Красное на белом. Рассказки

© Ник Чума, 2021

ISBN 978-5-0055-3574-0

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Рассказы

Эксытэремиста

Был я, ребята, далеко от Баренцевого нашего моря, в котором плавают в пучине водяной туши китов, моржей, рыб и других морских продуктов, приятных для нашего желудка. Случилось далеко со мной дело, заставившее дрожать моё тело тёплым воздухом на морозе. Хотели меня заточить в яранге*, что зовется у них тюрьмой, чтоб душа моя погрузилась на много лет в полярную ночь. И знаете, за что? За то, что оскорбил я в тех местах звуки и разноцветную тряпочку. Откуда ж мне знать законы тамошние! В наши-то места власть с серпом и молотом не успела дойти, знаем мы о ней только по рассказам пришлых да по картинкам в «Советкэн Чукотка», в которую заворачиваем табак. А в тех местах, где я был, власть с серпом и молотом уже растаяла, а вместо неё другую власть намело, с птицей двухголовой. Но обо всём по порядку.

Я в первый раз за то время, как вижу луну и солнце, полетел на железной птице на Большую землю, в город, чтобы продать шкурки песца и прикупить подешевле пресной воды, огурцов с помидорами да яблок с грушами. Вся моя одежда в тот день прямо перед самым отъездом вымокла. И мне пришлось надеть кухлянку* прадеда моего. На пояс для красоты повесил нож, загнутый, как коготь ворона, с рукояткой и ножнами из моржового клыка.

По прилету дело сладилось быстро. Нашел человека, который забрал у меня всю партию шкурок разом по приличной цене. Я закончил свои дела с перекупщиком. Собрался направить свои торбаса* за покупками. Но на пути выстрелило в меня дыхание незнакомца в одежде не нашенской, лысой, как задница моржа. На груди у него был аппарат, рисующий картинки в газеты. Незнакомец затрясся от холода и простучал мне зубами дробь:

– От-отлично, вы под-д-ходите нам, вы человек снега, д-д-для торжественного открытия нов-во-вой каменной яранги, где буд-дет засе-д-дать большое начальство, нужен человек снега. Хотели, как обычно, Кол-лл-а Б-бельды выставить. Но в ярангу замороженных великих человеков* забрался ночью белый мед-д-ведь и сожрал труп Бельд-д-ды вместе с унтами. И не под-д-давился, скотина! Но вы еще лучше Бельд-д-ды. На вас кухлянка вон какая… Здесь, в город-д-де, таких уже не встретишь. Т-т-только п-пару рисунков для газеты сд-д-елаю вот этим аппаратом. Пойд-д-ём.

Дрожащий в моржовой заднице схватил меня за руку и стал искривлять линию движения моих желаний. Я сопротивлялся, но он был настойчив и всё время стучал зубами про какой-то праздник и угощения. Я поразмышлял. А почему бы не пойти? Глядишь, и поем за бесплатно, и детишкам гостинцев наберу. Да и праздники я люблю. Вот, помню, в прошлом году на Кильвей*, после того, как трижды пробил ярар, я так станцевал!..* Но об этом потом.

Мы вошли в огромную каменную ярангу. Человек с аппаратом тут же куда-то исчез, обещав скоро вернуться. Повсюду были вбиты гвоздями люди. Пахло водкой, рыбой и страхом. Я хотел сесть, но тут перепонки мои завибрировали от музыки. Вот оно, веселье, началось, решил я и давай пританцовывать, как тогда, на Кильвей, – праздник ведь. Но со всех сторон зашипело, как жир кита на сковородке: тише! нельзя танцевать! это гимн, а не шимми!

Да не очень-то и хотелось! Под эту музыку не станцуешь. Под нее только шкуры с песца сдирать хорошо. Лучше сяду. И только я опустил свой зад на стул, тотчас бургомистрами* на раненого моржа набросились на меня с криками морды. Мол, сидеть нельзя: неуважение к флагу!

Я вскочил. Танцевать нельзя! Сидеть нельзя! От злости на кухлянке мех встал дыбом. Но тут я посмотрел на людей… Лица их торжественно поглупели. И все за грудь держатся, как при сердечной болезни. Что с ними? Они сошли с ума или заразились болезнью? Быть может, ими овладели злые духи? Или это проделки ворона Кутха*? Мне еще дед рассказывал об этом шутнике. Он-то и привел духов к людям.

И тут мне в голову вошла разгадка: это всё из-за музыки и разноцветной тряпки, которая повесилась на высоком столбике, притягивая и пугая глаза людей, как смерть. Это точно проделки Кутха!

Пойду-ка я отсюда подобру-поздорову. Я стал пробираться к выходу и не заметил, что за нож на моём поясе зацепилась чёрная длинная верёвка, другой конец которой выходил из коробки, издающей музыку для сдирания шкурки с песца. Чем больше я пытался выпутаться, тем сильнее запутывался. Тогда я рванул чёрную верёвку что было сил… И коробка с музыкой со скрежетом грохнулась на пол. Звук умер. Люди стали кричать и суетиться, словно чайки. Я испугался и побежал. Но с перепугу не к выходу, а к столбику с тряпкой. И так Кутх затуманил мои глаза, что я с разбегу ударился об столбик с тряпкой. Я рванул в другую сторону, но столбик догнал меня, ударил по башке и накрыл разноцветной флагой. Второй раз я не собирался долго думать – выхватил дедовский нож и растерзал ненавистную тряпку ножом на тысячи ужей*. Когда я выбрался из плена разноцветной тряпки и стоял с ножом в руках посреди каменной яранги, меня окружили полицейские. Навалились на меня толпой и скрутили.

Скоро я уже сидел в яранге для преступников.

– Идиот, – кричал на меня полицейский, – ты что наделал, зачем порвал фалагу?

– Начальник, зачем ругаешься?

– Ты испортил властные символы, большая власть разозлится, что не уважают ее!

– Я ничего не портил, начальник, наоборот, я захотел уйти, но злой дух схватил меня, а потом накрыл сверху тряпкой и желал всех погубить, но я разгадал загадку и победил духа.

– Да ты настоящий эксытэремиста, ты понимаешь, что я тебя могу заточить в ярангу? – рука полицейского подняла кулак надо мной, но не ударила.

– Не понимаю, ничего не понимаю, что я сделал… злой дух… И кто такой эксытэремиста? Эксытэремиста не я!

– Какой дух, дурак, тама люди стояли и любовь к Родине показывали!

– А зачем ее показывать? И чего они за сердце схватились? Им стало плохо от любви? А! Я люблю место, где родился, ярангу, где играл, шум моря и крик чаек… Но зачем для этого с глупым видом таращиться на разноцветную тряпку?

– Ты идиот, дебил, скотина! Эх, «слоника» бы тебе да завернуть в «ласточку»*, но нельзя: заступился за тебя этот газетчик из «Крайнего севера», сказал, что будет следить за следствием. А мне тут лишние глаза и уши не нужны. Придется освободить, – сказал полицейский и разочарованно отпустил воздух из груди.

– Начальник, не надо «слоник», не надо «ласточка», не буду танцевать больше…

– Пошел вон, придурок, и чтобы в городе мне больше не попадался. Посажу!

В тот же день я вернулся домой. Воды и фруктов я не привез, потому как начальник благородно согласился у меня деньги отобрать. Зато дрожащий незнакомец одарил меня табачком и новой газетой, «Крайний Север» называется. Вот, глядите! Газетка с картинкой, а на картинке чудный зверь – птица с двумя головами… Точно какой-то дух. Заверните в газетку табачок, пусть дым покамлает и спросит у духа: добрый он или злой? И узнает, кто такой эксытэремиста. А я полетел.

________________________________________________________________________

– Яранга – переносное жилище с конической крышей у нек-рых народностей северо-восточной Сибири.

– Кухлянка – у народов Севера: верхняя меховая одежда в виде рубахи мехом наружу.

– Торбаса— мягкие сапоги из оленьих шкур мехом наружу.

– В чукотском автономном округе создано специальное ледяное хранилище, где хранятся в замороженном виде тела наиболее значимых для культуры и истории людей; в этом хранилище хранится в том числе и тело известного советского певца Кола Бельды.

– Кильвей – майский праздник на Чукотке, праздник новорожденного оленёнка и особого поклонения оленеводов его матери-важенке.

– Когда спортивные развлечения на Кильвей заканчиваются, хозяин бьет в ярар три раза и исполняет под свой аккомпанемент прыжковый танец.

– Бургомистр – или большая полярная чайка – вид птиц из семейства чайковых.

– Кутх – воплощение духа Ворона, традиционно почитающееся различными коренными народностями на Дальнем Востоке России. Образ Кутха проявляется во множестве легенд, как ключевая фигура в сотворении мира (создатель земли), прародитель человечества, в образе могущественного шамана или ловкача.

– Уж – род неядовитых змей семейства ужеобразных.

– «Слоник», «ласточка» – название пыток, которые применяют полицейские на постсоветском пространстве.

Андрийкино детство

Андрийка проснулся и почувствовал, что под ним сыро и холодно. Он снова описался во сне, а ведь ему уже семь лет. Мальчик тихо сполз с постели, он норовил сбежать, пока никто не заметил, но не успел.

– Ах ти ж куй паганий, – мамка, большая, грузная баба, огрела мальчугана полотенцем, – скильки ссать будешь, скотиняка ти така!

Андрийка почувствовал на спине горячий и жёсткий удар. Ему бы бежать, но вместо этого он вжался в угол и покорно принимал сентенции от махрового кнута.

Выместив свой гнев на сыне, баба укатилась. Андрийка же продолжал сидеть в углу, тихо скуля, будто щенок. Мать редко била его, но и ласки от нее он тоже не видел. Скорее, она была к равнодушна к мальчику. Отец, по природе своей мягкий и добрый, сыном также не интересовался.

Успокоившись, он побежал на кухню. Ему хотелось есть. Из еды – борщ из крапивы да хлеб, что глина, от которого и помереть недолго. Ещё лепёшки из листьев и цветов липы. И солодка. Он ненавидел солодку. Сладкий до тошноты вкус.

Набив пузо водой с травою, Андрийка выпрыгнул на улицу. Деревня вся цвела в майской траве. Если бы не бледно-рыжие морды немецких солдат, которые уж второй год как оккупировали забытую Богом украинскую деревню, то ничего бы не напоминало о том, что на дворе одна тысяча девятьсот сорок третий, что идет мировая война, пускай и вторая.

Зольдатен вызывали у Андрийки страх и восторг одновременно. Он видел, как эти пришлые могли безжалостно убивать. Но вместе с тем их форма, кресты и орлы, украшавшие рукава и грудь, черные автоматы и каски – всё это было для него символом власти и силы. Они, словно ангелы на иконе, казались чем-то сверхъестественным и одновременно чуждым. Однажды такой ангел изнасиловал его мать, после чего она и оскотинилась. Возненавидела всех, даже сыновей. А потом от насильника родила сестру Таню.

Самому Андрийке уже пришлось столкнуться с фашистами. В то время немецкие солдаты устраивали облавы на евреев. Андрийка гулял за околицей, когда увидел бегущего ребёнка лет восьми-девяти, сына жида Каца. Мальчуган забрался на большой дуб и скрылся в его зелени. Андрийка подошёл к дереву, ему стало интересно, зачем малой Кац туда залез. Одновременно с ним появился немецкий солдат.

– Хде юде? – спросил Андрийку рыжемордый.

Андрийка не знал, что на него нашло. Он тупо пялился на солдата. Тот продолжал выпытывать у него, куда делся жидёныш, но Андрийка молчал. Солдат, поняв, что от мальчишки ничего не добиться, ударил его прикладом по голове. Андрийка упал. Тогда его нашёл в бессознательном состоянии его старший брат Степан, который был на пару лет старше.

Навсегда в голове Андрийки запечатлелась картина: по селу шёл отряд красноармейцев для того, чтобы принять бой на окраине. Молодые, красивые, в новой форме с блестящими медалями на груди. Они смеялись, один даже весело подмигнул мальчику. А на следующий день в телегах везли груду мяса, которое еще вчера веселилось, думало и, наверняка, мечтало. Гимнастёрки теперь были измазаны кровью и грязью. В телегах лежали чьи-то руки, ноги, искалеченные тела.

Бомбежки, страх, свист пуль были частью детства Андрийки, словно салочки да казаки-разбойники.

Страх и голод. По улицам возили трупы издохших от недоедания – тела, завернутые в грязное тряпьё.

– Пекло сегодня, – сказал Тимофий – сын главы шуцманшафте, то бишь вспомогательной полиции или попросту полицаев, – пойдем, поглядим, как нимцы жидов стреляют.

– Да видали уж, – ответил Андрийка.

– Пойдём, что ещё делать.

Тимофий выглядел крупнее Андрийки, хотя они были одногодки. Отец Тимофия, человек практичный, перешёл на службу к немцам сразу же после оккупации, тогда как отец Андрийки воевал на стороне Советов. Поэтому Тимофий питался лучше, выглядел более здоровым и сильным.

Расстреливали немцы не только жидов, в расход шли украинцы, русские, большевики и партизаны – все, кто стал неугоден новой власти. Местные сами недолюбливали партизан. Партизаны приходили ночью, нападали на фашистов, поджигали склады и штаб, а потом ускользали в темноту. В наказание немцы вытаскивали из хат деревенских и кончали каждого второго.

Чаще всего оккупанты не заморачивались: выкапывали в лесу яму, подгоняли к ней грузовик с будкой, в которой сидели жиды. Солдат брал шланг, один конец надевал на выхлопную трубу, второй втыкал в плотно закрытую будку. Машину заводили, и выхлопные газы наполняли замкнутое пространство. Пока солдаты курили и травили анекдоты, партия жидов задыхалась. Потом трупы просто сваливали в землю и закапывали.

Расстрелы проводились показательно, их цель была запугать и показать всю силу и мощь Рейха.

В этот раз приговоренных привели десять человек. Сначала их заставили вырыть яму. Потом выстроили вдоль неё. Здесь стояли и старики, и пара женщин, и подросток – сопляк лет пятнадцати. Андрийка так и не понял, за что их. Офицер скомандовал, и автоматная очередь покосила людей, точно сорняк.

Народ, до того глазевший на казнь с любопытством, с отвращением и немного с сочувствием, стал расходиться. Каратели свесили дуло автоматов вниз. Все, кроме одного, которому показалось весёлым припугнуть любопытных мальчишек, и он выпустил автоматную очередь поверх ребятни.

Андрийка испугался и рванул что было сил в сторону леса. Он бежал, задыхаясь и спотыкаясь, пока не зацепился об корягу и не упал, ударившись о пень. Он потерял сознание.

Холодно. Нет, не так, как когда обмочился. Вокруг холодно. Кожу облепило, словно стая насекомых, что-то неприятное, сырое. Андрийка открыл глаза. Темно. Через пару минут зрачки свыклись с темнотой. Наверху светила луна, очерченная квадратом земли. Мальчик попытался пошевелиться. Не смог. Будто камни на руки-ноги навешали. Андрийка повернул голову и увидел рядом с собой мёртвое лицо деда, которого расстреляли сегодня, он лежал на левой руке, на правой лежал сопляк, что стоял через пару человек от старика, ноги тоже придавило чьё-то тело. Немцы подумали, что он мёртв, и кинули в яму с убитыми. На счастье мальчугана яму почему-то не закопали сразу.

Мальчик сначала испугался, задёргался, даже сумел вырваться из холодных объятий мертвецов, но из ямы не вылез – боялся, что его наругают дома. Так и просидел до рассвета. Потом украдкой вернулся домой, в постель, пахнущую сыростью и мочой.

Война. Она закончилась. Всё перевернулось. Те, кто правил при немцах, вроде отца Тимофия, – расстреляны или повешены. Вот только отец Андрийки попал в плен и был освобождён американцами, и за это его объявили предателем Родины. Будто и не воевал вовсе. Будто мог избежать плена. Теперь клеймо сына предателя висело и на Андрийке.

За это время Андрийка успел пойти в школу. Одноклассники издевались над Андрийкой из-за того, что он был замкнут и нелюдим, из-за того, что отец его – трус и предатель. Он плохо видел, но очков не носил, от голодухи голова кружилась, он падал в обморок. Каждый в классе во время перемены доставал из сумки еду, которую заворачивали дома. Андрийка не доставал – нечего. Чувство стыда, обида, слёзы душили его. Ему было страшно попроситься в туалет во время уроков, страшно общаться с девочками. Однажды на перемене Андрийка стоял тихо в углу, пока школьники бегали и шумели. Кто-то пихнул на него девчонку. Андрийка от неожиданности оттолкнул её. Одноклассники засмеялись и дали ему издевательское прозвище – Сила.

Он ненавидел одноклассников. Они, словно цыплята, увидевшие каплю крови на одном птенце, готовы были заклевать его до смерти. Тогда Андрийка понял, что люди мало чем отличаются от животных, а порой и более жестоки, чем самый страшный зверь. Его успокаивало лишь одно: он целыми днями переписывал имена коммунистических вождей, в фантазиях он представлял себя стоящим на трибуне мавзолея, там он произносил речь, эту речь слушали покорные массы, среди которых, конечно, были и его одноклассники.

В одна тысяча девятьсот сорок шестом году начался голод. Односельчане мёрли от недоедания быстро и много. Словно груда камней, сорвавшаяся в пропасть, они исчезали в ямах деревенского кладбища.

Голодьба. Всё что можно было съесть, съели. Попадись хоть кошка, хоть крыса – съедят. Теперь крапивный борщ да липовые лепёшки не казались Андрийке чем-то приевшимся, он готов был жрать даже солодку, лишь бы избавиться от вечного чувства голода. С сестрой они собирали и ели «калачики» с просвирника, ревели и высматривали мать: когда она принесёт с колхозного поля кусок чёрного хлеба?

В один из обычных дней Андрийка вернулся со школы. Мальчик ещё перед тем, как зайти в хату, почувствовал запах мяса. Он отличит теперь его из тысячи других запахов.

За столом сидели мать с отцом. Их лица были необычно суровы, каменны.

– Сидай, – скомандовал отец, – жрать будем.

– А где Степаха? – спросил Андрийка.

– Нема Степахи, украли его соседи и съили, – ответила мать и бухнула в тарелку с борщом кусок мяса.

Андрийка хлебал жирную похлебку, отчего в животе его, отвыкшем от мясной пищи, творилась третья мировая с грохотом и заунывными урчащими звуками. Он вгрызался в кость, отрывал куски мяса и жил, жадно глотая их, даже не пережёвывая.

Мальчик, наевшись, прилёг на лавку. Приятное ощущение от наполненного желудка разлилось по всему телу теплой волной. Захотелось спать. Но тут мысль о том, что похитили Степана, о том, что и его, Андрийку, тоже могут в любой момент украсть, вдарила в мозг мальчика, точно булыжник по стеклу. Андрийка подскочил. Ему стало страшно.

Теперь ни угрозы матери с отцом, ни их битьё – ничто не могло заставить Андрийку выйти из дома. Страх быть похищенным буквально парализовал его. Если и удавалось вытащить мальчишку за волосы в школу, то назад он бежал, будто преследуемый хищником зверь, боялся, что его украдут, похитят. Он прятался в бурьяне от двух видов чудовищных тварей: каннибалов и одноклассников. Сидел в зарослях, пока мать не возращалась с работы.

В таком страхе он прожил почти год. Потом, когда он уже станет взрослым, Андрийка поймет, что Степана никто не крал, что в тот день его брат как никогда был близок к нему, что спас он его ценой своей жизни. Что родители скормили Андрийке брата, дабы он мог выжить. А одноклассники, хоть и твари, но мелкие и удивительно тупые.

Однажды к младшой сестре пришла её подруга, которую тоже звали Таня. У подружки были полные ножки и чётко очерченные бёдра, из-под прозрачной материи юбки виднелись трусы. Сестры дома не было. Андрийка в шутку попытался вытолкнуть девочку из хаты. Та стала сопротивляться, он схватил её и повалил на пол. Андрийка задергался на ней, словно кобель на сучке. Ему даже в голову не пришло стянуть с девчонки трусы. Он почувствовал, что из писюна у него что-то потекло и стало легко. Андрийка оттолкнул Таню и убежал.

Стыдно. Теперь он притронется к девочке, только если она будет его женой. И только из большой и чистой любви. Сегодня Андрийкино детство закончилось. Закончилось детство.

– Вы считаете, что можно доверять этому рассказу? – спросил судья, захлопнув папку.

– Он болен, серьёзно болен, – сказал психиатр.

– Почему я должен доверять этим домыслам? Ведь никто не доказал даже, что у него был старший брат Степан, и все эти рассказы о немцах, трупах и каннибализме родителей. Доказательств никаких.

– Вы же понимаете, что случай уникальный, его надо исследовать, а не казнить. Я знаю, что есть родственники убитых. И на их месте я бы сам растерзал его. Но ради того, чтобы не было новых жертв, чтобы мы могли узнать, что становится причиной появления таких чудовищ, ему надо оставить жизнь.

– Три экспертизы подтвердили. Что он вменяем…

– Эксперты тоже люди… Они необъективны.

– Да вы понимаете, что меня просто сотрут в порошок все: родственники жертв, газетчики, руководство? Нужна кровь, отмщение!

Судья больше ничего не сказал. Он поставил папку на полку. На серой папке синими чернилами было написано: «Андрей Романович Чикатило».