– Нет.
– Выход такой – ты должен жениться на Вале.13 Чем быстрее, тем лучше. Будете жить вместе в Балашихе или в Москве, больше времени будет для встреч. Если вы поженитесь, уголовная ответственность с тебя снимается. Вот так.
– Прикольно.
– Да. Прикольно. Подумай. Вариант неплохой. Ну, хорошо. Продолжим. Дошли вы до кустов и…
Василий рассказывал медленно, делал паузы, вспоминал, Палашов в это время быстро строчил по бумаге. Ему удавалось поспевать за рассказом.
– И что, Иван всё время молчал и не оказывал ни малейшего сопротивления? – уточнил следователь в конце подробного рассказа Леонова.
– Как ни странно, да. Нам он не сказал ни слова. Он разговаривал только с Милой. И то никто не знает, о чём.
– Есть такая заповедь Христова: если тебя ударят по щеке, подставь вторую щёку. Или словами Толстого это называется непротивление злу насилием. Вот только сюда немного не вписывается эпизод с коровою и ножом. Кто, ты говоришь, его бил? Певунов и Глухов? А Рысев?
– Да. Но он слабак.
– Ну да. Он вам свой скелет показывал. Правда, одни кожа и кости?
– Практически да.
– Ну а ты, бил?
– Толкнул пару раз. Но больше для виду. Вы меня видите, какой я? У меня в классе был такой козёл, типа Певунова. Он меня однажды за ноги держал вниз головой. С тех пор я в драках почти не участвую.
– А если на твоих глазах Валю будут обижать, заступишься?
– Если честно, не знаю.
– Рассказывай дальше. Что ты потом делал, когда Валю проводил?
– Я пришёл домой, лёг в постель, но не спал, а думал, под каким предлогом уехать с отцом в Москву. Когда я прокручивал в голове то, что произошло этой ночью и утром… я пришёл домой часов в семь утра… у меня волосы вставали дыбом. Уснуть я так и не смог. А когда отец поднялся часов в десять, я ему заявил, что мне надо сдать и взять книги в библиотеке и купить свежих вещей для института. Одним словом, хорошо бы он отвёз меня в Москву или хотя бы до электрички довёз. Он сказал: «Сегодня не могу. Уже договорился с Петром из Аксиньина, – это его старый приятель, благодаря которому мы эту дачу купили, – в гости к обеду поеду. А вот в понедельник с утра отвезу тебя до Москвы. Когда обратно собираешься?» Я сказал: «С мамой приеду в следующий выходной». Он уехал, я остался, собрал вещи кое-какие с собой. Потом весь вечер и всю ночь делал вид, что никого нет дома.
– Я это понял. Слишком активно шевелились занавески на окне. Значит, ты утверждаешь, что вы, а конкретно – ты и Тимофей, были в половых сношениях с девчонками, не достигшими шестнадцати лет, а именно – Валентиной Беловой и Олесей Елоховой?
– Да.
– Что вы, Тимофей Глухов, Денис Певунов, Алексей Рысев и ты, Василий Леонов, избивали и насильно удерживали парня шестнадцати лет, который не оказывал вам сопротивления? Ибо драка без сопротивления – это уже не драка, а избиение.
– Да.
Из глаз Василия, казалось, вот-вот хлынут слёзы.
– Что Рысев выхватил нож из стены и погнался за Себровым? Что Глухов отстал? Что Певунов тоже гнался за Ваней и толкнул его спиной прямо на нож в руках Рысева?
– Да.
– Все находились в состоянии алкогольного опьянения, кроме убитого и Милы Кирюшиной?
– Кажется, да. Но к утру уже все проспались.
– Почему машина отца стояла в другой деревне?
– Он сильно перебрал в гостях и дальше дома армянина уехать не решился. Это было мне на руку, как я думал. Машина выдала бы присутствие. Отца какие-то пацаны до деревни подбросили, а потом он спокойно пешком добрался. Заодно немного протрезвел во время пешей прогулки. Знаете, у пацанов принято гонять по просёлкам на отцовских машинах. Вот они его и подобрали. Если бы вы вели за домом слежку, вы бы увидели, как он вернулся домой в полночь.
– А часто вы вообще так собираетесь и устраиваете подобный кутёж?
– Собирались-то мы часто, почти каждый день, но всё у нас по-другому проходило. Во-первых, мы не ныкались по сараям. Во-вторых, интимные дела оставались интимными. А тут… Я не знаю, что на нас нашло. Может, алкоголь всё… Я лично не охотник до таких развлечений.
– Можно ли говорить в отношении какой-нибудь из пар о насилии?
– Кажется, у всех это происходило по обоюдному согласию, – пожал Василий плечами.
«Глухов связался с пятнадцатилетней девчонкой. Она ему в дочери годится. Это, что ли, он хотел скрыть?»
– У вас с Валей был защищённый половой акт?
Василий засмущался, на что Евгений Фёдорович спросил:
– А что тебя смущает?
– У меня презервативов целый блок с собой. Мне отец купил. Я и остальных парней снабжал, кроме Тимофея. Он с этим вопросом без меня разбирался.
– Понятно. Скажи мне, Мила с Ваней пользовались твоими презервативами?
– Нет.
– Давай сейчас напишем подписку о неразглашении тайны следствия, и я отвезу тебя назад. Отцу тебе придётся рассказать, в какую историю ты попал.
– Что со мной будет?
– Повестка в суд. Может быть, вызов на ещё один допрос. Ты соучастник и свидетель. Будешь нести ответственность по закону.
Ответ был короток. Но разве можно точно сказать, не имея на руках больше ни одного свидетельства?
– Кстати, если что ещё вспомнишь важное, можешь мне позвонить. Вот телефон, – Палашов передал ему визитку, которую вытащил из папки. – Звонить, правда, придётся по междугородке, если ты будешь в Москве. Может, и не стоит уже тащиться в Москву?
– А я ведь говорил им, чтобы они остановились.
– Когда прочтёшь протокол, увидишь, там это есть.
Палашов посадил Василия за стол, положил чистый лист бумаги и ручку, и тот написал подписку под диктовку. После они записали три адреса: Василий знал, где проживают Певунов и Рысев, и Валя Белова.
– Теперь прочти и подпиши вот это, – следователь положил перед ним пять листов протокола допроса. – Отнесись к этому серьёзно и с полной ответственностью. Я пока выйду, покурю. Ты не куришь, нет?
Парень отрицательно помотал головой. Затем взял первый лист и начал читать. Палашов вышел на улицу. Время шло, а дел было ещё много. Он взял сигареты в бардачке автомобиля. Закурил. Наконец-то! Теперь бы поесть. Свежий, всё ещё утренний, воздух приятно бодрил. На лугу смирно паслись животные. Было уже десять часов утра. Солнышко припекало, когда не пряталось за облаком. Евгений Фёдорович поглядел на дом. Со второго этажа из окна на него опять смотрела Мила. Он остановил взгляд на ней. Опять он не отводил глаз очень долго, но на этот раз она первая отвернулась и отошла вглубь комнаты. Его терзали противоречивые непозволительные чувства к ней, страшно было признаться даже самому себе. Он мог только обозначить, что она влечёт его и завораживает, что рука его чешется подняться, но нет точного представления для чего: для того чтобы обрушиться яростно на её мягкое место или для того чтобы жалостливо и нежно опуститься на светлую голову.
«Что она собиралась делать в этом чёртовом сарае? Свечку бы им всем держала, что ли? Стой! Стой! Может быть, она ушла бы? А вдруг Глухов и её подмял бы? Он ведь сразу понял, что ей пары нет. Гадость какая!» Чувства рвались наружу. У него за спиной были годы тренировок, но на этот раз он ни в чём не был уверен. Внешне спокойно он докурил сигарету и вернулся в дом, бросив окурок в помойное ведро, стоявшее под раковиной.
Василий всё читал, очень внимательно читал. Палашов сел на прежнее место и терпеливо ждал, поглядывая на парня. Наконец, тот закончил и поднял глаза.
– Вы ничего не написали здесь про женитьбу на Вале.
– Какую женитьбу? Ты решил жениться на Вале Беловой? Что ж, может, у вас всё хорошо сложится в дальнейшем. Семейная жизнь поглотит вас и отнимет всякое желание участвовать в безрассудствах. Ну, подписываешь?
– Да. Вроде, всё соответствует нашей беседе.
– Хорошо. Тогда на каждой странице внизу поставь подпись. И в конце тоже.
Когда они разделались со всеми формальностями, следователь попросил Василия подождать его в машине. И когда паренёк вышел, поднялся по лестнице на второй этаж. Теперь он прекрасно знал, что никакой опасности для него наверху нет. По крайней мере, опасности физической расправы. На всякий случай он постучал:
– Мила, я вхожу.
Она сидела за мольбертом к нему лицом. Подняла на него глаза и некоторое время молчала, пытаясь понять его настроение.
– Теперь вы всё знаете?
– Нет. Я не знаю твоей версии.
– Но вы меня презираете, да?
– Нет. Но я бы выдрал тебя хорошенько, будь у меня на это право.
Она опустила в смущении и недоумении ресницы.
– Меня ещё никто никогда не драл. И даже не говорил об этом.
– Оно и видно, – он улыбнулся. – Меня-то драли и не один раз. У меня мама была не педагог и папа совсем не предприниматель. Мы закончили. Я повёз его. Сумки с продуктами будут на терраске. А ты пока можешь жить нормальной жизнью в своём доме.
– Если бы…
X
Москва. Ноябрь 1996 года.
На первый взгляд – обычная школьная переменка. Детвора шумит, толкается в коридоре. И Вася Леонов, белобрысый, самый маленький мальчик в классе, ещё не знал, что запомнит этот день навсегда. Его класс, восьмой «А», отправился на урок физкультуры. Ребята весело неслись по лестнице вниз, словно разноцветные шары скатываются на первый этаж. Школьную форму в те годы отменили, и ученики одевались, кто во что горазд. Раздевалки таились в подвале, вход в них выныривал из-под лестницы рядом со входом в физкультурный зал. Школьные эти раздевалки, освещённые мрачноватым жёлтым светом, знавали немало тайн и секретов. Они больше других помещений располагали к откровениям в духе: «Темнота – друг молодёжи, если оба без одёжи». Девочки и мальчики расходились по разным комнатам и тщательно перемывали косточки друг другу, а заодно и учителям. Но надо было успеть за одну короткую перемену и переодеться, и посплетничать, и подняться на урок в зал. Поэтому ребята неслись, один за другим обгоняя и оттесняя Васю к стене. Димка Волин, здоровенный пацан с приспущенными на бёдра широченными штанами и лысой крупной головой, испещрённой шрамами, пробегая одним из первых мимо Васи, взъерошил его светло-русые волосы. Остальные мальчишки тут же последовали его примеру. Вот так часто бывает: пусть не самый умный, но если крупный и сильный, и при этом не последний увалень, то тут же начинает задавать тон в молодом незрелом коллективе. С десяток ладоней и полсотни пальцев прошлись Ваське по голове, на бегу у многих получилось довольно неудачно. Обошёл его только Валерка Раков, которого, конечно же, весь класс дразнил Раком. Валерка уже пострадал не раз от нападок Волина за длинные, ниже плеч, волосы, собранные в хвост на затылке, нестандартность мышления и неподчинение ему, большому и сильному. Парню насильно распустили волосы, накрасили губы помадой, обзывали девчонкой, покрывали волосы лаком для волос, надевали солнечные очки и чуть даже не подстригли. Когда дело дошло до ножниц, парень сопротивлялся из последних сил и одержал верх над обидчиками. А ведь Васька тогда хохотал вместе со всеми! И пусть мальчишки Рака недолюбливали за самостоятельную и сильную личность, многим девчонкам он нравился за внутренний стержень, творческую натуру и игру на гитаре, особенно их восхищало, что ему удалось справиться с нападками Волина.
Девочка, которая нравилась Васе, Марина Курочкина, Курочка для всего класса, на полголовы выше него, пробегая мимо, прокричала весёлым голоском:
– Эй, Василёчек, скорее перебирай лапками, а то последним прибежишь!
Взъерошенный Васька с грустью посмотрел Курочке вслед, понимая, что прибежит он, действительно, последним. И тогда он перестал торопиться и спокойно себе пошёл по лестнице, нарочно отставая от всего класса. Когда он, нисколечко не смущённый и не обиженный на вид, спустился и вошёл в мальчишескую раздевалку, ребята уже все почти были в физкультурной форме. Заслышав и завидев Василька, мальчишки как-то сразу примолкли. «Ну всё! – подумал он. – Что-то против меня затевают. Заподло какое-нибудь».
Парни быстренько переоделись и скорёхонько удалились. Василий остался один одинёшенек в тусклом затхлом помещении со скамейками. Он пошуршал пакетом, доставая тёмно-синюю форму с белыми полосками вдоль боковых швов, поменял брюки на штаны, и снял рубашку, чтобы надеть голубую футболку. Занятия были в зале, поэтому кофта не понадобилась.
Вдруг свет в раздевалке погас. «Вот блин! Вот козлы!» – подумал паренёк и поскорее натянул футболку. Он двинулся к выходу в кромешной темноте, ведь в этих подвальных помещениях не было ни одного окошка. И вдруг его поймали чьи-то мокрые от пота, липкие руки. Они шарили по нему, хватаясь то тут, то там, подбираясь к запретным местам. Дыхание приятно пахло карамелью, а руки были, к успокоению мальчика, явно девчачьи. Но его всё равно била дрожь. Он пытался уклониться от этих непонятных и неприятных ему ласк, но ничего не выходило – руки находили и доставали его везде. Тут он почувствовал, как руки схватили его за голову, накрывая ладонями уши, и неизвестная барышня одарила его неумелым слюнявым поцелуем в губы. Его всего передёрнуло, и он готов был уже закричать и плюнуть, но вдруг свет зажёгся, и Вася увидел перед собой пучеглазую, очкастую и прыщавую, худую девчонку из девятого класса, на которую при дневном свете без слёз не взглянешь. Он готов был закричать, но девчонка его опередила. Она воскликнула писклявым голосом:
– О Господи! Это не он!
И рванула к выходу, наскочив на открытую дверь и больно ударившись лбом. Послышался хохот и топот убегающих вверх по лестнице ног. Жалость к несчастной помогла Василию преодолеть омерзение. Он выскочил из раздевалки и, на ходу утирая губы, помчался в физкультурный зал.
Учитель физкультуры был старый морской волк, который преподавал в морской школе и по совместительству в общеобразовательной. Он был невысокий подтянутый старикан, очень хорошо сохранившийся. Нрав у него был весьма строг. Он однажды рассказал ребятам, как в войну его с боевыми товарищами окружили немцы, а он тогда был ещё совсем юн. Взятые в круг советские моряки были голодные и злые, да ещё почти тигриного окраса, немцы их ужасно боялись и не смогли удержать их в окружении, несмотря на значительное численное превосходство. Отсюда пошла знаменитая поговорка: нас мало, но мы в тельняшках.
И вот к эдакому морскому тигру Васька бежал из подвала под оглушительный школьный звонок, оповещавший о начале урока. Он опоздал. Входил в зал не без содроганья.
– Здравствуйте! Можно?
Класс стоял шеренгой перед Сергеем Анатольевичем, спинами к стене, лицами к окнам. На шум открывающейся двери все головы повернулись к входу, как по команде. Последней медленно шевельнулась голова учителя. Он громко и небрежно сказал:
– А, довесок! Можно! Входи!
В глубине души Ваське стало обидно, ведь опаздывал он не по своей вине, а перед учителем выходил за виноватого. За что его ребята так провели? Просто потому, что над ним легко безнаказанно поиздеваться? Ведь, в сущности, он никому ничего плохого не сказал и не сделал. Подростковая неоправданная жестокость, немалых ты ломала! Хорошо, что память человеческая избирательна.
Когда Василий встал в строй, Сергей Анатольевич спросил у всех ребят:
– Кто мне скажет, что вредно для вашего молодецкого здоровья и необузданного нрава?
– Курение! – выкрикнул худощавый высокий паренёк Савелий Лосев.
– Так! – одобрил физрук. – Ещё!
– Алкогольные напитки! – отличилась Маринка.
– Верно, Курочкина! Ещё!
– Колёса! – воскликнул Лёшка Ермолаев, но, поняв оплошность, поправился: – Ну, там, вообще, наркотики там всякие…
– Что мямлишь? Говори громче!
– Наркота!
– Беспорядочные половые связи! – расхрабрился Володя Клюев.
– Уже и до этого дошло, Клюев?
– А то!..
– А ты, довесок, что скажешь? – обратился Сергей Анатольевич к Васе. – Опаздывать вредно?
– Что скажу?.. – парень на секунду задумался, но тут же выдал: – Да вообще жить вредно! Можно умереть!
Ребята закудахтали еле сдерживаемыми смешками, боясь в голос расхохотаться, потому что Сергей Анатольевич очень строг.
– Философ ты, однако, Леонов! Ну, хватит. Направо! Кругом по залу бегом марш!
Двадцать пар ног дружно затопали. Через пару кругов Димка Волин, стоявший в строю первым, догнал последнего Леонова и стал, как бы невзначай, наступать ему на пятки. Волин, видимо, решил закалять дух мелкого Леонова. Выбор был невелик, и Василий крепился. Можно было устроить истерический концерт, но он был всё же пацан, а не девка, и усиленно продолжал терпеть. «Нас мало, но мы в тельняшках», – думал он, нарезая круги и поглядывая на учителя, который тоже не блистал богатырской внешностью, но в каждой чёрточке его светилась воля похлеще богатырской.
Сделали разминку, преодолели высоты гимнастического козла, покувыркались на матах, полазили по канату, погоняли в баскетбол. Вырвались на перемену. И вдруг Васька почувствовал толчок в спину, тяжёлый такой толчок. Терпению его наступал конец. Обернувшись, паренёк увидел мерзкую ухмылку Волина.
– Слушай, Волин! – воскликнул Леонов. – Ты меня достал! Понял?!
Лицо его дышало яростью, а верзила улыбался – всё нипочём.
– Ну и что дальше, Василёчек? Хотя нет, не Василёчек, Василисочка! Да, точно, Василисочка!
Васька подпрыгнул и всем весом обрушился на ступню Волина (так ему хотелось выбить обидчика из колеи), но Волин только нахмурился.
– Сейчас ты у меня допрыгаешься, козочка!
Димка схватил паренька за плечи.
– Да что я тебе сделал, тумбочка тупоугольная? – серьёзно недоумевал Леонов.
– Как что? Ты мне ногу отдавил! А ну лежать!
И Димка аккуратно за плечи уложил Ваську на пол, потом схватил его за щиколотки и вздёрнул головой вниз.
– Проси: дядь, прости засранца!
– Отпусти, говнюк!
Васька отчаянно замахал руками, пытаясь достать до ног Волина.
– Я сказал: дядь, прости засранца! – тряхнул здоровенный мелкого.
– Да прощаю я тебя, прощаю! – раскрасневшийся Васька не знал смеяться ему или плакать.
– Поговори ещё! – тряс Волин сильнее.
– Ну хорошо! – сдался Леонов. – Дядь, прости засранца!
Тут оба мальчишки и смеявшиеся над ними одноклассники услышали чёткий и твёрдый голос учителя:
– Что, справился с мелюзгой? Будешь собой гордиться? Медаль повесить тебе? Что же ты? Девчонку надо было изловить и подвесить! Визгу было бы! И ротозеям потеха!
Он обвёл учеников строгим цепким взглядом. Победитель неравного по силам весь стушевался, а зеваки смутились и разошлись кто куда.
– Чего чапельник отвесил, победитель? Отпускай парнишку! Давай-давай, золотой медалист по греко-римской борьбе! Не позорься уже!
Димка поставил Ваську на руки и отпустил тогда его ноги. Испытуемый оказался на четвереньках и тут же взмыл в полный рост.
– А ты, Леонов, не печалься! Подрастёшь, тогда видно будет, чья возьмёт. Не в мышцах сила, а в умении ими пользоваться. Иди! Воздуха свежего глотни, бедолага! Ишь ты: жить вредно – можно умереть!
Учитель мотнул в умилении головой и ушёл в кабинет, который находился в каморке при входе в зал.
Васька сделал так, как велел учитель, и даже опоздал ещё на один урок. Но никто его сегодня больше не беспокоил. Вечером, дома, Вася рассказал о происшедшем отцу. Ему хотелось пожаловаться.
– Да, – ответил отец, – Василий. Не всем быть сторожевыми псами. Что поделаешь, если мы комнатные собачки? Надо чем-то другим брать за грудки это общество. Посмотри на меня и успокойся! Кое-что из меня вышло, хотя и не велик. И из тебя выйдет толк, не переживай! Как там: мал золотник да дорог?
Однако, с этого дня Васька решил больше не драться, но воспитывать в себе наглость, потому что она, говорят, второе счастье!
XI
Спиридоновка. Август 2001 года.
Палашов удивился тому, насколько уже знакомой казалась ему дорога. Он привык к этой автомобильной пляске. Возвращался он второпях. Дело было сделано: сын воссоединён с отцом. Василий всё равно хотел уехать, хотя то, от чего он бежал, уже свершилось. Напряжённое выдалось утро. Таким же обещает быть день. Следователь выкурил ещё одну сигарету.
Он подъехал к дому Милы, как к собственному жилищу. Ворота податливо открылись, сад принял разгорячённую машину, двигатель умолк. Чемоданчик его со всеми бумагами лежал в багажнике машины. Перед отъездом следователь его туда бросил. Теперь он взял его с собой в дом. Дверь, по обыкновению, не была заперта. Похоже, Мила больше боялась остаться одна, чем встретиться у себя в доме с каким-нибудь непрошенным гостем.
Запах в терраске стоял потрясающий. Мила колдовала над кастрюльками у плиты.
– Будешь меня задабривать всякими вкусностями?
Мила вздрогнула от неожиданности.
– Напугал? Прости. Что это ты готовишь?
– Яблочные оладьи. Вам всё яблоки жалко, вот ешьте теперь.
– Здо́рово! Я удостоился особенной чести – съесть все яблоки в твоём саду!
Чемоданчик прислонился к столу, а мужчина вымыл руки и с удовольствием уселся за стол.
– Ещё я варю рис и тушу курицу на обед. Скоро уже обед, а мы ещё только завтракать собираемся.
– Да. Такая у нас работа. Всяко бывает.
Она поставила перед ним тарелку с оладьями и чай. Он незамедлительно приступил к их уничтожению, но, истребив одну оладью, остановился.
– Я так не могу. Сядь, пожалуйста, рядом. Давай позавтракаем. Твоя тушёная курица никуда не сбежит. Она уже вон и не кудахчет.
Мила выполнила его просьбу, но съела она очень мало.
– Вкуснятина какая!
– А вы думали я только рисовать да писать картины умею?
– Большинство художников такой народ, беспомощный. А ты молодец! Что это ты так мало съела?
– Я уже напробовалась тут, пока готовила. Потом я много не ем. Да и аппетита нет.
– Да. Ты совсем худая.
– А вы слишком торопитесь во время еды. У вас будет гастрит или язва желудка.
– Непременно будет, если я до этого прекрасного времени доживу. Также возможен рак лёгких, инфаркт и всё такое прочее.
– Это, конечно, очень забавно, всё, что вы говорите.
Тон у Милы был грустнее некуда.
– Ладно, признаю, – сказал Палашов совершенно серьёзно и даже печально, – у нас действительно всё хуже некуда.
Они сидели и молчали. Он смотрел на неё, она – на стол. Несколько минут прошли в этом как будто поминальном молчании.
– Посмотри, мы ещё живы. – Первым сдался мужчина. – Знаешь, иногда такие сухари, как я, иссушенные всеми ветрами страны, сохраняются довольно-таки долго. И болячки их не берут. А теперь мне надо быстренько побриться, а то, неровён час, целоваться придётся…
Он нагнулся к чемоданчику и извлёк из него станок для бритья и тюбик с пеной, круглое зеркало на подставке и металлический маленький стаканчик. Мила забрала тарелки и бокалы, освобождая ему место. Она подошла к плите и нырнула взглядом сначала в одну кастрюлю, потом – в другую. Под одной кастрюлей газ она погасила. Вероятно, это была кастрюля с рисом. Курица не могла так быстро приготовиться. Тем временем Палашов расположился за столом лицом к Миле, чтобы она была всё время у него перед глазами. Он расстегнул несколько пуговиц на рубашке и стянул её за ворот, бросил на соседний стул. Мила мыла посуду, засучив рукава на рубашке в мелкую клетку из голубых и жёлтых полосок (почему-то она рассталась с утренней футболкой; может, заляпала краской?), и не обращала внимания на следователя. Тогда он взял стаканчик и подошёл к плите наполнить его горячим кипятком из чайника. Девушка заметила это и невольно взглянула на него.
– Ух! Сколько у вас всяких шрамов! Откуда они у вас?
– Это много длинных историй.
– А вы проведёте экскурсию для меня?
– Вообще, я этим не промышляю… Но об одном из них могу, так и быть, сказать пару слов исключительно для тебя. Выбирай сама о каком.
– Давайте о том чудном, который у вас на груди.
Мила продолжала мыть тарелки. Палашов рассмеялся, и она обернулась к нему.
– В чём дело?
– О-о, это очень личное. Сначала расскажи, откуда у тебя отметина возле левой брови.
– Ничего особенного. Это детский. Качели меня догнали. Теперь вы.
– Одна девушка меня чуть не разодрала, когда я сказал, что ухожу от неё. – Он перестал намыливать щёки из-за того, что снова засмеялся.
– Тигрица какая! А что вы смеётесь? Вам не было больно, обидно?
– Было больно, но не сильно, потому что было очень смешно. Наверное, смех меня и спас от окончательной расправы.
«Интересно, как Люба будет реагировать, если ей рассказать о Миле? – подумал Палашов, и улыбка сползла с его лица. – Вряд ли она обрадуется. Она женщина с характером. Придушит меня, наверное». И он опять заулыбался, представив бросающуюся на него Любу. «В гневе она будет хороша! Но не хочется ранить её. Она замечательная!» Он взглянул на Милу, заканчивающую разбираться с посудой. «А Милка удивительная! И очень молодая!» Он залюбовался ею, но, когда она обернулась к нему, следователь взял станок и начал как ни в чём не бывало бриться. Чёткими отточенными движениями он рисовал дорожки на щеках и подбородке, время от времени погружая бритву в стакан с горячей водой.
– Мил, посмотри, я тоже художник! Чёрт!
– Что?
– Порезался.
– Потому что нечего хвастаться. Вы – брадобрей, а не художник. И сильно?
В её голосе сквозило беспокойство, но она не подошла к нему.
– Пустяк!
Он быстро закончил и направился к рукомойнику, чтобы умыться. Мила стояла рядом, прислонившись к столу. Пока он разбрызгивал воду вокруг себя, она его внимательно разглядывала.
– А это что? – Она невольно прикоснулась к его боку, на котором протянулся ещё один шрам.
Он вздрогнул, повернулся и посмотрел на неё так, что ей стало неловко, и она опустила глаза и отступила в сторону.
– Я тебе потом как-нибудь расскажу. – «Когда потом? Ерунду болтаешь!»
Он зашёл в свою временную комнату и там вытерся полотенцем.
«Интересно, она хоть догадывается о чувствах, какие во мне будит? Трогает меня, заглядывает в глаза, лезет в моё прошлое. Хоть бы понимала, что со мной делает!» И тут к нему снизошла идея: вывести девушку на природу, увести из дома и там начистоту поговорить. Главное – держать себя в руках, чтобы снова не напугать. Вряд ли она сейчас готова к излиянию страстей, тем более с его стороны. Вот как его накрыло! Совсем некстати.
Мила стояла у окна и смотрела в сад. Он взял рубашку и натянул обратно через голову. Заправляясь, он как бы невзначай предложил:
– Мил, а пойдём грибов пособираем?
Она повернулась к нему, лицо её было полно воодушевления. Как будто это предложение вывело их из тупика, в который они забрели. А, может быть, потому что это предложение давало ей отсрочку.
– У нас в посадке, там, за прудом, очень грибное место. Дождя только давненько не было. Да и в грибах я не очень-то разбираюсь.
– А я вчера на дороге видел лужи, правда, они уже почти высохли. А по поводу грибов – совпадение – я тоже не специалист. И всё равно быть на природе и не попытаться – грех.
– Вы хотите всё урвать за пару дней?
– Ну да, живу на полную катушку. Только мы должны пробраться в эту посадку незаметно. Не хочется светиться. Это возможно?
– Только через сад и через лес. Всю крапиву и репьи соберём, всех кошек и собачек.
– Каких кошек и собачек?
– Вы что же, не знаете? Это трава такая, которая за одежду цепляется. Кошки похожи на маленькие зелёные коготки, а собачки – на собачьи носики.
– А! Понял. Но ведь к джинсам они не липнут, наверное?
– Да. К джинсам они не пристают, чего нельзя сказать о свитерах, волосах и спортивных штанах. И ещё насекомых всяких нацепляем. У вас кровь на шее!
– Пусть! Ерунда!
Мрачная Мила поднялась наверх. Похоже, вид его крови ей напомнил кровавую одежду Вани Себрова. Через минуту она спустилась в ветровке и чёрной бандане на голове. Он за это время причесался, смазал бальзамом после бритья кожу, побрызгался дезодорантом и убрал чемоданчик под кровать. Ему она вынесла бежевую бандану, а из соседней комнаты – мамину голубую джинсовую куртку.
– Наденьте!
Он не стал возражать. Повязал бандану, натянул куртку. Так как Галина Ивановна была полная женщина, куртка на него налезла, но была коротковата в рукавах и по всей длине.
– Слушай, тебе сейчас только мотоцикла не хватает.
– Да? А вам – лошади и ковбойской шляпы.
Они взяли пакет и нож, которые Палашов положил в карман, и отправились в посадку. Шли молча, время от времени переглядывались, оба в невесёлых мыслях. Когда дошли до леса, мужчина пошёл впереди, расчищая дорогу, девушка следовала за ним, поглядывая в его широкую спину. Да, есть за чем укрыться!
В лесу было приятно и прохладно, кругом творилась магическая пляска света и тени. Деревья приветливо покачивались, под ними распушил листья папоротник, поднял стрелы хвощ и расстелился мох. В лесу было не так сухо, как на лугу. Порой вспыхивала капелька росы. Обувь грибников становилась грязнее и мокрее. Они шли и не решались добавить голос к мягким звукам природы. Путники пробрались через лес и вышли на дорогу, проложенную между полем и лесом. Дальше пошли рядом. На брошенном поле трава выросла по колено и к концу августа почти полностью превратилась в сухостой. Они, не сговариваясь, поснимали куртки. Впереди перед ними слева возлежала посадка, справа низлежал пруд. Тот самый пруд, в который сегодня утром нырнул Палашов. Ещё немного – и они, снова упрятавшись в куртки, вошли в посадку.
Берёзовая посадка, в отличие от леса, пестрела разнотравьем. Грибники прошли немного рядом и не успели разойтись, как им повезло – сразу попалась куртинка молодых крепеньких грибов.
– Если не ошибаюсь, это свинушки?
– Кажется, да. Мы несколько раз с мамой их собирали.
Судя по голосу и выражению лица, грибы сейчас не особенно радовали девушку, хотя она их внимательно разглядывала. Палашов со словами «попались, родные» подкосил их всех как одну, а Мила держала распахнутый пакет. Когда грибочки перекочевали в новое место, мужчина бросил нож за ними в пакет, взял девушку за запястье и уверенно задержал её. Он посмотрел ей в глаза и сказал:
– Знаешь что, дорогая?.. Я думаю, пришло время всё мне рассказать.
Мила отвела глаза, но он вытряхнул из её руки пакет с грибами и пленил второе запястье, нарочно ловя её взгляд.
– Ты ведь прекрасно понимаешь, что я знаю, чем вы занимались с Ваней Себровым незадолго до его смерти.
Девушка буквально дышала на него волнением. Широко распахнутые зелёные глаза, затуманенные слезами, приоткрытые влажные губы, на которых уже почти не осталось следов Ваниных поцелуев, запах, все черты и близость к нему, беззащитность и растерянность кружили ему голову.
– Тебе не нужно защищаться от меня, – заговорил он дрогнувшим голосом, – пойми, я сам твой защитник. Ты не встретишь другого следователя, который будет умолять тебя рассказать ему правду.
И тут он отпустил запястья, смял хрупкие плечи, притянул девушку к себе, наклонился и неотвратимо, умоляюще, горячо поцеловал в губы. Отстранился и посмотрел в глаза цвета пыльной зелени.
– Понимаешь? – спросил он больше губами, чем голосом.
Но ответа не последовало. Она вся обмякла в его руках, глаза закрылись. Она упала в обморок, едва он успел её подхватить. Палашов не удержался и, против своего правила не прикасаться к женщине, когда она об этом не знает, покрыл бледное откинутое лицо невесомыми поцелуями. Он жадно вдыхал её запах, спешил насладиться близостью, впитать её всю. Будто ему дали воды, но сейчас отберут стакан.