Трилогия новелл «Даль»

У всего есть предел: в том числе у печали.

Взгляд застревает в окне, точно лист – в ограде.

Можно налить воды. Позвенеть ключами.

Одиночество есть человек в квадрате.

Так дромадер нюхает, морщась, рельсы.

Пустота раздвигается, как портьера.

Да и что вообще есть пространство, если

Не отсутствие в каждой точке тела?

И.А. Бродский

От автора

Самое интересное – это, пожалуй, то, что, когда открываешь первую страницу первой главы, часто вообще не представляешь, о чём будет повествование. То есть, идея генеральная есть, а оболочка ее отсутствует. Но когда начинаешь писать первое, второе, десятое предложение, не думая об оболочке, и уже почти забыв об идее, все получается настолько складно, что немедленно хочется наградить себя чем-то неизменно темно-горько-сладким. Ну, потому что я допускаю, что многие авторы пишут, а потом мучительно долго зачёркивают, исправляют, переписывают. Я же не переписываю. Да, я правлю какие-то технические моменты после того, как, перечитав на следующее утро записанный отрывок, точнее не перечитав, а переслушав его, потому что в звуке всегда отчетливо слышны шероховатости, и неточности, и какие-то неблагозвучные, немелодичные моменты речи. И, конечно, я подправляю какую-то мелочь: окончания, пунктуацию, иногда удаляю повторы, или целые главы, но я точно не переписываю…

Все это происходит, если посмотреть на это сверху, это происходит помимо меня. Я в этом процессе только субъект, который набирает текст, статист. Я не создаю заранее сцену, которую потом старательно и подробно записываю, не выдумываю ее, долго всматриваясь в даль. Наоборот, она в какой-то момент просто подсвечивается в моей голове, будто фон гаснет, и прожектор внимания выхватывает ту самую картинку. То есть, я вижу сюжет, точнее, вижу эпизод. И я вижу его быстро-быстро, будто бы в ускоренной съемке. В этот момент я, как многие авторы рассказывают, стараюсь взять что-то отображающее печатные знаки, и конечно, зафиксировать. Долго держать картинку в голове не получается, она сменяется другой и забывается. Пожалуй, это самый кайфовый момент, самый классный – это рождение чего-то, в моем случае трогательного и витиеватого, из ничего. Это круто, ради этого момента хочется повторять это снова и снова.

Обдумывая эту мысль, я руками была занята дюжиной рубленных куриных котлет: достала с вечера выложенную из морозилки порцию куриной мякоти, не без удовольствия вскрыла упаковку (вскрытие чего-то всегда приводило меня в восторг), помыла мясо, нарезала его сначала тонкими полосками, затем маленькими и ровными кубиками, как раз тот момент, когда на кухне появился сын.

– О! Ты же будешь котлеты. – обратилась я к нему. – Вот, решила сделать рубленые сегодня.

– Да, котлеты супер, из курицы я вообще могу есть все, что угодно. Только давай сделаем их в панировке из кукурузных чипсов, я сейчас тебе помогу.

Парень вынул из нижнего ящика кухни пачку кукурузных чипсов, несколько раз прокатился по ней скалкой и превратил её содержимое в мелкую хрустящую крошку цвета куркумы.

– Хм, давай попробуем, должно получиться интересно.

Я принялась лепить котлеты, выкладывать их идеальными овальными порциями на сковородку как раз в тот момент, когда высветился тот самый сюжетный поворот.

– Я придумала, я наконец-то это придумала, прямо сейчас долепила эту третью идеальную шайбочку и придумала. Ты же знаешь, что я работаю сейчас над книгой об одиночестве, мужском одиночестве.

Сын вопросительно посмотрел на меня, пытаясь понять, почему я в нарядном красном платье готовлю для него котлеты в столь ранний час, и при чем здесь одиночество. Он методично заваривал чай, и тут уже его осенило, что это будут самые вкусные котлеты в его жизни.

– Только не забудь, как в прошлый раз добавить, что все события вымышлены, а совпадения случайны. – посоветовал начинающий кулинар.

– Во-о-о-т! А я все думаю, что же я такое самое важное забыла. Светлая ты моя голова!

Часть 1. Митька

Глава 1.1. Хороший парень

В колонках играет:

Forever young, Alphaville.

Митька всегда был далеко, как блики на морской глади, как крик чаек, разрезающих крыльями ветер, как свет маяка на уходящем глубоко в волны самом опасном мысе. Даже когда он входил за мной в кабину лифта почти вплотную, так что его дыхание уже бежало дрожью по моей спине, он одновременно был невообразимо далеко. Эта даль всегда отчётливо читалась в его взгляде, она песчинками проскальзывала сквозь мои пальцы, цепляющиеся за его, Митькино, отсутствие.

Я с ходу подметила в нем эту фирменную германовскую манеру быть невообразимо далеко. Где-то недели две после знакомства я ухватилась за неё и выстроила на одной лишь ней отменную резервацию для своего одиночества. Одиночество Митьки чихать хотело на мою цепкость и взяло от неё только то, что требовалось холостяку, ну, или почти холостяку: пару помятых ночей, пару тонн стёртых ожиданий и пару опоздавших, оглушительных мыслей о том, что он однажды словил счастье от того, что я держу его за руку.

Митька был хороший парень, но ему был противопоказан городской режим. Он всегда знал, что его ждёт другой путь, возможно, даже на другом конце света. Там, где все видели стабильность и возможности, Митька упирался в «step by step пока от монитора не ослеп» и сокрушался от скуки ходить по протоптанным дорожкам прямо до почетного звания начальника какой-то там нахрен никому не нужной бизнес-единицы. Для него эта бизнес-единица приравнивалась к нулю и обесценивала все его существование. Вырваться из возможностей бизнес-ноля было тем более эмоционально затратно в силу того, что в его тлеющие надежды то и дело подкидывали охренительных горожанок: сочных, зеленоглазых, пульсирующих интеллектуалок. В них было все, что так манило Митьку. Все, кроме моря и свободы. Они обольщали его, сбивали его с вольного фарватера своими земными планами и всячески опресняли его даль. На одной из них он даже женился и даже пожизненно был окрылён ее прелестью. Но ветер снился хорошему парню три раза в неделю. Он мешал вовремя сдавать финансовую отчётность и следить за потребностями окрыляющей, которая, как потом выяснилось, носила то же редкое имя, что и я.

Кира так же обворожительно лепетала по-французски, была похоже физически сложена, и во взгляде ее струилась мерцающая ворожба. Ее ладное амазонское тело не редко сравнивалось с другими, моим, в частности, но достойных аналогов так и не было выявлено. Тем не менее, даже оно не выдерживало сравнение с далью. Даль была для Митьки абсолютом. Какие отчёты, какие Киры, когда там где-то его ждёт настоящая бескрайняя безмятежность?!

Но до острого осознания этого вопроса Митька барахтался в ненавистном ему столичном барабане целых без двух недель тридцать лет. В редакцию, где томился хороший парень, я пришла солнечным сентябрьским утром в том возрасте, когда еще хочется доказывать, что ты стоишь дороже и можешь круче. Поэтому мне доверили авторскую колонку о строительном буме, который Москва переживала уже пятый год.

День был настолько хорош, что в редакции было пусто, ну, то есть, совсем. Вскоре мне объяснили, что там у них свободный график, но жесткие дедлайны – давай материал вовремя и гуляй сколько угодно. После сурового надзора предыдущего работодателя, объяснительных об опозданиях и отлучках, укоре коллег, если тебя чаще других отправляют на выездной репортаж, после коллективного выжимания максимума из ушедших в ночь командных игроков, привыкать к вольнодействию пришлось долго – дня три. Так как писала, если не сказать строчила, я всегда молниеносно, четко и по делу, большую часть рабочего дня приходилось слоняться по модному офису, пить чай, сидеть на подоконниках с видом на реку. Уловив, что мои дедлайны всегда закрываются раньше срока, участливое начальство решило нагрузить меня общественно полезным корпоративным трудом. Я, наивная, так обрадовалась, что согласилась еще до того, как мне озвучили суть вопроса.

Ох, если бы нашелся хоть кто-то, кто бы надоумил меня в оба уха: «Чуть помедленнее, кони». Но нет, «Быстрее! Выше! Сильнее!» неистребимо рвалось в бой. Войдя в кабинет по вызову главреда, по лицу моему пронеслась вопросительная волна, изогнувшая в высокую дугу мою правую бровь. По левую руку от начальства сидел хороший парень и загадочно улыбался.

– Что тут делает финконтроль? – медленно соображала я. – Это шутка или я чего-то натворила? Вроде ничего такого… ну, не отчиталась за прошлую командировку. Так я уже все подготовила, сейчас принесу, – мысленно оправдывала себя я.

– Привет, Кир, ты чего застыла? Проходи, – сказал главред.

– Знакомься, Дмитрий Владимирович, но для тебя просто Митя. Верно? – подмигивая улыбающемуся, продолжал главред. – Митя любезно согласился возглавить наш Team spirit project, но ему нужен контент и мотивация. В тебе этих двух составляющих в избытке. Уверен, вы поладите.

– А что такое Team spirit project? – без особой веры в избыток уточнила я.

Очевидно, главред не знал перевод громкого названия и, чтобы не облажаться прилюдно, перешел на знакомый русский:

– Дело, собственно, вот в чем: мы идем в ногу со временем, а чаще даже с опережением, а наш сайт давно покрылся мхом. Надо бы освежить и добавить к нему закрытый блок для общения и поднятия бойцовского, в смысле, командного духа. Митя отлично разбирается в программировании, а ты умеешь работать с аудиторией. Вопросы? – произнес он так, будто еще неделю назад передал мне в руки развернутое ТЗ на модернизацию сайта.

– От вас для начала требуется концепция модернизации внешнего сайта и идеи по наполнению внутреннего сайта: афиша, объявления, поздравления, доска почета и прочее, – пояснил хороший парень с видом будто он собаку на этом съел.

– Отлично, вопросов нет, – не выдержав паузу и в пять секунд и не дав мне вклинить и слова, подытожил главред и воодушевленно добавил, – за работу!

Вопроса на самом деле было два. Первый: «При чем здесь финконтроль и программирование?», второй: «Какого хрена ты, Кира, не можешь сделать вид, что пашешь от заката до рассвета, чтобы тебя не привлекали ко всякой ерунде?».

Нет, был еще один вопрос: «Почему его улыбка лишила меня, разговорчивую, дара речи?»

Я видела Митьку раньше пару раз мельком, и оба раза меня не вдохновили. Сначала он заигрывал с новой секретаршей, потом с помощницей замглавреда. Я тогда подумала: «Вот ведь бабник!» – и еще добавила – «Красивый какой, гаденыш».

Главным Митькиным оружием была надменность и баритон. Он умел смотреть так хитро, что становилось щекотно лопаткам. Среднего роста, коротко стриженный гладковыбритый шатен с волевым подбородком, еще более волевым носом, с ямочкой на левой щеке оказался восхитительно словоохотлив и остер. Его ловкий юмор смел мою деловитость и целеустремленность на третьей минуте обсуждения поставленной начальством задачи и осчастливил капитана (его же назначили руководителем проекта) моей звонкой непосредственностью.

Он еще пока не знал, что его ждет в моем лице, но я уже точно знала, что если кольцо на пальце присутствует лишь в виде незагорелого ободка, и если он заигрывает с крупногабаритной «принеси-подай», то добыча из него выйдет отменная. Знаете, как бахнуть на Монмартре, для галочки, от скуки.

По законам кармы добычей-таки оказался вовсе не Митька, а я. Этот шустрый паренек за неделю до нашей встречи надоумил главреда во время пятничной тусовки на обновление корпоративного сайта, который он в глаза не видел, и указал на меня, как на самого ответственного сотрудника, который поможет ему переплюнуть конкурентов. Главред чуть поупирался. Мол, новенькая она, не шарит пока, на что Митька показал ему свои наработки (он действительно увлекался разработкой сайтов) и аргументировал тем, что рулить будет он, но ему нужны руки.

– Руки у нее нежные, – смакуя третий стакан виски, согласился главред. – Я бы и сам, но у меня спину прихватило. Забирай.

Сучий патриархат в который раз констатировал незаменимость женских рук и снова упоролся до полной отключки.

Глава 1.2. Десять капель дождя

В колонках играет:

Десять капель дождя, Танцы минус.

– Что так рано? – язвил бармен, протягивая Митьке первый из десяти заказанных заранее шотов, глядя на электронный циферблат на стене.

– Рано? Рано относительно чего? – усмехнулся Митяй, тяжело отрывая взгляд от огненной жидкости и перенося его на мигающую фарами витрину с проносящимся за ней потоком жизни.

– Хотя бы относительно настоящего момента? Час ночи, если что, – полируя потертую деревянную столешницу, улыбался в ответ видавший виды философ барной стойки.

– А ты уверен, что он существует, этот твой настоящий момент? Он когда, по-твоему? До того, как я сейчас опрокину первый шот или после?

– Ты б еще попросил меня вспомнить будущее, – козырнул бармен.

– Е-е-е, старина Кэрролл… – довольно протянул хороший парень, – давай второй. Я сегодня тут до утра. Мозг находится в мире, а мир находится в мозге. А кто автор? Что чем порождается? – гипнотизируя витрину, отозвался заядлый читающий двоечник.

– Строго формально, миру, как и мозгу, абсолютно все равно. Корреляция не приводит к причинности. – гнул свою диалектику бармен.

– Ого! Ты откуда такой взялся?

– Из Питера я, СПБГУ, кафедра проблем конвергенции естественных и гуманитарных наук.

– За стойкой московской рюмочной? Да ладно. Пожалуй, мне нужен третий.

– Не части, – забирая пустые склянки, советовал бармэн, – А по поводу стойки… Наукой сыт не будешь. Девчонка у меня столичная, на белые ночи в прошлом году приехала погостить на Алые паруса. Закрутилось. И вот я здесь.

– Понимаю. Всегда быть наблюдателем, а не участником – вот в чем страдание. И что, бросил и науку, и Питер ради столичной?

– Да, пошел ты.

Бармен поставил третий шот перед клиентом и уткнулся в ноут, делая вид, что занят.

Митька опустошил третий и достал из кармана вибрирующий телефон. Пришло сообщение от бывшей жены:

«Ты заедешь завтра? У Анюты утренник, не забыл?!»

– Забыл, – признался сам себе папаша и добавил, – если завтра в восемь я должен быть у садика, мне бы пора закругляться.

Но тут со спины его обняла массивная кореянка:

– Здорово, братишка, – просипела она, постукивая его по плечу. – Чего не набрал? Давно здесь?

– Хана, сорян, заболтался. Побудешь еще? – пододвигая ближайший высокий табурет, он жестом пригласил подружку составить ему компанию.

Снова завибрировал телефон, на экране высветился известный, безымянный номер. Митя пару секунд раздумывал отвечать ему или нет, в итоге, учитывая поздний час, нажал на зеленую кнопку:

– Привет, что случилось?

– Привет, эм… Мы можем поговорить? – выдавила из себя я, совершенно не представляя о чем будет разговор.

Я шла, озираясь, по темному переулку, проверяя попутно, взяла ли я кошелек и флэшку, которую завтра нужно было сдать начальству. Руки тряслись, но смогли нащупать на дне тоута оба искомых предмета.

– Где ты? Почему так поздно? – с удивительной ясностью и неподдельной тревожностью, несмотря на три порции огня, поинтересовался Митя.

– Я на улице. Могу взять такси и приехать, куда скажешь. Вон как раз они стоят у остановки.

Таксисты действительно кучковались под фонарем, курили и жестом приглашали меня в первую машину. В ожидании ответа хорошего парня я так же жестом показала лицам кавказской национальности, что пока необходимости в поездке нет, потом отвернулась и долго чиркала зажигалкой, пытаясь прикурить и холодея от мысли о том, что сейчас, возможно, придется-таки воплотить свою дурную идею о том, что «это моя жизнь, и мне решать, как я буду ее ломать».

Митя хоть и не слышал про «ломать», позволить мне ввязаться в историю не решился. Он назвал адрес бара, попросил номер такси и оставался на связи все двадцать минут, пока я ехала с вовсе не кровожадным джигитом. За эти двадцать минут он влил в себя еще три шота, а оставшиеся четыре достались кореянке. Я слышала, как она шепотом задавала вопросы обо мне:

– Кто такая? Почему не знаю?

Митька отшучивался и, пообещав, что расскажет в следующий раз, не без помощи Ханы плюхнулся в мое такси, едва оно припарковалось у бара.

Съемная квартира моего спасителя находилась на одиннадцатом этаже панельного дома в незнакомом спальном районе. Это была чистенькая, даже уютная, однушка с большим книжным шкафом, на открытой полке которого красовалось собрание сочинений Макса Фрая. Я тогда к своему стыду не читала этого автора. Слышала, но не читала. Взяла на заметку, и уже потом выяснила, кто стоит за звучным псевдонимом, моментально завладевшим моим воображением. Помню, я тогда подумала, что это, скорее всего, шпионский детектив, но все оказалось куда интереснее. Стоя там, у шкафа, в своих мыслях, я не заметила, как Митя подошел ко мне со спины с бокалом белого вина и окунулся носом в мои кудряшки.

Учитывая два бокала красного, выпитых мной накануне дома, зашкаливающий уровень адреналина от совершаемого безрассудства, третий бокал был осилен залпом, а четвертый оставлен полупустым прямо на полу в ванной, где нетерпеливый Митька довольно буднично утолил мой голод по Герману. После он утолил его снова на беспощадно скрипящем диване, потом, кажется, еще на полу… Вероятно, я тоже утоляла его голод по кому-то, что не мешало суррогатному насыщению нас обоих. Последнее, что я помню из той ночи и утра следующего дня, – это подушки… рыхлые, плоские подушки, от которых ныла шея еще три дня.

Митька был классный. Он не пытался мне понравиться, не пытался казаться лучше, чем он есть, никогда мне ничего не обещал. Он никогда мне не звонил, не писал дурацких сообщений. Он умел многоголосно молчать и смешить меня почти так же, как Герман. Они вообще были во многом похожи. Не внешне, конечно, (внешне на Германа был похож разве что Че), а тем, что мимолетно считывается с первого вдоха: кудрявой заносчивостью, чертиками под ресницами, сидящими на привязи до поры, непреклонной манерой себя держать и торсионным вектором пульсирующей мысли.

Так же, как Герман, Митька с детства скучал в окружении сверстников, использовал любой предлог, чтобы не вступать в бестолковый контакт с кем бы то ни было, поглощал тонны книг и мечтал стать капитаном желательно очень дальнего и безлюдного плавания. Я затылком чувствовала его одиночество, и оно вызывало во мне колоссальный интерес. Из него родилось полсотни забавных стишков, которые я в ручном переплете подарила ему на прощанье.

Митьке со мной было никак. Он вообще обо мне и думать не начинал. Его мысли всегда были за тысячу миль. Ну, может быть, самую малость, пару часов, проведенных без сети на суровой земле из габродиабаза. Он даже позволил мне присутствовать при его освоении нехоженых Валаамских троп, удостоил меня своего восхищения тем, как ловко и быстро я преодолеваю лесополосу с препятствиями, как я обреченно смотрю в даль, как не болтаю и не нарушаю его тишину, одарил меня удержанием моей руки на протяжении всей трассы Москва-Питер, спел мне «Десять капель дождя», собирая их губами с моего плеча:

«Дecять кaпeль дoждя y тeбя нa плeчe,

ты зaбылa cвoй зoнт, ты cпeшилa кo мнe.

Дecять кaпeль дoждя нa плeчe y тeбя,

дecять кaпeль любви, дecять кaпeль oгня».

(Танцы Минус)

* * *

Герман, органично нарисовался на моем пороге, с которого едва исчез Митька, без усилий вернул себе свои законные позиции, заботливо сравнял самые глубокие борозды, оставленные будущим капитаном на моей тонкой душевной организации, и окутал меня своим неземным покоем. Когда я опомнилась «в поисках Свана», оказалось, что со дня начала его экспедиции прошло четырнадцать лет.

Я как раз тогда путалась в кладовке с ожидавшими красной дорожки героями, переставляла их с места на место, обещала, что скоро вернусь. Митькина надменность стояла чуть в стороне, за торцом высокого стеллажа, около стопки моей журнальной писанины, которую я зачем-то все ещё хранила. Она бросила на меня понимающий взгляд, и мне ничего не оставалось, как тут же найти его в запрещённой соцсети, чтобы вернуть его ненадолго в свой эфир.

Капитан привычно просматривал ленту раз в неделю. Был высокий сезон, когда сложно урвать свободную минутку. Мужчина любил своего белоснежного дромадера (так он называл лодку), следил, чтобы на нем все было, как положено, поэтому перепроверял все дважды, чтобы на штормящей вахте не гадать на русской рулетке: вернёт он туристов домой или все лягут на дно морское.

После обхода дромадера и устранения мелких замечаний Митя вернулся в сеть, подгоняемый желанием утолить своё любопытство. Ведь он увидел мое сообщение сразу, еще утром, но с непривычки не решился запустить его себе с ходу в кровь. Он сел на бетонный край причала, свесил ноги к зелёной послушной ряби, прочёл мой заход с фланга… улыбнулся, вспомнил десять капель дождя, а, спустя пару часов, на удивление, без ужимок пообещал выдать мне все явки и пароли своей невыполнимой миссии. И вот, уже через месяц маленькая русская девочка прыгала от радости по московской квартире, держа в руках сдержанное слово черногорского капитана в формате аудиозаписи:

«Привет. Да, да, то самое: «Неужели». Я, наконец-то, нашёл время, чтобы… Ну, как время – настроение, чтобы сесть и что-то записать. Записать это, на самом деле, оказалось не так-то просто, как я думал. Я несколько раз уже собирался это сделать и начинал. Даже что-то наговорил, но какая-то получалась полная херня, что этот бред мне просто было стыдно и неприятно отправлять, поэтому ничего не отправлял. Ну, сорян. Да, я с годами стал хуже. Я неприятный, я прекрасно это понимаю. Поэтому, честно говоря, я уже не сильно переживаю, когда люди догадываются, что я неприятный. Уж извини, как есть.

Та-а-ак, ну, я, честно говоря, даже не знаю, с чего начать. Как я понял, тебе нужен надлом, драматизм и уникальный опыт. Я надлома не обещаю, драматизма тем более. Не знаю, давай попробую описать, начиная с детства. С детства это прямо совсем тяжело, потому что я ни хера не помню свое детство. Абсолютно ничего, потому что… Не знаю даже…»

Митька помолчал и продолжил:

«Пожалуй, мне не было интересно в моем детстве, не было интересно учиться в школе, не было интересно общаться с одноклассниками, ни хера не было интересно. К сожалению, или, к счастью, тогда не было компьютерных игр. Если бы они были, я бы, наверное, ушёл в них с головой и оторвался бы как-то от реальности, но их не было. Поэтому реальность была отвратительной. Она мне безумно не нравилась. Всё не нравилось: ни одноклассники, ни друзья во дворе, ни школа, ни-че-го. И поэтому я читал, я читал очень много книг.

Моя мама, если помнишь, была учительницей начальных классов. Я шел с опережением с рождения».

Митька засмеялся и выдохнул пар от вейпа:

«Я начал читать года в четыре. Моя первая книжка, как сейчас помню, была «Маленький мук», а дальше я читал только про море. Я лет, наверное, в шесть прочитал Джека Лондона, Рафаэля Сабатини, Жуля Верна, естественно, ну, и всякое такое. Потом я много раз перечитывал Сабатини и Лондона я читал, наверное, в своей жизни раз десять точно. Книжки про море были моим всем, были моим детством. И в этих книжках… Я просто в них уходил, укрывался от реальности. Мне, в принципе, с каким-нибудь там Диком Сэндом было гораздо интереснее, чем с каким-нибудь Васей Ивановым из соседнего подъезда. Ну, потому что Дик был крутой чувак, в пятнадцать лет водил корабль. А товарищ Иванов был такой же обалдуй, как и я, который не хотел учиться и получал двойки. Ну, в общем «такое». Короче, школа мимо, школа абсолютно мимо, институт – первое высшее – тоже мимо. Я шел в институт с воодушевлением, какие-то у меня были идеалистические взгляды, что вот я такой сейчас иду учиться на инженера, это всё такое интересное. Но…

Митька снова вздохнул и втянул в себя пар:

«Через три месяца после начала обучения (в девяносто седьмом году я поступил в институт), ну да, где-то к Новому году я понял, что это снова полная херня, и я явно не туда пошёл.

Вместо учебы я затусил с чуваками, которые учились на пятом курсе. Или там у них чуть ли не преддипломная практика? Была веселая компания, то есть, я первокурсник, они пятикурсники, все это было очень здорово, но на учебу я конкретно подзабил. Каким чудом я проскочил это первое высшее, не загремел в армию, я не знаю. Я всегда был везунчиком.

У меня есть очень много историй, как я на шару сдавал всякие зачёты-экзамены, когда мне просто ну, охренительно везло. Там, видать, каким-то высшим силам нужно было, чтобы я всё-таки проехал этот этап своей жизни и не получил каких-то больших синяков за это, типа не улетел в армию и не сломал этим свою жизнь. Но я был, не знаю, я абсолютно точно уверен, что на своем потоке в универе я был самым везучим чуваком.

Именно об этом мне сказала, э-э-э… Была такая, не знаю, может, она сейчас жива ещё… Была такая женщина Трофимова – это автор самого известного учебника Советского Союза по физике, физике для высших учебных заведений, технических высших учебных заведений. Трофимова, по-моему, её Таисия звали (хотя ей бы лучше подошло имя Надежда). Она преподавала в моем институте. Так получилось, что я однажды попал к ней на экзамен, хотя она у меня ничего не вела ни семестра: ни семинара, ни лекции, но как-то я к ней попал, и, если вкратце…

Я каким-то чудом проехал на этот экзамен, хотя допуска у меня не было. Это была описка, просто ошибка в деканате, что меня допустили. Прихожу я такой нарядный, значит, к этой Трофимовой, беру билет, стреляю у ребят какие-то шпоры, че-то там пишу на листочке, вызываюсь минут через десять отвечать. Она меня поспрашивала немного, поняла, что я, в общем, плаваю между двойкой и тройкой, и сказала:

– Господин Ветров, напишите, пожалуйста, второе уравнение Шрёдингера для стационарных состояний и я поставлю вам тройку.

Я соглашаюсь. Очень долго, наверное, около часа сижу, пытаюсь вспомнить это уравнение. Как оно выглядит, я почти знаю, но не могу его вспомнить. Так вышло, что случайно, в тот день с утра, я увидел его в учебнике, это уравнение, то есть, я примерно понимал, как оно выглядит.

В общем, она с час где-то ждет моего озарения, ходит, принимает экзамены у других студентов, в течение часа несколько раз ко мне подходит, заглядывает через плечо, видит пустой лист. В итоге, в какой-то момент она садится рядом со мной и говорит:

– Ну, раз не написали, значит, два, – берёт мою зачётку, ищет последнюю запись.

Я сижу (какой там, девяносто девятый год, кажется) в убитом, советском инженерном институте: ужасные, грязные, все исписанные парты – сижу над пустым листочком и говорю, точнее, хотел сказать:

– Вы знаете, я не смог вспомнить…

Но в этот момент я отодвигаю листочек и вижу, что у меня на парте, под листочком, написано второе уравнение Шрёдингера для стационарных состояний, и, поскольку я в этот день, когда ехал в институт на электричке, видел его в учебнике, я понял, что это именно оно. И оно совершенно случайно оказалось кем-то написанным на этой парте. И тут из моей фразы: «Вы знаете, я не помню», – получилась фраза: «Вы знаете, я вспомнил». И начинаю переписывать с парты. Трофимова это видит, улыбается, даже умиляется как-то, и, когда уже пишет мне тройку в зачётку, говорит:

– Господин Ветров, вы самый удачливый сукин сын, которого я видела в своей жизни.

Примерно так феноменальный преподаватель Трофимова, в общем-то, охарактеризовала то, как происходило мое первое высшее. Было очень весело тусить с этими пятикурсниками, но все равно мы с ними были все же не совсем на одной волне, потому что я первокурсник, они пятикурсники, мне восемнадцать, а им – двадцать три. Это пропасть.

Им было не очень интересно со мной, мне было не очень интересно с ними, я не знаю, что нас объединяло, почему они меня всё время звали. Можно было бы расценить как-то, что они хотели над малышом постебаться, но нет. У нас было какое-то такое, совершенно равное общение. Я подкалывал их, они подкалывали меня, всё было достаточно неплохо. У меня там были какие-то девочки в их тусовке: то одна, то вторая, но не знаю, что меня с ними связывало. Честно, может, и знал тогда, но сейчас уже не помню. С одногруппниками меня не объединяло ничего. Мне было неинтересно с ними абсолютно. От слова «совсем».

Моя рабочая карьера…»

Митька снова засмеялся:

«… началась с того, что я мыл автомобильные покрышки. Это был год, наверное, девяносто восьмой. Я учился на втором курсе института, может быть, и на третьем, может быть, девяносто девятый год. До этого еще занимался какой-то там такой мелкой коммерческой деятельностью, купи-продай. Студенту, ясное дело, нужны были деньги на сигареты и всё прочее. Какой-то знакомый сказал, что у него какие-то знакомые перцы открыли какой-то бизнес, и вроде им кто-то нужен. Мне дали телефон. Я позвонил, мне сказали приехать на Ленинский проспект, я приехал. Оказалось, что чуваки привезли огромное количество, просто огромнейшее количество бэушной резины из Германии, и мне сказали, что её нужно мыть, она вся грязная, её нужно мыть, платим пять рублей за колесо, и провели меня на этот склад.

Когда я вошёл, я понял, что это. Я…, честно говоря, у меня с памятью уже совсем плохо, я уж забыл… Чьи это были конюшни, которые он всё мыл-мыл, никак отмыть их не мог? Так вот это были те же самые конюшни, только вместо навоза там были бэушные автомобильные покрышки из Германии. Я зашёл на этот склад и просто обомлел, попытался прикинуть, сколько это денег, если за каждое колесо платят пять рублей, и это мне показалось очень много. Это было огромнейшее здание, холодный, очень большой ангар. Он в длину был, наверное, метров семьдесят, в ширину – двадцать пять. Он был завален покрышками высотой в два человеческих роста. И это было просто какое-то безумное количество покрышек, и они были все разной степени загрязнения: какие-то были такие, что тряпочкой протри, оно чистое, а у большинства же не было видно протектора, комок грязи. Но платили по пять рублей за колесо.

В общем, мне дали полный карт-бланш. Парень там среди них был шустрый, звали Марк, (имя такое редкое, я запомнил, надо же) сказал мне:

– Приезжай работать, когда хочешь, нужно мыть, собирать из этого комплекты, чтоб было по четыре одинаковых, отдавай чувачку в зону продаж. Продажник сидел целыми днями там, слушал какой-то там рейв. Не делал ни хрена, в общем-то, и у него была зарплата-фикс, а я по пять рублей за грязь. Жесть. Вспоминаю и думаю, какого черта я согласился.

Короче, десять покрышек – это пятьдесят рублей, соответственно, двести-триста рублей в день получалось. По тем временам для меня это было очень неплохо. Но я понимал, что сколько я ее не мою… Хожу я, мою неделю, а склад этот не убывает и не убывает. И тогда у меня в голове созрел план. Я пошёл в ближайшую школу и нашел ребят, которые с радостью согласились получать по три рубля за колесо. Ребята начали мыть. В первый день их было пятеро, во второй – десять, в третий – пятьдесят. Когда, спустя пару недель, Марк приехал проверить, как продвигаются дела, он увидел полностью вымытый этот огромный склад: все колёса, аккуратно уложенные стопками, всё отмыто и отполировано. Он сильно удивился, долго наскребал денег, выдал мне пачку, и сказал: