Новая эра. Часть первая

Крепость Аджалун на вершине. Построил какой-то полководец Саладина в 12-ом веке, или отнял у крестоносцев. Наверху холодно. Мелкий дождь.

Герат. Марк Аврелий сидел тут три месяца. Мощеные улицы, огромная площадь, окруженная колоннадой, храмы, театр, триумфальные арки. Руины моста уводят на ту сторону оврага, где муравейник арабского города, и мост завис над мечетью… Досмотреть не дали, повели жрать. Я не пошел, пробежку сделал по античности. Успел вовремя вернуться к сборному пункту. Чернявая сказала: «Вот умный человек! А мы жрать пошли, как идиоты». И добавила: «Молодец!» А мамаша мне: «Я вам только скажу, что получить от моей дочери такой комплимент совсем не просто!» Дочка сверкнула черными глазами.

Бегая по Герату, познакомился с англичанином, крупным мужчиной лет пятидесяти, говорящим медленно и степенно, с абсолютной уверенностью в вескости своих слов. Тоже восхищен Гератом, но не согласен с тем, что человечество за последние две тысячи лет деградировало. Деградация шла, он готов согласиться, до того момента, как был изобретен транзистор. С транзистора началась новая эра, мы пошли вперед семимильными шагами.

Гора Нуво. Обетованная земля внизу, в тумане. Сеет мелкий дождь. Развалины византийской церкви, мозаики. Вечереет.

Амман – большой город, новые дома, огромные гостиницы, потоки машин. Отель – пять звездочек, шик без изыска, но и без прижимистости. После ужина группу повели в ночной клуб, а я пошел спать. Дамочка сидела в фое. «Вы разве не пойдете в клуб?» – «Нет. Устал (чистая правда). Пойду спать». Надо было ее пригласить, думаю, но промолчал. Группа собралась (в вечерних туалетах!) и отправилась в ночной клуб, на фолклор. А у меня просторный отдельный номер. Расположился в одиночестве под пуховым одеялом, представил себе поочередно всех троих в огромной постеле, потом поразвлекся с Ясперсом (взял с собой «Ницше и христианство»). Но, как говорил один осёл: песок плохая замена овсу. По ТВ ловился только второй израильский канал, там какой-то стендапист изгилялся. Жарко, нещадно топят. Плохо спал.

22.3. Утром за завтраком чернявая Ифат спросила:

– Что ж вы не пошли вчера в ночной клуб? Было очень мило. Ципи (дамочка) нарядилась в бедуинку…

Я сослался на усталость. «Кроме того, – говорю, – книжка была интересная».

– Да? Какая же?

– «Ницше и христианство», – сказал я высокомерно. И добил ее:

– Ясперса. Был такой философ.

Она уважительно покачала головой. Спросила:

– А чем вы занимаетесь?

– Как вам сказать… Вроде как писатель, да. Звучит громко, но так оно и есть.

Она проявила еще большую заинтересованность. А когда я признался, что пишу о Христе, потребовала разъяснений и подробностей. В автобусе мы сели рядом (мама косилась с явным беспокойством), и я вдохновенно предался любимому занятию: распускать хвост перед случайной бабой. Оказалось, что Ифат тоже не лаптем щи хлебает: студентка, учит философию в Иерусалимском университете, мы увлеклись разговором, не слушали объяснений и не замечали дороги. Благо туман был густейший, автобус полз в направлении крепости Монтрояль. Первоначально намеченный маршрут на Крак де Моав, разбойное гнездо Рено де Шатильона, отменили голосованием, народ боялся, что останется мало времени на Петру. Я оказал слабое сопротивление, мол, именно из-за Шатильона и поездку затеял, а мне объяснили, что крепость Шубак, она же Монтрояль, «красивее» и лучше сохранилась. Наш иорданский гид даже пытался рассказать, какой плохой человек был Рено де Шатильон, караваны грабил, плевал на все и всех, «бед гай», а я ему: «ай лайк ит». Бунт на корабле поднял Одед, который оказался еще и левачком в придачу, говорил мне, что верит нашим генералам, которые хотят отдать Голаны, потому что «они там кровь проливали», а я ему про Петэна рассказывал, как он за Францию кровь проливал, а потом отдал ее Гитлеру. Но тут я его поддержал: ему не нравилось, что мы уклонились от плана, мол, он заплатил за Крак. Его успокоили, а я тоже не стал скандал поднимать, уступил им Крак, но разозлился. И все свое вдохновение злобы излил на бедную Ифат, мол, евреи не воины, отсюда и Катастрофа, да-да, именно евреи виноваты в Катастрофе, а не немцы, она говорит: получается у вас, что женщина виновата, в том, что ее насилуют? «Быть женщиной, как и быть евреем, это уже провокация. А быть привлекательным и слабым – провокация вдвойне. Слабость – это провокация и вина. Человек обречен сражаться». Я был в ударе, рассказывал ей о самураях, о том, что быть воином не противоречит утонченности, и дело тут не в воинственности, а в самоотверженности. Она сказала, что это эстетизация смерти. «Конечно, конечно! – соглашаюсь. – Это же вызов смерти! А победить смерть можно только полюбив ее!» Девушка была «готова». Мамаша даже подошла и пожаловалась, что дочка ее бросила. Та ласково, как больную, ее успокоила. Вдруг автобус остановился, и мы вышли в туман, из которого торчала небольшая пожелтевшая колонна. Оказалось, что тут кусок римской дороги, причем двухполосной! Так странно: посреди пустыни – следы великой цивилизации, двухполосная каменная дорога с желобками-рельсами для телег…

Спросил у Ифат, нет ли у нее знакомых в литературном мире. Хочу, мол, книгу свою на иврите издать. Обещала разузнать.

Когда подъехали к крепости, туман чуть рассеялся, но еще висел в долинах внизу, и крепость выростала из него, как огромный щербатый гриб… Туман цеплялся за голые ветви редких деревьев, и грубые каменные скиты напомнили зимние пейзажи старика Брейгеля.

Опять разозлили всякие рассуждения объяснялки о том, что крестоносцы строили крепости для своих коммерческих шашней и угнетали местное население. Да посмотрите, говорю (круглые башни вставали из тумана, и крепость вместе с горой будто плыла гигантским кораблем вдоль ущелий), разве такое воздвигнешь ради шашней?! Тут дух завоеваний, тяжба с неизведанным! «А вам не жалко тех бедняг, которые тут камни тоскали и умирали?» – спросила сердобольная Ципи. Да все, говорю, умирают, рабы и господа, а вот это остается. Попытался перевести ей (спор шел на весь автобус) «рабы, чтобы молчать, и камни, чтобы строить» «великого поэта Мандельштама», но про Мандельштама в автобусе никто не слыхал, а «молчание рабов» возмутило Ципи до глубины души (надо было ее все-таки пригласить в мою огромную спальню). «Значит права личности уважать не обязательно?» – язвительно подхватил Одед ее возмущение. Ну все, думаю, опять записали меня в фашисты.

На обратном пути еще лаялись за Косово и Чечню. Одед этот в Америке живет, работает в лаборатории Белла. Такой преуспевающий транзистор.

Петра была тайной набатеев – город, вырубленный в скалах. Идешь долгим, узким ущельем, вокруг сдвигаются щербатые, выветренные горы в черных дырах пещер, они обступают тебя как сказочные чудища, и вдруг, внезапным освобожденьем, ущелье кончается, выводит на площадь с огромным эллинистским храмом, выбитым в красной горе. Села хаадом²⁰.

Толпы туристов. Старые тайны нынче хорошо продаются…

23.3. От Ф: Как съездил? Петру видел?

Мне трудно представить, переключиться, что завтра уезжаю, вся в буднях и заботах. Так глубоко нырнула, что и не вынырнуть, кажется. Купила Юнга «Алхимия и философия», и оставила в книжном проспекты своих лекций, вдруг кого заинтересует.

Все пропахло весной, здорово и тревожно.

А как сын в армии?

Петра – тайна, засиженная мухами-туристами

Сильнейшее впечатление – Герат. Почти целый античный город, заложенный еще Александром Македонским. Руины моста через овраг ведут в никуда, в однообразную тесноту-мельтешню плоских арабских крыш.

Да, весна…

Сын жалуется на безделье – не дают им повоевать (слава Богу). Настроение нормальное.

Хочу надеяться, что по возвращению увидимся.

Позвонил Р. Рассказал о путешествии

– Я очень рада что ты позвонил. Неожиданно. Я уж как-то и не жду теперь…

24.3. Жена утром щебечет:

– Я позавчера, когда к курицам пошла (на работе), а там у нас кошки, их от мышей держат, так одна кошка, огромная такая, вдруг стала так ластиться, я прям поразилась, об ногу терлась, хвост трубой, я ее погладила, так она от меня не отходила…

– Кот, наверное.

– Может быть. Такой ласковый, я прям поразилась. Я вообще кошек никогда не любила. У нас была в детстве кошка, она однажды взбесилась, залезала по занавескам под потолок, порвала занавески, и сидела там орала, ее потом в старую сумку запихнули и отвезли на вокзал, а она через день вернулась…

Ходили на японский балет, «Санкай Джуку». Игры света и тьмы, странная музыка. Большие стеклянные круги-тарелки, висящие на тонких тросах. Когда их покачивают, летают блики. Танцоры лежат на них, сворачиваясь и разворачиваясь, как цветы. Фиксирован каждый момент движения. Скульптурность. В европейском балете прыгают, бегают, крутятся, летают, а здесь – медленно плывут. Балет не движения, а жеста. Что характерно. Да, еще живой кролик, подсвеченный, в чаше на высокой ножке. Этакий дзен-кролик.

Но слишком много повторяющихся приемов. Как, например, раскрытые рты. Иногда кажется скучным, но все равно хочется смотреть еще и еще. Завораживает.

25.3. Случайно наткнулся на свое имя в каком-то невнятном сетевом разговоре, судя по всему, двух литераторов:

Цырлин: 16 Sep 1999 (12:34:39)

Торин, Вы, что ли, считаете, что если в произведении нет детективного сюжета, всяких хохомчек (типа назойливого сравнения сотрудников с карасями и щуками) надуманых эпизодов итд – то это уже не литература, а всего лишь журналистика?

Материал отчасти интересный, но его надо, тсказать, уметь преподнести

Мне, знаете, что понравилось из прочитанного в последнее время? Наум Вайман, Описание жизни в Израиле середины 90х в форме дневника. Эпизоды из жизни (от быта до политики), параллельно этому – рассуждения автора. Читать достаточно интересно, хотя интриги как таковой нет, а Израиль меня лично интересует заметно меньше, чем, допустим США. (Не говоря уж об общественной позиции автора – нечто вроде израильского Эдички Лимонова. Этакий ебарь-патриот (я конечно извиняюсь). Тоска по древним принципам, разрушаемым злыми либералами в сочетании с неразборчивостью в личной жизни. Думаю, что когда автор очень старается быть увлекательным, забавным, остроумным и т.п., то результат обычно получается прямо противоположным

Торин: 16 Sep 1999 (21:20:21) Цырлину:

Щель обетованья я читал, но писать в таком стиле желания нет. Хотя в Израиле жил 3 года и многое видел. Все люди разные. И восприятие у них разное. И потом, «Кризис» уже написан, к этой теме вернусь вряд-ли.

Левон: я не о любви-нелюбви, я просто не воспринимаю напыщенную одиозность Бараша как профессионализм, хоть Вы меня укусите:

Мне сложно судить.

Пока я вижу только защиту Байтов-Бараш действует вполне грамотно.

Насчет остального.. ну Оля Медведева-Премингер и Наум Вайман, конечно, тартареновски хороши, но у каждого издателя такие есть.

Марику пятьдесят. Подарил ему свою книгу. Если вам за пятьдесят – это ваша книга, как написал какой-то критик…

26.3. Звонил Пете Криксунову на предмет издания на иврите, «посоветоваться». Петя держит дистанцию. Послал ему книгу.

Родная гостиница забита туристами. Побрели по набережной, зашли в первую попавшуюся. Мужик с кавказским акцентом и сломанным носом посоветовал (по-русски) сначала посмотреть номер. Поднялись. В таком убогом логове мы еще не спаривались. Но таскаться в поисках…

– Ну как? – спрашиваю.

– Ну что уж…, – сказала, – ладно.

Я спустился, бросил кавказцу: «Это, конечно, не Рио де Жанейро» (кажется, он не оценил мою начитанность), заплатил за номер и вернулся.

– Да, номер, конечно…, – сказала она.

– Так чего ж ты не сказала?!

– Я думала, что ты уже заплатил.

Но ничего, скоро мы позабыли про эту убогость. Начисто позабыли.

– Если бы я была большим крокодилом, я бы тебя всего проглотила, и ты бы сидел у меня внутри… А знаешь, всё что от тебя в меня вошло, еще там шевелится…

Принес ей книгу. Потребовала надписать. Долго мучился. Тогда она открыла ее на случайной странице: «Вот, прям из книги. Пиши: «Чудо в ней внезапная милость и случайный покой». … Вот вроде бы обычный день, а какой хороший! Ты мне подарил такой чудесный день! Я уж и не думала, что такой может быть. Как будто я давно тебя не видела. Те два раза не считаются. Значит, я тебя три недели не видела…

Звонила Ифат, дала телефон университетского издательства. Предложил встретиться, но она уезжает в Германию.

От Л:

Вчера ездила в N-Y, на свидание с сыном. День был теплый, солнечный, город красавец. Вспомнила про твою улицу в Милане. Погуляла в централ парке, все цветет, запах весны, посидели в ресторанчике открытом. Потом, к вечеру, пошли в джаз-кафе, он там был и сказал, что подумал, что мне там должно понравится. Джазисты колоритнейшие… потом он меня посадил в электричку. Уже стемнело и в окошке, как в зеркальце потустороннем, я увидела совсем незнакомую тетеньку…

28.3.2000. От Л:

Мне понравилось про фрески во Флоренции и про улицу в Милане, в кот. ты влюбился. Матвея эпиграммка тоже ничего, а от комментариев я давно воздерживаюсь… Ты наметил уже жертву для перевода на иврит? Как дела с Христом? Вот уже и папа Римский полумертв, а ты все тянешь, все оттягиваешься, все у тебя отговорки разные. Не пора ли послать подальше свои развлечения и засучить рукава?

Заехал к Гробманам. Подарил книжку. Написал: «крестным». Мише не понравилось. Мол, у евреев крестных не бывает. Попросил взять в кавычки. Еще попросил поставить число. Серьезно относится. На столике лежала заметка из «Литературной газеты» о «Зеркале» и «Иерусалимском журнале», где журналы названы «близнецами».

– Что за чушь? – удивился я.

– Ну дурак, дурак, – сказал Гробман об авторе заметки.

– Да ладно, – успокоила его Ира, – все-таки реклама. Правда, обосранная…

Рассказала, как по РЭКе²¹ Вайскопф, Губерман и Окунь против одного Бараша дружно обсирали «Зеркало». Особо подло обсирал Вайскопф. Заявил, что «все их авторы к нам перебежали». Это был в мой огород камешек. Я закинул удочку насчет издании на иврите. Ира обещала помочь. Рассказала о пикировке с Эммой Герштейн в «Новом мире». Показала заметки.

Я еще подарил Гробману книгу Брусиловского. Гробман растаял. Сказал: «Ира… сходи там, принеси…» Ира пошла. Как я понял, за журналом. Молчу, Бараш велел не выдавать. То ли Гробман что почуял, то ли на всякий случай спросил – вдруг не придется расставаться:

– У тебя журнал есть?

Ну не смог я соврать. Не смог.

– Есть, – говорю, и улыбаюсь.

– Ира! – громко крикнул Гробман. – Не надо, у него есть.

Ира уже возвращалась с номером. Неловкость.

– У тебя есть? – переспросила.

– Есть, – говорю.

– Кто дал? – строго спросил Гробман.

И опять я не соврал во спасение.

– Бараш.

Гробман кивнул. Мол, разберемся с этим Барашем.

Уже у выхода, Гробман вдруг:

– Давай я тебе какую-нибудь книжку подарю, вот, про лысенковские дела, 47-ой год.

– Спасибо, Миш, не стоит, все равно я читать не буду, нет у меня времени.

– Ну давай чего-нибудь… вот, Пушкина, хочешь? «Евгений Онегин»?

Книжка была без обложки и первых листов.

– Ладно, давай.

Не отстанет ведь.

– Это, как газета, – объяснил он, – в метро читать.

Спросил у Гробмана, как ему выставка Паши? Язык у Гробмана, конечно, чесался, но рано, рано было сводить с Пашей счеты.

– Ну, можно сказать, что нет в ней ничего стыдного. А по нонешним временам это не мало.

Я не согласился. Сказал, что очень мало рисунков, как-то чересчур скромно и чересчур концептуально, то бишь идеологизировано, не искусство, а какой-то набор лозунгов. Гробман вновь промолчал.

От Л:

отпусти меня, старче, в синее море! Ведь и мне надо как-то жить дальше. Как Остап Бендер говорил – вчера на рынке мне предложили вечную иглу для примуса, и я отказался. Не хочу ничего вечного…

А желания кто исполнять будет? Причем три!

А у вас с сыном прям роман… Как тебе это удалось? Позавидуешь…

А как «дистанция», образовалась уже для рассказа?

Наум, привет!

Список №28

1. Сергий Булгаков. Агнец Божий. /Книга вышла в Париже в 1933 году тиражом 700 экз. (с тех пор не переиздавалась) и вызвала травлю со стороны церковных иерархов и теологов-ортодоксов (типа Вл. Лосского): Булгакова обвинили в том, что в его софиологии София трактуется как четвертая ипостась, что нарушает принцип троичности. Данный труд является вершиной творчества Булгакова, но не только. Цитирую предисловие (игумена Иннокентия): «В лице «Агнца Божия» мы имеем не только, пожалуй, самый значительный богословский труд ХХ века (рядом с ним могут быть поставлены разве что «Догматика» Карла Барта и «Систематическое богословие» Пауля Тиллиха), но и несомненную вершину русской софиологии, которая в свою очередь может рассматриваться как вершина всего греко-православного богословия». От себя добавлю, что, по моему разумению, русская софиология представляет собой завуалированное гностическое учение. Привожу названия некоторых разделов: «Христология единства (монизм) ’; «Христология двуединства (дифизитство) ’; «София Божественная»; «София тварная»; «Боговоплощение»; «Эммануил и богочеловек»; «Уничижение Господа (кеносис) ’; «Богочеловеческое самосознание Христа» и т.п./ М.: Общедоступный Православный Университет, основанный протоиереем Александром Менем, 2000 – 464 с – 112

2. Ги Дебор. Общество Спектакля. /Книга вышла в Париже в 1967 г., накануне молодежных волнений, которые отчасти спровоцировала. Автор – левый радикал крайнего толка; был обвинен в убийстве соратника (Жерара Лебовичи), после чего (правда, через десять лет) застрелился. Выработал учение о пассионарно-церемониальной негативности (противопоставление буржуазной спектакулярности свободной игры индивидуального конструирования ситуаций). Был самопровозглашенным лидером Ситуационистского Интернационала: радикальный потлач (этнологический термин Мосса), праздник дарения, не имеющий конца как образец грядущей революции. Книга имеет определенный интерес и для теории Рампы (автор – ярый рампоборец). М.: Логос (Радек), 2000 – 184 с – 55

3. Ханс Зедльмайр. Искусство и истина. О теории и методе истории искусства. /Автор (1896 – 1984) – выдающийся австрийский теоретик, последователь Ригля («художественная воля») и постоянный оппонент либерального Панофского. В 1932—33 годах был членом нацистской партии, за что ему после войны было запрещено преподавать и публиковаться (все работы 1946—48 годов вышли в свет под псевдонимами). В зрелом возрасте «канализировал» свою пассионарность в пылкий католицизм и привлек в интерпретацию опыт сакрального /«история искусства как история религии (и как история культа особенно) способна объяснить несравненно больше фактов, чем история искусства как история социума или история рас»/. Автор двух нашумевших книг (по типу амбициозности сходных с «Закатом Европы»): «Утрата середины» (1948) и «Возникновение собора» (1950); в первой провозглашается «приговор-утрата», во второй – «синтез-возникновение» (спиритуализованный вариант «истории духа»). В данном сборнике представлена теоретическая квинтэссенция его идей. Есть ценные соображения, близкие к нашим «итальянским мотивам»: «Является ли то, что в своей материальной связности кажется нам целым произведением, действительно замкнутым целым – как, например, настоящая „станковая картина“ – или это лишь частичная целостность в большем целом, в которое мы должны мысленно вернуть произведение. Внешним границам произведения искусства – например, рамам станковой картины – нет необходимости совпадать с его „сущностными границами“». М.: Искусствознание, 1999 – 367 с., 10 илл. – 65

4. Макс Брод. О Франце Кафке. Франц Кафка: Биография. Отчаяние и спасение в творчестве Франца Кафки. Вера и учение Франца Кафки. /Незаменимый первоисточник. В «Приложениях» приводятся (впервые по-русски) наиболее интересные воспоминания других лиц о Кафке/ СПб: Академический проект, 2000 – 505 с – 104

5. Фр. Л. Йейтс. Джордано Бруно и герметическая традиция. /Крупнейшая современная специалистка (Англия) по ренессансному оккультизму, автор изданных по-русски книг «Искусство памяти» и «Розенкрейцерское Просвещение»/ М.: НЛО, 2000 – 528 – 112

Во вторник, 21 марта, ко мне приходил, после довольно длительного перерыва, Миша Файнерман. Я отдал ему экземпляр твоей книжки, так что если ты еще ему не выслал по почте, то и не надо. Миша, конечно, выглядит плоховато, но, сколько я помню, он хорошо никогда и не выглядел. Во всяком случае, по его собственному ощущению, он вроде бы пошел на поправку (относительно, конечно); курит, по крайней мере, намного меньше. Чуток «пофилософствовали», но Миша очень скоро устает и больше лежит молча на диване, нежели «аргументирует».

На сегодняшний день я раздал уже больше 30 твоих книжек.

И мне, наконец, передали (на дискете) твое письмо о Ренессансе. Отсутствие интернета причиняет все же массу неудобств.

Остановлюсь на нескольких моментах.

Самый интересный (по проблематике) раздел твоего письма касается «симбиоза» искусства и религии. Я полагаю, здесь сказывается тот огорчительный факт, что продвинувшись (с большим скрипом) в каком-нибудь важном направлении (например, в осмыслении схемы: Синкретическое единство – Жрец и Маг – Культура и Религия), – мы бросаем тему и не делаем тех выводов, ради которых было начато обсуждение. А суть выводов, которые, по моему разумению, с неизбежностью следуют уже из тех моментов схемы, с коими ты вроде бы согласился, состоит в следующем. Дело не в том, что искусство «жмется к стенам религиозных храмов» (даже если ему самому так кажется и на бóльшее оно не претендует – по крайней мере, осознанно), а в том, что оно обретает в архитектонике храма культовый синкретический хронотоп жреческого типа – и делает это не только независимо от религии магического склада (типа христианства), но и вопреки ему. А религия, пользуясь неосознанностью мотивов художника, контрабандно ставит себе на службу совершенно чуждую стратегию снятия индивидуации. Есть большой резон в твоей идее: христианство не возникло в результате проповеди Иисуса, а было выстроенным по классическому катартическому сюжету мифом, – но я бы переменил акценты. На самом деле христианство таки возникло «в результате проповеди Иисуса»; это была чистая эсхатологическая религия не снятия, а пестования индивидуации, предназначенная не для жизни, а для апокалипсиса – и потому абсолютно чуждая культуре (предназначенной именно для обустройства жизни). И такое христианство существует, но не внутри украшенного фресками храма, а в мистике и иконоборчестве, в регулярно возобновляющемся возвращении к «первоначальной чистоте веры». Что же касается «исторического христианства», то это типичный контрабандно-шизофренический комплекс (а вовсе не органический симбиоз), основанный на попытке спастись сразу двумя противоположными способами: жреческим (синкретическая катартика фресок) и магическим (иконоборческая стратегия «прямого» спасения). Искусство действительно спокойно может обойтись без религии (но не без «воспоминания» о своих жреческих синкретических корнях, которые старше религии). Религия тоже могла бы обойтись без искусства (продержаться на чистой магии), но только очень недолго – в эпоху искреннего и массового ожидания близкого конца света. Поэт Тютчев гениально уловил в лютеранстве (самом массовом из иконоборческих порывов человечества) его глубинную суть: 1) в христианском храме не должно быть ничего, кроме голых стен (ибо катартика фресок знаменует собой языческое постоянство вечного возвращения); 2) молитва христианина (именно молитва, а не возобновляющийся пластический культ) может быть, по сути дела, только однократной, последней, «пороговой» (то есть анти-катартической).

 
…Сих голых стен, сей храмины пустой
Понятно мне высокое ученье.
Не видите ль? Собравшися в дорогу,
В последний раз вам вера предстоит:
Она еще не перешла порогу,
Но дом ее уж пуст и гол стоит.
Еще она не перешла порогу,
Еще за ней не затворилась дверь…
Но час настал, пробил… Молитесь богу,
Последний раз вы молитесь теперь.
 

Иными словами, истинно христианская молитва предполагает последующий «прорыв в инобытие», окончательный шаг в потусторонность, а не благополучный возврат к земному благоустройству циклического времени, обеспечиваемый катартикой (в том числе и фресковой). Добавлю, что такие порывы не проходят даром и ведут к не менее мощному откату: протестантизм стал в конечном итоге религией благоразумного и бескрылого обустройства здешнего мира. Впрочем, «конечного итога» здесь быть не может: пример протестантской «диалектической теологии» (Карл Барт, Бультман и др.) показывает, что жив еще курилка – зловредный миро- и человеко-ненавистнический дух проповеди Иисуса.

Когда же апокалиптический пыл угасает, религия становится (как ты и отметил) по большей части катартическим мифом – и наступает эпоха контрабанды и сотериологической шизофрении.

Остаюсь всегда твой

Матвей

29.3. От Л:

сегодня получила книги, Агнона и «Альбом», большущее спасибо. Да, с сыном бли айн ра²².

Я давно умираю рассказать, но… боюсь опять не поверишь, как с поцом и натуропатом, тем более, что мне и самой не верится. Давай, говори желания, посмотрим, что я могу для тебя сделать.

Первое желание – погоди пока с синим морем. А насчет веры… Всегда хочется чтобы рыбка золотая только у тебя бы трепыхалась в ладошках…

Давай, рассказывай.

Матвей, привет!

В связи с моими историческими изысканиями, мне жутко интересно понять тот узел, где завязалась религия Спасения, определившая нашу цивилизацию, и Булгаков в этом плане пригодится, спасибо, и вообще, твои соображения о Христе были для меня очень ценны. Да, все дело в апокалиптике. Иисус был воинственен и неистов, и это «подходит» апокалиптической направленности его проповеди: если конец света за углом, думать некогда, надо решать. У меня вообще сложилась довольно ясная картина того идейного и исторического контекста, в котором он действовал. История долгая, если захочешь, изложу, но вкратце суть дела в том, что эпоха прямого взаимодействия с эллинской, а затем римской цивилизациями, которая началась с войны с греками и закончилась войной с Римом и разрушением Храма (примерно лет триста) была эпохой нарастающих апокалиптических настроений. Котел долго кипел и все ждали взрыва, а многие его и жаждали. Эту перманентную войну с античным миром нельзя было выиграть (слишком неравны силы), но и нельзя было от нее «уйти»: никакие формы «покорности» не канали, и дело не в степени политических или идеологических компромиссов, просто эллинская цивилизация полностью поглощала. Компромиссов было много, пытались как-то переделать, приспособить религиозные установления, шел процесс ассимиляции в греческой культуре, прежде всего со стороны знати, но постепенно расширяясь, культура эта пленяла не только цивилизационными достижениями, но и интеллектуальной высотой и свободой, это было как оползень. И если не оказать сопротивления, можно было распрощаться и с верой, и с гордой идентичностью избранного народа, детей Бога, а сопротивление вело к физическому разгрому. Осталось только надеяться, что Господь поможет, надеяться на чудо, на пришествие Мессии. И эта отчаянная вера все крепла и накалялась. В конце концов все созрело для веры в Его приход, его искали уже под каждым кустом, и любой смельчак мог объявить себя народным Пастырем, посланным Богом, и таких было много, земля кишела юродивыми и авантюристами, но, как всегда, в этой жесткой конкуренции мог победить только один… Все, что Иисус сказал о себе и о том «царстве Божием», что он пришел провозгласить, записано во множестве апокалипсических книг того периода, и тексты огромной библиотеки, спрятанной на две тысячи лет в пещерах Иудейской пустыни, убеждают в этом. Он занял готовую нишу, пришел на уже нагретое место, по принципу: вы хочите песен, их есть у меня.

И ведь по сути произошла интересная вещь: духовная мощь сопротивления была так велика и так бескомпромиссна, что эта сопротивляющаяся цивилизация (иудейская) не только заинтересовала греков, но и увлекла их. Тут и перевод Торы на греческий семидесяти толковников, и возникшая литература взаимовлияния (не исключено, что единобожие стоиков из того же источника), и я теперь вижу, что и христианская и гностическая теология вышли из иудейской апокалиптики. А кончилось тем, что греко-римский мир принял иудейского Бога, как своего, а сына его, как своего Спасителя! Так что как бы и неясно, кто в конце концов победил, кажется, борьба идет до сих пор… А разве современная западная технологическая цивилизация не пожирает все своей всеядной свободой? И она так похожа на греко-римскую…

30.3.2000. Пятница

Вчера ездил к Саше К., деньги отдал, подарил книжку. Он полистал, понял, что дневник, и говорит: это удивительно, что ты еще не потерял интереса к себе. Он выкупил у Лейбовича магазин, продает все книги по пять шекелей. Я, покопавшись, отобрал несколько. Они ездили в Испанию и у Веры новая картина: «Ярмарка быков». Понравилась. Мне нравятся ее картины. Такой темпераментный колорит. Хотя ей уже за семьдесят. Саша, провожая, удивил, бросив: «Вообще, надо найти что-нибудь…» – «А вот это, – говорю, – я на сто процентов поддерживаю!» И мы похихикали. А до поездки играл с кабанчиком (задрал его!), и он туда же: после такой игры хорошо бы пару девиц! «Ну, – говорю, – ты к девочкам еще не наладился?» Стал жаловаться, что нет денег и времени. А какую он активную половую жизнь вел лет до сорока пяти! Но рассказ отложили до следующей игры.

От Саши хотел позвонить Р, но не получилось, потом торчал в пробках и поздно приехал… Вот и сосет тоскушенька, хоть стихи сочиняй.

Жена обозвала «творняшкой». Утром гуляли в парке. Держит меня за руку, подпрыгивает, на качелях качается. «Ой, какие большие вороны!» Нюхает только что распустившуюся чайную розу: «Понюхай, как пахнет! Нет, это с ума сойти! А эта, старая паршивка, вроде все тоже самое, а не пахнет. Вот она, жизня…»

От Л:

он очень похож на тебя, только чернокожий. Веришь? Если веришь, буду дальше докладывать…

Верю, верю

Dio получил, спасибо. Нашел что нужно, перевожу потихоньку

А вообще грустно мне. С тоски работать подрядился, недели две без продыху. Все равно Христос в тупике. Читаю «Евангелие от Иуды» Панаса. Радует только что я этот «уровень» прошел. Все они опираются на евангельские рассказы, как на костыли. Но это неинтересно. Надеюсь, что созрею для чего-то другого…

А про поца я не то чтобы тогда не поверил, а поразился тому, что казалось мне невозможным (не в смысле твоей «измены», а в смысле «уступки» такому поцу), ну а с парапсихом ты же сама призналась, что мистификация. Я был готов поверить, но описание вычурного секса было уж чересчур «литературным»…