Что там, за дверью? Собрание сочинений в 30 книгах. Книга 24

Дизайнер обложки Изя Шлосберг

Редактор Л.И. Моргун

© Павел Амнуэль, 2022

© Изя Шлосберг, дизайн обложки, 2022

ISBN 978-5-0056-3047-6 (т. 24)

ISBN 978-5-0056-1581-7

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Павел Амнуэль
_{Собрание сочинений в 30 книгах.
Книга 24.}
ЧТО ТАМ, ЗА ДВЕРЬЮ?

Содержание

 
П. Амнуэль. Умерла ли научная фантастика?
Дом в викторианском стиле
Зеленый луч
Замок для призрака
Угловой дом
Что там, за дверью?
 

^{Все права на электронную версию книги и её распространение принадлежат автору – Павлу Амнуэлю. Никто не имеет право каким-либо образом распространять или копировать этот файл или его содержимое без разрешения правообладателя и автора.}

 
© Амнуэль П. Текст, 2022
© Шлосберг И. Обложка, 2022
 

^{П. Амнуэль.}
Умерла ли научная фантастика?

Борис Натанович Стругацкий недавно ответил на вопросы редакции журнала «Белый мамонт» (http://www.belmamont.ru/index.php?action=call_page&page=strug). Среди вопросов был и такой:

– Сегодня трудно назвать фантастический роман, в котором действовал бы запоминающийся герой, особенно имеющий отношение к науке. Означает ли это, что герой научной фантастики умер?

– Я склонен скорее думать, – ответил Борис Натанович, – что умер жанр НФ в целом. Читатель утратил интерес к романам о судьбах научных открытий, о фантастическом вторжении науки в реальную жизнь, вообще утратил интерес к литературному герою ученому, исследователю, «покорителю Природы». Можно только гадать, почему это произошло. То ли общее разочарование наукой охватило широкие массы («Радио есть, а счастья все равно нет», как отметил еще Ильф в конце тридцатых). То ли страх перед развитием науки окончательно преодолел мечту о ее волшебных возможностях. То ли скучные контр-открытия второй половины ХХ века убили молодой энтузиазм первой половины: Марс и Венера – необитаемы; Сверхцивилизации – молчат; Космос пуст и безнадежно однообразен; «мертвой воды» – сколько угодно, а живая во Вселенной не обнаружена; ничего интересного не бывает: ни скатерти-самобранки, ни шапки-невидимки, ни палочки-выручалочки. То, что ученые называют «прорывами в неведомое» и «задачами Тысячелетия» – неудобопонимаемо и не будит ни воображения, ни «восторга пиитического»… И молодой читатель, жажда фантастического у которого бьет ключом, стремительно бежит в Край Вечных Чудес, где эльфы, драконы, маги и отважные рыцари, – где все так понятно, сладостно щекочет воображение, где весело, страшновато и ни о чем не надо думать. В мир пришла Фэнтези, современная авторская сказка, и потеснила всех и вся в фантастике. Вы хотели Новой Фантастики? Так вот она вам – новая фантастика!

***

Боюсь, что не могу согласиться с тем, что новая фантастика – это фэнтези и сказка, а научной фантастике больше нет места в жанре.

Прежде всего хочу подчеркнуть, что сказанное Борисом Натановичем нужно отнести к ситуации в конкретно российской фантастике. На Западе научная фантастика переживала кризис (почему – речь ниже) лет тридцать назад, успешно его преодолела, и сейчас можно вспомнить сходу десяток авторов, успешно работающих именно в поджанре жесткой научной фантастики. Называю только тех авторов, чьи произведения (далеко не все, к сожалению!) были переведены на русский язык: это Грег Иган, Грегори Бенфорд, Стивен Бакстер, Ненси Кресс, Питер Абрахам, Тед Чан, Питер Уоттс, Ларри Нивен, Пол Мелкоу, Ким Робинсон, Орсон Кард, не говоря уже о Дэне Симмонсе с его циклом о Гиперионе и Верноре Виндже с его «Пламенем над бездной». До последних дней жизни писал научную фантастику классик жанра Артур Кларк.

В России научная фантастика действительно находится в коматозном состоянии. Борис Натанович приводит тому три причины. Рассмотрим их по отдельности.

Первая причина – общее разочарование наукой, охватившее широкие массы. Речь, опять же, нужно бы вести о российской науке, которая, как и российская научная фантастика, находится в коматозном состоянии. Действительно, «радио» (компьютеры, смартфоны, DVD и пр.) есть, а счастья нет. Однако, как мне представляется, всеобщее разочарование наукой настало не сейчас, а по меньшей мере полвека назад, когда НФ была, в принципе, на подъеме. Полвека назад, после атомных бомбардировок, всем стало ясно, что наука способна принести людям не только благо, но и всеобщее уничтожение, которое счастьем никак не назовешь. Именно в те годы на Западе были очень популярны антиутопии и романы-предупреждения, в черном цвете рисовавшие будущее человечества и его гибель в результате именно научных изысканий, приведших к созданию оружия массового поражения. Но о том, что наука способна принести неисчислимые страдания, а не всеобщее счастье, фантасты писали и задолго до начала атомной эры, так что, если не всё человечество, то читатели фантастики еще во времена Жюля Верна прекрасно понимали, что наука – не панацея от несчастий, и что все зависит от того, в чьих руках окажутся научные открытия. Перечитайте «Пятьсот миллионов бегумы» Жюля Верна. Какое и кому счастье приносят открытия и изобретения, сделанные героем этого романа? А уж что думал о «счастье, приносимом наукой» Герберт Уэллс, сто лет назад предсказавший атомный апокалипсис в романе «Освобожденный мир» и еще раньше войну миров, ставшую возможной тоже в результате развития науки (пусть не земной, а марсианской)? И разве много счастья приносит научное открытие – невидимость?

О том, что наука непременно приведет человечество к счастью, можно прочитать, пожалуй, только в произведениях советских фантастов, да и то не всех, а представителей так называемой фантастики ближнего прицела. Наука и счастье даже у Александра Беляева ассоциируются друг с другом лишь в его худших произведениях («Подводные земледельцы», «Звезда КЭЦ» и пр.). Много ли счастья приносят научные открытия героям «Человека-амфибии», «Головы профессора Доуэля», «Человека, потерявшего лицо»?

Поэтому мне представляется не очень-то правильным говорить о том, что закат научной фантастики наступил, когда люди поняли, что наука и путь к счастью – не синонимы. Авторы и читатели фантастики всегда это знали, а те, кто фантастику не читал, читали газеты и видели, что наука – это не только радио и телевидение, но и атомная бомба, и химическое оружие, которое использовали еще в Первой мировой войне.

Закат же научной фантастики произошел почему-то в начале XXI века, а не в середине ХХ, и не везде, а только на бывшей шестой части суши.

Причина вторая – скучные контр-открытия второй половины ХХ века. Марс и Венера необитаемы, космос молчит, ничего интересного не бывает: ни шапки-невидимки, ни скатерти-самобранки… Этот тезис, на мой взгляд, так же неверен, как и первый. Да, жизни на планетах Солнечной системы нет, но открыты сотни планет, где жизнь возможна, за пределами Солнечной системы. Да, космос молчит, но он и должен был молчать, о чем писали многие ученые еще полвека назад. Проект поиска внеземных сигналов в радиодиапазоне был изначально обречен – слишком мала вероятность получения именно радиосигналов и слишком мало конкретных целей было включено в программу исследований. И об этом прозорливые фантасты писали в те же пятидесятые годы – перечитайте хотя бы «Туманность Андромеды», где именно опыт Рена Боза создает предпосылки для реального, а не мучительно медленного контакта цивилизаций. Для чего фантасты изобрели гиперпространство, почему сам Борис Натанович в произведениях АБС использовал нуль-транспортировку и перелеты в гиперпространстве, а не ту же систему радиосигналов? Тогда уже было ясно, что поиск радиосигналов – тупиковый путь. Что и получилось.

А перечислять, что нового – и очень не скучного! – открыла наука на рубеже веков, никакой статьи не хватит! В физике – гиперструны, инфляционная Вселенная с почти бесконечным числом «клонов», темное вещество и энергия, природа которых пока совершенно непонятна, теория «ветвления» мироздания и первые эксперименты, доказывающие такую возможность. Представления о строении Вселенной сейчас так же отличаются от представлений середины прошлого века, как в средние века отличались коперниканская и птолемеевская системы! А создание квантовых компьютеров! А квантовая телепортация, открывшая путь к телепортации, описанной фантастами полвека назад! А возможность получать информацию о предмете, вообще никак с этим предметом не взаимодействуя! И это открытия только в малой части физики – квантовой. Кстати, и невидимым скоро можно будет стать – плащ, делающий человека невидимым, уже существует.

В биологии – расшифровка генома человека, реальная возможность клонирования органов и излечения всех болезней, микрохирургия и так далее. Знатоки фантастики скажут: какие же это принципиальные открытия, если мы уже читали полвека назад обо все этом в научной фантастике? Читали, да. Честь и хвала фантастам с их предвидениями, хотя сейчас модно говорить о том, что фантасты ничего не предсказали, и все их «открытия» случайны. Да, читали в фантастике, но давайте рассуждать в рамках всего человечества, а не ограниченного круга фэнов. Для «среднего потребителя» разве возможность клонирования, о которой заговорили в программах новостей, не стала культурным шоком и изменением представлений о науке и ее возможностях? Разве это «скучное контр-открытие»?

А открытие пра-людей? Сколько полвека назад говорили о том, что не найдено промежуточное звено между обезьяной и человеком, эта дыра зияет в теории эволюции, и не похоже, что ее удастся залатать! Так ведь не только залатали, но в наши дни пресловутая «дарвиновская» теория эволюции так же похожа на свой первоисточник, как реактивный самолет на бипланы братьев Райт! И это – достижение науки на переломе столетий.

Вспомним – в восьмидесятые годы (как раз, кстати, когда кризис НФ был на Западе, но до СССР еще не добрался) многие говорили о конце науки, о том, что наука уже все, в принципе, открыла, и осталось только наносить мелкие мазки. Вспомните суперпопулярную четверть века назад книгу Хоргана «Конец науки». И что? Кто из ученых СЕГОДНЯ утверждает, что наука закончилась? Наоборот, все говорят о том, что наука приобрела новое дыхание, и сегодня нигде, ни в одном научном или популярном издании о наступающем конце науки вы не встретите ни слова! Наука рванулась вперед, и с ней (на Западе!) рванулась и научная фантастика.

Тезис третий – «то, что ученые называют „прорывами в неведомое“ и „задачами Тысячелетия“ – неудобопонимаемо и не будит ни воображения, ни „восторга пиитического“…» Ну, не знаю… Я регулярно читаю в израильской русской газете «Вести» научно-популярную рубрику «Четвертое измерение», которую ведет Рафаил Нудельман. Блестящее переложение на вполне простой и понятный язык самых сложных современных достижений науки, в том числе тех, что ученые называют «прорывами в неведомое» и «задачами тысячелетия». Думаю, не только у меня, но и у всех читателей этой рубрики рассказы о новых открытиях будят воображение и вызывают восторг. А что, идеи специальной и, тем более, общей теории относительности в свое время были удобопонимаемыми? Сразу вошли в сознание «простого народа»? Да эти идеи даже сами физики долгое время понять не могли! Это сейчас нам почему-то кажется, что парадокс близнецов так прост и очевиден. А когда Гейзенберг и Шредингер заложили основы квантовой физики, кто во всем мире понимал их идеи? Даже Эйнштейн спорил с копенгагенцами, доказывая, что квантовая механика – бесплодная игра ума. Новое и особенно – принципиально новое в науке всегда было сначала неудобопонятно и не вызывало пиитического восторга. Так кому, как не научным фантастам попытаться это понять, испытать пиитический восторг прежде всего самим, а потом заразить этим восторгом читателя?

Почему на Западе Грег Иган публикует роман за романом, рассказывая языком научной фантастики о достижениях квантовой физики, получает множество премий, а в России этот автор совершенно не популярен, и единственный его переведенный на русский язык роман «Карантин» в продаже провалился? Почему в России нет романов, подобных «Ложной пустоте» Уоттса, и рассказов, подобных «72 буквам» Чана? Почему на Западе популярна замечательная филологическая фантастика Джаспера Ффорде (редкий случай – научная фантастика на темы филологии и литературоведения!), а в России его книги выходят стандартным пятитысячным тиражом (сравните с тиражами фантастических боевиков)?

Почему попытка возродить научную фантастику, предпринимаемая Антоном Первушиным, Ярославом Веровым и Игорем Минаковым, вызывает не столько интерес, сколько критические стрелы и пренебрежительное отмахивание? У меня есть претензии к «возрожденцам», но вовсе не потому, что они намереваются реанимировать усопшую в бозе российскую научную фантастику. Нужна НОВАЯ научная фантастика. В научной фантастике нужны НОВЫЕ идеи, опережающие СОВРЕМЕННУЮ науку. Нужны идеи, которые будут не просто понятны и интересны, но возбудят у читателя тот самый «пиитический восторг», о котором говорит Борис Натанович.

Научная фантастика в России находится в коматозном состоянии, потому что в таком состоянии находится российская наука. Наука и научная фантастика связаны мостиком научной популяризации, и это особая тема. Почему выдающиеся российские ученые (а такие есть!) не пишут научно-популярных книг, как это блестяще делают Стивен Хокинг, Роджер Пенроуз, Дэвид Дойч, Франк Типлер, Мичио Каку, Брайан Грин (это я только о физиках говорю!) и другие?

Так, может, с рождением в России НОВОЙ научной фантастики и научно-популярной литературы начнется и возрождение российской науки? А новая наука подхлестнет и новую научную фантастику – писать научную фантастику станет престижно, тогда и читатель опять появится. И не придется говорить о том, что научная фантастика умерла…

«Полдень, 21 век» 2011

ДОМ В ВИКТОРИАНСКОМ СТИЛЕ

– Вот неплохой домик, – сказал Гасуэлл и вывел на экран изображение небольшого коттеджа, построенного в стиле модерн, с пирамидальными выступами и конической конструкцией на крыше. – Это в Форест-Роу, сорок миль в сторону Дувра, тихое место…

– Нет, – сказал Максим.

– …И цена вполне умеренная, – с разгона закончил Гасуэлл начатую фразу. – Нет, говорите?

– Мне, – терпеливо объяснил Максим, – нужен дом в старинном стиле. Не замок, вы меня понимаете, но что-то такое… викторианское…

«Викторианское» было словом не из его лексикона, и если бы Максима спросили, что оно означает, с ответом он, конечно, не замедлил бы, как не медлил с ответами никогда в жизни, но и гарантии точности дать не мог – в делах он себе такого не позволял никогда, но сейчас он не делом занимался, хотя, конечно, и делом тоже, поскольку за дом в тихой английской глубинке готов был выложить половину годового заработка.

– Викторианское, – повторил Гасуэлл. – Значит, вот это.

На экране появилось изображение тяжелого двухэтажного здания, сложенного из темного кирпича, с большими окнами на первом этаже и маленькими – на втором, дом этот вполне подошел бы для приюта или похоронного бюро.

– Нет, – сказал Максим. – Это, по-вашему, викторианский стиль?

– Дом построен в одна тысяча восемьсот пятьдесят третьем году, – сказал Гасуэлл. – Королева Виктория, как вам, безусловно, известно, правила Британским содружеством наций с одна тысяча восемьсот тридцать…

– Дальше, – прервал Максим начавшуюся лекцию. – Возможно, «викторианский стиль» – не совсем удачно, я имел в виду…

– Давайте я сам представлю, что вы имели в виду, мистер Батурин, – улыбнулся Гасуэлл. Он уже давно понял, что именно хотел получить клиент, и мог предъявить искомое сразу, но ему нравилась предварительная игра, нравилось показывать товар, даже если он знал наверняка, что дом клиенту не подойдет. Но и затягивать игру не следует, это Гасуэлл понимал тоже, иначе у клиента иссякнет терпение. Некоторые могут хлопнуть дверью – люди сейчас нервные, даже когда у них достаточно денег, чтобы позволить себе домик в деревне.

– Как вам это? – спросил агент, и Максим увидел на экране воплощенную в камень мечту своей жены Полины. То самое, о чем она ему рассказывала, когда они начали встречаться три с половиной года назад и у нее еще был прежний жених, нелепо вскоре погибший.

На солнечной поляне (лес на заднем плане, недалеко, пешком минут десять, наверно) стояло сооружение, которое назвать домом мог только приземленный прагматик, не ощущавший в душе призывов неведомого, давно ушедшего, но всегда остающегося и устремленного в будущее времени. Правильнее было бы назвать сооружение замком, поскольку башенки возвышались по углам, как шахматные ладьи, и портик с двумя колоннами перед дверью, большие окна, труба (значит, в гостиной можно разжечь камин, протянуть к огню натруженные ноги), и что-то похожее на родовой герб намалевано было яркими красками под самой крышей.

– Прелесть! – не удержался от восклицания Максим, хотя и не собирался демонстрировать маклеру свое желание немедленно войти во владение этим домом и участком земли, и видом на окружающий пейзаж.

– Прелесть, – согласился Гасуэлл. – Стиль соблюден, верно? Будто настоящий!

– Что значит «будто»? – насторожился Максим. – Это макет, хотите вы сказать?

– Ну что вы! – улыбнулся Гасуэлл. – Дом построен по проекту архитектора Джошуа Мак-Наббса в одна тысяча девятьсот сорок девятом году по заказу сэра Генриха Меллори. Сэр Генрих был большим любителем старины, как… гм… ваша супруга, мистер Батурин. Дом продается по простой причине: сэр Генрих скончался в прошлом году, долгов у него осталось больше, чем предполагали наследники… История житейская и даже в чем-то банальная.

– Где? – спросил Максим, прервав увлеченный рассказ маклера.

– Совсем недалеко, и в этом большое преимущество! На машине от Лондона минут сорок, юго-западная Англия, полторы мили от Селборна, это небольшой городок, скорее даже деревня. Рядом железнодорожная станция Олтон.

– Естественно, удобства… – начал Максим.

– Это современный дом, хотя и выглядит, как крепость, способная выдержать осаду! Две ванны, две спальни и кабинет на втором этаже. На первом – столовая, кухня, гостиная. Солярий на крыше, туалетные комнаты, разумеется, – тоже две…

– Гараж?

– Не попал в кадр. Разумеется, гараж и еще сарайчик для хранения сельскохозяйственных принадлежностей. Сэр Генрих обожал работать в огороде. Правда, урожай у него всегда погибал, потому что в сельском хозяйстве сэр Генрих смыслил, как…

– Я хотел бы осмотреть дом, – в очередной раз перебил маклера Максим. – И цена – сколько это стоит?

– Цена вполне приемлемая, – уклончиво отозвался Гасуэлл. О цене он всегда говорил после того, как клиент ознакомится с потенциальной покупкой. Тогда и названное число не произведет слишком неприятного впечатления. – Поедем прямо сейчас?

* * *

Полина сидела у открытого окна в легком плетенном кресле и пыталась читать свою любимую леди Агату. Книжка была знакома с детства и читана раз тридцать, а может, и все сто. Но если нужно было успокоиться, отдохнуть или отвлечься от ненужных мыслей, Полина не знала лучшего средства, чем еще раз пробежать взглядом по страницам и будто впервые узнать, что на самом деле беднягу Экройда убил добрый и участливый доктор Шелтон…

Максим уехал и оставил ее одну. Он всегда уезжал, и всегда она оставалась одна на какое-то время, казавшееся ей то ужасно долгим, растянутым, как резина, а то быстрым, как шаги почтальона. Сегодня время двигалось в обычном своем темпе, и день был обычным, и облака, и прохладный воздух, и запах скошенной травы.

Полина отложила книжку и прислушалась к доносившимся из сада скрипучим звукам передвигаемой с места на место лестницы-стремянки и тарахтенью какого-то механизма. Это Джесс, садовник, служивший еще у прежнего хозяина, занимался обычным делом – то ли подрезал слишком длинные ветви, то ли подвязывал их, чтобы лучше держались: ни в ботанике, ни в садоводстве Полина не понимала ничего, с детства не могла отличить липы от клена, но изумительные запахи цветущего сада или жаркой, залитой солнечным светом, рощи волновали ее, заставляли замирать от восторга, вдыхать чудесный аромат и…

Господи, эти звуки могут свести с ума!

Полина выглянула из окна – Джесс закончил работу и, взвалив лестницу на плечо, направлялся к сарайчику. Увидев молодую хозяйку, он левой рукой приподнял соломенную шляпу, расплылся в широкой улыбке и произнес фразу, ставшую уже традиционной, если можно говорить о традициях, срок которым – без году неделя:

– Приятный день, миссис Батурин. Я вижу, у вас хорошее настроение.

Полина улыбнулась в ответ и кивнула. Макс сделал жене удивительный подарок, купив этот дом на юге Англии, – она все уши прожужжала ему, рассказывая о своей любви к старинным замкам, о том, что ей хотелось бы жить не в Москве, а в старушке-Европе, лучше всего в Англии, где да, туманы, да, промозглая осень, но такая замечательная архитектура, такое мягкое солнце летом и печальное зимой, и если поселиться в старинном доме, где когда-то собирались рыцари, пусть не Круглого стола, пусть более позднего периода, но непременно в латах, и ощущение этих лат, их вневременной запах чтобы сопровождали ее в каждой комнате…

«Вальтера Скотта начиталась», – ворчал Максим, но сам он разве не зачитывался в школе романами о проклятых французских королях и о бедняге Карле Первом, которому отрубили голову невежественные пособники злого Кромвеля?

Когда они поженились, Полина все еще была в депрессии после смерти Сергея, и Максим не мог оставлять жену надолго, несколько раз в день приезжал, чтобы посмотреть ей в глаза, удостовериться, что все в порядке, и уезжал опять. Куда, зачем – Полина не знала, и не было у нее никакого желания знать, чем занимался ее муж. Иногда она думала, что ей было бы все равно, даже если бы он завел любовницу; на самом деле это было не так, сопернице она, конечно, выцарапала бы глаза, но соперницы у Полины не было, это она знала точно, ей не нужно было спрашивать у Макса, где он пропадал и с кем проводил время до полуночи, а то и до поздней ночи. Не с женщиной. Остальное Полину не волновало. Работа? Деньги? Новая квартира в престижном районе? Переезд? Ремонт? Поездки в Варну и на Лазурный берег?

Работа – все мужчины работают, такая у них природа. Деньги – все мужчины зарабатывают, одни меньше, другие, как Максим, больше, и это естественно, кто должен в дом деньги приносить, если не муж? Новая квартира – ах, Господи ты Боже мой, четыре стены, и мебель современная, бездушная, трогаешь пальцами, а она не отзывается, молчит. А поездки на зарубежные курорты вовсе не для ее нервной системы: видеть чужих людей, надевать платья с декольте, чтобы вся грудь наружу, ну да, красивая у нее грудь, глядеть, наверно, приятно, а у кого-то возникает желание, но ей это ни к чему, лишнее волнение, Макс, прошу тебя, поедем домой, мне здесь не по себе, в тишину хочу, в свою комнату, где все мое и ты тоже мой, ты ведь только мой, верно?..

У всего на свете есть причины, но разбираться в них у Полины не было желания. Ее мир должен был оставаться спокойным, как пруд, освещенный полной безмятежной луной, и Максим создавал для жены, как мог, именно такой мир, чтобы Полине было в нем уютно.

«Хочешь, переберемся в другое место?» – спросил он как-то, вернувшись из очередного вояжа, во время которого, как догадывалась Полина, заработал для своей фирмы очередной миллион.

«В Париж?» – спросила она.

«Почему в Париж? – удивился Максим. – В Париже шумно. Тебе ведь Южная Англия нравится, верно? Корнуолл, скажем, или берега Эйвона?»

«Корнуолл, – повторила Полина знакомое с детства название. – Там, наверно, можно снять на время какой-нибудь замок? Ну, не замок, я понимаю, но старый дом времен королевы Виктории?»

«Почему снять? – улыбнулся Максим. – Купим дом и будем в нем жить. Если тебе нравится эта идея»…

Господи, он еще спрашивал!

В ту ночь Полине показалось, что у них с Максом непременно родится ребенок – так все было хорошо, удивительно, давно так хорошо не было, и это должно было означать что-то, потому что все в этом мире имеет единственное значение, а предзнаменования следует искать в каждом слове, каждом жесте, потому что каждое движение, жест, слово, тем более поступок что-то означают для будущего, но читать этот язык символов мы не умеем, а если бы умели, то не делали бы многое из того, о чем потом неисправимо жалеем.

* * *

– Джесс, – сказала Полина, обращаясь к садовнику, – что тарахтит там, возле сарая? Так неприятно…

– Это газонокосилка, миссис, – сообщил Джесс. – Харви, мой помощник, займется цветником, вон тем, с маргаритками.

– А нельзя ли, – сказала Полина, не привыкшая разговаривать с обслугой так, как должна разговаривать настоящая английская леди, – нельзя ли, чтобы Харви сделал это потом, такой неприятный звук… После обеда я пойду погулять в лесок, и тогда… Если, конечно…

– Как скажете, миссис Полина, – Джесс еще раз приподнял шляпу и, положив лестницу на траву, направился к сараю. Через минуту досаждавший Полине звук оборвался и в наступившей тишине стал слышен чей-то далекий смех и какая-то далекая музыка, и чьи-то далекие аплодисменты: это на кухне, где хозяйничала экономка и кухарка Глэдис Баркер, работал телевизор.

Полина опустила оконную раму и чуть не придавила себе пальцы. Она жила в этом своем доме третью неделю и все еще не могла привыкнуть к английским окнам, к английским раковинам с латунными затычками на цепочке, к английским кранам, где горячая вода не смешивалась с холодной, к английской чопорной простоте, выглядевшей высокомерием, и к себе-новой она не могла привыкнуть тоже. Что-то в Полине с переездом изменилось, что-то ей не известное возникло в ощущениях – то ли запах, то ли звуки здесь распространялись как-то иначе, а может, все, что она чувствовала, было лишь сугубо внутренним, психологическим, не реальным. Определить словами произошедшие с ней изменения Полина была не в состоянии, но то, что происходило, ей нравилось. Она спокойно и долго спала в высокой спальне на огромной кровати с балдахином, казавшимся ей таким же естественным и необходимым, каким казались в московской квартире антресоли, где отец хранил всякий хлам, который мама каждую весну норовила собрать в большой мешок и выкинуть на помойку. Полина боялась сначала, что ей будет тоскливо по вечерам одной, без мужа, а ночью ее станут мучить кошмары – призраки будут выходить из стен, завывать осенними голосами и размахивать белесыми прозрачными руками. На самом деле ничего этого не произошло, и Полина даже немного удивлялась самой себе: Максим уехал по делам на третий день после новоселья, ночью в доме оставалась только экономка, мисс Баркер, старая дева неопределенных лет (иногда Полина могла дать ей все семьдесят, а иногда – не больше сорока пяти), и Полине было спокойно, потому что она всегда могла представить, как мисс Баркер возится у себя в комнатке, примыкавшей к кухне; стоило только нажать на одну из кнопок, имевшихся во всех комнатах второго этажа, и экономка в ту же минуту примчится с вопросом: «Что-нибудь нужно, миссис Батурин?»

Полине было спокойно – дом построили в конце сороковых, на волне послевоенного строительного бума, он только выглядел старым, а на самом деле здесь не могло быть фамильных призраков, поскольку никогда не жили в этом поместье представители древних английских родов и, соответственно, не умирали, и несмываемым пятнам крови в спальне неоткуда было взяться, как и убиенным младенцам, взывавшим к милосердию и справедливости.

После обеда (надо бы научить мисс Баркер готовить борщ по-украински, а впрочем, не нужно, еще подумает, что хозяйка вмешивается не в свое дело) Полина действительно отправилась в лесок, взяв с собой книжку, привезенную из Москвы, – последний роман Улицкой. На полянке под раскидистым деревом, в сотне метров от дома стояла скамья с удобной спинкой и врыт был в землю столик, солнечные лучи пробивали себе путь сквозь густую листву и играли зайчиками на книжных страницах, Полина читала медленно, наслаждалась каждой прочитанной строчкой и не обращала уже внимания на доносившиеся со стороны дома визгливые звуки газонокосилки.

Вечером она смотрела телевизор – на крыше стояла «тарелка», принимавшая четыре московские программы, – а часов в десять позвонил Максим, говорил ласковые слова, обещал приехать не позднее уик-энда, пожелал спокойной ночи и сказал, что любит и жить без своей милой Лины не может. Как обычно.

В одиннадцать, когда по первому московскому каналу закончился концерт Баскова (Полина терпеть не могла ни его пение, ни слащавую внешность, но по другим каналам смотреть было и вовсе нечего, сплошная политика и репортажи из «горячих точек»), она разобрала постель, легла под легкое, но очень теплое пуховое одеяло, и ей показалось, что сразу уснула – во всяком случае, когда она проснулась от странного звука, на дно сознания все еще оседали обломки прерванного сна.

Звук, разбудивший Полину, повторился, и она прислушалась, приподнявшись на локте. Похоже, что в коридоре кто-то передвигал с места на место тяжелый шкаф. Шкаф скрипел и грозил развалиться.

«Что это Глэдис себе позволяет?» – подумала Полина. Она включила ночник, и взгляд ее упал на часы, висевшие на стене напротив кровати. Была одна минута первого.

Скрип в коридоре прекратился, но наступившая тишина показалась Полине еще более громкой, будто гудел сам воздух, и невозможно было определить высоту гула: то ли на границе ультразвука, то ли наоборот, это был уходивший в глубину звукового ряда бас.

Она опустила босые ноги на холодные доски пола, нащупала тапочки, и почему-то от ощущения теплоты в ногах стало очень холодно плечам, ночная рубашка сползла и едва прикрывала грудь, Полина накинула на плечи шерстяной платок.

Стрелка на часах беззвучно прыгнула на минуту вперед, и сразу же звук в коридоре возобновился – теперь это были чьи-то гулкие шаги, медленные и приближавшиеся: шаги Командора, Судьбы, Рока, Провидения.

Полина стояла рядом с кроватью, дрожала то ли от страха, то ли от холода, и была не в состоянии сделать ни шага. По коридору кто-то шел и бормотал себе под нос, Полина слышала это приглушенное бормотание, слышала шаги, скрип половиц, на несколько секунд некто замирал, и тогда опять начинал звучать воздух, а потом шаги и шепот возобновлялись, и воздух замолкал, будто два этих разных звука не могли сосуществовать в одном пространстве.

Кто-то прошел мимо спальни, Полине показалось, что дверная ручка начала медленно поворачиваться, но это было игрой воображения – звуки удалились в сторону лестницы, но спускаться на первый этаж некто не стал: шаги смолкли, шепот прекратился, гул воздуха тоже начал утихать, и когда минутная стрелка на часах скакнула еще на одно деление, в доме наступила нормальная тишина, какую распознаешь сразу, потому что складывается она из привычных и обычно не осознаваемых звуков: едва слышного гула холодильника на кухне, тиканья стоячих маятниковых часов в гостиной, и сверчок, на которого Полина привыкла уже не обращать внимания, подал свой голос, показавшийся соловьиным пением.