Инязовки. Феноменология женского счастья

© Наталья Борисова, 2019

ISBN 978-5-4474-6496-7

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Выражаю благодарность

Соавторам и соучастникам процесса написания книги Надежде Загребельной, Ирине Гатальской, Ирине Миняшиной, Маргарите Майновской за сотрудничество и новые идеи.

Интернет-изданию viva-raphael.com (Вива Рафаэль!) и его главному редактору Наталье Арутюновой за проект «Воскресные чтения с Натальей Борисовой», благодаря которому увидели свет многие главы.

Издательству Ridero.ru за помощь в воплощении авторских задумок и прекрасное полиграфическое исполнение книг.

Руководителю школы писательского мастерства Сергею Лихачеву за конструктивную критику и новое видение проблем.

А также всем друзьям, дорогим свидетелям времени, за поддержку и добрые слова, без чего эта книга не состоялась бы.

Михаил Сергеев, член Союза писателей

Я как-то взялся за поиск книг, где отдыхаешь душой, а не просто отвлечен неизвестностью, как в детективах – это прием десятком планок ниже, но безуспешно. Один Довлатов и остался. Самоирония помогала ему жить, но главное, она спасет его «там», где в «прощение» вменяются удивительные вещи. Так вот, Наталья, Ваша книга – та же самоирония, взгляд с высоты лет. Ее нельзя читать быстро, ведь так же быстро закончится удовольствие. Ваши Марго, Таисия, Вероника – кто-то давно и далеко, кто-то ближе. Но время, когда были вместе, запечатлено – и на сургуче том слово «Молодость» в той самой иронии. Без лозунгов и баррикад.

Повезло времени, вам и книге. Спасибо!

Пожалуй, вы не знаете, какую чудесную вещь написали, а для «определенного круга» – незаменимую, весеннюю, трогательную меж той литературой, которую я заставляю себя читать по иным мотивам. Вы – тихая гавань, я люблю такие же часовни – их много в искусстве, они напоминают общее хорошее в нас, дают глоток чего-то доброго, легкого, близкого каждому, ибо у всех была мама, юность, друзья.

Если много лет не видеть, не сидеть за столом, друзей крадет время. Слова героини: «Кому надо, те останутся, остальных – просею…» не подтвердились. Не спасли. Люди не «просеиваются». Не дай, Бог, испытать разочарование от встречи уже с «другими», подай судьба ее вам, где «общее хорошее» порой уступит «общему плохому».

Остаются книги, где вы еще друзья, где ветреность, надежды. И последних – россыпи. Вы дарите их щедро. Но уже читателям. А вас неведомая рука вписывает уже в другую библиотеку. Еще раз спасибо.

Часть первая.
Куда уходит нежность?
Записки Насти Январевой

Пролог

Не выйдя из сонного опьянения новогодних праздников, Красноярск мирно праздновал рождество. В торгово-развлекательном центре «Планета» даже в утреннюю пору царило людское оживление. Покупатели, завлеченные фантастическими рождественскими скидками, плавно перетекали из одного модного отдела в другой. Сюда, на встречу со мной, спешила моя однокурсница, бывшая инязовка Рита Юникова. Я поджидала ее под экзотическими пластиковыми пальмами у фонтана, что шелестел слабыми струйками неподалеку от огромной ели, украшенной ярко-красными звездами и золочеными шарами.

– А что, вполне узнаваема, – Рита издали озарила меня своей широкой обаятельной улыбкой. – Прости, что опоздала. Вот уже два месяца я в роли не отходящей сиделки. И помощи ни от кого не вижу: все завещано, все подарено, а старушка – кому она нужна?

– Такова наша доля – ухаживать за теми, кто в нас нуждается…

Мы оставили шубы в гардеробе и на эскалаторе поднялись на второй этаж. Рита уверенно двинулась в сторону яркой неоновой вывески «Планета суши». В баре на удивление было тихо и безлюдно.

– Похоже, здесь закрыто, – заметила я. – Давай найдем другое место.

– Сейчас все устроим, – Рита направилась в сторону официанта, который одиноко маячил в глубине просторного зала. Несколько минут она что-то настоятельно ему внушала, показывая на меня рукой, словно я заключала в себе главную суть дела. По всей видимости, сообщала молоденькому официанту, сколько лет мы не виделись, а тот, прожив чуть не вдвое меньше, уже заметно колебался. Наконец, все было улажено, и мы разместились за столиком у окна.

Я не могла сдержать улыбку. Где, где та маленькая инязовка Ритка Юникова, веселая, звонкоголосая пичужка в вытянутой кофточке «лапша» с декольте, обнажающем детские ключицы, в короткой юбочке, заканчивающейся ровно в том месте, откуда начинались худые ножки. Где та невидимая черта, переступив которую, мы становимся взрослыми? А теперь… внушающая почтение дама приятной полноты: королевский поворот головы в сторону барной стойки, величественный взмах руки, подзывающий официанта: «Будьте добры…» И вот уже перед нами красуются кусочки копченой семги и тигровые креветки на листе салата, роллы «Филадельфия» с розочками из маринованного имбиря, высокие тонкие стаканы с вишневым соком и крошечный графинчик с водкой, которую мы сумеем растянуть на два часа общения.

– Я сегодня всю ночь не спала, все думала, о чем мы будем говорить с тобой, – призналась Рита, извлекая из шелестящей обертки деревянные палочки. – Интересная штука – память. Словно щелкаешь невидимым тумблером – и вот она преподносит тебе нужные события, эпизоды твоей жизни, как будто из чемоданчика с коллажем на заданную тему.

– Тогда выдай мне такую картинку – Иркутск, поступление в иняз, год 1975.

– ОК! – воодушевилась Рита. – Вижу вокзал, конец июля. Билетов на ближайшие несколько дней нет – люди возвращаются из отпусков. Для моих родителей такое событие, как мой отъезд, оказалось полной неожиданностью, как и мой выпускной бал с его белым платьем. Позаботиться о билетах заранее никому не пришло в голову, хотя я протрещала про Иркутский иняз все уши. А первый экзамен – послезавтра. Правда, в общий вагон билеты были, но там ехали солдаты. И вот мы с подругой – две семнадцатилетние пичужки – в вагоне, наполовину забитом солдатами. Доехали до утра, а там – здравствуй, незнакомый город Иркутск! И все беседы с солдатиками, обещания писать – все куда-то ушло, стало незначительным, размытым, как кадр в расфокусе. Иркутск после просторного, более людного и современного Красноярска мне не понравился, показался каким-то заштатным городишкой. Это позже пришло понимание шарма деревянно-каменных уездных городков. Но не тогда.

– А спортзал вспоминаешь? Нам тогда сказали: «Общежития не будет – на ремонте. Кто не в состоянии оплачивать съемное жилье, все – в спортзал».

– Помню! До сих пор стоит перед глазами это разноцветье шумной, многонациональной девичьей толпы, заселившей спортзал. Нас, наверное, было не менее сорока. Украинки, русские, бурятки, белоруски, молдаванки – все представительницы тогда еще большой и сильной страны. Выдали нам по раскладушке и – удачи, девчата! Отдельным островком держались девушки из Бурятии. Почти все они имели республиканские направления и, зная, что «национальному кадру» это добавит баллов, особо с подготовкой не парились. Вокруг их раскладушек батареями стояли бутылки с газировкой, пирожные, печенья. Было ощущение, что дома их лишали всех этих радостей и теперь они «догоняли». Еще казалось, что у них была одна фамилия – Раднаева, красивая, но общая, одна для всех.

– Многие из них и впрямь состояли в родстве.

– Ты знаешь, тебя в интерьере спортзала я тоже хорошо запомнила. В дружном строе раскладушек твоя стояла особняком. Все, что я знала о тебе тогда, только имя. Тихая, миловидная девочка в очках, крашенная под блондинку. Что-то вязала, что-то учила, спокойно отвечала на вопросы, но первой в разговор не вступала. Казалось, ты знала о жизни гораздо больше, чем мы с подружкой, незрелые, совсем не подготовленные к жизни. И просто неслыханной крамолой показался мне твой протест против оценки за сочинение. Откуда была такая уверенность в своей правоте? Сработало – исправили, ведь проверяли сочинения не «русаки», а инязовские преподаватели. Прошли годы – и вот я читаю твою рукопись. Нет, ничего не было случайного. Ты уже тогда все знала про себя, по крайней мере, свой потенциал.

– Поверь мне, Рита, ничего я не знала. Я писала про своего любимого Чехова, а мы с ним «на одной волне». И я чувствовала, что сочинение, написанное от души, получилось хорошим. А какая мать не бросится на защиту своего детеныша?

– Училась ты ровно и спокойно и этот твой абитуриентский бунт я восприняла как одноразовый протест, за которым других – на моей памяти – не последовало. Кстати, именно ты научила меня есть пельмени!

– Правда? Расскажи!

– Случилось пару раз составить тебе компанию в пельменной. Я с любопытством наблюдала, как с маслицем или сметаной, но обязательно с горчичкой, ты лакомилась этим блюдом. В доме моих родителей привычнее был простейший бульонно-сметанный вариант. Я тоже научилась смаковать, что и делаю с удовольствием по сегодняшний день.

– Вот только пельменей тех, советских, уже не производят.

– Как-то странно пришло желание рассказать об одной девочке. Помнишь, с нами училась Галка? Милое, мягкое создание – улыбчивая, скромная, усидчивая. При поступлении даже перебрала количество баллов. Позже, когда она показала полную неспособность к языку, и некоторые преподаватели просто умоляли ее оставить институт, ее пятерки на экзамене и сам факт поступления в языковой вуз – все показалось странным. И лишь на четвертом курсе выплыла правда – одна из преподавательниц дружила с ее матерью.

– Почему ты ее вспомнила? Потребность судить?

– Есть такой грех. А, может, стало обидно за подругу, которой до поступления не хватило полбалла. Всю жизнь я была непримирима к непрофессионализму, «блату». Правда, принцип оказался хлипким. Теперь каждый постулат мне представляется чем-то вроде двуликого Януса – распространяется на других. А вот когда дело доходит до тебя самого, разве хватило когда-нибудь сил отказаться, благодаря добрым связям, от «теплого» местечка для себя или любимого чада? И потом, уже будучи молодой учительницей, я оказалась на ежегодной августовской конференции и разговорилась с учителями из школы, где трудилась Галка. Они с таким восторгом отзывались о ней, как она любит детей, а дети – те просто обожают ее…

– А может, и нет такой уж необходимости, работая в школе, быть лингвистом экстра-класса? Достаточно знать какие-то основы и, главное, любить детей?

– Скорее всего, так. Но я из школы ушла. По своим мотивам. А ты, я слышала, книгу пишешь? И как продвигается твое творчество?

– У меня есть развивающий редактор, наша однокурсница Надя Задорожная. Помогает советом, несогласием, критикой. Она не будет лукавить, если ей что-нибудь не нравится: «Меня просто убивают эти длинноты, необязательные красивости». Человек, который много лет занимается скучными техническими переводами – и такое удивительное чувство языка! Когда у меня бывают творческие срывы и хочется все бросить, она мне говорит: «У тебя что, горит с этой книгой? Пиши, переделывай. Разве сам процесс не доставляет тебе удовольствия? И нет ничего страшного, что зашла в тупик и самой что-то не нравится. Будет гораздо хуже, если будешь всем довольна». Из однокурсниц она мне сейчас более всех близка, еще Маша Викентьева, но она пишет редко, хотя и помногу. Остальные как-то рассосались в пространстве и времени. Мы ведь и правда стали другими – женщинами зрелого возраста, утратившими прежний кураж. Признаюсь тебе, иногда я отказываюсь узнавать себя в зеркале. Почему мне хочется писать? Да потому, что во мне бродит нечто, что просит выхода в творчестве. Другое дело – нужно ли мое творчество человечеству?

– Ты пишешь не детективы, не бульварное чтиво на широкую публику. У литературы мемуарного плана своя аудитория. А меня вот поражают те, кто читает Юлию Шилову. Ни стиля, ни доброго сюжета. Письма зрителей, «страшилки», и вот – богатая женщина-писательница. «Французское завещание» Макина – что в нем такого? Но чем-то притягивает. И он не живет в Сибири. Сколько мне приходилось видеть скудоязычных, вокабулярных переводчиков из Москвы и Питера. Да многим сибирским ребятам-толмачам в подметки… И что? Кто их знает? Моя трудовая биография была в чем-то побогаче прочих, а вот с личной жизнью – ни хорошо, ни плохо – вообще никак! Я всегда с каким-то странным пиететом относилась к сильным мужчинам, принимая за силу обычный эгоизм, бесцеремонность, жестокость, которые скрывали элементарную слабость. Меня начинали ломать – и это прокатывало. До поры, до времени. Пока не приходило понимание, что этот мужчина – никакая не скала, не опора.

– А мне повезло в этом плане. Рядом со мной сейчас именно такой мужчина – сильный и надежный. Он вдовец, старше меня, хотя все еще полон энергии и даст фору молодым. Между нами нет пылкой страсти, скорее всего мы дружим, восполняя друг другу недостающую половинку мужского-женского начала. Он принимает меня в «любом виде»: «Ты – это ты!» Так же, как мы принимаем своих детей: зная их недостатки, любим все равно. Поэтому я его считаю подарком, который мне преподнесла судьба на склоне лет.

– То, что тебе привелось встретить надежного мужчину, поверь мне, не частая удача. По собственному горькому опыту знаю, что пара должна быть прежде всего друзьями, а остальное – уж как доведется, вторично. Только друзья могут, зная недостатки друг друга, принимать их и оставаться рядом. Нужно быть с тем мужчиной, который ценит тебя, который делает больше, чем говорит, которого волнует, где ты, как ты, поела ли и тепло ли оделась. Это и есть любовь.

Глава 1. Родом из детства

По-настоящему раскрыться в общении с друзьями, выйти из скорлупы своего скрытного характера я смогла не сразу. Первый курс я «мыкалась» на съемных квартирах, не имея возможности поселиться в общежитии, как те счастливчики, кто с первых дней окунулся в студенческую среду и познал радость присутствия дружеского локтя. Я жила в Ново-Ленино и сорок минут добиралась до института, промерзая в автобусах, мучаясь от голода, неутоляемого случайными перекусами. Единственной точкой опоры, светлым пятном в начале моей студенческой жизни была двоюродная сестра Вероника. Мы встречались после занятий, изливая друг другу душу и обоюдно подпитываясь родственным теплом. Начинался наш маршрут от иняза, впечатляющего своими высокими белыми колоннами здания, в котором я училась. Мы проходили пешком всю улицу Ленина и сворачивали на городской «бродвей» – проспект Карла Маркса, где находилась наша любимая пельменная, и терпеливо (оно того стоило!) выстаивали длинную очередь, чтобы отведать порцию приготовленных по-домашнему пельменей. Бойкая торговая улица Урицкого потоками разношерстного люда выносила нас к центральному рынку, где сходились все городские транспортные маршруты. Там мы вливались в угрюмую толпу продрогших пассажиров, ожидающих «гармошку», автобус, который следовал к месту моей глухой «ссылки» – отрезанному от города микрорайону Ново-Ленино. Здесь мы расставались до завтрашнего дня.

Путь наш был долгим, но за разговорами не замечались ни пройденные километры, ни затраченное на дорогу время. Наши души соединялись, и в таком состоянии мы крепчали силой духа. Как птенцы, выброшенные из родительского гнезда, мы учились самостоятельно выживать в бурном житейском море.

Вероника, студентка пединститута, будущий логопед-дефектолог, к тому времени уже имела опыт выживания в отрыве от семьи: она просто перешла из одного состояния «общего жития» в другое, ему подобное. Всю свою сознательную жизнь девчонка провела в интернатах. Отца своего не знала, хотя, обладая богатой фантазией, правдоподобно рассказывала о том, что он постоянно искал с ней встреч. Я не задавала лишних вопросов, «верила», и сердце мое сжималось от боли за сестру, лишенную такой жизненно важной составляющей как отец. Конечно, в природе он существовал, этот веселый сапожник Иван. Первый и последний мужчина глухонемой Вали, матери Вероники. Оба были слишком молоды, чтобы отвечать за последствия всепоглощающей любви на сеновале.

От отца Вероника унаследовала веселый нрав и свободолюбие, от матери ей достались простовато вздернутый, курносый носик, широко распахнутый взор и вечное удивление в глазах. Она была необычайно говорлива и простодушна. Вызывала такое к себе расположение, что люди тянулись к ней, как подсолнухи тянут свои головы вслед за солнцем. Друзей и подруг у Вероники было много, и просто удивительно, как я могла не потеряться в этом людском водовороте, обладая такими чертами характера, как молчаливость и сдержанность. Имея привычку «семь раз отмерить, прежде чем отрезать», для своей сестры, обладающей чрезмерной экспансивностью в проявлении чувств, я была тем самым прохладным ветерком, который в нужный момент остужал ее горячую голову. По степени значимости для себя Вероника называла меня генералом в сравнении с людьми, ее окружавшими.

Пока была жива наша добрейшая бабушка Степанида, Вероника жила в Шеберте, под ее теплым крылышком. Дед Муха относился к девочке со всей строгостью, пресекая на корню непозволительные шалости. Веронику он считал случайным недоразумением, осложнением, которое внесла в его жизнь «непутевая» дочь Валя, и как только бабушка Степанида ушла в мир иной, старик, не мучаясь в раздумьях, «сдал» девочку в интернат. С десяти лет Вероника познавала окружающий мир самостоятельно.

Шеберта взрастила на своих ромашковых полях не только вольнодумную Веронику. Здесь, в крепком бревенчатом доме, провела свое детство и юность моя мама. В большой семье она была младшей и самой любимой. Красивая, гордая, недоступная для деревенских кавалеров, она вызывала восхищение даже у досужих кумушек. После окончания медучилища, на распределении, вдвоем с подругой выбрали одну и ту же точку – поселок Сосновку. Заведующий здравотделом, глядя на двух девчонок, не уступающих друг другу, предложил тянуть жребий. Сломанную спичку вытянула мама, тем самым предопределив судьбы сразу пятерых человек – свою, своих троих детей и моего отца. Претендентов на ее руку было двое – отец, главный инженер леспромхоза, серьезный молодой парень, которому еще в академии предсказывали: «Этот далеко пойдет», и его друг, неутомимый весельчак-оптимист. Чтобы устранить соперника, отец, воспользовавшись служебным положением, перевел его «к черту на кулички», чем облегчил нелегкий выбор мамы. Эта история стала одной из семейных легенд, которую родители каждый раз облекали в новые подробности. Сколько же было судьбоносных случайностей в жизни, от которых зависело мое появление на свет: сначала сломанная спичка, затем мамин определяющий выбор. Несомненно, отец поступил мудро. Не прими он таких крутых мер, у мамы родились бы другие дети. Увы, это были бы не мы!

Мы явились на свет один за другим, не давая матери ни малейшей передышки. Трое детей в семье – это нагрузка, которую выдержит не всякая женщина. Отец «горел» на производстве, целиком отдаваясь работе. Все домашнее хозяйство легло на мамины плечи. Бабушка Степанида, желая помочь дочери, забирала нас на все лето. Большей радости для нас и не было. Шеберта – это свободный образ жизни и чудесная природа: луга, заросшие ромашками, чистый березовый лес сразу за огородами, теплое, подернутое тиной озеро и совершенно особенный воздух, что настаивался на ароматах разнотравья.

Весь день предоставленные сами себе, мы с утра уходили на озеро и купались до «гусиной» кожи, до синих губ. Легкая на выдумки, Вероника верховодила деревенской детворой. Без ее участия не обходилось ни одно «культурное» мероприятие. В огромном сарае с сеновалом наверху она устраивала самодеятельные концерты. Мы рядились в длинные платья, наклеивали лепестки герани на губы и пели, плясали, читали стихи. Деревенские девочки, явно уступая нам в выдумке и артистичности, смотрели на наши «экспромты» с плохо скрываемой завистью. Самым ярким цветком среди нас была младшая сестра Таисия. Даже не цветком, а бутончиком, еще не распустившимся, не показавшим, что там внутри, но уже притягивающим взоры своей скрытой загадкой.

Как-то целую неделю шел проливной дождь, принуждая нас к домашнему заточению. Придорожные канавы наполнились водой. Вдруг, разогнав хмурые тучи, засияло солнце, и воздух наполнился долгожданным теплом. Вероника выглянула в окошко:

– Смотри, сколько воды натекло в канавы! Айда купаться!

Я подхватилась с места, ни секунды не сомневаясь в разумности предложения. Мы плюхнулись животами в мутную воду и, поднимая грязные брызги, радостно забили ногами.

– Глядикось, что вытворяют Муховы внучки! Ремня дать некому! – смотрели с недоумением деревенские обыватели, и даже гуси, перестав щипать траву, застыли в столбняке с вытянутыми шеями.

Мы бесновались до тех пор, пока в поле зрения не попала следующая картинка. Со стороны железнодорожной станции показалась наша старшая двоюродная сестра Алина. Студентка университета и красавица-хохотунья, расточавшая вокруг себя флюиды счастья, в ту пору она была для нас «лучом света в темном царстве». Алина шла с поезда, несла сумку, в которой всегда были подарочки для нас. И вдруг взгляд ее остановился… Не затруднив себя поиском слов, способных выразить высшую степень негодования, Алина угрожающе подняла с земли хворостину. Мгновенно оценив степень опасности, мы вылезли из канавы и припустили бегом к бочке, наполненной дождевой водой. Для своих юных лет мы были не глупыми девчонками, хоть и позволили себе купаться в сточной канаве.

С приездом старшей сестры все вокруг озарялось веселым городским духом. Алина энергично бралась за уборку, и старый дом тети Серафимы преображался в светелку с чисто вымытыми окнами и полами. Алина стряпала пышные булочки с брусникой, легкой птицей порхая по кухне. В счастливые годы нашего детства она была для нас звеном, которое связывало наше воображение с другим, таким волнующим внешним миром.