Маятник времени. Стихи

В колодце времени

 
День канул в бездонный колодец времён,
И ночь принялась ворожить тишиной.
Лес лентою сумрачной с разных сторон
Объемлет селение. В пойме речной
 
 
Висит и колышется зыбкий туман,
И сквозь это марево клейкие сны
Идут совершать свой бесплотный обман,
Изменчивой силой весны внушены.
 
 
Витая в далёких нездешних мирах,
Я малой песчинкой беспечно кружу,
Как пёрышко, сбросив обыденный прах,
Во сне о земном я совсем не тужу.
 
 
Но тянет земля, пуповина крепка,
Наутро блужданий рассеется дым…
И вновь поплывут надо мной облака,
Лишь что-то предстанет немного другим:
 
 
Трава зеленее и небо синей,
И, может быть, чуточку люди добрей…
Развеется ль мрак над планетой моей,
А соль станет детской слезы солоней?
 

Изменчивый мир

 
Стало модно у нас танцевать на костях,
Стало модно травить неугодных, как зайцев,
Вызывая в одних отвращенье и страх,
А в других – расположенность в верности клясться
Тем, кто больше всего убивал и пытал,
Виноватя «врагов» в том, что делали сами…
И катился безумства свинцового вал,
И страна омывалась, как морем, слезами.
Но теперь инструменты у смерти ины,
Вынимая её из пробирок и тиглей,
Добивают последнюю совесть страны, —
Такова людоедская здесь парадигма.
Всё доказано временем, крайний – в гробу,
И, хоть тресни, народишко пляшет кадрили.
А на правду наложено властью табу,
И последние в истину колья забили.
Кульминация, праздник курганов и крипт,
Мальчуганы играют в ручные гранаты,
На картинах рисуют художники гриб,
А мужья с сыновьями уходят в солдаты…
 

Богоносцы острова Пасхи

 
Весомее любое слово на фоне смерти и войны.
Эпоха фарса леденцово оправдывает груз вины,
Лежащей на основах власти, за нераскаянный позор
Ничтожества плебейской масти, кому прозванье – псих и вор.
 
 
Что будет дальше, не вещую, – у смут всегда один расклад, —
Страну не выберешь другую, а в этой сдохнет старый гад,
И бункер не спасёт от мести, и гнев на головы падёт
Тех, кто бесчинствовал совместно с тем, кто обманывал народ.
 
 
Народ-то – верный богоносец, наивен, добр и незлобив,
В себе такие гены носит, что просто чистый эксклюзив!
Но обмануть его нетрудно, – он сам обманываться рад,
Ведь пьёт давненько беспробудно и любит Родину стократ!
 

День дракона

 
День дракона празднуют сегодня
Старые постельничие тьмы.
Смерть владыки – воля не Господня,
А у чёрта взятая взаймы.
 
 
Кладбище создателей системы
Вытянулось вдоль кирпичных стен.
Главные российские тотемы —
Капища, чей мрамор незабвен.
 
 
Колумбарий современной славы,
Морг великой пыточной страны,
Альфа и омега для державы,
Чья судьба – во власти сатаны.
 
 
Душегуб народов жив покуда,
Спит сатрап под каменной плитой,
Черепа, как битая посуда
За его колышутся спиной.
 
 
Он в аду имеет послабленье,
Равный бесам, мерзок и глумлив.
Смерти день и день его рожденья —
Всенародных празднеств лейтмотив.
 
 
Как не порадеть за дух убийцы?
Тем и славен добрый мой народ,
Что привык он трупами гордиться,
Да и сам вполне охотно мрёт.
 
 
А сегодня многим он приснится, —
Демон сухорукий и рябой.
Колыбель бессмертного – столица,
Он её утянет за собой.
 

Шабаш

 
На свежей могиле тусуются черти:
Чертовки танцуют, орут рогачи,
Мол, просто мечтали об этом десерте,
Известно, покойнички – наши харчи.
 
 
Мы все тут – таланты, создания Божьи,
Немного с душком, так ведь в том-то и смак.
Нас совесть не мучит, мы все толстокожи,
Мы все толсторожи и каждый – остряк.
 
 
Мы пишем цидулки заглавному чёрту, —
Мы сами пытали б, стреляли и жгли,
Когда б не пришлось обнаруживать морду,
Когда бы за это платили рубли.
 
 
А так, лишь копытами бьём по могилам,
Нам маленьких радостей в жизни с лихвой.
А как разливается счастье по жилам,
Когда пацифиста ведут на убой!
 
 
Нам заповедь – пшик – «не убий, не укради»,
Внизу, в преисподней, расклады свои.
Туда попадают в ощип эврибади,
Сколь долго звериный оскал ни таи.
 

В поруганном мире

 
В поруганном мире, где попран божественный дар,
Дороги кривые ведут в бесконечную смерть.
Живой человек превращён в неживой аватар,
Коптит он, как тусклая лампа, небесную твердь.
 
 
Ни свечка для Бога, ни чёртова он кочерга,
Он что-то пытается сделать, куда-то спешит,
Порхает вокруг языка звуковая пурга,
Но думает он, что имеет божественный вид.
 
 
Нет, утл, бесхребетен и пошл он без воли Творца,
И всё, чем богат, умещается в крошечный миг,
Мелькнувший от часа рождения и до конца,
Когда имярек лишь беспомощность тела постиг.
 
 
Величие духа бесценно, но мало кому
Достичь удаётся Подобия, Образ презрев…
Взвалив на плечо своё крест и пустую суму,
Бреду по тернистой дороге, пою нараспев:
 
 
«Прости меня, Отче, мой путь затерялся во мгле!»
Болит моё сердце о судьбах бездарной поры.
Как душно и страшно сегодня на нашей земле,
Что мчится в объятьях злокозния в тартарары…
 

Цветёт миндаль

 
Цветёт миндаль, и аромат по саду
Густится, как неведомый настой,
Гром за горой подобен камнепаду,
Что на долину падает стеной.
 
 
Воркует голубиная ватажка,
Жужжат шмели, – всё вроде, как всегда,
Но отчего-то думается тяжко,
Как будто где-то копится беда.
 
 
Неслышимо меняется пространство,
Зло наступает, и со всех сторон
Сочится ложь, и даже христианство
Иезуитству отдано в полон.
 
 
Двум господам сегодня служат люди,
Нет лада в обесцененных сердцах,
И тонет мир в сомнениях и блуде,
И в воздухе висит всеобщий страх.
 
 
А запах миндаля сквозит отравой,
И всё заметней пагубный ущерб,
Что на земле людей творит лукавый,
Пока старуха-смерть вострит свой серп.
 
 
И некому задуматься о праве
На жизнь, и на свободу быть собой
Среди обмана в проклятой державе,
Где каждый новый день, как новый бой.
 

Мидас наоборот

 
Он царь Мидас наоборот, —
К чему рукой ни прикоснётся,
Всё превращается в навоз
И рассыпается в труху.
Как только он откроет рот,
Оттуда ложь рекою льётся,
Но предан всяк, как верный пёс,
Царю – «отцу и пастуху».
 
 
Феномен этот не знаком
Тем, кто имеет уваженье
К себе самим и всем вокруг,
И бережёт своих детей.
Но тараканьим молоком
Вскормили видно населенье,
Что в сердце пестует испуг
При виде дыбы и плетей.
 
 
Оно подельничает лжи,
Оно восторженно встречает
Казнь несогласных стать никем
Под властью подлого глупца.
Плебеям только покажи,
Как меч ничтожества карает
Всех, недовольных бытием,
Да подпусти им багреца,
 
 
Они от счастья будут петь
Псалмы, благословляя «бога»,
Что любит ливер их детей
И кровь их братьев и сестёр…
Пока на них не рухнет твердь,
Их не коснутся ни тревога,
Ни плач безумных матерей,
Ни окончательный позор.
 

Война

 
Война идёт туда, откуда вышла,
Выплёвывая зубы в грязь дорог.
Законы ей вчерашние, что дышло,
Указы ей диктует только рок.
 
 
Она мешает кости, словно глину,
И человечий скарб палит огнём,
Люд забивает так же, как скотину,
И в грудь, и в спину тыча им свинцом.
 
 
Ей нравится, когда кричат младенцы
В объятиях погибших матерей,
Она желает вдоволь наглядеться,
Нанюхаться зловонием смертей.
 
 
Она добра и милостива к бонзам,
В карманы их ссыпая серебро,
Она, смеясь, навешивает бронзу
Безногим и безруким, как тавро.
 
 
Любимчики её – обрубки мяса,
Имеющие головы и рты,
Герои пресловутого «спецназа»,
Чужие воплощавшего мечты.
 
 
Она всегда везде одна и та же,
Под куполом небес полно глупцов.
Растут и дышат их детишки сажей,
Оставшейся от дедов и отцов.
 

Кот

 
Город умирал, как человек с чёрными провалами глазниц.
Город пах бедой и разложеньем, кровь впитала бурая земля.
Городу весна казалась дном чёрного обугленного неба,
В нём не оставалось больше птиц, тени заместили в нём людей.
 
 
Город был похож на призрак зла, что грозит из преисподней в ночь
Нерадивым иждивенцам жизни, выбравшим неведенье и смех.
Где-то пили, пели, ели всласть, делали детей и капиталы,
Было им, скорее, наплевать, чем хоть что-то ёкало внутри,
 
 
И один ничтожный человек, впрочем, человек он или нет
Теорема, – глуп сверх всякой меры, мстителен и алчен, и глумлив, —
Старое больное существо, мерзкое, трусливое до жути,
Посылал им в головы туфту через ящик, полный проводков.
 
 
И лишь непокорный старый кот, грязный, кем-то брошенный бирюк
Или потерявшийся в разбитом Городе любимец мертвецов,
Что зарыты поодаль во рву, не сказав котейке «до свиданья»,
Ждал чего-то, нюхая ветра, думая о невозвратных днях…
 

Добрые владыки

 
Любовь, смирение и вера —
Тропинка в царствие небес.
Всегда во всём пребудет мера,
Но меру вам отмерит бес,
Когда границ не видит злоба,
Когда, от ярости дрожа,
Не различаете до гроба,
Что стали жертвой шантажа.
Не жалко Ироду младенцев,
Ведь сам он их не убивал,
Не Гитлер возводил Освенцим,
Не Путин Бучу штурмовал.
Они все – добрые владыки,
Им в рот смотрел и смотрит люд,
В истории равновелики
Те, за кого на смерть идут,
Чтоб рвать их ворогов на части
«Во имя света и добра»…
Нет счёта глупой биомассе,
Которой вертят шулера.
Великий Пост не для огнища,
Не для амбиций шутовских,
Но множат орки пепелища,
И ждут их вдовы «гробовых».
 

Нацизм

 
В мозге нет особенных различий,
Разницу всегда диктует кровь.
Человечий ум, свиной иль птичий, —
Он от сотворения не нов,
Но нацизмом не болеют звери,
Лишь скоты, кем правит психопат,
И поэты, что стучатся в двери
Вечности, приняв холуйства яд.
Нет пути назад у этой клики,
Вектор лишь один ведёт – в Аид,
И кричат восторженные фрики,
Мол, никто от них не убежит,
Дайте только воли почудачить,
А они найдут, куда плеснуть
Слов помойных, ведь никак иначе
Им свою не обозначить круть.
На подкорке все боятся смерти,
Но живут, как будто никогда
Не уйдут из нашей круговерти,
И не канут в Лету без следа
Эти ненавистники свободы,
Злобные подельники беды,
Выродки и выкресты природы,
Что любви и совести чужды.
Только сердце – думающий орган,
Плохо, если вместо сердца – грязь.
И торгует олух гнусной мордой,
В строчках своих пафосных ярясь.
Главное, не он бежит по полю
С автоматом и не он падёт
Там за вековечную неволю,
Что висит над ним из рода в род.
 

Сущность преисподней

 
В утробе ночи вязко и темно,
Как в гулкой пустоте Левиафана.
И кажется, все умерли давно, —
И подневольный охлос, и охрана.
 
 
Остановилось время в толще сна,
Лишь смерть довлеет над полями страха,
И ветра так натянута струна,
Что, от натуги вздыбив тучи праха,
 
 
Он, словно дикий зверь, крещендо взвыв,
Рванул пространство, как сырую ветошь,
И тучи лопнул вздувшийся нарыв, —
И не захочешь верить, а поверишь,
 
 
Что всё вокруг разумно, и ещё,
Что ветер – это сущность преисподней.
Никем доныне он не укрощён,
Лишь милостью и волею Господней.
 
 
А дождь, меж тем, накрыл своим плащом
Невидимое в сумраке предгорье,
И в мире ненадёжном и больном
С дождём немного притупилось горе,
 
 
Оплаканное ветром. Сон, как тать,
Подрался и ко мне, но сердце знало,
Что зверь не перестанет убивать,
И что ему подвластной плоти мало.
 

Цирк уродов

 
Цирк уродов, вопли и хлопки…
Нищие поборники отжима
Логике и смыслу вопреки
Жаждут зрелищ. Жизнь нерасторжима
С тем, что называется «жратва» —
Для желудка, мозга и кармана.
И толпа бывает неправа,
Добровольно став рабой обмана.
Да, она, скорее, разорвёт
Тех, кто возмущает воздух зряшно,
Им как раз и предъявляют счёт,
Ведь менять хоть что-то в цирке страшно.
Не войдёт гимнаст в вольер ко львам,
Укротитель клоуна не вдарит, —
Так привыкли все к пустым хлебам,
Что директор цирка кулинарит.
На крайняк, съедят однажды льва,
Если будет выручка ничтожна…
Но толпа скандирует: «Халва!»
Единицы шепчут: «Сколько можно?»
А во рту-то сладко у кого?
Цирк уродов бегает по кругу
И вот-вот уже возьмёт разгон,
Если не развалится с испугу.
 

Царь

 
Из грязи в князи выбравшись случайно,
Вцепившись в сладкий кус, как в Жучку клещ,
Один владыка под покровом тайны
Творил бесчинства, злобен и зловещ.
 
 
В могиле все, кто возразить посмели,
Иль пальцем указали на него,
Мол, врёт, собака, а на той неделе
И вовсе проиграл соседу в «го»:
 
 
Сосед-то похилее и поплоше,
А вышел в чемпионы без балды…
Смеялась даже на конюшне лошадь,
Но это было только полбеды.
 
 
Из рук валились чашки, бились блюдца,
В носу сидела гнусная коза
И чем-то вроде чёртова трезубца
Пыталась ткнуть, бессонницей грозя.
 
 
Врачи не знали, как унять заразу,
А пальцем вынуть не могли посметь,
Владыку поднесли к иконостасу,
Боясь, что может втуне помереть…
 
 
Назавтра он, чихнув, казнил министра,
А вместе с ним ещё штук пять рабов,
Наложниц пару, одного магистра
И всех своих негодных докторов,
 
 
И написал указ: «Соседу в пику
Отрезать нос мне, крепкий дав наркоз,
И подданным всем тоже, поелику
Я озабочен равенством всерьёз»…
 
 
Морали нет и, видимо, не стоит
Искать реалий в сказке простака.
Нос чует первым в воздухе такое,
Что может отравить наверняка
 
 
И грешный ум, и организм бесценный
Холопа иль владыки – всё равно,
А потому всегда чреват изменой
Безносый, смело лезущий в говно.
 

Житуха в пол уха

«Я не знаю, зачем и кому это нужно»…

 

Александр Вертинский

 
Слава Богу, живём и вполне беззаботно,
В магазинах всё есть, мы же встали с колен.
Доминанта страны, как и прежде, безродна,
И не знает ментальность сто лет перемен.
 
 
Смысла нет бунтовать, если мысли едины,
Плоть от плоти народной все наши отцы.
Недовольство мелькнёт у последней скотины,
Тут же в омут её, спрятав в воду концы.
 
 
Мы не звери, но всё ж кровь родная взывает,
Деградации вида далече до дна.
Эволюция зверства нас мощно питает,
А без общей поддержки всем точно хана.
 
 
Виноватые есть, им назначены казни,
У законности нашей двоичный отсчёт.
Кумачовый цвет мести величием блазнит,
Гнев прошедшего века по венам течёт.
 
 
Мы не знаем, зачем и кому это нужно —
Возражать нашей вольнице, бьющей ключом,
Мы же мир вдохновляем, прекрасны наружно,
Глубоки, словно омут, нам всё нипочём:
 
 
Бесшабашны, как ветер, бесстыдны, как рыбы,
Ненасытны, как тати, что вышли на тракт.
Мы не люди, мы просто гранитные глыбы,
И качаем планету, орудиям в такт!
 
 
Прокажённые правят гнилым кораблём,
Развлекаясь, как могут, в предсмертной гульбе.
Смотрят рыбы сквозь волны на этот дурдом,
Не понять им скачков на такой скорлупе.
 
 
Днище судна ракушками сплошь заросло,
Парус в дырах, заклинило ржавчиной руль,
И на всех прокажённых одно лишь весло,
Капитан – с непотребными тряпками куль.
 
 
А веселье гремит над пучиной вовсю,
Льются песни, хрипатые глотки скрипят,
И последнему виден конец карасю,
Но кипит оптимизм прокажённых ребят.
 
 
И носы отвалились, и пальцы – крюки,
Но костюмы горят драгоценной искрой,
Но остались с весёлой мукою тюки,
Что спасает их всех от болезни морской.
 
 
В трюме спят моряки, кто-то прыгнул за борт
И доплыл до неведомой суши вдали,
Убежав от паскудства раздувшихся морд,
Стосковавшись по плоскости твёрдой земли.
 

Последний абзац

 
Готовится ВОЙНА. Повсюду страсти
Бушуют на планете, и всерьёз,
Принадлежа ко власть имущей касте,
Надеется безумный выжить Крёз.
 
 
Подземные устроены пещеры,
Заложены продукты и вода,
И приняты технические меры,
Чтоб не коснулась смертного беда.
 
 
Грозится он из бункера народам,
Мол, покоритесь, или всем конец.
Ведь лучше низко кланяться уродам,
Чем ощутить, что больше не жилец!
 
 
Но провиденье – это меч разящий,
У кровопийц особая судьба:
Они ещё скорей играют в ящик,
Чем, к голоду привыкши, голытьба.
 
 
Написано – пощады не попросит
В конце времён ни нищий, ни богач.
Безумие страшнее бомбы косит,
Оно и есть – карающий палач.
 
 
Лицо, как маска, – слепок трагифарса,
Фигурка жалкой сущности земной…
Нет в мире от безумия лекарства,
Лишь демон злобы кружит над страной.
 
 
Под тяжестью последнего абзаца
Кровит планета, небо дышит мглой,
Библейские пророчества вершатся,
И нет уже отдушины иной,
 
 
Как люди, не имеющие страха
Пред истиной. Все лгущие – мертвы
Ещё до смерти, их пугает плаха
В бездонном море лжи и нелюбви.
 

Жажда славы

 
Они уже не ждут приказа,
Всем скопом хлопают ему.
У каждого горят два глаза, —
Два дула, что ведут во тьму.
 
 
Мышь не проскочит мимо тела,
Что страх и ужас сеет в мир,
И в этом сильно преуспело,
Сминая землю, как зефир,
 
 
Кромсая даль огнём, железом
Пластая житные поля,
Куда его вассалы лезут,
Чтоб лечь навечно в штабеля.
 
 
Он не трёхглавый, не двуглавый,
Он вообще без головы,
Он полон вожделенья славы
И рад гудению молвы.
 
 
Его величие картонно,
Его наличие чумно,
Его бытийность беззаконна,
Но подневольным всё равно:
 
 
Из них никто не мыслит просто
Без этой сущности ни дня…
Растут и ширятся погосты,
Собою нивы заменя.
 
 
Летит, летит дурная слава,
Гремит молва, как майский гром,
И копится в сердцах отрава,
Меняя внешность и геном.
 

Спасение

 
Реки высыхают, и моря мелеют,
Только нас пугают, мол, грядёт потоп.
Люди – это дети и они болеют,
И они дуреют, лопоча взахлёб
О своих талантах, подвигах великих,
Но на самом деле все таланты – пшик,
Если нету в душах злых и полудиких
Искры, что способна растопить ледник.
Лишь любовь сумеет одолеть преграду,
Что поставил дьявол на пути домой.
Жизнь – всего лишь тропка к раю, ну, а к аду
Тракт широк, накатан, ровный и прямой.
Мы всего лишь гости на планете этой,
Дом наш где-то в весях, что сродни мечте…
Тернии на тропке – верная примета,
Что идём спасаться духом во Христе.