снова бутылочно-зелёная толстая вода, гулкое бурление гирлянд из пузырей.

Только сейчас понимаю, что меня упорно тащит вверх: в руке вместо сумочки зажат пробковый пояс. Это муж при посадке на яхту заботливо-хмуро вытащил откуда-то, как фокусник: «Держи. Как зачем?! Держи, я сказал». Никто нам не выдавал ни поясов, ни жилетов, хотя по инструкции положено, ну да мало ли что положено по инструкции. Я неплохо плаваю, но не видно берега, и мне не дадут выбраться из кипящей, обезумевшей человеческой каши.

Удар кулаком в лицо, вспышка в десять солнц, а розовая кровь солонее морской воды. Пока я, оглушённая, прихожу в себя, меня снова изо всех сил бьют в переносицу. Сколько злобы и гадливости во взгляде. Человек в облипшем белом костюме, в угольно-чёрных сосульках волос, с брезгливым отвращением выдирает из моих судорожных, стиснутых рук пробковый пояс. По шевелению мокрых губ угадываю: «Отдай, сука».

***

Откуда-то появился муж, держал меня на плаву, потом снова пропал. Нам повезло, неподалёку курсировал спасательный катер. Трясясь на палубе от холода и стресса, лязгая зубами, слизывая кровь, я всматривалась, но не видела мужа среди плавающих ярких предметов, человеческих голов и бьющих по воде рук.

Не досчитались женщины с ребёнком. А вы думали, что в катастрофах сильные мужчины расшаркиваются, мерсикают, пропускают дам и детей вперёд, произнося перед этим длинные речи? Вы явно перекормлены американскими фильмами катастроф.

Мужа вытащили, обступили: вкололи прямо в сердце длинную иглу, завернули в одеяла и унесли на носилках. Окончательно поправился он уже дома. И сразу, без объяснения причин, собрал вещи и ушёл от меня. По слухам, к медсестре, много старше его, которая его выхаживала.

Прошли годы. Я живу одна. Закончила курсы, подруга привлекла меня к проведению психологических тренингов для молодых, из серии «Как стать счастливым» и «7 (10, 12) шагов к успеху». За моей спиной шепчутся: «Это утопленница с яхты. Откачали, но головкой маленько повредилась». Как ни странно, слухи о лёгком душевном расстройстве придали мне флёр таинственности, и наши лекции пользуются успехом.

Я прохаживаюсь по аудитории, наблюдаю в юных глазках мечтательную пустоту. Они оживают только при словах «социальные сети» и «секс». Я люблю этих детей: благодаря им я начала верить в бессмертие.

Тело, плоть – это капсула, кокон, матка, в нутряной темноте и тесноте которой растёт, шевелится, досадливо бьёт ножками человеческая душа. Постепенно оболочка истончается, отмирает гниющей шелухой. Телесная тюрьма сроком в 60, 70, 80 лет – кому сколько отмерено – избавляет своих пленников.

Оковы тяжкие падут,

Темницы рухнут – и свобода

Вас примет радостно у входа…

Нет понятия старость. Человек раскупоривается от жизненной слепоты и глухоты. В первую очередь, срывается с самого страшного крючка – похоти, плотских страстей, в которых пойманной рыбой бился всю жизнь. Полное отторжение оболочки есть абсолютная свобода, которую люди боязливо и слепо называют смертью. И не надо мне тут с понимающей усмешкой цитировать: «Как крепнет нравственность, когда дряхлеет плоть…»

«Старуха, бедная, – думает аудитория, глядя на меня. – Всё-то у неё позади».

«Дурачки, – думаю я с грустным умилением. – Вы даже не понимаете, что ещё и не жили». Так мы жалеем друг друга.

А телевизор я давно не смотрю. Однажды на улице с огромного экрана пивной толстяк качнул кружкой: «Хорошечно!» Я опустила глаза и поспешила мимо.

КОШАТНИЦА ОЛЕЧКА

Анна открыла глаза среди ночи. Бухало сердце, бумкало в висках, не хватало воздуха, простыни сбились в комок от тревожного сна. И, как всегда, первая мысль в ещё не проснувшемся сознании: Олечка. Олечка? С другой стороны, о ком ещё думать, никого у Анны, кроме дочери, нет. Муж? Что муж, похрапывает себе в соседней комнате, чистая душа. И ужасно, поразительно толстая кожа.

«Чего выдумываешь, иди спать». Уснёшь тут, когда Оля в эту самую минуту мучается в дикой, несусветной духоте и жаре, установившейся в последний летний месяц, столь не свойственной их средней полосе?

Распахнула окно, сырая ночная свежесть заполнила комнату. И сразу отпустило, стало легче – телу, а сердце заныло сильнее. В Олечкиной квартире открывай не открывай – полная закупорка, ни намёка на сквознячок, ни малейшего движения воздуха в однушке на последнем пропечённом этаже. Анна и выбирала последний: чтобы никто не ходил у дочки по голове. Сама в своё время настрадалась с верхними соседями-алкоголиками, оглушительно бодрствующими в ночь-полночь. А с четырёх утра (ранние пташки!) начинали топотать, бродить в поисках похмельного, что-то (или кого-то) с грохотом роняя на пол, катались пустые бутылки…

И вот проклятая жара, и Олечкина квартира превратилась в нечто среднее между тропической Африкой, сауной и духовкой. Как они тут строят дома – без спасительных чердаков, крыши плоские, залитые битумом: адской чёрной смолой. На солнце она раскаляется и кипит пузырями, как и полагается в аду. Обитатели верхних квартир заключены в камеры пыток.

Говорят, в Японии на крыши завозят толстый слой земли, разбивают грядки – и богатый урожай снимают, и верхним жильцам прохлада и благодать. Так то в Японии, у нас клумбу во дворе – и ту не разобьют.

Анна продрогла в лёгком халатике. А ведь рядом с ней могла стоять Олечка, подставлять лицо прохладному ветерку. У неё сейчас отпуск, что бы стоило приехать. Не мучиться, а целый месяц жить как у Христа за пазухой в родительской сквозной, просторной пятикомнатной квартире, с гуляющими сквозняками. Могла питаться материнской здоровой едой, салатиками, каждый день – ягоды с молоком.

Но Олечка малейшую заботу воспринимает настороженно-агрессивно, как покушение на её взрослость и независимость.

– Мама, ты думаешь, я совсем идиотка? Сама разберусь.

Пока что разбираться самой у не приспособленной к жизни Олечки плохо получается. Забарахлил холодильник – Анна вызывала мастера и руководила им по телефону. Анекдот – учитывая, что они с дочкой живут в разных городах, в двухстах километрах друг от друга.

Понадобилось сменить вентиль на горячей трубе – «Олечка, кран сорвёт». «Олечка, затопишь соседей». – «Мама, хватит контролировать меня в мелочах. Сама разберусь».

Тянула полгода, пока не залило кипятком два нижних этажа. Анне же и пришлось выплачивать ущерб, да какой. У нижних соседей-пенсионеров, судя по списку испорченных вещей, чуть ли не музеи антиквариата в квартирах располагались.

А Олечка ведёт таинственную, богатую внутреннюю жизнь, которая ей, видимо, и мешает выйти замуж.

***

Итак, у дочери отпуск, но она уныло торчит в своей душегубке. И из-за кого, не поверите. Из-за кошки! Кошка вредная, пакостливая. Во всех углах стоят лотки, но она их игнорирует. В квартире установился стойкий запах кошачьих экскрементов. Олечка тщетно и обильно перебивает его освежителями воздуха – и дышит, и травится, и зарабатывает аллергию этой химией!

Треть Олечкиной зарплаты уходит на кошачью еду из специализированного магазина. Ободраны в лапшу новые обои, поцарапаны дверные косяки, велюровый диван и дорогой ковёр. Порван Олечкин дорогой пиджак из тонкой кожи. Белая шерсть лежит снегом на всех вещах, на её чёрных юбках и брюках. Она ведущий специалист банка, дресс-код строгий: белый верх, тёмный низ. Каждое утро встаёт на полчаса раньше, чтобы липким валиком обкатать одежду.

Олечка выписала котёнка через Интернет за сорок тысяч рублей. И говорит, кошачий разводчик дурак, продал по дешёвке, потому что такая порода стоит в два раза больше. Но, известно, не тот дурак, кто дурак, а кто думает, что кругом дураки. Вероятно, кошка уже в младенческом возрасте выказывала свои порочные наклонности и от неё постарались избавиться..

Умные освободились – дочь приобрела, на свою голову. Но и с этим Анна готова смириться. Пускай Олечка привезёт кошку с собой в переноске.

– Мама, для Нюси это ужасный стресс – перемена обстановка. Она такая нервная. И потом, как ты себе это представляешь? В багажном отделении автобуса – ни за что, она там с ума сойдёт.

– Привези в такси, я оплачу.

– Мам, ни за что. Забыла, когда я её увозила, таксист обещал высадить на полдороге? Бедняжка кричала всю дорогу, её тошнило, обмочилась от ужаса…

– Но можно же сделать слабый укол снотворного.

Ах да, Олечка даже сантехника не может (не хочет) вызвать, а уж ветеринара с уколом…

Кошка сойдёт с ума. У кошки нервы. У кошки стресс… А то, что у матери нервы и стресс, что мать сходит с ума – дочку не интересует. Анна глотает антидепрессанты, чтобы утишить боль души. Травит лекарствами печень, почки, сердце – это дочке по фиг. Главное, чтобы драгоценная, обожаемая Нюсенька была жива-здорова. Буквально кошке под хвост брошены здоровье и благополучие матери, это как? Кошку любить больше матери?!

Постойте… Не прилетел ли Анне ответкой недавний случай с её собственной матерью, Олечкиной бабушкой? Хотя какой недавний – двадцать лет прошло, бабушки давно нет. Но будто вчера было.

Анне из деревни привезли пушистого котёнка. Она была на работе, деревенские до вечера оставили котёнка у мамы. Анна прибежала после работы, а мама разводит руками: котёнок куда-то запропастился. Вместе ищут, всё перерыли – нету.

– Но ведь не мог он испариться! – топала ногами, кричала Анна, которую внизу ждало такси. – Мама, может, ты открывала балкон, он вывалился? Может, когда в магазин выходила, он выбежал за дверь? Господи, ни о чём нельзя попросить, даже о такой мелочи.

Виноватая мама шаркала тапками из комнаты в комнату, звала: «Кис-кис!» У неё не было зубов, получалось: «Кыф-кыф!» Это жалкое, мамино беззубое «кыф-кыф» – запомнилось на всю жизнь, заставляло болезненно сжиматься сердце. Котёнка нашли в шкафу, спящим в одеяле. Вот он, бумеранг, не заставил себя ждать…

Чтобы узнать дочку ближе, Анна даже «зафрендилась» на дочкиной странице в Фейсбуке. Но и там были сплошные кошкины фотки: Нюсенька обедает, Нюсенька «охотится» на воробьёв за окном, Нюсенька изволит играть с плюшевой мышью… Самое интересное, собирались кучи лайков и сюсюкающих комментариев – наверно, от таких же ненормальных старых дев-кошатниц.

Нет же, Анна ни в коем случае не ненавистница животных, наоборот. Всё детство у них в семье подолгу и благополучно жили собаки и кошки, размножались. Столько радости было от пушистых игривых шариков. Дети спали с кошками, строили из одеяла домики, тискали, целовали в мордочки. Потом котята и щенки пристраивались к знакомым, соседям, расходились среди одноклассников.

Анна даже первое стихотворение в старших классах написала, не как прочие девчонки, о любви там, о цветочках, охах-вздохах – а о «воспитании в подрастающем поколении ответственности за братьев наших меньших». Так сказала вожатая и поместила стишок в школьную стенгазету. Это было единственное написанное Анной стихотворение, она до сих пор его помнит:

Златовласую куклу Зину

Из фешенебельного магазина

Для дочурки, капризы и рёвы,

Мама тащит в коробке метровой.

На коробочке ценник болается —

Сам Гарун-аль-Рашид закачается.

Ну а мама цветёт-улыбается:

«День рожденья у дочки справляется!

Что нам, жалко для нашего чада,

Если чадо сказало: «Надо!»?

И утрём же нос Дуське-соседке

И сопливой соседской Светке.

Ведь на Светкин-то день рожденья —

Срам: пекли пирожки с вареньем

Да на трёшку карман разорили:

Надувного котёнка купили.

Недогадливая мамаша!

Годы минут, и дочка ваша

Длинноногая, в талии узкая,

Уж затребует туфли – французские,

Джинсов – суженных и укороченных —

Не за семь у.е. – за семь сотенных.

Кто за то, что детям нашим —

Машам, Ксюхам, Оксанам, Наташам —

Не резиновых, не целлулоидных,

Мы дарили котят – подобранных?

Чтоб от блох его в тазике с мылом

Ваша дочка любовно помыла.

А ещё принесите в корзине

Из ближайшего зоомагазина

Черепаху по имени Салли,

Чтоб кормили её и купали,

И в морщинистый нос целовали,

И подстилку в корзине меняли.

Или кактус поставьте в горшочке