Башня из слоновой кости

Глава первая. Мое детство и мои сны

Мое детство прошло в башне из слоновой кости в сорока милях от Вершена.

Да, пожалуй, мой дом мог бы показаться странным, но другого я не знала, а потому ничего неестественного я в нем не видела.

Темной змеей, свившейся в тугое кольцо, шла сквозь башню винтовая лестница, на семь этажей, семь ярусов вела она. Первый – что-то вроде холла, где незваных гостей встречал подслеповатый василиск, тут же был чулан и ванная, затем последовательно – кухня и столовая, гостиная (впрочем, гостей здесь не принимали, если, конечно, не считать старого Бероса), классная, библиотека, спальня Герты и, наконец, под самой крышей – мои личные апартаменты.

Впрочем, апартаменты – это, пожалуй, громко сказано. Всего одна круглая комната с двумя крохотными окошками, а в ней – кровать, стол для работы, стул, древнее разваливающееся кресло с вытертой обивкой, зеркало и громоздкий платяной шкаф (и не спрашивайте меня, как его сюда втащили) – вот и вся обстановка.

Башня стояла на вершине высокого холма, но места тут были чрезвычайно уединенные, и, к счастью, нас редко беспокоили.

Редко – значит, практически никогда.

Для страховщиков, коммивояжеров и просто любопытствующих был Гард, а в оплате счетов за коммунальные услуги здесь необходимости не было.

Да и писем нам никто не писал.

Гард – мой домашний дракон. Нужно признать, к чужакам он относился всегда с величайшим недоверием.

Сколько себя помню, я всегда жила в башне с Гертой и Гардом, играла с лисятами из рощи неподалеку, рисовала, читала книги, которые приносил Берос, да отлынивала от его домашних заданий.

Впрочем, отлынивала не очень усердно. Берос был хорошим учителем, с ним все казалось интересным (ну или почти все), и, надо признать, он чаще хвалил меня, чем ругал. Он появлялся несколько раз в неделю, протирал очки, деликатно сморкался в огромный клетчатый носовой платок и приступал к проверке того, что я успела сделать за его отсутствие. Мы занимались почти целый день – география, словесность, астрология, психология и хиромантия всегда вызывали мой живейший интерес, иначе обстояло с химией и геометрией. Но наконец наступало время ужина, Герта торжественно накрывала в столовой, Берос разрешал налить себе рюмочку горячительного (ну то есть пару-другую рюмочек), и, раскрасневшись, рассказывал разные удивительные вещи, от которых я открывала рот и забывала о стоящей перед собой тарелке (последнее обстоятельство неизменно раздражало мою верную няньку).

Когда я была совсем маленькой, я подчас думала, что Герта – моя мать, хотя полной уверенности у меня в этом никогда не было. Она называла меня сотней ласковых имен, но никогда дочерью, и даже ребенком я не могла не понимать, что самый пристрастный свидетель едва ли нашел бы в наших лицах что-либо схожее. Герта была полна, кругла и светловолоса, фигурой она напоминала хорошо поднявшееся тесто в кадке, я – маленькая, худая, с косами цвета жженого сахара, обожавшая кататься по двору на спине Гарда, к которому Герта долгое время боялась даже подходить… Нет, у нас было мало общего. И все же, старая нянька была, безусловно, самым близким и самым дорогим мне существом на земле.

Наверное, я гораздо тяжелей переживала бы свое сиротство, не живи мы так уединенно. Конечно, я знала, что обычно у детей бывают родители, но долгое время это знание оставалось сугубо теоретическим. Несколько раз в год мы отправлялись в Вершен за покупками, но близких знакомств у нас там не было, а поэтому вид счастливых сверстников не возбуждал во мне зависти.

Нашу с Гертой жизнь в башне из слоновой кости нельзя было бы назвать идиллией, но все же она была ровной и тихой, как море далеко-далеко на горизонте – в штиль.

И уж точно это был самый долгий штиль в моей жизни.

Эту безмятежность нарушало лишь одно незначительное обстоятельство – сны, чаще или реже посещавшие меня.

Эти сны повторялись с завидным постоянством – иногда я видела их каждый день, иногда они не появлялись месяцами, но содержание их было схоже.

В них женщина с моим лицом и с руками, как лилии, целовала меня, обнимала и осушала слезы мои.

Все-таки я ведь иногда плакала.

Я не спрашивала ее, кто она, мы вообще не вели разговоров – отчего-то это было невозможным, и все же внутренне я догадывалась, более того, я понимала, кто она.

Мама.

Наверное, ее не было в живых на этом свете – Герта никогда не отвечала на мои вопросы такого рода, лишь принималась всхлипывать да крепче прижимать к себе.

Женщина с моим лицом и руками, как лилии, была прекрасна. Тихий свет исходил от ее склоненного лика, когда она во сне укутывала меня в одеяло или сажала к себе на колени, и скорбная нежность была в устремленных на меня голубых глазах…

Да, о глазах. Когда я думала об этом, данное обстоятельство все же немного смущало меня, ибо мои были зеленые, совершенно кошачьи.

Впрочем, на фоне всего остального это была такая мелочь – кто бы мог поручиться, что эти сновидения не являются всего лишь продуктом моих скрытых желаний, глубоко затаенной тоской по матери?

Когда я как-то спросила Бероса о толковании снов, он ответил только:

– Чрезвычайно неблагодарная штука, моя девочка. Зигмунд Фрейд, чародей и прозорливец невиданной силы, и тот порой терялся, не зная, как объяснить грезы какой-нибудь разоспавшейся кумушки. Впрочем, с кумушками-то обычно как раз все понятно… Ей-богу, Кора, толкование сновидений – это немногим лучше ауспиций, а если тебя тревожит завтрашний день, раскинь-ка пасьянс.

Недавно мы как раз проходили древнюю историю, а поэтому, что такое ауспиции, мне было известно. От этого способа отказались много столетий назад… Пасьянс я раскинула, но мысли мои были далеко, и получившееся предсказание оказалось такой ерундой, что я предпочла побыстрее смешать карты.

Так проходили годы. Когда мне исполнилось семнадцать, я стала выезжать в Вершен одна, без Герты, а потом и дальше, иногда я неделями не бывала дома. Нянька только вздыхала и морщилась, но не возражала, а Берос даже подзуживал меня на разные авантюры – я просто поражалась жизнелюбию старого учителя.

Впрочем, я всегда старалась вернуться в назначенный срок, мне вовсе не хотелось волновать их без повода.

Перемена наступила в день моего совершеннолетия, когда мне исполнялось восемнадцать лет. Смутно я предчувствовала, что что-то в этом роде должно произойти – глаза Герты все чаще бывали мокры без всякой видимой причины, а мои ласковые утешения только усугубляли дело, и Берос, кажется, стал вести себя со мной как-то официальнее и чуть ли не торжественно. Все это настораживало меня, но я решила молчать: мне представлялось, что это не может продолжаться долго. И я оказалась права.

После сытного обеда в честь моего дня рождения, вопреки обыкновению отказавшись от пары-другой рюмочек, Берос произнес:

– Ну что ж, Корделия, – нужно заметить, меня крайне редко называли полным именем, – ну что ж, Корделия, пришла пора рассказать тебе твою историю.

Глава вторая. Что рассказал Берос

– Неужели невозможно было сделать это раньше? – постаралась я сохранить хладнокровие, хотя пульс мой участился раза в два по меньшей мере.

– Невозможно! – взволнованно воскликнул Берос, судорожно протирая очки. – Это знание слишком опасно, чтобы доверить его ребенку… Даже и сейчас я не вполне уверен, готова ли моя девочка к этой истории, но медлить и далее было бы преступлением…

– Хорошо, не будем об этом, – я испугалась, что учитель передумает. Осторожность его была мне отлично известна.

Судя по всему, на такой эффект он и рассчитывал. Очки подверглись дальнейшей тщательной полировке.

– Итак, – вымолвил Берос после томительной паузы. – Как тебе хорошо известно, Корделия, Искусство в нашем мире значит так много, что предоставляет достигшим его вершин возможности для приобретения самой полной власти.

Я не ожидала такого начала и от того молчала.

– Именно поэтому, – кажется, учитель преисполнился вдохновения, – именно поэтому правителями нашего государства всегда были самые великие чародеи. Не будем спорить, справедлив такой порядок вещей или нет – в конце концов, справедливость лишь одна из множества фикций, созданных человеческим разумом… Речь не об этом. Правителем королевства, как ты знаешь, вот уже много лет является Марк, богоподобный и светоносный. В свое время он женился на герцогине Эйникенской, прекрасной и изощренной в Искусстве Урсуле. Брак был выгоден королевству, впрочем, говорят, супруги любили друг друга… Шли годы, у них рождались дети, и государство процветало. Все это должно быть тебе хорошо известно… Но однажды случилось несчастье.

Берос умолк.

– Что же произошло?

– Марк полюбил сестру королевы, – учитель понизил голос. – Это была твоя мать, Корделия.

– Что?!

– Да. Ее звали Катарина, и она была младшей и не менее прекрасной сестрой Урсулы. Едва ли можно было сказать, кто из них превосходил другую красотой… но Катарина была менее надменна и не так развращена властью. Возможно, этим и объяснялась любовь Марка. Знаменитые Эйникенские сестры! Слава их обежала весь свет, но она не помогла Катарине. Когда Урсула обо всем узнала – а едва ли можно было скрыть что-то от такой волшебницы, даже двум другим чародеям, – она пришла в ярость. И вызвала Катарину на поединок. Та уже была в тягости, но отказаться не было возможности. Это была страшная битва, трое суток изощрялись сестры в Искусстве, и наконец младшая потерпела поражение. Я не знаю, почему Марк не заступился за свою возлюбленную. Вероятно, ему просто не было ничего известно, но как удалось этого добиться Урсуле, выше моего понимания… Катарина оказалась в полной власти охваченной яростью сестры. Вскоре она разрешилась от бремени. Я не знаю, что с ней стало, но думаю, едва ли Урсула стала бы оставлять в живых соперницу… Что касается дитя, его как доверенному лицу отдали мне, – Берос протер очки.

– Учитель…

– Да, моя девочка. Я должен был оставить тебя в лесу на верную смерть.

– Учитель!

– Конечно же, я не мог так поступить. Как ни велика была моя верность королеве, дитя запретной любви ни в чем ведь не было повинно! Я отнес тебя сюда, в это скромное прибежище, безусловно, недостойное юной принцессы – но иного у меня не было… И я привез сюда Герту, зная, что она добрая женщина и недавно потеряла ребенка, – няня вытерла выступившие слезы. – Увы, не в моей власти было сделать что-то для бедной Катарины… Мне пришлось инсценировать свою смерть и сменить внешность – боюсь, Урсула поторопилась бы избавиться от единственного свидетеля. С тех пор я взял на себя заботу о тебе, моя девочка.

– А как же король… Марк…

– Твой отец очень горевал, лишившись Катарины и их нерожденного дитя. Но Урсула – уж не знаю как – сумела убедить его в том, что ее младшая сестра сбежала с каким-то проезжим чародеем… Нет, они плохо знали верную Катарину!

Я подавленно молчала. Берос вновь протер очки, но даже это больше не казалось мне забавным.

– Я пытался научить тебя всему, что знал сам, моя девочка – боюсь, слишком малому! Я всегда был скорее историком, чем волшебником, а иначе моя карьера при дворе сложилась бы по-другому… В наше время, моя девочка, историки не в почете. Но приглашать других учителей было бы слишком опасно. Я делал все, что было в моих силах.

–Я не забуду, наставник, – я обняла Бероса. – Вы увидите, вам не придется упрекать меня в неблагодарности!

– Я делал это не ради благодарности, – мягко улыбнулся он.

– Я знаю…

– Просто есть вещи, участвовать в которых невозможно… даже если ты всего лишь не искушенный в Искусстве придворный историк средней руки.

Я кивнула. Говорить не хотелось.

– Сейчас в Кайне, во дворце твоего отца, три принца и две принцессы. Как я был бы счастлив, если бы третья могла занять там подобающее место!

– Что вы, наставник… разве это возможно?

– Да… Боюсь, Урсула никогда бы этого не допустила, – лицо его помрачнело.

Однако его слова навели меня на вполне определенные мысли.

– Я хочу побывать в Кайне, наставник. Увидеть город… и отца.

Последнее слово далось с трудом.

– Этого я и боялся, – Берос вздохнул. – Девочка моя, ты осознаешь, насколько это опасно?

– Думаю, да.

– Пока ты живешь здесь, в глуши, пока никто не знает о твоем существовании, тебе ничто не угрожает… Но Кайна! Нет места на земле для тебя опасней!

– Учитель… вы же понимаете, я не могу поступить иначе.

– К сожалению, понимаю, – он опять вздохнул. – Нет, я не могу запретить тебе. Дитя, лишенное родительской ласки, ты имеешь право взглянуть на город, который при ином расположении звезд мог бы тебе принадлежать… Но умоляю тебя, девочка моя, не попадайся на глаза Урсуле! Эта женщина – змея, слишком сильная, чтобы можно было вырвать у нее ядовитые зубы! Даже если она будет просто проезжать мимо, беги от нее. Ты не знаешь, на что способна королева… Я отправлюсь с тобой, но я не смогу все время сопровождать тебя…

– Нет.

– Что «нет»?

– Я поеду одна, учитель… Не отговаривайте меня. Вы и так слишком много сделали для меня. И Герта тоже останется здесь.

– Милая моя, ты шутишь!

– Вовсе нет, – я постаралась покачать головой как можно мягче, но боюсь, вряд ли это получилось у меня так, как я бы того хотела. – Я должна проделать этот путь одна, дорогой учитель. Просто потому, – я запнулась, слишком уж пафосным казалось то, что я хотела сказать, и все же я это сказала, – просто потому, что это мой путь. А Герта останется здесь, в безопасности… или там, где сочтет нужным.

– Принцесса, – я вздрогнула, когда старая няня дрожащим голосом выговорила это слово. Она была первой, кто так назвал меня, и в ее голосе было столько боли, что с тех пор я всегда испытывала к этому титулу какую-то смутную неприязнь. – Позвольте мне…

– Герта, прекратите немедленно! – я прижалась губами к ее увядшим щекам, таким любимым. – Никогда больше не называйте меня так! Даже если все, о чем говорил Берос, правда… даже и тогда перед вами всего лишь бастард, незаконнорожденный, нежеланный ребенок!

– Моя любимая малышка… – Герта, не стесняясь, плакала. – Незаконнорожденный, быть может, но не нежеланный! Видят боги, если бы не Урсула…

– Не будем об этом, – я вновь поцеловала ее. – Я никогда не забуду все, что вы сделали для меня… Вы были моим ангелом-хранителем, Герта, если только судьба позволит, я буду вашим. Ну а если не позволит, – я мрачно улыбнулась, – все равно буду. У меня к ней уже солидный счет.

Берос покачал головой.

– С тяжелым сердцем я провожу тебя в путь, Корделия. Если бы ты не была так неопытна и если бы я мог дать тебе лучшее образование…

– Быть может, я и неопытна, учитель, и образование мое далеко от совершенства, однако во мне очень много энергии и еще больше желания жить… Ну и конечно, конечно, – поспешно прибавила я, видя, как он морщится, – я буду чертовски осторожна, вот увидите!

Что оставалось делать несчастному наставнику? Только еще раз протереть очки.

Так проходил день моего восемнадцатилетия. Абсолютно точно, это был самый насыщенный день рождения в моей жизни.

Глава третья. Я принимаю решение      

Когда все наконец наговорились, наплакались и намечтались, я отправилась к себе, под самую крышу башни.

Была ли я потрясена, испугана? Потрясена – да, испугана – нет.

Все же главным чувством, если не считать изумления, охватившего меня, была радость.

То, о чем я уже и не мечтала, оказалось правдой! Мой отец был жив… возможно, жива мать.

Мама.

Женщина с моим лицом и руками, как лилии… Я никогда не видела ее изображений. Была ли она похожа на образ, посещавший меня во сне?

Я запрещала себе думать о том, признал ли бы меня отец, знай он о моем существовании. В любом случае надеяться на это не приходилось – мне ясно дали понять, что Урсула сделала бы все, чтобы меня уничтожить. Берос настаивал на том, чтобы я сидела тихо, как мышка, и пока я не собиралась поступать иначе.

Пока.

Но как же странно, как странно обнаружить в восемнадцать лет, что у тебя есть смертельный враг, враг, от которого ты спасся только чудом! Твоя мачеха, твоя родная тетка!..

«Убийца твоей матери», – сказал внутренний голос. Я яростно замотала головой.

Нет. В это я поверю, лишь увидев ее могилу.

А пока…

Если понадобится, я всю жизнь буду искать ее, искать, пока не найду…

Тогда я впервые за этот день заплакала, но это была слабость, и она длилась недолго.

Ком путаных мыслей теснился в моей голове, и противоречивые желания раздирали мое сердце. То безудержная радость охватывала меня, то черный гнев, то мне казалось, что я должна увидеть отца и тут же исчезнуть из Кайны и ее судьбы, то, что всю себя я должна отдать только одной цели – мести…

Я удивляюсь, как я не сошла с ума в ту долгую бессонную ночь. Но видимо, кровь Эйникенских сестер и кровь правителя Кайны была достаточно сильна, чтобы вынести и не такое.

Странный цветок взошел в ту ночь в моей душе, его бутон имел тигровый окрас, и листья его были в трауре, и имя цветку было – ненависть.

Гнев то накрывал меня с головой, то вновь сходил, то я задумывалась о том, как моя мать могла украсть любовь у своей сестры, то проклинала эту сестру, то вдруг моя мысль возвращалась к отцу и далее – к моим сводным братьям и сестрам… Любить мне их или ненавидеть, спрашивала я себя, и когда здравый смысл возвращался ко мне, горько отвечала: как бы ты к ним ни относилась, вряд ли они даже узнают о твоем существовании, Кора.

Вряд ли, Корделия, незаконная и нежданная дочь!

К утру я приняла решение: я должна была ехать немедля, скажем, через день. Даже в том сумасшедшем состоянии, в котором я находилась, я понимала, что потребуется время, чтобы собрать вещи и попрощаться с домом… и все же мне так хотелось ехать быстрее, как можно быстрее!

Но как только я решила это, тут же и уснула, усталая и измученная.

И женщина с моим лицом и руками, как лилии, не приходила во сне утирать мои слезы и баюкать мою печаль.

Она вообще уже давно, около полугода, не приходила ко мне. И моя тоска и нежность едва ли могли это изменить.

…Когда наутро я объявила о своем намерении, меня даже не очень и отговаривали. Видимо, и Герта, и Берос чувствовали, что эти уговоры были бы тщетны. Я сама собрала свои чемоданы – одежда и несколько старых любимых книг… У меня было несколько красивых платьев, но едва ли хоть одно, достойное дочери правителя Кайны.

Впрочем, это мало меня огорчало.

Я боялась, что Берос был прав, когда говорил, что передал мне слишком мало. Искусство являлось сильной стороной семьи, с которой, как оказалось, я была в родстве, и если чем и предстояло мне себя защищать, то именно им.

Мне не нужно было доставать свою книжку для записи заклинаний, чтобы вспомнить тот арсенал, которым владею. Он был невелик.

Разновидность Искусства, которой меня учил Берос, носила в основном иллюзионный характер. Я могла бы на небольшое время изменить облик человека или вещи. С помощью заклинания Кумушки Марты я сумела бы сделать их если не невидимыми, то неприметными, не бросающимися в глаза.

А заклятье Срыва Покровов гарантировало, что чужие колдовские ухищрения едва ли обольстят искушенного человека.

Я умела ставить неплохие экраны, защищавшие мои фокусы от любопытных глаз.

Также я знала несколько неплохих боевых заклинаний, но почти все они требовали использования жезла, привычки же носить его на поясе у меня раньше не было… придется, видимо, завести.

Труднее всего мне давалась целительство, к нему, очевидно, у меня просто не было способностей. Всего-то и умела, что остановить кровь да унять небольшую боль… Лечить серьезные раны мне было не по плечу.

Ну и конечно, приворотная магия… Лично мне она представлялась довольно-таки бесполезной штукой, тем более что сколько-нибудь долгосрочное заклятье требовало огромной энергии и сил, на которые я вряд ли была способна… Да и опять-таки, защититься от нее можно было с помощью мало-мальски сильного амулета. Ну а о том, чтобы заколдовать искушенного в Искусстве, разумеется, и речи быть не могло.

Да, и еще я знала тысячу и один гадательный способ. И все они являлись более или менее недостоверными… Расслышать шепот судьбы в смутных знаках, которые она рисует на твоем пути… это и без того непросто, а уж верно истолковать его и вовсе трудная задача.

Вот и все, чему учил меня Берос. Никогда еще мои познания в этой области не казались мне столь ничтожны! Впрочем, раньше я никогда не предполагала, что в них окажется столь острая необходимость.

Хотя было и еще кое-что, один-единственный козырь в рукаве… Около года назад я нашла в книжной лавке в Вершене потрепанный ветхий талмуд, посвященный разным фокусам с зеркалами. Частично от скуки, а частично из любопытства я порой занималась по этой книге и кое-какие из них освоила.

Конечно, смешно было бы противопоставить все это могуществу Урсулы, помноженному на знания и опыт… Но, во всяком случае, я отправлялась в Кайну не совсем безоружной.

Несколько успокоенная, я подошла к тому зеркалу, что обычно отражало меня по утрам.

Похожа ли я на тех, кто так безоглядно дали мне жизнь? И если да, то насколько?..

Зеркало отразило стройную шатенку с зелеными глазами, тонкими чертами лица и двумя длинными, не знавшими ножниц косами по пояс.

Я вздохнула. Сколько мук доставляли мне они – воистину, знала лишь я одна, а все-таки что-то мешало от них избавиться. Возможно, стремление не совершать необратимые поступки?

…Если честно, странный это был день – последний день дома. Мне кажется, ни я, ни Герта, ни Гард, ни даже лисята, с которыми я тоже сходила попрощаться, не верили в мой отъезд. Да я и сама, по правде сказать, не особенно в него верила. Ни будь я столь далека от мазохистских наклонностей, руки мои давно покрылись бы синяками от тщетных попыток отличить сон от яви.

Вечером Герта устроила прощальный ужин. Мы распили старую бутылку вина (не самодельного, на которое нянюшка была большой мастерицей, а настоящего, давным-давно запасенного на случай таких вот экстраординарных событий), доктор столько раз протирал свои очки, что я всерьез забеспокоилась, как бы от них ничего не осталось, и я пыталась вспомнить какую-нибудь забавную историю, чтобы развеселить собравшихся, но, как назло, в голову не лезло ни одной… Потом я отнесла своему домашнему любимцу его обычную вечернюю порцию мяса и костей и кое-какие из лакомых кусков, стащенных за ужином.

Драконы не скулят, но мне показалось, Гард поглядывал на меня с каким-то беспокойством.

– Ну что, малыш, – сказала я, почесав его за плоским чешуйчатым ухом (это одно из немногих чувствительных мест у этих созданий), – кажется, нам приходит пора расстаться.

Разумеется, только годы детской дружбы давали мне право так называть эту громадину.

Гард даже от еды отвлекся, словно понимал что-нибудь.

– Не давай тут Герте сильно заскучать, ладно? – нежно шепнула я. – Береги ее, пожалуйста…

Я поцеловала жесткую пегую шкуру и побежала в дом.

Глава четвертая. Дорога

А утром я села в «шевроле» с открытым верхом, старенький, но по-прежнему находящийся в прекрасном состоянии, и выехала на проселочную дорогу, ведущую к Вершену.

Иногда я задумывалась, почему в нашем мире, где ведущую роль играло Искусство, техника при всех ее возможностях остается на вторых ролях… Вероятно, это происходило потому, что техника не давала того сугубо личного могущества, которым обладали чародеи?.. Правда, мне приходилось слышать, что существовали отдаленные государства, где власть принадлежала финансовым магнатам, владеющим огромными промышленными корпорациями, а колдуны и волшебники находились у них под каблуком… Не знаю, не знаю. Мне это казалось немножко с ног на голову.

Через полчаса я миновала Вершен и, кажется, только тут по-настоящему поняла, что уезжаю, уезжаю, возможно, навсегда.

Этот городишко, едва ли не все жители которого знакомы друг с другом, городишко, больше похожий на деревню, с огородами по окраинам, рынком, где торговали черешней, огурцами и курами, в детстве представлялся мне чуть ли не центром Вселенной.

И хотя мне и приходилось бывать гораздо дальше него, почему-то именно сейчас он оказался той вехой, благодаря которой я поняла: все. Выбор сделан, карты сданы, игра началась.

Ну что ж. Меньше всего я собиралась жалеть о содеянном.

Я ехала по пустынным дорогам, и ветер разбивался о лобовое стекло автомобиля, и стонал, и плакал, и шептал о чем-то, что, быть может, лучше не знать…

Я слушала ветер, слушала просто потому, что здесь было некого слушать, кроме него, и потому, что чувствовала себя с ним не такой одинокой, и потому, что он успокаивал меня, и проснувшаяся тревога пряталась опять куда-то в самый дальний закуток сердца.

Ветер говорил о могуществе и о плате за него, и о нежности, что солоноватой морской водой приходит наутро, и о любви, такой же неизбежной, как утренний рассвет, розовыми лепестками целующий горизонт, и о ненависти, такой же неизбежной, как смерть.

Я слушала ветер и думала о своей матери, то ли живой, то ли нет, и об отце, даже не знавшем о моем существовании, и что-то странное происходило в моей душе, что-то корежилось и гнулось в ней, и непонятная тяжесть ложилась на плечи, словно желая сломать и растоптать, и было так больно…

Возможно, я просто взрослела.

Никогда еще не было у меня такой тяжести и такой боли.

Только теперь я по-настоящему поняла, что значит расхожий штамп «грехи отцов».

Горький вкус полыни был у этого знания, беспощадная тяжесть свинца была в нем.

…Несколько раз за этот день я останавливалась у придорожных трактирчиков, брала курицу с хлебом или сладкие булочки и крепкий чай в крошечных легких кувшинчиках, отъезжала на сотню-другую шагов и там в одиночестве совершала трапезу. Мне никого не хотелось видеть, ни с кем разговаривать. Люди стали мне чужды, как представители иного вида, как какие-то нелепые, несуразные создания…

У всех у них была нормальная жизнь, нормальные родители, им не желали смерти с младенчества, их не стремились уничтожить…

И только тут – так странно, так глупо! – я, кажется, осознала, до какой степени вообще опасен мой вояж. Наемный убийца за углом, ядовитое зелье, подсыпанное в вино, чары, поражающие неизлечимой болезнью – сколько их, ликов смерти, поджидающих меня в Кайне?

Осознала – и смутно удивилась, как Берос так просто отпустил меня в столицу. Конечно, ему трудно было бы меня остановить, но всерьез поссориться – это было вполне возможно…

Впрочем, я ведь была настроена так решительно.

Пейзажи, проносившиеся за окном, города, через которые я проезжала, дворцы и храмы, составившие славу королевства – ничто не интересовало, ничто не затрагивало меня. Лишь одна цель воспаленной грезой въедалась в мой мозг, одна тревога мучила мое сердце.

Город, великий и древний, как-то ты встретишь меня? Славнейший и величайший из городов!..

Тем временем опускалась ночь. Я остановилась в одном из трактиров, встреченных на пути. Трактир оказался на поверку скорее постоялым двором, и приятная стареющая пара выделила мне маленькую, но вполне уютную комнатку с окном во двор и бледной чахлой геранью на столике. Впрочем, здесь была превосходная кровать, и это мне показалось самым важным. Я так устала, что уснула быстрее, чем моя голова коснулась подушки, и спала без снов.

Наутро, позавтракав, умывшись и расплатившись с хозяевами, я продолжила ненадолго прерванный путь.

Мне предстояло сделать около пятидесяти миль, прежде чем я въехала в Кайну.

Глава пятая. «Приют принцессы»

Я никогда прежде не видела этого города.

Теперь-то мне было ясно, почему.

Здесь жил мой отец.

Здесь жили мои сводные братья и сестры.

И женщина, желавшая меня убить и словно по недоразумению приходившаяся им матерью…

Как завороженная, смотрела я на улицы, будто одетые в праздничное, на яркие вывески, на спешащих куда-то людей – их было так много, и все они словно опаздывали на оглашение завещания, где каждый рассчитывал быть главным наследником! – утопающие в ярких цветах сады, дворцы, точно сошедшие со страниц старых сказок…

– Добро пожаловать, принцесса, – тихо сказала себе я, и собственный голос показался мне чужим, напоминающим скорее скрежет натачиваемого ножа. – Добро пожаловать, принцесса, в твой наследный город, в твою столицу!

Должно быть, у меня было совершенно безумное лицо в ту минуту.

Я старалась ехать медленно и осторожно, я боялась потерять контроль над машиной и над собой, и мне нетерпеливо и раздраженно сигналили сзади. В конце концов мне пришлось припарковаться у какого-то желтого дома с красной конической крышей, меня трясло, я закрыла лицо руками.

– Что с вами? – участливо и немного нерешительно обратилась ко мне хорошо одетая женщина средних лет. – Вам плохо?

– Я… сейчас пройдет…

Женщина видимо поколебалась.

– Я могу вам чем-то помочь?

– Да, спасибо… Вы не могли бы подсказать мне какой-нибудь недорогой, но приличный постоялый двор неподалеку? Мне нужно остановиться на некоторое время…

У моей собеседницы разгладилось нахмуренное лицо.

– Он перед вами. Я содержу небольшой постоялый двор, вы можете навести справки, у нас хорошая репутация и вполне умеренные цены…

– О…

Я подняла глаза и только тут прочитала скромную вывеску над дверью: «Приют принцессы». Моей первой реакцией было заклятье Срыва Покровов, я проделала его двумя жестами руки, так быстро, как не делала никогда в жизни! Но никакой магии не было, вывеска была подлинной!

Я судорожно вцепилась в руль.

– Послушайте, может быть, позвать знахаря? Один из моих постояльцев неплохо владеет наукой врачевания… – быстро проговорила женщина.

Я замотала головой.

– Нет… не надо… Это сейчас пройдет… Я целые сутки в пути и очень устала…

– В таком случае выходите, я напою вас чаем… Не думайте, я не заставлю вас останавливаться у меня!

Она, кажется, даже покраснела.

– Спасибо, – благодарно кивнула я. – Вы очень добры. Здесь можно оставить машину?

– Вполне. Идите за мной.

Стараясь, чтобы мой шаг был твердым, я так и сделала.

– Мариетта, – представилась хозяйка.

Секунду поколебавшись, я ответила:

– Корделия, Корделия Флёр.

Едва ли я была единственной в этом городе, носящей это имя, а фамилию я придумала заранее.

– О… вы, верно, издалека, – заметила женщина.

Я кивнула.

– Из одной из самых дальних провинций.

– В таком случае добро пожаловать в Кайну, – блеснула хозяйка белыми зубами.

– А почему ваше предприятие так называется, Мариетта? – набравшись наглости, перевела я тему.

Лицо моей спутницы стало почти мечтательным.

– О, это фамильная легенда… Это, видите ли, семейный бизнес, – она, словно лаская, легко провела по перилам, когда мы поднимались по лестнице. – Моя бабушка начинала дело… «Приют принцессы», – я едва удержалась от того, чтобы вздрогнуть, – передается по женской линии. Мать короля как-то три дня укрывалась здесь от изменников, затеявших дворцовый переворот… Тогда она была еще юной девушкой. Это были смутные времена.